Текст книги "Границы языка. Статьи, очерки, рецензии, интервью"

Сегодня мы переживаем новую стадию дегуманизации искусства. О первой в 1925 году писал Хосе Ортега-и-Гассет: художники начала века ставили «целью дерзко деформировать реальность, разбить ее человеческий аспект». Философ считал, что представители нового искусства разрушили мосты и сожгли корабли, которые могли бы перенести нас в наш обычный мир, и поэтому нужно было «найти, изобрести новый, небывалый тип поведения, который соответствовал бы столь непривычным изображениям. Эта новая жизнь… предполагает упразднение жизни непосредственной… Искусство, о котором мы говорим…, принципиально ориентировано на дегуманизацию… Дело не в том, чтобы нарисовать что-нибудь совсем непохожее на человека – дом или гору, – но в том, чтобы нарисовать человека, который как можно менее походил бы на человека… Эстетическая радость для нового художника проистекает из этого триумфа над человеческим… Нужно быть “Улиссом наоборот” – Улиссом, который освобождается от своей повседневной Пенелопы и плывет среди рифов навстречу чарам Цирцеи». Как мы знаем, в результате спутники Улисса превратились в стадо свиней. «Упразднение жизни непосредственной» – не отсюда ли войны прошлого века, по жестокости и числу жертв превзошедшие все предыдущие?

Отличительной чертой нынешнего этапа дегуманизации искусства является уже не столько внешняя непохожесть человека на человека – наоборот, физический портрет его нередко становится более реалистичным – сколько его внутренняя дегуманизация, вытеснение цивилизующего начала. Сегодняшнее искусство ориентировано на изображение заведомо неэстетичных отправлений человеческого организма, насилия, пьянства, наркомании, всевозможных сексуальных и психических извращений, часто с садистским смакованием подробностей, что вызывает у аудитории страх, отвращение, презрение к человеческой природе, а у иных извращенное удовольствие. Дело не в жестокости изображаемого – ведь жестокость тоже является проявлением «человеческого», а в том, что новая эстетика отвергает привычные понятия духовности и морали и выводит сущность изображаемого за границы добра и зла, размывая различия между ними. Мы наблюдаем новый «триумф над человеческим» – путешествие анти-Улисса в царстве Цирцеи продолжается.

Многие признавались мне, что не могут читать современную литературу. И не потому, что она им непонятна, а потому, что оставляет равнодушными или вызывает неприятные чувства. К. Джеймс сказал как-то в интервью, что нужно любить жизнь, чтобы любить ее смысл. А вот что говорит Владимир Сорокин: «Мое отношение к бытию вообще, мягко говоря, сдержанное». Современная литература часто – как удар ниже пояса, как похабный анекдот, рассказанный божьему одуванчику, а авангардные изыски нередко напоминают замысловатый тост, произнесенный перед богемной тусовкой, или репризу для дружеского капустника. Люди талантливы, но им нечего сказать. Об этом писал Коллингвуд: «Литература башни из слоновой кости – это литература, выполняющая только функции развлечения, с помощью которого узники этой башни… помогают себе и друг другу провести время, не умерев от скуки или от ностальгии по миру, который остался позади», убеждая себя и друг друга, «что заключение в таком месте и в таком обществе – высокая привилегия. Никакого художественного значения эта литература не имеет».

Для обоих этапов дегуманизации характерно стремление к отказу от традиций. «Большая часть того, что здесь названо “дегуманизацией” и отвращением к живым формам, идет от… неприязни к традиционной интерпретации реальных вещей, – писал Ортега-и-Гассет. – Выходит, что под маской любви к чистому искусству прячется пресыщение искусством, ненависть к искусству?.. Ненависть к искусству может возникнуть только там, где зарождается ненависть и к науке и к государству – ко всей культуре в целом. Не поднимается ли в сердцах европейцев непостижимая злоба против собственной исторической сущности?» Этот вопрос даже более актуален сегодня, и относится не только к Европе.

Последствия для общества могут быть более серьезными, потому что, в отличие от непонятного для народа нового искусства начала XX века, нынешняя коммерческая продукция рассчитана на массовое потребление, и ее дегуманизирующий эффект гораздо значительней. Религиозные и этические учения, складывавшиеся тысячелетиями, теряют силу. Все дозволено, но не потому, что Бога нет, а потому, что человек мерзок и жалок, – значит, его не стыдно обмануть, унизить, убить, оправдывая преступления и аморальные поступки тем, что «все равно кто-то это сделает – так почему бы не я?». С такими установками человечество долго не протянет. Религия, когда накладывается на культуру нетерпимости и насилия, не спасает. Она успешно служит политике и коммерции, и самые жестокие убийства совершаются фанатиками всех вероисповеданий во имя религии.

Еще одна черта нового искусства начала XX века, отмеченная Ортегой-и-Гассетом и характерная для сегодняшних новаторов, – «быть непременно ироничным», что придает их творениям «однообразный колорит… Эта окраска вместе с тем сглаживает противоречие между любовью и ненавистью… Ибо если ненависть живет в искусстве как серьезность, то любовь в искусстве, добившемся своего триумфа, являет себя как фарс». Ирония как самоцель пришла в Россию почти одновременно с перестройкой, в Европе эта тенденция проявилась много раньше. «Все новое искусство будет понятным…, если его истолковать как опыт пробуждения мальчишеского духа в одряхлевшем мире… Новый стиль… рассчитывает на то, чтобы его сближали с праздничностью спортивных игр и развлечений. Это родственные явления, близкие по существу». Отсюда – звездный статус и атмосфера скандала, которые обычно сопровождают жрецов нового искусства.

Таким образом, хотя среди части творческих элит – обитателей «башни из слоновой кости» – сохранилось прежнее отрицание физической сущности человека, широко распространилось новое веяние – отрицание его духовной сущности, умерщвление души. В элитарном исполнении этот подход часто имеет столь изощренно-шоковое выражение, что, как и прежде, отталкивает большинство, которое выскакивает из него, как лягушка, случайно упавшая в горячую воду. Но удушение массовой культурой происходит незаметно, исподволь (то, против чего предостерегал Розанов) и люди привыкают, как вторая лягушка в той же притче, которая сварилась при постепенном повышении температуры воды, пропустив момент, когда было еще не поздно выпрыгнуть из котла.

В России этот процесс идет быстрее, чем в других странах, благодаря чисто русской черте, которая многими издавна отмечалась. Лесков называл это «мотовскою привычкою не дорожить своим». Например, он писал о русских писателях «второго литературного ранга»: «Тут мы просто богачи по сравнению с убожеством западных государств… За границею нашим романистам второй величины не раз было воздано гораздо более справедливости, чем дома». Могу засвидетельствовать огромное уважение образованных американцев к русской культурной традиции. А в сегодняшней России зачастую отдают предпочтение третьесортной – да какое там, десятисортной американской культурной продукции. Названия новых популярных жанров подчеркивают их вторичность и подражательность: русский рок, русский реп, русский шансон. И хотя в этих жанрах есть свои удачи, в них изначально заложена «вторая свежесть». Этот период, по-видимому, неизбежен, чтобы наверстать разрыв, возникший в период «железного занавеса». Но успешное развитие искусства требует поощрения всего нового и талантливого, независимо от моды сегодняшнего дня.

В «Опавших листьях» Розанов с грустью констатировал, что «у нас нет совсем мечты своей родины», которая была у римлян, есть у греков, евреев, французов, англичан, немцев… «Только у прошедшего русскую гимназию и университет – “проклятая Россия”. Как же удивляться, что всякий русский с 16-ти лет пристает к партии “ниспровержения государственного строя”. У нас слово “отечество” узнается одновременно со словом “проклятие”». «Нигде другой такой страны не сыщешь, что над собою громче всех смеется» – это из песни барда Кати Яровой «На смерть Брежнева». Ругать и свергать легче, чем любить и строить. В этом вечном диссидентстве есть что-то инфантильное. В США нет призывов к свержению существующего строя, хотя сегодня многие недовольны действиями правительства и обеспокоены усилением зажима критики. Американцы пытаются бороться против коррупции, за улучшение системы здравоохранения, образования; кто-то призывает к выводу войск из Ирака, кто-то к импичменту президента – но в рамках закона. Если каким-то группам не разрешают проводить марш протеста, они подают заявку на проведение ралли, не разрешают ралли – откладывают протест, а если не откладывают, их арестовывают. Иногда проводятся профилактические аресты, как перед Республиканским Конгрессом в Нью-Йорке в 2004 году. Подобные эксцессы и перегибы имеют место и в других странах, но только в России реакция доходит до предела: «у нас хуже всех». В отличие от части россиян, американцы остаются патриотами, верят в свою страну и стремятся ее усовершенствовать, а не перестроить с нуля. Об этом тоже писал Розанов: «У русских нет сознания своих предков и сознания своего потомства… От этого – наш нигилизм: “до нас ничего важного не было”. И нигилизм наш постоянно радикален: “мы построяем все сначала”».

Сравните «Небеса обетованные» с «Чудом в Милане», сюжет которого Рязанов положил в основу своего фильма. Фильм Де Сики 1951 года о люмпенах в послевоенной Италии проникнут светлым юмором и надеждой, тогда как фильм о российских бомжах-интеллигентах времен перестройки пропитан безнадежностью и душевным мазохизмом – полюбуйтесь на нас, мы раздавлены, растоптаны, нам хуже всех. В 1991 году, вернувшись в Москву из поездки по Америке, Катя Яровая писала мне: «Конечно, обстановка здесь не самая радостная. К тому же она постоянно нагнетается и с экранов ТВ, и со страниц газет и т. п. У нас… даже появилось такое шуточное обозначение всех этих передач – передача “Боль”. Это, наверное, самое типичное название советских нынешних передач и статей. Людям постоянно внушают мысль, что им плохо. И похоже, что люди упиваются своими страданиями. А на самом деле все не так уж и плохо… Деньги заработать можно – было бы желание». А в другом письме – «на баррикадах тусоваться приятнее, чем работать». О подобных настроениях писал когда-то Лесков: «Была… на Руси ужасная эпоха фразерства, страшного, разъедающего… Рудинствующие импотенты стали импотентами базарствующими». И хотя сейчас это постепенно меняется, в газетах много материалов не только о «боли», но и о деле, слишком много еще застарелого «у нас никогда не будет хорошо» и призывов к совершению очередного крутого поворота. Фразеры не думают о том, что их ждет за поворотом. Как сказал американский журналист Крис Хеджес, утописты опасны тем, что верят в возможность выбора между хорошим и плохим, тогда как обычно приходится выбирать между плохим и худшим. Кое-кто в России густой негатив и самобичевание ошибочно считает свободой слова, анархию и произвол – демократией. В статье «Деспотизм либералов» 1862 года Лесков предлагал не «увлекаться утопиями» и писал, что люди, ложно называющие себя либералами, «не понимают, что можно быть con amore врагом всякого существующего порядка и не быть либералом…, что неаполитанские разбойники хоть и враги существующего порядка, но их нельзя назвать либералами, а король Виктор-Эммануил… и наш покойный Мордвинов – либералы во всем значении этого слова». Он на стороне «честных людей, которые не верят в пользу форсированных движений и признают незаконным навязывать обществу обязательства делать то, чего оно не хочет делать, потому что, вероятно, еще неспособно кое-чего делать» и призывает «рассчитывать на здравый смысл нашего народа». Показательно, что в работе над текстом конституции США Томас Джефферсон использовал книгу Тома Пэйна «Здравый смысл», опубликованную в 1776 году.

Развитие культуры разных народов проходит через одни и те же основные этапы. В различные исторические периоды вслед за преимущественно религиозной или идеологической направленностью, как во времена средневековья или в эпоху просвещения, приходит гармония между духовным и чувственным, которая сменяется культом материального. Примеры гармонии духовного и телесного – Золотой век Древней Греции и европейское Возрождение. Сегодня Западная цивилизация, и в первую очередь США, переживает крайне материалистический период, когда фетишируются богатство и нажива. Новая культура придет, никуда мы от этого не денемся, но идти к ней человечество может путем большей или меньшей крови. И тут роль искусства как важной части культуры общества очень велика. У Кати Яровой есть «Песня Цирцей», которая кончается так: «Мы – царицы Цирцеи, но от нас в темноту и в метель все ж бегут Одиссеи к своим женам в святую постель». Этой метафорой можно обозначить неизбежность начала нового Возрождения в искусстве, возвращения «новых улиссов» к своим Пенелопам – при условии, что мир физически переживет новую стадию дегуманизации, посягающую на душу человека и несущую духовную деградацию, что при уровне сегодняшних технологий может привести человечество к полному истреблению.

Последнее время в России много споров о том, какое искусство нужно сегодня. Можно сказать, что спрос заявляет о себе рублем – покупают же! Но в потребительском обществе покупается много такого, что не нужно и даже вредно. Над этим работают реклама и воспитание, убивающее вкус и пытливость ума. Мой опыт жизни в России до 1981 года не только не привил интереса к поделкам, ничего не дающим ни уму ни сердцу, но выработал стойкий интерес к тому, что во все времена считалось настоящим искусством. Да, существовавшая тогда цензура препятствовала проникновению на российский рынок книг и произведений искусства, которые идеогически «не соотвествовали». Но цензура денег не менее сурова.

Ориентация на скандал – то, что разрушает сегодня русскую культуру, что разрушает Америку, в последнем случае на более глубинном уровне, политическом и экономическом. Я вижу деградацию Америки за те годы, что живу здесь. Но эта страна накопила огромный экономический, политический, технологический потенциал за почти 150 лет сравнительно мирного существования – ей есть, что тратить. К тому же США воспроизводят себя во многом за счет иммигрантов и имеют механизмы для поддержания такой структуры (которые, правда, стали давать сбои в последнее время). Россия же за последние 90 лет пережила революцию, гражданскую войну, интервенцию, две разрушительные мировые войны на своей территории, унесшие десятки миллионов жизней, тоталитарный строй, колоссальный катаклизм перестройки, распад страны, изменение границ и, что греха таить, профукала многое хорошее из того, что ею было нажито. Россия не может позволить себе растратить свой человеческий потенциал, потому что тогда потеряет все – контроль над ресурсами, территории, независимость. И ядерное оружие не поможет. Надежды на доброго дядю с Запада совершенно неоправданны, потому что решающую роль в выборе политического курса в «свободном мире» играет bottom line[67]67
  Прибыль (англ.); букв, «последняя строка», соответствует русскому «итого» в бухгалтерских ведомостях.


[Закрыть]. Слабая Россия станет приманкой для сильных геополитических игроков, и ее «дележ» может спровоцировать вооруженный конфликт невиданных масштабов, от которого выиграют лишь те немногие, кто стоит у штурвала капитализма катастроф.

Ежедневный поток дезинформации в здешних СМИ убеждает в том, что в Америке сознательно тиражируются глупость и некомпетентность, – так легче привить народу потребительский подход ко всему, от еды до культуры. Ведь если дать человеку время подумать, он может и не купить предлагаемый ему товар, а это не устраивает тех, кто делает деньги в системе, где все является объектом купли-продажи, включая кандидатов в президенты. Потребительские интересы вытесняют гражданские. Такая политика неминуемо ведет к вырождению. Но США, имеющие освященную временем конституцию и пусть не совершенную, но работающую юридическую систему, имеют иные традиции, чем Россия, которая должна использовать те преимущества и нейтрализовать те недостатки, которые дали ей ее история с географией. Поспешно прививая культуру развитого потребительского общества на российской почве, не удобренной многолетними демократическими традициями в управлении обществом, легко превратить население в бездумных потребителей, вечно недовольных своей страной и своим правительством, стыдящихся своей истории, проклинающих свои природные богатства и презирающих свою культуру. Чтобы России выжить как самобытной общности людей, которых объединяет русский язык и русская культура (включающая, в отличие от других, во многом замкнутых на себя культур, интерес к тому, что создано в других странах и на других языках), нужно ориентироваться на добрую волю людей, стремящихся это сохранить, и на искусство, несущее людям добро, а не скандалы, чернуху, порнуху, садо-мазо и т. п. Думаю, в США отчасти потому менее охотно переводят современных российских авторов, которые «чувства добрые лирой пробуждают», что такие произведения могут вызвать у американцев симпатии к России, а здешняя пропаганда стремится к противоположному.

На ослабление России ориентирована и политика, в том числе языковая, ряда стран ближнего зарубежья. Мы знаем о фактическом исключении русской литературы из программ украинских школ, где ей уделяется небольшое место наряду с другими зарубежными литературами. А поскольку русский язык не изучается (насколько мне известно, иногда делают исключение в школах для детей элиты), новые поколения не прочитают тех прекрасных произведений, которые оказали огромное влияние на мировую культуру и были даны жителям Украины в вечное пользование по праву рождения и истории. Возникновение великих литератур зависит от того, как давно существуют письменность и государственность, связанные с данным языком, от его распространения в мире, высокой грамотности населения в течение продолжительного времени и других культурно-исторических факторов. Это создается веками. «Я не представляю себе, кем бы я была, если бы не русская литература», – сказала мне жительница Украины, в прошлом преподаватель вуза. Понятно желание сохранить свой язык, и без национального многообразия мир стал бы намного беднее. Но в эпоху глобализации неизбежно преобладание одних языков над другими как ведущих языков регионального и глобального общения. Региональный язык – такой, как русский – сегодня является рынком, и полный отказ от него неизбежно приведет геополитически менее самодостаточные и малые страны к подчинению интересам транснационалов, стремящихся к захвату локальных рынков экономики, масс-культуры, образования, здравоохранения и т. д. В США, например, прекрасно осознают важность изучения английского языка в тех странах, где они стремятся усилить свое влияние. Сохранение исторически сложившихся языков регионального общения способствует большей экономической и политической независимости стран, связанных географической и исторической общностью, так как разумные правительства заинтересованы в укреплении добрососедских отношений, в отличие от крупных транснациональных корпораций, не имеющих обязательств перед народами каких-либо стран.

Можно понять, хоть и не оправдать, попытки искоренения русской культуры в некоторых республиках бывшего Советского Союза: местные элиты играют на национализме определенных слоев населения для укрепления своей власти, не думая о последствиях. Но непростительно, когда в России завоевания искусства, признанные во всем мире, приносятся в жертву наживе. Это равносильно падению культуры вообще, потому что, ограничивая доступ к гуманистическому искусству, как классическому, так и современному, людям не предлагают лучших западных образцов. При этом, согласно опросу ВЦИОМ, около 70 % россиян считают, что коммерциализация культуры приводит к ее упадку и снижению нравственного и художественного уровня. Кому же все это выгодно? Ведь уже и многие деятели культуры, и политики говорят о ее значении для поддержания этических и эстетических норм, без которых не может быть полноценного гражданского общества. Вера в свою страну, свой народ и свою культуру утеряна частью тех, кто сегодня определяет вектор культурного развития России, а их роль в том, что может произойти со страной, огромна.

Вот пример того, как «культура» служит обману и наживе. Вплоть до недавнего краха рынка ипотечных кредитов в США, кабельная телекомпания Cablevision в течение многих месяцев непрерывно рекламировала их перед телезрителями Южного Бронкса, беднейшего городского района Америки, населенного в основном латино– и афроамериканцами. Агенты-зазывалы из соответствующих этнических групп перемежали свою пропаганду этническими развлекательными программами самого низкого пошиба. Эта вакханалия дурновкусия и коммерции шла с утра до ночи по выходным вместо регулярной программы Book TV[68]68
  Все это время официально расписание не менялось, замена не объявлялась.


[Закрыть] по C-SPAN, единственному некоммерческому каналу, где поднимаются важные социальные вопросы, ведется прямая трансляция заседаний Конгресса, общественных и политических организаций, государственных ведомств и т. п.

Выступления писателей, историков, экономистов и других авторов на Book TV – это, может быть, самое интересное, что можно увидеть сегодня по американскому телевидению, но корпорация Cablevision, несмотря на протесты многих подписчиков, отдала эфир брокерам, спешившим заарканить последние жертвы[69]69
  За год до этого Конгресс, под влиянием банковского лобби, предусмотрительно принял закон, усложняющий объявление личного банкротства в случае серьезных финансовых трудностей.


[Закрыть]. Для более зажиточных и лучше информированных жителей Манхэттена, уже знавших об ожидаемом обвале рынка, передачи шли по обычному расписанию. Я посмотрела одну из них, встречу с известным историком. Первый же звонок в студию был от зрителя-афроамериканца, который сказал, что в 70-е годы случайно прочел книгу этого автора, и это стало для него переломным моментом. Парень был уличной шпаной и рано или поздно оказался бы за решеткой, но стал учиться, получил хорошее образование и живет полноценной жизнью. Руководство Cablevision не только лишило других таких ребят стимула изменить свою жизнь, но бессовестно вешало лапшу на уши малограмотных, малоимущих людей о прелестях «дешевых» ипотечных кредитов, из-за чего теперь начались неприятности как у них, так и у финансовых институтов во всем мире.