Текст книги "Родом из Переделкино"

С середины 50-х годов, когда Корней Иванович перестал быть «крамольным» писателем, под видом детских сказочек пытавшимся протащить в печать злостную клевету на наш советский строй, он стал организовывать костры с большим размахом. На двух или трех из них, будучи уже студенткой, мне удалось присутствовать.

На эти костры приглашались прославленные артисты, поэты, музыканты. Выступал Сергей Образцов со своими куклами. После одного из выступлений Образцов подарил куклу хозяину дома. Эта кукла долгое время сидела в столовой у Чуковских на самом почетном месте – на самоваре. Выступал Аркадий Райкин – конечно, все покатывались со смеху и были в восторге. Еще бы – в свете костра живой Райкин показывал нам свои знаменитые номера! Ни одно выступление Аркадия Райкина на сцене, в кино или на телевидении не произвело на меня такого грандиозного впечатления, как в тот незабываемый вечер на костре у Чуковских.

Но однажды Райкин привез с собой своего сына Костю, тогда еще маленького мальчика лет шести. Костя выступил со своим сочинением на тему о том, как заходит солнце и на небе появляется луна, – при этом он так изобразительно показывал заход и восход небесных светил с помощью жестов, движений, пластики, что буквально заворожил присутствующих. Аплодировали ему едва ли не больше, чем отцу. Может быть, переделкинский костер положил начало тому шумному успеху, который сопровождает Константина Райкина всю его взрослую жизнь. Чему же тут удивляться, если этот человек одарен талантом – с одной стороны – от своего выдающегося отца Аркадия Райкина, а с другой стороны – от самого Господа Бога. Иначе как бы мог он с таким блеском играть на сцене театра?! К моему большому счастью, мне удалось посмотреть несколько моноспектаклей с Константином Райкиным – «Контрабас», «Король Ричард III» и «Вечер с Достоевским». Какое потрясающее перевоплощение, какая точность интонаций без единой фальшивой ноты, натяжки, полуправды! Кажется, в этом кипящем котле внутренних переживаний артист сжигает всю свою душу дотла и больше у него никогда уже не будет сил изобразить на сцене что-нибудь подобное. Но вот наступает день, и в театре снова дают спектакль с Константином Райкиным в заглавной роли... Выходишь из театра потрясенный – силой своего таланта Райкин вырывает вас из повседневности и погружает в мир великих шекспировских страстей!

Разве этому можно научиться?! Нет, актером, конечно, рождаются. Тем более таким, как Константин Райкин.

* * *

И вот, как говорится, награда нашла своего героя. Нельзя сказать, чтобы Константин Райкин был обделен известностью и славой, однако премию «Триумф» получить почетно и престижно. Учрежденная в 1992 году по идее писательницы Зои Богуславской и при финансовом обеспечении Бориса Березовского, эта премия создана для поощрения высших достижений литературы и искусства, а с 2001 года и науки. В состав жюри премии по искусству входил Аксенов и такие звезды нашей отечественной культуры, как Битов, Башмет, Табаков, Демидова, Неизвестный. Константин Райкин получил свою награду вслед за Чуриковой, Меньшиковым, Нееловой, Табаковым, Фрейндлих. 26 января 2009 года в Овальном зале Музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина в торжественной обстановке и при большом стечении публики Константину Райкину был вручен диплом и золотая статуэтка Эльфа, эмблема премии, созданная по проекту Эрнста Неизвестного. Поздравить триумфатора от имени жюри вышел Олег Меньшиков, дав возможность присутствующим в очередной раз восхититься пластичностью и неповторимой элегантностью своего облика. Константин Райкин в ответ произнес прочувствованные слова благодарности, трогательно упомянув своих родителей. «Они были бы счастливы!» – сказал Райкин; надо думать, это действительно было бы так. По просьбе Зои Богуславской что-нибудь для публики изобразить Райкин с готовностью изобразил – верблюда. Симпатичное животное в исполнении Райкина степенной походкой тяжеловеса, преодолевающего пески бесконечной пустыни, прошлось немного по авансцене и вдруг, повернув величественную голову к залу, окинуло присутствующих таким пугающе проницательным взглядом, что все поневоле поежились.

– Все дело в том, что я с детства обожаю животных и всегда старался им подражать, – заметил Константин Аркадьевич, снова перевоплощаясь в человека.

* * *

Но вернемся в Переделкино.

Особенно любил Корней Иванович приглашать к себе на праздники цирковых артистов. Мне запомнилось выступление белых пуделей, которые прыгали через обручи и смешно помахивали хвостиками с белыми кисточками на конце. На фоне горящего костра это выглядело очень эффектно.

А недавно внучка Корнея Ивановича, Елена Цезаревна Чуковская, а по-нашему, по-переделкинскому, Люша, рассказала мне замечательную историю. На костер однажды привезли ученого медведя. Отработав свой номер, медведь, невзирая на протесты дрессировщика, двинул прямиком в лес и, ощутив себя в родной стихии, стал бурно проявлять свой энтузиазм. Он вздыбился на задние лапы, а передними, когтистыми, стал размахивать с невероятной силой. Огреет такой лапой – кожу сдерет. Понятно, что к каждому артисту нужен особый подход, поскольку они народ капризный и требовательный (имеют право!). Оказалось, что к медведю этот подход был на удивление простым. Стоило дать ему бутылку с молоком, как мишка с жадностью к ней припал, а когда бутылка была опорожнена, он и вовсе успокоился и прилег отдохнуть. На том и закончилось приключение с медведем.

На этих детских праздниках непременно присутствовали домочадцы Корнея Ивановича, нередко во главе с его женой Марьей Борисовной – это была величественная дама с высокой прической, камеей на платье и в необыкновенных шелках, как бы готовая тотчас же отправиться на какой-то прием. Корней Иванович относился к своей жене с необычайным почтением, неизменно называя ее по имени-отчеству. Марья Борисовна самодержавно управляла домом Чуковских, из которого самым неуправляемым был, наверное, внук Женя.

* * *

Женя был сыном Бориса Чуковского, среднего сына Корнея Ивановича. Борис добровольцем вступил в Ополчение и погиб на фронте в 1942 году.

Вечно Женя попадал в какие-то истории в детстве, и справиться с ним было нелегко. В отличие от глотателей огня, Женя мог на спор проглотить, например, головастика. Он же был гениальным пиротехником... Однажды Женя так увлекся своими взрывоопасными опытами, что чуть не нанес себе серьезное увечье и не поджег свою дачу. Он был, как сказали бы теперь, «нетривиальным ребенком», и к нему нужен был особый подход. Корней Иванович и Марья Борисовна, усыновившие Женю после гибели сына, проявляли поразительное терпение и сочувственно относились ко всем космическим идеям, которыми был обуреваем их усыновленный внук. Кажется он все-таки закончил школу... Хотя я не уверена, что он закончил ВГИК, однако он с успехом работал оператором на телевидении. На какое-то время Женю угомонила его жена Галя, дочь Д.Д. Шостаковича. Приятная женщина, мягкая и спокойная. У них было двое детей, счастье, достаток. Но и в этот «мирный период» его жизни про Женю ходило множество легенд выдуманных и невыдуманных. Одну из них мне рассказал его близкий знакомый – Михаил Носов.

Понятно, что Женя Чуковский совершенно не вписывался в советскую систему и был во ВГИКе как бельмо на глазу со всеми своими причудами и выходками. Начнем с того, что он был «стиляга» и одним своим видом непереносимо раздражал комсомольское руководство. Дресс-код Женя соблюдал неукоснительно и, вылезая из-под машины, которую постоянно чинил, неизменно оказывался в роскошном галстуке от Пакена. Бедные комсомольские вожаки – достичь Жениной, якобы небрежной, элегантности им было просто не дано. Кроме всего прочего, расписание лекций не совпадало с привычкой Жени Чуковского допоздна прожигать жизнь в каком-либо злачном месте и соответствующим поздним вставанием. Как говорится, роковое несовпадение биоритма.

И вот однажды собирается комсомольское собрание с повесткой дня: «Обсуждение морального облика комсомольца Е. Чуковского». В чем дело? Дело заключается в том, что Д.Д. Шостакович, отец Жениной жены Гали, не подозревая о пагубных последствиях своей щедрости, подарил Жене машину «Победа», и вместо того, чтобы ехать со своим курсом на полевые работы и собирать там картошку или свеклу, Женя с Галей махнули в Коктебель. Спрашивается – может ли человек с таким моральным обликом находиться в рядах Ленинского комсомола?! Женя встал и сказал, что он и сам осознает всю безответственность своего поступка, и если бы комсомольская организация обращала на него побольше внимания, то он, может быть, и исправился бы... Но сейчас у него нет никакой возможности исправиться, поскольку в комсомольскую организацию, к величайшему сожалению, его в свое время не приняли и он в ней не состоит... Так сказать, не охвачен. Словом, конфуз был ужасный. Комсомольским вожакам врезали по первое число за этот прокол.

Увы, долго стоять на якоре благополучной и стабильной семейной жизни было не в характере Жени Чуковского. В какой-то момент он с этого якоря сорвался, развелся с женой и снова обрел холостяцкую свободу. Надо сказать, впрок она ему не пошла. Женя скитался, некоторое время думал зацепиться в Нью-Йорке, но и там, к его величайшему удивлению, чтобы чего-то добиться, нужно было работать не покладая рук, а это было Жене недоступно. Женины друзья намучились с ним в Нью-Йорке – он вел беспорядочный образ жизни, неотвратимо губя при этом собственное здоровье... Потом вернулся в Москву на телевидение. Но и тут продолжал в том же духе. Ни родным, ни друзьям не удавалось остановить постоянные его загулы. Придя к себе в кабинет на работу в день своего шестидесятилетия, он сел в кресло и умер.

Это было в 1997 году.

* * *

Моя дорогая подруга детства Люша – Елена Цезаревна, внучка Корнея Ивановича, дочь Лидии Чуковской, представляет собой полную противоположность своему двоюродному брату Жене. Отец Люши Цезарь Вольпе погиб во время блокады Ленинграда в 1942 году. Она всегда была девочкой управляемой, предсказуемой и, можно сказать, положительной. Но могла и отшить, так что отскочишь от нее на три локтя и подумаешь: ну до чего же все-таки эти Чуковские остры на язык. Зато в следующий раз будешь осмотрительней в обращении с Люшей Чуковской... Все наше молодежное население Переделкина тянулось к Люшке – добивалось ее дружбы, ощущая ее надежность и верность. Во взрослой жизни мы с ней не виделись много лет, а встретившись, сразу окунулись в ауру дружбы и доверия, как в нашем благословенном детстве и юности.

Я ей позвонила недавно по делу и попросила о встрече.

– Так когда ты придешь – через час или раньше? – пророкотал по телефону ее столь знакомый мне голос: голоса из нашего детства никогда не забываются, они остаются с тобой на всю жизнь...

Лидия Корнеевна Чуковская в своей книге «Памяти детства» рисует атмосферу, царившую в доме Чуковских, весьма живописными красками. Корней Иванович, имея четверых детей – Колю, Борю, Лиду и Муру, очень много ими занимался. Каждую свободную минуту он старался проводить с детьми – играл с ними в разные игры, читал стихи, находил самые невероятные способы, чтобы научить их английским словам – их рисовали на снегу, чертили на песке, выкладывали шишками... Можно сказать, он насильственно внедрял английский язык в своих детей, зная, что ребенок усваивает чужой язык гораздо легче, чем взрослый. Самому Корнею Ивановичу не пришлось получить систематического образования – по специальному указу относительно «незаконнорожденных детей» он был отчислен из пятого класса гимназии и тех высот образованности, которые выделяли его на фоне окружающей литературной среды, достиг самостоятельно. Как можно предаваться лени и безделью, было недоступно его разумению, а потому нерадивые вызывали в нем бурю негодования.

«Вон отсюда! – кричал он, когда выяснялось, что Коля знает слово, но не помнит, как оно пишется. – Ничтожество! (Это было одно из его любимых ругательств.) Отправляйся в чулан. И сиди там, копти потолок, чтобы я не видел тебя! Так и умрешь лоботрясом», – пишет Л. Чуковская в своей книге.

Можно представить себе несчастного Колю, на которого обрушивался этот бурный поток родительского гнева. Но и похвала Корнея Ивановича была с призвуком легкой иронии. «Его насмешливый ум не позволял размазывать умиление», – замечает Лидия Корнеевна.

Точно так же, как к своим детям, относился Корней Иванович и к соседским – никакого поглаживания по головке, а прежде всего требовательность и настойчивое стремление привить детям любовь к получению знаний, к чтению, к любым видам умственного труда. Чуковский очень часто заявлял, что из всей своей литературной деятельности самым главным считает работу с детьми.

В 1957 году Корнею Ивановичу удалось осуществить свою давнюю, еще куоккальскую мечту – в небольшом павильоне, который он построил на собственные средства во дворе своей дачи, он организовал библиотеку, открытую для всех окрестных детей. Эта детская библиотека стала одним из самых популярных культурных центров Переделкина. Многие писатели жертвовали солидные суммы на приобретение книг, но особенно настаивал Корней Иванович, чтобы именитые соседи сами приходили в его павильончик и общались со своими маленькими читателями. Дети необыкновенно полюбили этот маленький уютный дом, в нем устраивались литературные утренники, в дождливый день можно было запросто зайти туда и послушать каких-нибудь заядлых спорщиков, которые все читали и по всем вопросам имели свое собственное мнение... К сожалению, я уже в то время в Переделкине не жила.

* * *

Надо ли говорить о том, что во дворе каждой писательской дачи плелась нить своей неповторимой судьбы. У Чуковских ситуация сложилась уникальная. Сам патриарх дома – Корней Иванович, Лидия Корнеевна и Николай Корнеевич Чуковские... Три писателя разных поколений и направлений в литературе – под одной крышей.

Вполне благополучный Николай Чуковский, автор известного в послевоенные годы романа «Балтийское небо», военно-патриотических рассказов, а также переводов, он рано ушел из жизни, в возрасте шестидесяти одного года скончавшись во сне (в 1965 году).

* * *

Судьба его сестры, Лидии Чуковской, сложилась по-другому. В студенческие годы она принимает участие в оппозиционном политическом движении и попадает за это в ссылку в Саратов. К.И. Чуковский просит заступничества у Луначарского и Маяковского, и Лидию Корнеевну отпускают в Москву. Это было в самом конце 20-х годов. Пребывание в ссылке нисколько не изменяет характер Лидии Корнеевны. Она во всеуслышание выступает с защиту гонимых писателей – Ахматовой, Пастернака, позднее Иосифа Бродского... После войны, работая завотделом поэзии в «Новом мире» у К. Симонова, отстаивает публикацию стихов по принципу таланта и не желает считаться ни с какими конъюнктурными соображениями. Собственные ее произведения лежат в столе без всякой надежды на публикацию. Повесть «Софья Петровна» о трагических событиях 1937 года, написанная в 1940 году, сорок восемь лет пролежала в столе и была опубликована в 1988-м году. Лидия Корнеевна не имела возможности печататься и надолго лишилась литературной работы...

В Переделкине, где она постоянно жила на даче у своего отца, можно было часто встретить ее где-нибудь на аллее – вот она торопливым шагом идет на дачу к Пастернаку; несмотря на возраст, стремительная походка, скромное ситцевое платьице, на плечи накинут платок. Помню ее и в кресле на даче с неизменными рукописями в руках – седая, в очках, немного сутулая, все тот же платок накинут на зябкие плечи. Просто поразительна ненависть власть предержащих к этой по виду отнюдь не воинственной женщине – твердость духа и независимость мышления в сталинские времена никому не прощались.

Ниже я еще вернусь к судьбе Лидии Корнеевны Чуковской.

* * *

Ну и, наконец, мытарства самого Корнея Ивановича. В своем дневнике он подробно описывает мучительный путь, который проходила каждая написанная им строка до выхода в свет. Все ставшие классическим наследием русской литературы книги К.И. Чуковского – «Мастерство Некрасова», о Чехове, Уитмене, Горьком – издавались с огромными задержками по времени, после бесконечной волокиты и обсуждений в официальных инстанциях. Цензура становилась особенно придирчивой, когда речь шла о его детских сказках. Многомудрый Главрепертком во всем видел аллюзии и злобные намеки на нашу советскую действительность. На самом деле, кто такой этот «усатый тараканище», который усами шевелит, и тем более некий Василий Васильчиков, размахивающий саблей?! Почему автор позволяет себе иронизировать над трубочистами, когда в нашей стране почетен всякий труд?! И что это еще за «мамина спальня» такая? Не дадим места буржуазным предрассудкам в нашей детской литературе! – Подобными комическими высказываниями полны стенограммы выступлений маститых писателей на совещаниях, проводившихся в стенах Союза писателей в те годы. В прессе появлялись рецензии, полные угроз и обвинений. Сейчас все это кажется анекдотичным, но в те времена означало запрет на публикацию, что влекло за собой самые неприятные последствия и прежде всего грозило задержкой авторских гонораров, что, естественно, не давало возможности писателю нормально работать и просто существовать.

Но как ни мытарила его жизнь, подозрительности и осторожности Корней Иванович так и не научился. В этой связи мне вспоминается один весьма характерный эпизод.

Мы с мамой как-то раз подвозили Чуковского с дачи в город. Корней Иванович был в прекрасном настроении и всю дорогу развлекал нас рассказами.

«Представьте себе, меня избрали консультантом в Министерство иностранных дел. И знаете по какому вопросу?! По вопросу светского этикета. Видимо, памятуя о том, что я был близок к Репину, хотя какой же светский этикет мог быть в деревенской жизни?! Видимо, опять что-то такое спутали. Вот уж поистине не знаешь, куда закинет тебя судьба, – ведь я отнюдь не дворянского происхождения. Так вот – я их там учу, как надо носить шляпу, а также смокинг с бабочкой».

Оказалось, что в Министерстве иностранных дел готовится к выезду за рубеж дипломатическая делегация во главе с министром иностранных дел СССР товарищем Молотовым. Делегацию в срочном порядке обшивал целый отдел спецобслуживания – но ведь мало того, что все это надо было сшить, а как всем этим пользоваться?!

Нисколько не стесняясь незнакомого шофера, Чуковский в таких комических красках изображал своих новых учеников, состоящих сплошь из государственных деятелей самого высшего эшелона власти, что мы с мамой умирали от смеха, а шофер испуганно косился на Чуковского. Особенно красочно описывал Корней Иванович самого Молотова.

«Он думает, какой-то смокинг его спасет! Да никакой смокинг его не спасет – ведь это же бегемот! Бе-ге-мот!»

Надо вообразить себе ни с чем не сравнимую интонацию густого голоса Чуковского, когда он произносил свой окончательный приговор: «Бе-ге-мот!»

Так он и жил с «невыломанными руками и невытоптанными мозгами» (по выражению Всеволода Иванова), оставаясь независимым, хотя и находящимся под подозрением в крамоле автором.

* * *

Самым мощным рычагом воздействия на строптивых и несговорчивых литераторов был, как я уже сказала, запрет на издание их трудов, что означало, помимо прочих неприятностей, невыплату гонорара. Как грустно читать в дневниках К. Чуковского жалобы на постоянное безденежье, нервные срывы, бессонницу. Материальные затруднения отравляли повседневную жизнь многодетной семьи. Е.Ц. Чуковская в своем недавнем интервью газете «Известия» (31 марта 2008 г.) пишет о том, что в приступах отчаяния Корней Иванович растягивался во весь свой громадный рост на полу и так мог пролежать целый день. Там же она пишет: «1949 год вообще был плохой. Чуковский находился в ужасном положении. Его не печатали. Занимался только комментариями к Некрасову. Лидия Корнеевна тоже осталась без работы. Я как раз закончила школу с золотой медалью и размышляла о будущем. Литературное дело виделось мне безнадежной затеей. Дед не сражался с моим решением пойти на химфак МГУ, но оно ему не нравилось».

Люша нашла в себе смелость круто развернуть свою судьбу и уйти в науку, стать научным сотрудником и спокойно работать в научно-исследовательском институте. Это ей вполне удалось – она успешно трудилась в Институте элементоорганических соединений АН СССР, защитила кандидатскую диссертацию и наверняка была бы доктором наук и профессором, если бы не расклад небесных сил. А расклад небесных сил приуготовил ей совсем иную участь. Дело в том, что из 43 прямых потомков Корнея Ивановича не нашлось ни одного единого человека, кроме Люши, кто мог бы восстановить справедливость и опубликовать те неизданные произведения ее деда и матери, которые взывали к ней, к ее совести, к ее душе.

На дворе началась перестройка, на литературном фронте ощущалось некоторое послабление. И Люша дрогнула. Вспоминая горестную мину деда, чьи произведения ждали опубликования, видя страдальческую гримасу матери, долгое время писавшую свои романы и повести без малейшей надежды на их издание, Люша испытывала внутренний дискомфорт. Химические реактивы почти перестали быть милы ее сердцу. Она бросила институт и с невероятным рвением взялась за титанический труд – издание произведений матери и деда. Кипы и вороха бумаг, которые следует подготовить к печати, скопившиеся в ее маленькой квартирке на Тверской, поражают воображение. В свое время я занималась выпуском посмертного издания произведений своего отца Николая Вирты и знаю по собственному опыту, сколь трудоемка эта работа. Но то было четырехтомное «Собрание сочинений», а вот неполный список того, что подготовила или готовит Люша к печати:

• в издательстве «Терра – Книжный клуб» заканчивается работа над пятнадцатитомным собранием сочинений К.И. Чуковского,

• выпущена «Вавилонская башня» – сборник критических статей, тираж которого при жизни К.И. был пущен под нож,

• вышла полная, неизуродованная цензурой «Чукоккала»,

• опубликованы трехтомные «Дневники» – и все это, не говоря про литературное наследие ее матери Лидии Корнеевны, произведения которой практически не издавались при ее жизни.

Конечно же Люша росла и развивалась под огромным влиянием деда. Когда исторические катаклизмы, такие как война, не отрывали их друг от друга, они были неразлучны, хотя у них и были, как водится, периоды охлаждения и сближения. Люша унаследовала от деда (не хочу обижать ее родителей) буквально все – великолепный профиль, потрясающую добросовестность в работе, беспримерное трудолюбие и, наконец, незаурядные литературные способности. Так же, как и его бесстрашие. Так уж получилось, что когда Корней Иванович пригласил пожить у них на даче в Переделкине гонимого А.И. Солженицына, то Люша стала негласным ближайшим помощником Александра Исаевича. Это были нелегкие 70-е годы. В семье понятия не имели о том, что Люша мало того что перепечатывает роман Солженицына «Раковый корпус», но и выносит готовые рукописи из дома, пряча их под одеждой и страшно при этом рискуя, поскольку с дачи Чуковских ни днем, ни ночью не спускали глаз бдительные наблюдатели.

«– Дед не возражал, что вы, как шахидка, носили на теле взрывоопасные рукописи? – спрашивает Люшу корреспондент «Известий».

– Это было бы странно, – отвечает она, – ведь он сам пригласил Солженицына пожить у нас на даче».

Солженицын впоследствии писал:

«Люша Чуковская... стояла в самом эпицентре и вихре моей бурной деятельности... Она была как бы начальник штаба моего, а вернее – весь штаб в одном лице», – такое признание прозвучало из уст самого Александра Исаевича, когда это уже стало безопасным для Люши.

– Как же ты могла скрывать это от своих домашних?! – спрашиваешь Люшу, ужасаясь задним числом.

– Просто я не считала нужным посвящать их во все мои дела...

Самые тяжелые годы до высылки Солженицына из страны, когда его травили, конфисковали архив, охотились за рукописями, Солженицын прожил при ощутимой поддержке семьи Чуковских и Люши персонально. Нередко он ночевал в их московской квартире на Тверской, устраиваясь в малюсенькой комнатке на диване, по нескольку дней останавливался у них на даче, продолжая напряженно работать.

«...После конфискации он ничего не хранил у себя. Даже я не знала, где рукописи: я их кому-то передавала, те – другим людям. Это все создавало огромные трудности в его работе. Например, когда он писал «Архипелаг», у него никогда на столе не было других частей книги – только та глава, с которой он работал. Эту главу увозили, привозили другую. И всю эту конструкцию он должен был держать в голове. Если что-то нужно было поправить, он иногда должен был ехать в другой город», – пишет Е.Ц. Чуковская в статье «В нем не было никакой расхлябанности», опубликованной в «Известиях» на следующий день после похорон писателя (07.08.2008 г.).

И дальше цитирую оттуда же: «Первый раз за Солженицыным пришли к нам в Переделкино – это было сразу же после решения о высылке. Но там его не стали арестовывать – подождали, когда он приедет в Москву к себе на квартиру».

Быть рядом с таким человеком, как Солженицын, было опасно во все времена – и в моменты нависшей над ним угрозы, и в моменты торжества.

Е.Ц. Чуковская пишет по этому поводу:

«Я помню, что когда Александру Исаевичу вручали Нобелевскую приемию в 1974-м, я подумала, что было бы дико его не поздравить, и пошла на телеграф и послала поздравительную телеграмму. На следующий день мне позвонили из Комитета госбезопасности, что меня вызывают на беседу. Я идти отказалась. Мне потом еще полгода грозили... Так что такое было время. Я рада, что оно миновало» («Известия», 07.08.2008).

* * *

Конечно же, Люше в полной мере пришлось разделить еще одну нелегкую судьбу – ее матери Лидии Корнеевны Чуковской. В литературе советского периода мало найдется таких фигур, как Лидия Корнеевна с ее несгибаемым характером, способностью отстаивать свое мнение, невзирая ни на какие последствия.

Ее имя было запрещено упоминать в печати, при этом официальные инстанции не упускали любой возможности, чтобы как-нибудь побольнее ее задеть и унизить. Когда умер Корней Иванович, ее демонстративно не включили в состав комиссии по литературному наследию отца, что оскорбило Лидию Корнеевну сильнее, чем исключение из Союза писателей. Само это действо, зафиксированное в стенограммах, – исключение из Союза писателей Л. К. Чуковской, – с выступлениями маститых литераторов, – выглядит сейчас как пародия или обличительная сатира на нравы того времени. Но поскольку все это самым непосредственным образом отражалось на биографии конкретного человека, то тут уж становилось не до смеха... Повести «Софья Петровна», «Спуск под воду», трехтомные «Записки об Анне Ахматовой» – все это, снабженное комментариями (и какими!), подготовила к печати и издала ее дочь Люша по прошествии многих лет после того, как матери не стало.

* * *

Но самое страшное – это то, как сложилась личная жизнь Лидии Корнеевны. Второй ее муж, отчим Люши, Матвей Петрович Бронштейн, был арестован в 1937 году по вздорному обвинению в подготовке теракта, направленного на главу советского государства И.В. Сталина. Талантливый физик и не менее талантливый писатель, популяризатор науки, ближайший сподвижник и друг Льва Ландау, он, несмотря на все усилия крупнейших ученых, товарищей по работе, несмотря на заступничество Корнея Ивановича, дошедшего в своих хлопотах до Ульриха, так и не увидел больше свободы и был расстрелян в 1938 году, когда его жена и все его окружение еще старались вырвать его из застенков, когда Лидия Корнеевна сутками простаивала в очередях к вожделенному окошку, где принимали передачи и давали информацию о местонахождении того или иного заключенного. Давали, если сильно повезет – ведь окошко могло в любую минуту захлопнуться. Так и металась Лидия Корнеевна из очереди в очередь, от окошка к окошку, из города в город. И носила передачи, не зная о том, что Матвей Петрович давно уже мертв.

Описание этих жутких очередей в повести Л. Чуковской «Софья Петровна» и в «Спуске под воду» потрясает.

«А до дверей прокурора все еще было далеко. Софья Петровна сосчитала человек сорок. Туда входили по двое – так как в комнате номер 7 принимал не один, а сразу два прокурора, – и все-таки очередь двигалась медленно. Софья Петровна разглядывала лица – ей казалось, что большинство этих женщин она уже видела раньше – на Шпалерной, или на Чайковской, или здесь же в прокуратуре, возле окошечка. Возможно, что это те самые, а может быть и другие. У всех женщин, стоящих в тюремных очередях, есть что-то одинаковое в лицах: усталость, покорность и, пожалуй, какая-то скрытность...»

«Девятнадцатого вечером, надев осеннее пальто, и платок под пальто, и калоши, Софья Петровна заняла очередь на набережной. В первый раз предстояло ей продежурить бессменно: кто теперь мог сменить ее?..

Она стояла всю ночь напролет, прислонившись к холодному парапету. От Невы поднимался мокрый холод...

К утру у Софьи Петровны от усталости онемели ноги, она совсем не чувствовала их, и когда в девять часов толпа кинулась к дверям тюрьмы – Софья Петровна не в силах была бежать: ноги стали тяжелые, казалось, надо взяться за них руками, чтобы приподнять их с места».

* * *

Лидия Корнеевна и Люша никогда не забывали о своей потере, какой был для них любимый муж и отчим Митя, как они его называли.

* * *

Что касается деда в жизни Люши, то он и сейчас ее главная любовь и забота. Продолжается ежедневное общение с ним через его творчество, поскольку произведения Корнея Чуковского для детей и для взрослых издаются и переиздаются. Ну, а мифы о Корнее Ивановиче опровергнуть не так-то легко. По этому поводу Елена Цезаревна пишет: «Чуковский считал себя критиком и историком литературы. Всю жизнь пытался развеять миф, что он исключительно детский писатель. Сейчас найдено письмо, где он пишет: «Я утверждаю, что моя книга о Горьком лучше «Крокодила», что моя книга о Некрасове лучше «Мойдодыра». Но вот «Крокодил» разошелся тиражом три миллиона. А книга о Горьком – две тысячи... В массовом восприятии Корнею Ивановичу, очевидно, не отделаться от «Крокодила». Так же, как невозможно вытеснить из сознания людей сложившийся в последние десятилетия облик благодушного «дедушки Корнея». Для тех, кто интересуется эпохой, литературой, существует другой Чуковский. А для остальных пусть все остается как есть» («Известия», 31. 03. 2008 г., статья «Деду, очевидно, не отделаться от «Крокодила»).