Текст книги "Я – судья. Божий дар"

Устинова Татьяна, Астахов Павел
Я – судья. Божий дар

Судья принимает решение по закону на основании личного внутреннего убеждения.

© Устинова Т., Астахов П., 2010

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2010

На часах – восемь ноль пять. Значит, кофе пить уже некогда. И так опаздываю. Хотя, если повезет и на Таганке не будет пробки, может, я успею купить стаканчик эспрессо навынос в кафешке рядом с работой.

На ходу надевая плащ, я выскочила из квартиры.

На улице лило – уныло, по-осеннему основательно. В такую погоду сидеть бы под пледом, читать роман. Или камин топить. Или гулять вдвоем под зонтом от одной кофейни к другой. Желательно – в Париже.

Но о прогулках по кофейням с последующим чтением романов у камина и мечтать нечего. Равно как и о завтраке в постель. Завтрак в постель! Какое счастье, господи! Горячие булочки, масло, джем, целый кофейник крепкого кофе… Это могло бы примирить меня с действительностью даже в такую погоду. После булочек и кофе в постель я бы на работу шла, пожалуй, как на праздник. Э-эх…

Я вытащила ключи от машины, нажала кнопку сигнализации. Старенькая «Хонда» пискнула в ответ. Ну что ты будешь делать?! Похоже, кофе навынос мне сегодня не достанется. Выезд со стоянки перегородил здоровенный джип. Водителя в кабине не было.

Да что ж такое! Мало того, что я осталась без кофе, мало того, что погода – дрянь и я стою среди луж в белых замшевых сапогах, потому что черные – кожаные, непромокаемые, на шестидюймовых шпильках – надела Сашка, даже не спросила меня, просто ушла в них – и все. А теперь еще какой-то упырь раскорячился посреди подъездной дорожки ровно в тот момент, когда я опаздываю в первый же день на новую работу.

Вот ведь как хорошо в Париже! Бросил машину в неположенном месте, тебе – бац, штраф в четыреста евро, чтоб в следующий раз неповадно было. И еще там Елисейские Поля, которые меня всегда почему-то раздражают, – почему поля, когда это проспект?! – галантные загорелые мужчины, Эйфелева башня и Люксембургский сад.

Пару минут я разглядывала необитаемый джип. Если просто стоять под дождем и ждать, когда появится владелец машины, то на работу сегодня и вовсе можно не попасть.

Я похлопала джип по капоту. Если сработает сигнализация, владелец тут же объявится. Сигнализация не сработала.

Я хлопнула сильнее. Джип ожил, замигал всеми своими многочисленными фарами и взвыл, как корабельная сирена в тумане.

Из окон начали выглядывать жильцы.

Но спуститься к машине никто не спешил.

Джип повыл и умолк, погасив фары. На часах было двадцать минут девятого.

Сапоги промокли насквозь. Сашке голову оторвать мало.

Когда дочь была маленькой, я мечтала, как она вырастет. Ей будет тринадцать, мне – тридцать пять, я буду помогать ей выбирать платья, она – делиться со мной первыми любовными переживаниями. Почему-то казалось, что тринадцатилетняя дочь – одно сплошное счастье и удовольствие. Теперь выяснилось, что к этому счастью и удовольствию прилагаются школьные проблемы, тонны квадратных уравнений, которые приходится проверять (и как же я это ненавижу, кто бы знал), мои истерики, когда Сашки после одиннадцати нет дома и телефон у нее выключен, ее истерики, когда меня нет дома, а ей срочно нужны деньги на проездной, а также постоянные сражения за ванную, за зеркало, за куртку, свитер, сапоги… Моя тринадцатилетняя дочь не делится со мной любовными переживаниями. Зато мне приходится делиться с ней одежкой. Сказать честно, я была не готова к тому, что Сашка так быстро вырастет и по утрам будет убегать в школу в моих сапогах. Хоть под подушку их на ночь прячь, честное слово!

Ну ладно, черт с ними, с сапогами. Сегодня как-нибудь обойдусь. Приеду на работу – переобуюсь. В багажнике должны лежать черные туфли, помнится, я их забрала из ремонта, кинула в машину, а домой так и не отнесла. Как раз и пригодятся.

Однако до работы сперва надо доехать.

Я еще раз стукнула чужую машину – на сей раз по багажнику. Джип опять взвыл дурным голосом. Люди снова повысовывались из окон. На балконе третьего этажа появился мужик в красном шелковом халате и заорал, чтобы я не мешала людям спать, немедленно прекратила хулиганить и убиралась прочь, иначе он вызовет милицию. Свою прочувствованную речь нервный гражданин в халате обильно сдабривал идиоматическими выражениями.

– Я сама сейчас милицию вызову! – заорала я в ответ. – И присужу вам штраф до семи минимальных окладов или месяц исправительных работ за нанесение словесных оскорблений и поведение, нарушающее общественный покой!

– Ты что, прокурор, что ли? – хохотнул мужик.

На самом деле прокурором, вернее, помощником прокурора я была до вчерашнего дня. А начиная с сегодняшнего работаю судьей в Таганском районном суде. Так что штраф присудить могу преспокойно. Если, конечно, когда-нибудь попаду на работу…

– Прекратите кричать, спуститесь и уберите машину с дороги, – сказала я гражданину в халате.

Дождь падал на лицо, и, наверное, тушь у меня размазалась.

– Кто ее поставил – тот пусть и убирает, – резонно возразил нервный гражданин. – Вы с ним разбирайтесь, а нормальным людям не мешайте спать.

– Так это не ваша машина, что ли? – громко удивилась я.

– Еще чего! – Он фыркнул с таким презрением, будто во дворе стоял не роскошный внедорожник, а какая-нибудь ржавая рухлядь, детище жигулевского автозавода.

Хлопнула оконная рама. Гражданин в халате скрылся в недрах своей квартиры. Я снова осталась наедине с бесхозным джипом.

Часы показывали без двадцати девять. Через двадцать минут начинается мой первый рабочий день на новом месте. Похоже, он начнется без меня…

В итоге мне все же удалось выехать со двора. Правда, для этого пришлось взобраться на высокий бордюр и проехаться по газону. С разгона вскакивая на бордюр, я чувствовала себя немножечко Джеймсом Бондом. В конце концов, чем я хуже? Русская женщина любого Бонда за пояс заткнет. Разве что машина моя не так хорошо приспособлена к подобным трюкам. После того как я по-бондовски лихо с бордюра съехала, под капотом несчастной машинки что-то истерически заколотилось. Там и раньше постукивало – тихо, деликатно и только если резко трогаешься с места. Я собиралась загнать машину на сервис, но все руки не доходили. Похоже, теперь до сервиса все же придется доехать.

Спасибо владельцу джипа, из-за которого мне пришлось скакать по бордюрам.

На Таганке, конечно же, было столпотворение. Кажется, не было случая, чтобы я здесь проехала, не постояв полчасика на светофоре. Интересно, если приехать на Таганскую площадь, скажем, в половине пятого утра? Тоже попадешь в пробку?..

Я глянула в зеркало заднего вида, достала платок, вытерла потеки туши под глазами. За окном лил дождь. По стиснутой серыми мокрыми зданиями улице текла серая толпа людей в мокрых плащах…

Я должна быть на работе в девять. В итоге в девять пятнадцать я только сворачивала из переулка к зданию суда. А еще мечтала купить кофе навынос!

Парковка рядом с судом была, разумеется, вся заставлена машинами. Оставалось или парковаться на газоне (штраф до тысячи рублей, не как в Париже, но приближаемся, приближаемся к цивилизованным странам, елки-палки!), или встать на единственное свободное место аккурат посреди глубокой лужи. Бог бы с ним, со штрафом, но газон от проезжей части отделял бордюр. Еще одной встречи с бордюром моя «Хонда» точно не переживет. Так что я решительно въехала в самый центр лужи. Волны ее разошлись, подобно волнам Красного моря перед евреями, обдав окна мутной жижей. Я открыла дверцу, вышла из машины и оказалась по щиколотку в воде. Белые замшевые сапоги пришлись как нельзя кстати…

В сапогах, которые после купания в луже окончательно перестали быть белыми, хлюпала вода. Господи, как же кофе хочется, кто бы знал… Так, кажется, где-то здесь должен быть мой кабинет. Я подошла к двери с табличкой «Лавренюк Василий Васильевич, судья». С сегодняшнего дня Василь Васильич Лавренюк – это я. Не беда, что зовут меня Елена Владимировна и фамилия моя вовсе не Лавренюк, а, напротив, Кузнецова. Не имя красит человека, или как там? А, не место красит. Да. Но и не имя тоже.

Я вошла в кабинет и осмотрелась. Это место, бесспорно, никого украсить не могло ни при каких обстоятельствах. Судя по всему, Василь Васильич был человеком прижимистым и, покидая старое место работы, действовал по методу выжженной земли. Не кабинет, а сплошное торжество минимализма. У стены – колченогий стол, который Василь Васильич, возможно, просто не смог вынести. Рядом притулился стул. Все остальное судья Лавренюк перевез с собой на новое место работы. А, нет, вру. Еще он оставил мне гвоздь. Очень-очень одинокий большой гвоздь торчал из стены аккурат над столом.

Что ж такого ценного на этом гвозде висело-то? Парадный портрет бабушки-дворянки? Коллекция экзотических бабочек под стеклом? Фото президента с личным автографом «Дорогому Василь Васильичу на добрую память»? Скорее всего, именно президент в рамке и висел. Только, наверное, все же без автографа. Просто постер за сто рублей. Почему надо было сторублевый постер стаскивать со стены, оставляя этот безобразный голый гвоздь, – загадка. Я решила, что, если заведу собственного президента в рамке, ни за что не буду его забирать при переходе на другую работу. Оставлю тому, кто займет кабинет после меня. Просто чтобы человек не чувствовал себя узником Алексеевского равелина.

Даже если вместо постера с президентом я раздобуду коллекцию экзотических бабочек в рамке, парадный портрет адвоката Плевако или большое венецианское зеркало – все равно не стану забирать. Хотя нет, зеркало заберу, ну в смысле если раздобуду!.. Зеркало мне и дома пригодится, а то мы с Сашкой вечно друг друга от единственного трюмо в прихожей гоняем.

Впрочем, пока у меня не было ни зеркала, ни коллекции бабочек в рамке, ни портрета Плевако, ни постера с президентом. Так что я повесила на гвоздь мокрый плащ. Во-первых, потому, что больше его все равно некуда вешать. Во-вторых – чтобы не было соблазна использовать гвоздь по прямому назначению. Глядя на него, хотелось немедленно повеситься. Особенно в такой вот славный рабочий день.

В этом кабинете мне теперь придется проводить… Сколько там времени мы проводим на службе? Я помножила в уме восемь часов на двести сорок рабочих дней (множить в уме в последнее время стало моим хобби, у Сашки были нелады с алгеброй). Получилось почти две тысячи часов в год. И это – минимум. Восьмичасовой рабочий день – он ведь у нас только по закону восьмичасовой.

По ту сторону голого зарешеченного окна сыпался дождь. Голый крохотный московский палисадничек с изломанными кустиками и разъезженной, словно трактор тут катался, мокрой землей с остатками жухлой травы ничем не напоминал Люксембургский сад. Вот дался мне этот сад!.. Надо где-нибудь хоть горшком с геранью разжиться, что ли. Герань на подоконнике – мещанство, конечно. Но лучше уж мещанство, чем такой минимализм.

Я стащила мокрые сапоги. Поставлю на батарею, пусть хоть чуть-чуть просохнут.

На парковке, стоя по щиколотку в треклятой луже, я перерыла весь багажник, но туфли, на которые так рассчитывала, не нашла. Наверное, я их все же забрала из машины. Так что, похоже, на слушание дела придется выходить в грязных сапогах. А я-то надеялась в первый рабочий день поразить многоуважаемый суд своей красотой и элегантностью.

Я как раз пристраивала сапог на батарею, когда в дверь коротко стукнули и на пороге нарисовался молодой человек в отутюженном, без единой морщинки, костюме и круглых очках а-ля Гарри Поттер.

– Доброе утро, Елена Владимировна, – сказал он. – Я Дмитрий Косарев, ваш помощник.

Начищенные ботиночки, белоснежный воротничок, аккуратная прическа, вежливая улыбка… Этот молодой человек явно не прыгал сегодня на старенькой «Хонде» по бордюрам, не стоял по щиколотку в мутных водах московской лужи, не ругался вчера с дочерью из-за алгебры. И кофе он, конечно же, с утра пил. И не как-нибудь там на бегу, торопясь и обжигаясь, а чинно-благородно, сидя за столом. Наверняка он пил кофе уже чистенький, выбритый, причесанный. Может, даже салфетку за воротник заложил, чтобы не испачкать случайно рубашку. И наверняка за кофе читал свежий номер «Судебного вестника» или книжку какого-нибудь американского психолога про то, как правильно делать карьеру. И заедал все это горячим бутербродом.

Горячий бутерброд мне сейчас был бы ох как кстати. Впрочем, и холодный сойдет. С сыром. Или с ветчиной – все равно. И кофе. Большая чашка… Хотя сгодится и чай. Только крепкий. И сладкий. Если с лимоном – так и совсем хорошо.

Ни чая, ни кофе, ни бутерброда у меня не было. «Надо будет хоть чайник купить на работу, что ли, – подумала я, разглядывая молодого человека не слишком вежливо. – И чашку. И пачку заварки. А сегодня придется побираться у кого-нибудь из местных знакомых». Когда я работала в прокуратуре – часто заходила в суд по делам и многих тут знаю. В сущности, есть очень славные люди. И чаем всегда поили, и просить не приходилось – сами предлагали. Правда, тогда я была помощником прокурора. Сотрудники судов обожают поболтать за чаем с работниками прокуратуры – это не только приятно, но и полезно. Однако, как говорится, не стоит путать туризм с эмиграцией. Теперь я тоже сотрудник суда. А любят ли судейские распивать чаи друг с другом, я не знаю.

– Здравствуйте, приятно познакомиться, – сказала я, протягивая Гарри Поттеру руку.

О, черт! В руке все еще был мокрый извозюканный сапог. Я сунула сапог к батарее, отряхнула руку о юбку (изящный жест, чего уж там) и босиком прошествовала к столу. Да гори оно все синим пламенем!

– Мне приступать? – поинтересовался Гарри Поттер.

Я кивнула. Отчего не приступить?

– Правда, мне вас даже посадить некуда, – посетовала я. – Похоже, мой предшественник гостей принимал на восточный лад, на полу.

Это была шутка. Просто попытка разрядить атмосферу.

Гарри – то есть Дима – никак не отреагировал. Смотрел на меня все с той же вежливой полуулыбкой, которая вдруг показалась мне иезуитской.

– Ничего страшного, Елена Владимировна. Тем более что сидеть-то, в сущности, некогда. У нас много работы.

Это что? Намек на мое опоздание?

Дима положил на стол распечатку.

– Вот. Список дел, оставшихся от вашего предшественника.

Я просмотрела список. Однако. От предшественника мне в наследство осталось ни много ни мало двадцать одно дело. Милейший Василь Васильич отбыл на новое место работы, прихватив с собой все хозяйство, включая сторублевый постер с президентом, а мне предоставил разгребаться с двумя десятками дел, которые надо было рассмотреть, что называется, еще вчера. И ведь наверняка уходил Лавренюк с чистой совестью, с чувством выполненного долга, небось думал, что ему должны спасибо сказать, что раньше не ушел. У нас ведь мужики в районных судах вообще не задерживаются. Работа тяжелая, неблагодарная, платят мало, а головной боли – немерено. Так что, проработав года три, очередной Василь Васильич (Иван Иваныч или Альберт Эдуардович) отбывает на новое место – потеплее – в областной суд, например. А разгребаться со своими делами предоставляет нам, женщинам. Мне вот, например. И я буду сидеть по ночам, читать эти дела, потому что деваться мне некуда. У меня дочь, которую надо кормить, одевать, учить, возить летом к морю. И съемная квартира – крошечная хрущевка, за которую я отдаю почти всю зарплату. В прокуратуре мне служебной квартиры никто не обещал, а в суде дают. Поэтому, конечно же, я буду сидеть над делами, сколько потребуется. Вообще-то я люблю свою работу. Я просто по ночам сидеть не люблю.

Я попросила Диму принести дела и раздобыть кофе.

– Кофе сейчас будет, – кивнул Дима. – Дела какие нести?

– Какие есть – те и несите, – сказала я.

– Все? Елена Владимировна, разумеется, я сделаю, как вы скажете, вы судья, вам решать, но они все здесь элементарно не поместятся. Каждое – минимум три тома… Может быть, пока принести часть?

Наверное, не стоит портить отношения с помощником в первый день работы. Да и во второй тоже. С другой стороны, лучше сразу расставить точки над i.

– Тем не менее, – сказала я. – Сделайте, пожалуйста, так, как я попросила. Принесите все дела. Думаю, уместить их в кабинете будет не очень сложно – мебели у меня почти нет.

Через полчаса в руках у меня была чашка кофе (наконец-то!), а на столе – гора папок, из-за которой меня почти не было видно.

– Спасибо за кофе, – сказала я, отодвигая чашку и вытаскивая из стопки первое дело.

– Вы хотите читать сами? – удивился Дима.

– Разумеется, – ответила я, искренне недоумевая, кто же, собственно, будет читать, если не я.

– Я могу предложить вам систему, которую мы практиковали с Василием Васильичем? Собственно, это общепринятый алгоритм работы в суде. Я буду читать материалы и составлять для вас справку об обстоятельствах дела, истце, ответчике… Это облегчит работу.

Ну вот, опять он меня учит родину любить! А я, может, Люксембургский сад хочу любить!

– Дима, – начала я как можно более внушительно. Пусть знает, что при необходимости я вполне могу быть стервой. – Поскольку Василь Васильича с нами больше нет, «система» теперь несколько изменится. Я буду читать дела сама. Работу это, может, и не облегчит, зато я смогу вникнуть во все детали.

– Конечно, Елена Владимировна, как скажете, – кивнул Гарри Поттер и вышел из кабинета все с той же вежливой улыбочкой.

Я подвинула к себе папку под номером 2-118/10. Мое первое дело в суде.

* * *

Сэм выключил воду, отложил бритву в сторону, привычно плеснул одеколоном на ладони, похлопал себя по свежевыбритым щекам… С кухни доносился запах кофе. Джейн уже встала. Или она не спала вообще?

Сэм открыл шкафчик под зеркалом и стал перебирать банки, флаконы и коробки с лекарствами. Антидепрессанты были спрятаны в дальний угол шкафчика. Значит, Джейн снова их принимает.

Сэм вздохнул, запахнул халат и вышел из ванной.

Джейн стояла в гостиной у окна, глядя на купола храма Христа Спасителя – служебная квартира, которую фирма предоставляла Джонсонам, была как раз напротив него.

Увидев Сэма, она быстро спрятала за спину толстого плюшевого медвежонка.

Медвежонка для Люиса они купили в «Детском мире» в тот день, когда впервые увидели на экране аппарата УЗИ, как бьется сердце их ребенка. Такого долгожданного, такого вымученного ребенка.

Сэм вспомнил, как впервые увидел Дженни.

Было шесть утра. Маргарет, его первая жена, готовила себе завтрак – перемешивала в блендере какую-то полезную и исключительно вонючую дрянь из магазина спортивного питания. Немножко дряни, немножко молока, банан, отвратительная серо-буро-малиновая кашица на выходе. Маргарет признавала только здоровое питание. Сэм считал, что банками из магазинов здорового питания вымощена дорога в ад, и ждал, пока жена уедет, чтобы зажарить себе омлет (Маргарет уезжала из дому ни свет ни заря, чтобы до работы заскочить на часок в спортзал). Жарить омлет, пока жена не уехала, – значит подставляться. Мардж снова будет битый час рассказывать ему о вреде холестерина. Сэм ничего про холестерин слушать не желал, в особенности – с утра, так что счел за лучшее молча прихлебывать кофе из большой кружки и ждать, когда супруга уедет.

Ждать просто так было скучно. Сэм сунул ноги в шлепанцы, поплотнее запахнул полосатый домашний халат – старый, уютный, с несмываемым пятном от красного вина на рукаве (Мардж этот халат ненавидела, пару раз Сэм вытаскивал его из пакетов, приготовленных для Армии спасения). Шаркая шлепанцами, с кружкой в руке, он побрел через лужайку к почтовому ящику. Собственно, всерьез надеяться, что в ящике обнаружится хоть что-нибудь мало-мальски интересное, было глупо. Ну что там может быть? Счета? Письмо из банка с предложением открыть пенсионный счет? Рекламные буклеты туристической компании (неповторимый круиз по Атлантике, скидка – тридцать процентов)? Что-нибудь в этом роде. Но Сэм все равно любил ходить по утрам к почтовому ящику. Возможно, где-то в глубине души он все еще по-детски мечтал о Волшебном Сюрпризе. Может, о заросшей водорослями бутылке с картой клада в Карибском море. А может – о надушенном письме на розовой бумаге от Незнакомки, Попавшей в Беду (Сэмюэл Джонсон, я обращаюсь к вам, потому что вы известны своим умом и благородством, к тому же никто другой не в силах мне помочь). Все же Мардж, по всей видимости, права, когда называет его инфантильным и говорит, что без нее он пропадет…

Разумеется, ни бутылки с картой клада, ни письма от незнакомки в ящике не было. Был только буклет туристической компании. Сэму предлагалось немедленно отправиться в путешествие. Правда, не в круиз по Атлантике, а на романтический уик-энд в Париж (скидка – сорок процентов, щедро, ничего не скажешь). Может, уговорить Мардж махнуть в Париж? Может, сорокапроцентная скидка ее соблазнит? Сэм попытался представить себе романтический уик-энд в Париже с Маргарет. Ничего не вышло.

Он захлопнул дверцу почтового ящика, сунул рекламный проспект в карман, хлебнул кофе и потащился обратно к дому, надеясь, что Мардж уже одета и скоро он сможет наконец спокойно позавтракать хорошенькой порцией чистого холестерина с поджаристой корочкой. Пожалуй, это будет омлет с беконом. И сверху немного грибов. И еще – совсем уж для полного счастья – парочка свиных сосисок, если, конечно, Мардж тайком не выкинула их из морозильной камеры. Решено. Свиные сосиски – вот что ему требуется сегодня утром!

На соседском участке возле клумбы незнакомая женщина возилась с цветами. Похоже, соседи таки пригласили флориста заняться их садиком.

Женщина стояла на коленках перед почти законченной клумбой. В руках – садовые ножницы. Огненно-рыжие волосы, россыпь веснушек на носу, садовые перчатки и шорты перемазаны землей. Наверное, она не ожидала, что кто-то увидит ее в такую рань. А может, ей просто было плевать.

В руках женщина держала кустик каких-то мелких розовых цветочков. Бегония? Анютины глазки? Розы? Сэм никогда не разбирался в цветах… Она что-то говорила этим своим цветочкам – негромко и дружелюбно. Она делала это совершенно всерьез и, похоже, верила, что цветочки ее слушают и понимают. С таким же выражением лица двоюродная племянница Сэма, Люсиль, разговаривала со своими плюшевыми медвежатами. Правда, Люсиль было пять с половиной лет.

Вообще-то Сэм привык считать, что люди, склонные беседовать с неодушевленными предметами или растениями, нуждаются в помощи психиатра. Но, увидев в шесть утра, как посреди фешенебельного пригорода Нью-Йорка незнакомая рыжеволосая женщина в перемазанных землей шортах делает внушение кусту бегонии (или как там эти цветочки зовут), он почему-то нашел это страшно трогательным. Наверное, это очень добрая женщина. И веселая, и нежная. И совершенно непохожая на его жену Маргарет.

Женщина, закончив разговор с кустиком, сунула его корнями в приготовленную ямку и присыпала их землей. Она выпрямилась, прикрывая лицо тыльной стороной ладони в грязной перчатке, глянула на солнце, улыбнулась. Она была не только доброй, нежной и веселой. Она была еще и чертовски красивой, когда вот так стояла, улыбаясь солнцу.

Сэм вдруг подумал, что с такой женщиной, наверное, здорово было бы провести пару дней в Париже. Он, правда, немедленно устыдился таких мыслей. В свои двадцать пять лет Сэм знал только одну женщину – свою жену.

Горячий кофе из кружки плеснулся на рукав. Сэм заскакал по траве, тряся обожженной рукой. С левой ноги слетел шлепанец. Господь всемогущий! Он и забыл, что торчит на лужайке в полосатом старом халате и с кружкой в руке. Как неудобно. Скорее всего, рыжая женщина решит, что он полный идиот.

– Сэм, почему ты не одет?! Зачем ты снова вытащил этот дикий халат? Я хотела отдать его в церковь для благотворительной распродажи!

Ну вот, Маргарет его застукала. Теперь уж он окончательно выглядит идиотом, который даже прилично одеться сам не умеет.

– Не забудь, в одиннадцать – совещание. Отец просил тебя не опаздывать! – сказала жена, садясь в машину.

Маргарет была дочерью делового партнера его отца, работала вице-президентом в семейной фирме по производству высокотехнологичного строительного оборудования, где Сэм, инженер-электронщик по профессии, занимал скромную должность заместителя старшего технолога. Так что Мардж приходилась ему не только женой, но и начальством.

Подобрав шлепанец, Сэм водрузил его обратно на ногу и зашаркал в дом. Дико неудобная ситуация. Хочется сквозь землю провалиться. Но до чего же славная женщина! Стоя на крыльце, он все же не выдержал и обернулся. Рыжеволосая женщина засмеялась низким грудным смехом (почему-то совершенно необидно) и помахала ему рукой.

Много лет спустя Дженни призналась, что в тот день, глядя на скачущего по газону Сэма, который пытался отряхнуть кофейное пятно с халата (зрелище нелепое до невозможности), она подумала: хорошо бы этот мужчина был моим мужем. Я родила бы ему ребенка, и мы были бы счастливы во веки веков и умерли в один день глубокими старичками. Подумала – и сама испугалась. Джейн Миллз, о чем это ты? С чего такие мысли? Парень женат! Его жена – красивая, подтянутая, в наглаженном деловом костюме – как раз сейчас усаживается в свой новенький «Порше». Ты же дала себе слово: больше никаких женатых мужчин!

Джейн стояла на лужайке, вся перемазанная землей, и думала, что жизнь устроена как-то уж очень несправедливо.

Сэм не знал, что Джейн давала себе какие-то там обещания насчет женатых мужчин. Он был не в курсе, что за плечами у этой веселой рыжеволосой женщины – глупейший студенческий брак с художником, который оказался алкоголиком, к тому же поколачивал ее (после очередной ссоры Джейн сделала аборт, подала на развод и сбежала в Нью-Йорк, чтобы начать новую жизнь), и почти десять лет мучительных отношений с женатым писателем, замешенных на лжи и пустых обещаниях. Отношения были тяжелые, изматывающие, из-за них не хотелось жить. Однажды Джейн нашла у своего писателя пузырек со снотворным и выпила почти все. Слава богу, она вовремя испугалась и успела позвонить в службу спасения. Проведя трое суток в отделении интенсивной терапии центрального госпиталя, Джейн вышла оттуда с синяками от капельницы под ключицей и твердым решением: больше никакой любви (во всяком случае – к женатым мужчинам). Любовь – мучительна. Любовь чуть не убила ее. Пора остановиться.

Сэм ничего этого не знал и, признаться, знать не хотел. Чего он хотел? Видеть ее. Разговаривать с ней. Слушать, как она смеется. Чувствовать тепло ее кожи, запах волос. Чувствовать себя счастливым. Чувствовать себя живым.

Встреча с Джейн изменила его. С детства тихий и застенчивый, выросший в тени коммерческого гения отца, привыкший быть на вторых и третьих ролях, уверенный, что им не может заинтересоваться ни одна женщина (исключение – Маргарет, сама сделавшая ему предложение, но для нее это был скорее вопрос бизнеса, чем увлечение), Сэм неожиданно сам для себя проявил поразительную активность и настойчивость. Он приглашал Джейн на кофе, убедил Маргарет в необходимости устроить альпийскую горку за домом (разумеется, горкой занималась Джейн), предлагал ей помощь, когда Джейн ехала за покупками, болтал без умолку, даже шутил. И – о чудо! – она смеялась его шуткам.

Однажды вечером они возвращались из супермаркета (Сэм предложил подвезти Дженни, это уже вошло у него в привычку). В кафе на заправке они взяли по хот-догу (Мардж при виде этих хот-догов точно удар бы хватил).

Сэм смотрел, как Джейн ест, как она смеется и вытирает вымазанный кетчупом подбородок тыльной стороной ладони. А потом взял ее за руку и поцеловал. Вот в эту самую ладонь. А потом – в подбородок, вымазанный кетчупом.

Он никогда и никого не решился бы вот так вот первым поцеловать. Стеснительный до заикания, он был уверен, что не стоит и пробовать – все равно получишь отказ. Маргарет сама затащила его в постель, а потом – под венец. (Боже, Сэм, ты совершенный теленок, ни одна другая женщина не стала бы с тобой возиться! Сама не пойму, зачем ты мне нужен…)

С Джейн все было по-другому. Он больше не чувствовал себя теленком, он ничего не боялся, ему было на все наплевать. Он целовал ее, она отвечала, и больше ничего на свете не имело значения. Пусть мир летит в тартарары, оно того стоило.

Наутро Сэм, как обычно, вышел к почтовому ящику. В ящике его ждал в высшей степени Волшебный Сюрприз. Письмо в длинном конверте. Письмо было не надушено, да и бумага, признаться, оказалась вовсе не розовой, а, напротив, белой. В письме Джейн сообщала, что они больше не могут встречаться, она слишком любит и уважает Сэма, чтобы позволить себе адюльтер, что ни к чему не обязывающий роман с женатым мужчиной – не ее амплуа. Она просто не переживет этого романа. Вот так.

Доделывать их альпийскую горку фирма по ландшафтному дизайну прислала другую женщину. Она не разговаривала ни с бегониями, ни с Сэмом.

Вечером Сэм устроил подростковый бунт 69-го года. Купил упаковку пива и выпил все шесть бутылок, пользуясь тем, что Мардж не было дома – она отправилась на деловой ужин.

Потягивая пиво на веранде, он думал о своей жизни. Жизнь его, в сущности, прекрасно налажена, разве нет? У него есть хороший дом, есть банковский счет, год от года растущий, есть стабильная, прилично оплачиваемая работа. У него есть жена – умная, красивая, успешная женщина. От такой жизни Сэму остро захотелось удавиться.

Утром он вышел на кухню с сильнейшей головной болью. Мардж смешивала в блендере свою утреннюю дрянь. Увидев мужа, она поджала губы.

– Сэмюэл, – сказала она. – Нам необходимо поговорить. Я обнаружила в мусоре шесть бутылок из-под пива. Я не желаю иметь мужа-алкоголика.

И тогда Сэм совершенно неожиданно для себя сказал:

– Ты права. Я подам на развод.

Развод дался Сэму большой кровью и стоил кучу денег. Маргарет получила дом и практически все накопления, к тому же следующие восемь лет Сэм должен был выплачивать ей драконовские алименты (поскольку на развод подал именно он).

Прямо из зала суда Сэм поехал к Джейн. Они не виделись с того самого дня, когда он поцеловал ее в машине по дороге из супермаркета. Не виделись, не писали, не звонили друг другу. Сэм не знал, живет ли она по прежнему адресу, вышла ли замуж, примет ли его и что он станет делать, если нет.

Джейн его приняла.

Поначалу им приходилось тяжело. Съемная квартирка размером с обувную коробку съедала почти все деньги. Впрочем, Сэму эта квартира нравилась куда больше его прежнего холодного дома. У них с Джейн была плитка, чтобы варить кофе, цветок на подоконнике и огромный матрац, на котором они любили друг друга. Большего нельзя было и пожелать.