Текст книги "Рыцарь нашего времени"

Глава 5
Она любит выпить? Этим надо воспользоваться!

Когда тебе тридцать пять, уже нет ощущения, что вся жизнь впереди и весь мир лежит у тебя под ногами. Ты уже многое повидал, уже не наивный ребенок. И знаешь, как устроен этот мир и чего хотят как женщины, так и мужчины. Ты уже умеешь не только стоять на своем, но и наступать, когда надо, на горло собственной песне. Похмелье по утрам все тяжелее, но все-таки есть некоторое внутреннее чувство, что если взяться за себя, то многое еще можно исправить и изменить. В тридцать пять ты, стоя утром перед небольшим зеркалом в ванной комнате, говоришь себе:

– А ты «еще ничего», братец, и даже местами красив.

– Это если не присматриваться при ярком свете, – отвечаешь сам себе. Нужно быть честным с самим собой.

– Ну и что. Девочкам нравится, – я пожимаю плечами и корчу рожи. Будучи продюсером, за все эти годы безмятежного вертепа, называемого телевидением, я привык к тому, что от женщин надо в каком-то смысле отбиваться. Что с ними всегда надо быть настороже, ведь они отлично вооружены и умеют пользоваться всем, что только дал им господь, всем, что затуманивает голову мужчины. Когти и белоснежные зубы, сияющие волосы и бесконечные ноги, короткие кожаные юбки и сияющие взгляды. Макияж «Smoky Eyes» против слегка подвыпившего мужчины – грозное оружие. Но и я не пальцем делан и давно освоил все приемы освобождения от любовных оков. Иными словами, лучше всего к своему возрасту я научился тому, как НЕ любить и НЕ жениться.

Никому ни до кого нет дела, и ты для них тоже – только мостик к сияющему будущему. Мостик к тем миражам, которых не существует, которых нет. Никто не становится звездой, никому не вручат «Оскара», никаких новых миллионеров, но сколько ни говори об этом, никому нет до этого дела. Все готовы запрыгнуть на тебя с разбегу и лететь дальше, к сияющим звездам. Все «наши» влюблены только в призрачные огни концертных залов и вместо слов «Я тебя люблю» мечтают услышать «Мотор». Такие девочки готовы на все, и надо признаться, это очень удобно для таких, как я. Однако после одной ночи или даже после трех недель – всегда случается момент, когда я звоню Оксане, и мы разговариваем с ней – два нормальных человека, связанных друг с другом нормальными чувствами, живыми отношениями, пусть и не теми, о которых пишут в сказках. И девушки исчезают из моего дома и из моей памяти. Некоторые из них надолго или навсегда застревают в «Стакане», большая часть разочарованно дует губки и уезжает. Некоторые выходят замуж. Я остаюсь при своих – при маме, сестренках, Оксане. Оксана меня понимает.

– Ты так часто загорался, что почти сгорел, – смеется она.

– Профессиональное выгорание, – вздыхаю я, прижимая ее к себе. – И потом, у меня слишком короткая оперативная память. Не больше, чем у пуделя, гоняющегося за палкой.

– И слишком много палок тебе бросают все вокруг, – добавляет она.

– Иногда мне кажется, что они все хотят меня съесть. Поглотить целиком, – жалуюсь я.

– Кроме меня. Ты не в моем вкусе.

– Зря ты вышла за другого, – раз за разом жалуюсь я.

– Ты бы все равно на мне не женился. Ты не женишься ни на ком и никогда. Все потому, что ты выращен тремя женщинами, ты слишком нас боишься.

– Я слишком хорошо вас знаю. Но ты неправа в одном, на тебе бы я женился, – возражал я. – Ты идеальна.

– Даже если бы и так. Не буду спорить с этим, – смеется Оксана. – Но я – идеальная еще и потому что далеко. И видишь ты меня редко. А если бы я мелькала – туда-сюда, туда-сюда… И кроме того, с чего ты решил, что это такое уж большое счастье – выйти за тебя замуж? Подумаешь, продюсер. Я на роль Милы Йовович не рвусь.

– Нет? Какое для нее облегчение! – смеялся я в ответ. Оксана была единственной женщиной, которой было наплевать на то, кто я, чем занимаюсь, и на те возможности, которые появлялись в жизни женщины вместе со мной.

Нет, вру. Теперь – нет. Не единственная. Теперь – нет. Ирине тоже на это совершенно наплевать. Ей также совершенно наплевать и на меня лично. Войдя в мой дом, она огляделась, прошлась рассеянным взглядом по кирпичным стенам, по кожаной мебели, по моей гостиной, полной света и весеннего тепла. Потом сбросила свои кеды и безо всякого стеснения прошла в кухонную зону. Ее лицо не выражало ни интереса, ни восхищения, она забралась на высокий стул напротив барной стойки и уставилась в окно. Ее мысли были где-то далеко, кажется, она вообще забыла, что я тоже здесь нахожусь. Она кусала губы и напряженно о чем-то думала.

Это было странно, и я совершенно не привык к женщинам, которые вот так меня игнорируют. В конце концов, а как же приличия? Где же воспитание? Вежливость по отношению к хозяину дома? Впрочем, я уже хорошо понял, что Ирина не из тех, кто станет церемониться. Зачем она вообще пришла ко мне? Кто ее разберет, что вообще у нее в голове. Она сидела, подперев подбородок ладошкой, и смотрела на машины, летящие по проспекту. Я вздохнул, отодвинул ее кеды с прохода и пошел за ней.

– Хочешь что-нибудь съесть? – спросил я после того, как стало окончательно ясно, что сама она говорить не станет. Я достал из кармана умерший от недоедания мобильник и принялся искать зарядку, которую кто-то, оказывается, запихнул на верхнюю полку, к тарелкам и стаканам. Телефон благодарно пиликнул, получив доступ к электричеству, но включать его я не стал. А то, не дай бог, еще кто-нибудь начнет звонить.

– У тебя нет фасоли? – она подняла голову и посмотрела на меня с надеждой.

– Фасоли? – опешил я. – В каком виде? В твердом? Зачем?

– Ладно, не надо. Я так просто спросила.

– Есть помидоры, сыр моцарелла и ветчина.

– Нет, спасибо, – помотала головой она. – Я не хочу.

– Уверена? Мне почему-то не кажется, что ты много сегодня ела. И вообще, мне не кажется, что ты много ешь. Ты что, тоже помешана на всех этих диетах, как все современные девочки?

– Диеты? Какая чушь, – она чуть подернула плечами и скорчила смешную рожицу. – Я ем, когда хочу. Для чего мне диеты?

– Чтобы нравиться мужчинам, – предположил я, запоздало подумав, что сейчас это не лучшая тема для разговора, ведь ее только что бросил некто Петр. Не стоило бы бередить свежую рану. Но девочка Ира только пожала плечами.

– Я не хочу, чтобы меня измеряли килограммами. Я не хочу нравиться на вес.

– Что? – я не удержался от улыбки. – Нравиться на вес? Ничего себе ты сказала. Смешно.

– Чего смешного? – совершенно искренне удивилась она, а я вдруг подумал, что если бы мы снимали кино, то эта девчонка скорее всего оказалась бы пришельцем с другой планеты. Я не стал продолжать этот разговор, но отметил про себя, что она, пожалуй, первая за несколько лет женщина, которая не хочет в буквальном смысле «сойти на нет» ради высоких стандартов Fashion Industry. Честно говоря, частенько бывает очень неприятно наблюдать, как девчонки, причем нормальные, симпатичные, но не такие тощие безгрудые скелеты, как на картинках, пытаются изменить свою природу, ненавидят собственные бедра, с отвращением смотрят на свои попы в зеркале, считают, что жизнь кончена, потому что они не влезли в шортики-трусики. И ради чего, ради чего? Чтобы нравиться «на вес»!

– Интересный дизайн, – сказала вдруг Ирина.

– Нравится? – улыбнулся я. Надо же, она пытается быть вежливой? Что-то новое.

– Нет. Он мне не нравится, но он интересный, – ответила она после некоторой паузы и махнула рукой на стену. – Значит, таким ты себя видишь?

– Каким?

– Дом посреди улицы. Или посреди чердака. Как будто и не дом. Сюда можно приходить переночевать, здесь не получится жить.

– Я же живу, – возмутился я. Ирина пожала плечами – во второй или третий раз? Это, наверное, самый частый ее жест.

– Ага. Живешь. Прямо настоящая жизнь. Спотыкаешься о провода и ботинки. Хитростями выманиваешь женщин из дома. Держишь тут целый бар, – она кивнула на угол, где в деревянных отделениях стояли открытые и закрытые, дорогие и не очень бутылки со спиртным. Мой бар был одновременно и рабочей необходимостью, и моей личной отрадой. Это я любил больше всего – вернувшись с работы или еще из какой дыры, под утро или поздним вечером, одному или с кучей людей, пройти на кухню, включить какой-нибудь выпендрежный кабельный CNN, взять уже начатую бутылочку бренди и бросить в простой чистый стакан несколько кусочков льда. В такие моменты, как бы ни ощущал себя физически, я чувствовал себя счастливым. Я бы и сейчас так поступил, но на моем любимом месте сидела рыжая особа, которой не нравился мой дизайн. Честно говоря, я действительно почувствовал себя оскорбленным. Такой хороший дизайн. Современный, не банальный. Диких денег стоил. Если бы я знал тогда, что не вечно буду зарабатывать такие сумасшедшие деньги, – не стал бы так роскошествовать. Но тогда, пять или шесть лет назад, дела шли по-настоящему хорошо, и я почему-то решил, что так будет всегда.

– Кто бы говорил, сама только что кеды бросила, – попенял я. – Если бы вы все были аккуратнее, глядишь, было бы уютнее.

– Не в этом дело, – она посмотрела на меня с каким-то напряжением, словно пыталась перевести какую-то важную мысль со своего инопланетянского на мой, человеческий, и никак не находила аналогов. – В этом доме нет главного. Здесь не будут жить, здесь будут только бывать.

– Знала бы ты, сколько девушек мечтает тут жить.

– Они мечтают о другом, – она покачала головой и замолчала. Значит, не считает, что я могу ее понять. Да все я знаю, что она хочет мне сказать. Моя мама, когда увидела мою новую квартиру, молчала минут десять, а потом сказала, что я полный идиот (как обычно!), и тут негде будет даже детскую кроватку поставить. Она все ждала момента, когда во мне проснется отцовский инстинкт. Но он у меня, кажется, был поврежден. Детей я больше боялся, чем хотел.

– Ты лучше скажи, что ты будешь пить, – спросил я, чтобы перевести тему. Кажется, Ирина тоже не была в настроении дальше анализировать мои холостяцкие привычки.

– Что угодно, мне все равно, – она сделала неопределенный жест рукой и отвернулась к окну. Она была бледна. Надо бы все же заставить ее поесть.

– Если тебе все равно, может, тогда тебе водки налить? Дешево и сердито!

– Налей, – индифферентный голос, а мысли снова где-то далеко. И что, интересно, было такого в этом Петре, чтобы по нему так убиваться?

– Нет, ты и в самом деле совсем плохая. Если я тебе водки налью, ты через десять минут отключишься.

– А чего в этом плохого? – удивилась она и посмотрела на меня глазами, полными надежд.

– Ты хочешь отключиться? – я был поражен тем, какие больные у нее были глаза. Да не стоит ни один мужик того, чтобы так страдать.

– Если бы у меня была кнопка, я бы была рада сейчас нажать «Выкл.», на время, конечно.

– Ну, спасибо и на том, – вздохнул я, открыв дверцу холодильника. – Хоть нет суицидальных мыслей.

– Жизнь – слишком ценный дар, чтобы распоряжаться ею так глупо, – пояснила она. – Но сейчас я бы предпочла не иметь сознания. Потерять бы его. Водка – так водка. Или просто бы уснуть.

– Ты его любила? – спросил я без особой цели. Просто это было естественно – раз уж она тут сидит и страдает, как великомученица, значит, об этом можно и спросить. Ирина замолчала и как-то вся скукожилась, потом опустилась, легла грудью на барную стойку, прижалась щекой к холодной мраморной поверхности и посмотрела на меня.

– Да, любила. И люблю, – сказала она просто и безо всяких прикрас. Глаза ее наполнились влагой и заблестели. Красивые, зеленые.

– И чем же он заслужил такую любовь? Он так красив? Какой-то особенный любовник? Или денег у него много? – я достал из холодильника все, что, на мой взгляд, заслуживало еще звания еды (моцарелла, к примеру, уже протухла, да и не для вегетарианок она), и принялся соображать, что же из этого всего можно было бы приготовить. Теоретически могло получиться ризотто с грибами. Если Саша-Маша не высосала за два дня все белое вино.

– Я люблю его не потому, что он чем-то заслужил любовь. Любят ведь только, когда любовь есть внутри. Если она есть – кто-то все равно найдется, и полюбишь. Если ее нет – сколько ни заслуживай, любить нечем будет.

– Не понимаю. Ты хочешь сказать, что могла бы полюбить и не Петра? Просто потому, что внутрь встроена, так сказать, функция любви.

– Что-то вроде того, – кивнула она после некоторого раздумья. Я стоял около бара и злился. Саша-Маша высосала не только белое вино, но и бутылку ирландского ликера. Почему это девушки так его любят, не успеваю его покупать!

– То есть если я не полюбил никого до сих пор, то мне, значит, этого программного обеспечения не встроили. А если мне вовремя сделать апгрейд, то я смогу полюбить, и не очень важно даже кого. Даже Сашу-Машу?

– Все не так просто… – Ирина запуталась и принялась задумчиво накручивать прядь солнечных волос.

– Даже тебя? А ты, слушай, если у тебя эта программа работает, это значит, что и ты можешь теперь начать любить кого-то другого? Меня, к примеру.

– Тебя бы я любить не стала, – тут же ответила она, и самое неприятное, что сказала она это спокойно и обдуманно, без тени кокетства, а как о чем-то само собой подразумевающемся.

– Это почему? – я был задет до глубины души. Все мужское во мне протестовало. Меня-то как раз очень можно полюбить. – Чем я не хорош? Недостаточно красив? Недостаточно высок? Недостаточно образован? В чем моя проблема?

– Да разве в этом дело?

– А в чем? – я злился. Да что она понимает! Да меня в день по три девушки готовы любить! Я достал из бара бутылку коньяку. Будем пить коньяк, такие разговоры можно вести только под него. Да и лимон с сыром сойдут на закуску. Ей – лимон, мне – сыр. Пусть скиснет!

– Разве дело в росте или весе, или в цвете глаз?

– А что, ты всерьез веришь, что внешность не имеет никакого значения? Вот тут, извини, не соглашусь. Мне, к примеру, очень важно, как выглядит человек. Вот ты – наивная, но красивая девочка. И я уверен, что Петр твой именно поэтому с тобой и был, потому что у тебя такие странные глаза, из-за твоих сумасшедших рыжих волос. Наверняка ему это нравилось. И что? Это плохо?

– Это неважно. Мы все равно живем и тянемся друг к другу сердцами, а не волосами или ногами.

– Чушь! Все это – один большой рынок товаров и услуг. И любовь тоже имеет свою полку. Именно к ногам и волосам мы и тянемся.

– Ты правда так думаешь? – спросила она, глядя на меня с изумлением. Я протянул ей бокал.

– Чин-чин! А что, разве не так? Мужчины хотят женщин, потом хотят детей, они готовы обеспечивать женщинам их существование. Женщины готовы продаваться наиболее сильному мужчине. Все остальное – вариации. Нет, я не говорю, что нет физического притяжения, что нет привязанностей. И все же… все мы прежде всего животные. Расчетливые и хищные.

– Господи, какой ужас. И ты во все это веришь?

– Только не надо мне говорить, что тебе меня жаль, – я вредничал, потому что ее «тебя бы я не полюбила» меня задело, сильно задело. – Что я так никогда не узнаю, что такое настоящая любовь, и буду вечно одинок и несчастен. Все это – глупости. У меня нет семьи, и, если честно, не могу сказать, чтоб я ее хотел.

– Да? – вытаращилась на меня Ирина. – А разве можно не хотеть семьи?

– Можно. Есть и другие интересы в жизни. Карьера, друзья, путешествия…

– У тебя много друзей? – спросила она, глядя на меня ясными зелеными глазами. Красивыми глазами!

– Ты будешь пить или нет? – я почему-то почти выкрикнул это, а не сказал. Ирина вздрогнула, перевела глаза на бокал в руке и медленно подняла его вверх. Мы немедленно выпили. Потом еще и еще.

– Я знаю, почему ты так говоришь о семье, – вдруг осенило меня после нескольких бокалов. – Потому что ты сирота. И для тебя это – действительно важно. Я действительно сожалею, что с тобой так вышло, но это только лишний раз доказывает, насколько несправедлива жизнь.

– Я бы не хотела говорить об этом, – пробормотала Ирина и посмотрела на меня так, что мне на секунду стало стыдно. Хорош же я, напоминаю девушке о таком. Да еще в тот день, когда ее мужик бросил. Впервые, кажется.

– Нет, ты прости. Я не хочу делать тебе больно, но просто – дело же в этом.

– Я… Ты не сделаешь мне больно.

– Это почему?

– Потому что ты ничего для меня не значишь. А больно бывает, только когда предают те, кого любишь. Но ты прав, жизнь бывает жестока и несправедлива. Однако это ничего не меняет, – голос Ирины звучал тихо, сдавленно. Она сделала большой глоток. – И я по-прежнему люблю мужчину, которого выбрала любить. Какая разница, что он мне сделал. Это уже его выбор. Я люблю саму мысль о любви. И как бы ни было мне больно сейчас – я бы не хотела вычеркнуть эти чувства из своей жизни.

– Мазохистка? – хмыкнул я, все больше впадая в пучину раздражения. «Ты ничего для меня не значишь». Чертова ирландка! Кажется, я неплохо набрался. На старые дрожжи?

– Нет. Просто любовь идет в комплекте с болью. И с этим уж ничего не поделаешь.

– Вот именно!

– Ты неплохой человек, Григорий Александрович, но ты не понимаешь простой вещи. Больно будет в любом случае. Все, что с нами происходит, происходит не просто так, – она сползла со стула и подошла к окну – вплотную. За окном еще не было темно, только начинались сумерки, но уличное освещение уже было включено. Огонь фонарей теплой змейкой протянулся по проспекту. Пошел дождь.

– Не просто так? Все не просто так? И даже то, что мы встретились с тобой сегодня, – в этом тоже есть какой-то смысл? – рассмеялся я. – Какой же? Ты ничего не хочешь от меня, я не кажусь тебе интересным. Ты, хоть и вполне интересна, особенно эти твои рыжие волосы, все же слишком набита какой-то чушью и, к тому же, влюблена в другого мужчину. Так что, наша встреча была неслучайна?

– Вполне возможно. Я это чувствую, – сказала она, повернувшись ко мне.

– Чувствуешь? Ты что, своего рода ясновидящая? – рассмеялся я. Но на лице Ирины не появилось и тени улыбки. Она просто стояла и смотрела на меня, близко, очень близко – ее волосы почти касались моего лица. Потом она поднесла к губам бокал и сделала глоток. Красивые глаза и такая глупая голова. Я захотел ее поцеловать. Все же я как-то не привык видеть в своем доме женщину, которая откровенно говорит мне, что я «ничего не значу», и смотрит на меня такими вызывающе зелеными, нагловатыми глазами.

– Иногда я могу видеть. Любой может. И ты бы смог, если бы захотел.

– И что ты видишь? – спросил я, проведя рукой по ее волосам.

– Я не хочу говорить об этом тоже, – она отвернулась и сделала шаг в сторону.

– Что, какие-то ужасы? Ты разрушишь мою жизнь? Я влюблюсь и не смогу жить без тебя? – я прикалывался и смеялся сам над собственными же шутками. Она смотрела исподлобья и молчала.

– Ну, скажи хоть слово? Ты не станешь меня проклинать?

– Я никого и никогда бы не стала проклинать.

– Ну, хоть что-то! – демонстративно выдохнул я. – А, я догадался. Мы связаны одной кармой! Или нет, ты – моя судьба. Я разобью тебе сердце? Ты мне?

– У меня нет никакого интереса к твоему сердцу.

– Да, я уже это понял, – я внезапно протрезвел. – Я тебе неинтересен. Ты пришла сюда, чтобы говорить мне гадости. Знаешь, что? Мне тоже ничего в тебе особенно не интересно.

– Я знаю. И это меня радует, – совершенно искренне ответила она. Я снова почувствовал себя в дураках.

– Нет, я не серьезно это сказал, – замотал головой я. – Я вполне интересуюсь твоими волосами и глазами. Я бы не отказался увидеть тебя в килте, танцующей с распущенными волосами.

– Ты слишком много выпил, – заметила она. – Забавно, ты видишь только внешнее, а меня ты не видишь.

– Это да, – согласился я. Мысли, действительно, путались. – Смотрю в книгу и вижу фигу. Но ты ошибаешься, тебя я вижу. И ты – ненормальная.

– Значит, тебе нравятся мои волосы? – спросила вдруг она, но голос ее был отстраненный, далекий, и интерес был какой-то холодный, как будто научный. Я пожал плечами и потянулся за лежащей на столе порезанной колбасой. Ирина за все это время не прикоснулась ни к чему, даже к помидорам. Только пила коньяк, молчала и смотрела на меня неодобрительно. Оплакивает Петра, мать его. Интересно бы посмотреть на этого Петра. Наверняка какое-нибудь ничтожество.

– Ну, очень уж они необычные, – пояснил я, подливая самому себе коньяк. Да, каюсь, я пил куда больше, чем Ирина. Если бы она, к примеру, оказалась преступницей, какой-нибудь клофелинщицей, то могла бы вынести из моего дома все, что угодно, а я бы даже не проснулся. Последнее, что я помню, это то, что она говорит мне, что в моих волосах уже заметна небольшая седина и что я должен быть аккуратнее с самим собой, что я слишком быстро размениваю время, данное мне. Помню еще, что я порывался идти в магазин за пивом, потому что я всегда так делаю, когда переберу лишнего, но ходил я за ним или нет – не знаю точно. Скорее всего, нет, не ходил.

Утром, проснувшись, я не нашел рядом с собой ни одной пустой пивной бутылки или банки, так что сомневаюсь, что ходил. Также я не нашел Ирины – ни рядом с собой, ни вообще где-либо в квартире. Ее не было в ванной, не было в туалете (там я искал особенно тщательно), не было на кухне или в гостиной, где я уснул. В спальне не было ни ее, ни малейших признаков того, что она была тут вообще, что заходила хоть на секунду.

– А был ли мальчик? – задумчиво пробормотал я, потом вдруг заволновался и да, признаюсь, бросился к пиджаку и барсетке. Деньги были на месте, телевизоры тоже. У меня их три штуки, один установлен в ванной комнате, один в гостиной, но его видно и из кухни тоже. И последний, чуть поменьше, сорокадвухдюймовый, в спальне, установлен вместе с домашним кинотеатром. Иногда я смотрю там какую-нибудь веселую немецкую… скажем так, эротику. Вообще же я от телевидения устал, смотрю в последние годы только новости.

– Значит, ушла, – я подошел к двери и увидел, что она не закрыта до конца, а только прикрыта. Видимо, Ирина не разобралась с моим замком и решила оставить дверь так. В доме, правда, не было ни единой вещи, доказывающей, что рыжеволосая, злая и грубая Ирина тут вообще была. Может, мне все это привиделось? Может, на самом деле мы расстались с нею еще около магазина и я просто напился дома в одиночестве.

На барной стойке все еще стояли тарелки с заветренным сыром, недоеденным куском хлеба и парой яблок. Зато порезанные на дольки помидорки исчезли. Ага, значит, она все же что-то ест, эта дикая девчонка, набитая глупостями и романтикой. Интересно, как быстро она забудет своего Петра? Интересно, а какое мне до этого дело? Ушла – и слава богу. Одной проблемой меньше. Сейчас надо прийти в себя, выпить таблетку какую-нибудь. Интересно, сколько времени? Впрочем, какая разница. Для телевизионщика все времена суток на одно лицо.

Я прикрыл штору, прошел в ванную комнату, включил воду и добавил пену на дно ванны. Постоял, бездумно подставив руки под струю теплой воды. Ирина не выходила у меня из головы. Она ушла, не оставив ни записки, ни намека на то, что хотела бы продолжить общение. Никакой теплоты, даже желания по-дружески попрощаться. Влюбленная колючка. Забыть, и дело с концом. Но я почему-то продолжал думать о ней. Не будем заниматься самообманом, эта поганка пришла и наступила мне на самолюбие. Фактически, на любимую мозоль.

Я интересный мужчина – это раз. Я симпатичный – это два, и то, как равнодушно и даже мимо меня она смотрела, было очень неправильно. Даже если бы она любила трех Петров, должна же она была отреагировать на мои флюиды. Хоть улыбкой. Хоть добрым словом. В-третьих – я интересный человек, у меня интересная жизнь. А ей это было вообще безразлично. Никаких вопросов, а ведь я сказал ей, кем работаю. Что в этом нормального? Совершенно ненормальная девчонка. Надо о ней побыстрее забыть.

Я отдернул руки и сделал воду похолоднее. Потом встал, вернулся на кухню, нашел там телефон и включил его. Моя правая рука не знала, что делает левая, и голову я тоже отключил. Вопрос о том, зачем это мне, я решил пока не обдумывать. И так голова болит.

– Алло, Галочка? – простонал я, с трудом набрав офисный номер со своего ожившего мобильника.

– Да, Григорий Александрович, – Галя демонстративно продолжала называть меня по имени-отчеству. Дуется. Ладно, Галочка потом. Сейчас мне слишком плохо.

– Я приболел.

– Да? Чем? – строго поинтересовалась она.

– Спроси у Бодина, чем его артистка могла меня заразить, – буркнул я. – Тем и болею. Простудифилис. На работу не приду.

– Вот нам радости-то. Тут к вам Кара приходил.

– Опять Кара на мою голову? Чего он хотел?

– Не знаю. Стоял и смотрел, как я ногти крашу. Потом ушел. Сказал, что зайдет попозже. А вам-то звонить можно?

– Звонить нельзя, но если очень будет нужно, то можно. Но для всех – я болею. Простудился. И еще.

– Да, Григорий Александрович? – Галя снова с садистской настойчивостью выговорила все мое имя целиком. Плевать. Выговор устрою, если не перестанет.

– Галя, у вас остался номер, по которому вы со мной вчера связывались?

– Не знаю. Я вам с мобильника звонила или с офиса?

– А я откуда знаю! – я простонал от ее невыносимости. Какая непробиваемая девка. Если бы я с ней не встречался в свое время… Ах, это вечное чувство вины перед брошенными женщинами. Надо ее уволить. Или подарить кому-то. Хороший секретарь всякому нужен!

– Я звонила с мобильника, когда была в офисе у Бодина. А, у меня этот номер на бумажке записан. Вот, нашла. Диктовать?

– Ну, да! – я снова закатил глаза и взял со стола листочек. Ручка нашлась чуть позже, и Гале пришлось повторять номер заново. Она продиктовала, потом я повторил его ей для подтверждения.

– А зачем он вам? – спросила она, заставив меня покраснеть. Если бы еще я знал. Понятия не имею, однако чувствую, что не успокоюсь, пока не разберусь с этой вредной рыжей девчонкой. Уж я заставлю ее плясать в килте. Уж будьте-нате.

– Производственная необходимость, – ответил я Гале.