Текст книги "Жизнь без шума и боли (сборник)"
Автор книги: Татьяна Замировская
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Tempera tura
Градусника дома не было. Тем не менее Сара была уверена, что у нее температура. Из-за температуры она отменила несколько важных заказов и даже по телефону раза три сказала: «Нет, у меня температура». Но ближе к вечеру ей начало казаться, что она всех обманула, – просто сонливость, мигрень, вязкая женская дремотность. Чтобы успокоиться и не думать о том, что она подставила коллег (Сара обещала срочно дописать тот пресс-релиз, конечно же), она решила убедиться в том, что у нее действительно температура. К соседям за градусником идти было неловко, к тому же приступ тревоги случился аккурат в полночь. Сара, шатаясь, накинула на ночную рубашку черный кожаный плащ, сунула в карман ключи, кошелек, расческу (она никогда не выходила из дому без расчески) и оказалась в подъезде, уставленном домашними растениями. Лифт вызывать было невыносимо страшно, он даже невызванный угрожающе скрипел где-то вдали, туго ворочался и ржаво гремел пружинами, поэтому Сара, стараясь не наступать на расставленные буквально на каждой ступеньке экзотические растения в нелепых пластмассовых горшочках из-под магазинной сметаны, начала медленно спускаться во двор, отгоняя от себя мысли о том, что она живет – «стоп, понятия не имею, на каком этаже, подумай об этом завтра». Оказавшись во дворе, Сара перекрестилась – таким неоправданно вогнутым и болезненно-гулким был двор. Какая-то старушка далеко-далеко шаркала войлочными тапочками об асфальт. В мусорном баке с ворчанием возился голубь. У дома напротив в папоротниковых зарослях мягко рыла землю пятнистая кошка, темный ночной песок шуршал под ее лапами. Где-то далеко милиционер царапал камнем бетонную стену, пытаясь оставить на ней имя своего лучшего друга, которого на этом самом месте девять дней назад пырнули смертоносным ножом бандиты. Из окна третьего этажа тихо-тихо лились помои. Но на землю они почему-то не попадали – исчезали на уровне второго этажа. Сара перекрестилась еще раз, заткнула уши руками и пошла напрямик через двор – к дежурной аптеке, которая находилась в трех кварталах, совсем близко, утешала она себя.
Дежурная аптека выглядела успокоительно, как упаковка барбитуратов. Над крыльцом переливалась лунная желтая вывеска, похожая на дружелюбное лицо какого-то мультипликационного монстра. Витрины и окна излучали белое призрачное сияние. Казалось, там, внутри, сидят бестелесные воздушные ангелы, коротающие быстрые летние ночи за эфирными чаепитиями и пустыми нежными беседами о хрупкости человеческого тела и удивительной силе человеческого духа, по природе своей, как общеизвестно, субстрата слабого, жидкого и разреженного. Сара толкнула огромную стеклянную дверь и тут же поскользнулась, едва удержавшись на ногах, – она стояла в луже крови. Кровью было залито практически все, что попало в ее довольно (и добровольно) ограниченное поле зрения – Сара, целенаправленно оцепенев, смотрела себе на ноги и не понимала, что происходит. Поднять голову, чтобы понять, почему на полу так много крови, она не могла – или, возможно, не хотела. Да, скорее всего не хотела. Приподняв ногу, Сара заметила, что за ее сандалией потянулась жирная кровавая ниточка с рябиновыми бусинами черноплодных сгустков. Сара поставила ногу на место. Нога будто бы провалилась, и Сара ощутила странную тошноту под сердцем. Зажмурившись, она произнесла спокойным голосом:
– Здравствуйте. У меня температура. Мне нужен градусник.
Сара почувствовала, как на расстоянии двух-трех метров от нее кто-то отрывисто дышит.
– Пожалуйста, не волнуйтесь, – сказал ей кто-то очень взволнованный. – Давайте мы поможем вам сесть.
Кто-то обхватил ее за плечи. Ноги Сары начали погружаться в разлитую по полу кровь – по щиколотку, по колено. Когда ее бедра стали закипать от жаркой, неистовствующей кровавой бани, похоже, заполнившей всю аптеку («Что же здесь такое произошло?» – думает Сара, будучи не в силах открыть глаза), Сара почувствовала, что ее усаживают в кресло – впрочем, находящееся намного ниже уровня крови. Теперь она была наподобие пресловутого метафорического айсберга – снаружи только голова, руки и плечи, а все, что ниже, скрыто тяжелой, густой кровавой пеной, уходящей вдаль до белого-белого кафельного горизонта.
– Что случилось? – тихо поинтересовалась Сара, интуитивно прижимая руки к вискам.
– Успокойтесь, все хорошо, все в порядке, – сообщил испуганный женский голос. – Мы уже вызвали «скорую». Пожалуйста, потерпите еще пять минуточек.
– Пять минуточек я не могу! – совершенно искренне взмолилась Сара, чувствуя, как кресло совершенно безнадежным образом утопает в океане кипящей кровищи. – Я же захлебнусь! – вдруг взмолилась она совершенно чужими, неожиданными даже для нее самой интонациями.
Ее начали гладить по голове. «Давай я ей спою что-нибудь», – вдруг сказала одна из девушек. «Нет, подожди, – возразила другая. – Давай лучше ей обезболивающее вкатим – пока врачи приедут, уже шок может быть». Первая девушка запела какую-то тяжелую беззвучную песню. «Нет, ну нельзя это без рецепта, нам потом влетит!» – сказала третья. «Похоже, все три безвинно убиенные девушки не имеют никакого понятия о том, что вся эта кровь, которая вышла из берегов и затопила аптеку, – их собственная», – подумала Сара и хотела снова перекреститься, но рука в чем-то увязла, она даже знала, в чем именно. «Ужасный район, – вдруг поняла она, – надо срочно переезжать в центр куда-нибудь». Одна из девушек снова погладила ее по голове и сказала: «Ну потерпи. Вот уже совсем скоро».
За дверью что-то визгливо, но медленно загрохотало. Стали слышны приглушенные голоса, кто-то мрачно и нетерпеливо постучал в дверь – это приехали «Скорая помощь» и милиция.
Сара сбросила с себя эти чужие слабеющие руки и, превозмогая отвращение, поплыла по направлению к двери. Плыть было тяжело, голова гудела, во рту неприятно кислил привкус чужой крови. Девушки-аптекарши плыли следом за ней, как русалки, фыркая и отплевываясь. Когда они наконец-то доплыли до парадной, дверь распахнулась снаружи и кровь мощным водоворотом схлынула во двор.
– Так-так-так, – обескураженно сказал вошедший каким-то ломающимся голосом. – А их тут, между прочим, четверо!
В этот момент Сара поняла: она полностью здорова. У нее нет и не было никакой температуры, и вообще она может идти домой и продолжать работать над пресс-релизом. Увы, ее уже укладывали на какую-то плоскую поверхность и укутывали в целлофан. «А ведь даже не успела спросить, как их звали-то, – с легкой досадой подумала она, – а теперь уже, наверное, и смысла нет спрашивать».
Семинар для мертвых
Действие О.
Мертвая Алла (перебирая в пальцах четки в форме нанизанных на телеграфный провод ласточек). Лети, лети, моя ласточка. Лети в небеса, лети телом твердым на Восток. Неси сети свои подальше от болота волглого, глупого, глубокого, неси нас далеко-далеко, чтобы не попали мы во Внутреннюю Литературу Цехановского А.
Цехановский А. Начинаем литературный семинар для мертвых! Задание первое. Уважаемые мертвые, напишите что-нибудь из своих пубертатных стихов.
Мертвый Алеша. А зачем это нужно?
Цехановский А. Ну как зачем? Будет понятно, куда вас потом определять, вот зачем.
Мертвая Алла (толкает в спину Мертвого Алешу, издевательским тоном). Алеша! Алеша! Мы переезжаем на новое место! Зачем ты проглотил конопляное зернышко?
Действие Д.
Цехановский А. (размахивая кипой листов). Больше всего меня порадовала Мертвая Кони Айленд. Она написала белые стихи про падающие яблоки с конское копыто величиной. Неплохие стихи сочинила Мертвая Эдда – о бабушке, которая сидит у окошка хосписа и расплетает пальцами кружевные занавесочки. Бабушка ждала внука, а внук был уже давно на небесах. Ну, вот еще стихи Мертвого Ядика: пишет о девочке, которую он любил. Пишет хреново, но зато срифмовал «любовь» и «свекровь», я такое вообще в первый раз встречаю…
Мертвая Алла (поднимает руку). Извините, а мои стихи…
Цехановский А. (отстраненно). Вы писали про зайку и рояль?
Мертвая Алла (задумывается). Я не помню. Возможно, про зайку, да… О чем я вас спрашивала?
Цехановский А. (радостно). Про зайку и рояль. «Зайку бросила хозяйка. Зайка гладкий, как рояль. Под дождем остался зайка. Зайка гладкий, как рояль. Все равно тебя не брошу, зайка, гладкий, как рояль».
Мертвая Алла (в панике). Никогда я такого не писала!
В классную комнату входят Чёрти Что. Упаковывают панически цепенеющую Мертвую Аллу в красный непрозрачный целлофан и уносят куда-то в коридор – через двенадцать минут ее тело найдут в тоннеле на рельсах, а под ее ногтем будет маленькая буква Эм.
«Спокойно, спокойно, – говорит Цехановский А. испуганному классу. – У вас это будет обычная железнодорожная катастрофа. А про Мертвую Аллу Мертвый Алеша снимет Мертвое Кино – увы, нам придется вернуть Алешу в Реальный Мир за то, что он написал стихи о том, до чего так и не дожил».
Искусство коллективного выпрямления
Это была отличная компания, за которой мы всегда наблюдали с тайной завистью («Держи спину прямо, если хочешь быть нашим R..! – кричали мы друг другу. – Нам всем необходимо одеваться в грязно-салатовое, теперь это имеет особое значение: L. купила вуду-пиджак цвета скошенной травы!»), но через каких-то пять лет все сошло с рельс, валко поперло куда-то в сторону, превратившись в рыхлый подземный ручей. Безысходность нашей злости заставляла нас вести бескомпромиссный в своей убийственной лаконичности дневник распада идеалов на тряпки, бисер, мох и несусветные драгоценности, которые мы все равно никогда не могли бы себе позволить (и это раздражало нас еще сильнее; мы почти нарочно сутулились и бродили по городу в нелепых подростковых майках с мертвыми гитаристами из пропахших мускусом и ладаном девяностых). Они с самого начала были блистательны в своей хищной, животной почти гениальности – мы были уверены в том, что их ждет блестящее, как полная пасть молодых мясных зубов, будущее. И мы оказались чертовски правы, только спасти их уже не было никакой возможности. Когда они действительно многого добились, их попросту не стало. Разумеется, они тут же перестали представлять для нас интерес.
Мы вычеркивали их безжалостно, по одному, перечитывая этот жестокий блокнот только тогда, когда возникала необходимость очередной горизонтальной черты: Нина Сергеевна Щец стала всемирно известной шахматисткой, начала презирать всех остальных за то, что они не умели отличить ферзя от Бонапарта, а юркую бормотливую пешку могли разве что шутя затолкать в рот, вместо того чтобы совершить тот самый победоносный антимонархический реверанс на 45 градусов влево. Вычеркиваем. Афанасий Борисович Сидлецкий стал знаменитым политологом, выпустил пять документальных книг о каких-то чужих, не наших, президентах, принялся несколько свысока смотреть на прочих – они не разбирались в политике, их нелепые кухонные шутки на социальные темы перестали его веселить, реальность была для них заколоченным магазином стеклотары, несколько заносчивых комментариев с его стороны… Всё, вычеркиваем. Божена Марьевна Кокусай, известная на весь мир певица романсов-нуар, не смогла снести дурашливой бесталанности остальных своих товарищей – вычеркиваем. Ермил Микулович Ванцерман начал успешно торговать нефтяными снеговиками и сколотил состояние – естественно, его брезгливость к вопиющему неумению остальных работать так, чтобы выглядеть при этом достойно (дом, дача, яхта, автомобиль, трое детей, минеральная вода Perrier, золотистый лабрадор с персональной нянюшкой-гуляльцем), вознесла промеж ними чугунную стену социальной несправедливости и даже, страшно подумать, тайной зависти. Вычеркиваем Соломон Владимирович Глинский тоже многого добился, как мы и предсказывали, – он ушел в науку, трижды защитился. Общение с соратниками вызывало у него объяснимый скептицизм – их зашкаливающее тупоумие вынуждало Глинского также притворяться идиотом, но хватило его ненадолго, на месяц-два, вычеркиваем. Юлия Сергеевна Липшиц? Редактор журнала «Жуть», богиня некрореализма. Вычеркиваем. Надежда… стоп, подождите – удачно вышла замуж? Вычеркиваем! Ммм? Вычеркиваем? А, что? Вычеркиваем. Совсем скоро список закончился, и разбухший от наблюдений за этимологией чужой брезгливости блокнот благополучно отправился на антресоль.
Мы достали его оттуда лет через десять, когда отец продавал порядком запущенную уже дачу – надо было срочно выплачивать кредит. Воссоздавая эти диковинные и полупустые (скорее всего, из-за навевающих скучные мысли об Апокалипсисе муссонных дождей и прогнившей крыши) имена, мы, разумеется, думали о том, что, конечно, так и не научились им подражать. И по сути, ничего не добились. И наверное, только поэтому остались вместе – никому не нужные (друг другу, скорее всего, тоже), жалкие и лишенные даже малейшей искры, хоть сколько-нибудь значимого миниатюрного взрыва, огненной лавины в полпальца хотя бы величиной – на этом драном, полупроданном, полупродавленном чердаке. Со всех сторон лупил дождь, карандашная мазня тысячелетней давности крошилась и расплывалась под пальцами, дача казалась каким-то гигантским и родным мертвым животным, перед смертью заглотившим нас в знак особой признательности за самоотверженную заботу парализованных о парализованном… «Впрочем, наверное, наши имена там тоже есть», – вдруг сказал Н., ковыряя ногтем обложку блокнота; а Л. ответила ему: «Да ладно, и так всё это понятно»; а я говорю им обоим: «Послушайте, да неужели вы не поняли, что от системы координат вообще ничего не зависело на самом деле?! Вообще не от этого все зависело! Надо было все делать по-другому, бля!» – кричу я им; а они отвечают: «Слушай, вот странно – ты вот уже совсем скоро умрешь, а сутулиться так и не прекратила, выпрямись сейчас же».
Анастасия несмываемая
Думаю, мы практически всегда знаем, чего требуют наши интересы. Но иногда то, что мы знаем, бессильно перед тем, что мы чувствуем.
Стивен Кинг. Сердца в Атлантиде
Анастасия боялась запаха цветов.
Анастасия усиленно травила себя газом.
Анастасия одалживала у соседей магнитофон и слушала на нем три свои кассеты, которые она привезла из родительского дома, далекого и ненужного.
Вот их список:
1. A-HA «Greatest Hits».
2. OUEEN «Jazz».
3. Iggy Pop «American Ceasar».
Анастасия редко мыла голову, потому что в общежитии редко была горячая вода.
Поэтому голова Анастасии просветленно блестела, как корона школьной Снегурочки.
Иногда Анастасия что-то насвистывала по ночам и за несколько картофелин могла научить этому заунывному свисту кого-нибудь еще, поэтому по темным коридорам долго и бесприютно носился печальный привиденческий свист, смешиваясь с гудками полночных чайников и случайными всхлипами старого мыловаренного завода, делившего с общежитием один квартал.
Анастасия различала мышей и тараканов по половому признаку.
Анастасия немного косо ставила правую ногу, но это замечал не всякий.
Поэтому Анастасия очень удивилась, когда в ее комнату пришла уборщица и влажным застенчивым голосом объявила, что внизу, у проходной, ее ждет молодой человек со шрамом на виске. На фразе про шрам она косо поморщилась и присела.
Когда Анастасия отвернулась, чтобы испуганно взглянуть на соседку, кроткую и гордую китайскую девочку Хынь, уборщица незаметно свистнула из пакета картофелину, заработанную Анастасией три дня назад, когда она учила Ивана Коробкина свистеть с диапазоном в три октавы.
Дома уборщица сварила из картофелины суп и ласково сказала приемной внученьке Наденьке:
– Супчику-то покушай. Вот тебе супчик. Наденька ей не отвечала. Она казалась спящей, но лицо ее подрагивало от рано осмысленной ненависти непонятно к чему. Такая ненависть всегда совершенна как чувство, но не имеет смысла, потому что не направлена ни на какой объект.
– Ты же ее украла где-то, – отчетливо произнесла Наденька, которая была наделена ранним даром детского психокинеза и телепатии и по этой причине дожила только до четырнадцати лет, преждевременно растратив весь запас энергии на взрывы голубей.
Странно, но этой девочке нравилось взрывать голубей. Она могла стать красавицей, у нее были тоненькие ножки и кипучее воображение, но она предпочитала смотреть, как взрываются голуби. Они взрывались тихо, с глухим пришлепыванием, как серые мыльные пузыри, и обдавали Наденьку радужными, как ее придуманное детство, брызгами.
Анастасия этого не знала. Через пять лет она станет свидетелем взрывающегося голубя, но подумает, что это от травы, которую она курила день назад на панк-концерте.
Уборщица вдавилась в дверь и как бы перетекла за нее.
Девочка Хынь испугалась и потянулась, как кошка, сумрачно и расслабленно. Она-то точно знала, что к Анастасии не могут ходить молодые люди. Но она вам не скажет почему. Хынь вообще редко говорила, потому что считала себя мудрой и оправданно боялась растерять свою мудрость через пользование природными отверстиями.
Анастасия подошла к зеркалу и открыла глаза.
Анастасия подошла к зеркалу и открыла глаза.
Анастасия подошла к зеркалу и открыла глаза.
Анастасия могла бы прожить всю жизнь в этой секунде, но что-то подсказало ей, что именно эта жизнь была бы неимоверно мучительной.
Вся ее жизнь будто бы врезалась в стену и начала вяло по ней сползать. Куда, Анастасия не заметила, поспешила отклеиться от зеркала и от блеклого призрака собственного тщеславия.
Резюме:
• мускулистые ноги;
• бледная кожа;
• отстающие от волос плечи, похожие на покосившиеся фасады;
• гнилые фасолины внимательных и безучастных глаз;
• пробитая навылет улыбка;
• родинка на виске, как выстрел, маячит и сводит с ума (кого?).
Анастасия смущенно посмотрела на Хынь.
Хынь кивнула гордо, но обиженно, распахнула халат и повернулась к окну, чтобы искупаться в лучах лунного восхода. Отец говорил ей, что девушка, успевшая впитать первый луч луны, станет прекрасной, как душа Мао. Хынь не особенно верила в то, что у этого подлеца Мао есть душа, но она точно знала, что все, чего нет, – прекрасно, так как только небытие вмещает в себя все возможное, а красота и есть квинтэссенция всего возможного.
Анастасия улыбнулась целым арсеналом боеприпасов – улыбнулась и какой-то угрожающей базукой, и многозначительным, на треть заряженным револьвером, и самолетом-истребителем, и миниатюрной водородной бомбой, кипящим лезвием улыбнулась и взвинченным шилом, тяжелой монтировкой и пронзительными скользкими иглами, которые впились в студенистую безбрежность мозга Хынь.
Хынь кивает еще раз.
Хынь кивает.
Анастасия уходит за дверь.
Походка ее скользит и волочится, ей даже приходится держаться за стену.
Анастасия нарисовала на этой стене кузнечика и дерево с алычой.
Анастасия умеет рисовать сытых уток и лепить из глины маленькие румяные кувшинчики.
Анастасия написала три стихотворения со странными рифмами в тетрадке по социологии.
И не ее это вина, что ее поселили в одной комнате с Хынь, хотя можно предположить, что однокурсницы-землячки отчего-то не принимали ее в свою эклектичную компанию.
Они не писали ей веселых записок.
Они вечно забывали, как ее зовут.
Они засовывали в ее сумку бумажки и прочий канцелярский вздор.
И они постоянно воровали ее дотошные, подробные и художественно безупречные конспекты и переписывали их, ксерокопировали, перепродавали и не возвращали.
Дуры.
Анастасия спускалась по лестнице, но задержалась на пятом этаже из-за того, что наткнулась на рыжего котенка, похожего на тоненькую и юную девушку-подростка.
– Возьми меня на руки, – сказал котенок, – и оберегай от этих огромных собак, которые тут так и вьются, сволочи.
Анастасия взяла котенка на руки и посмотрела ему в лицо. Котенок смотрел на нее осмысленно, поэтому она не испугалась и вышла вниз уже с котенком.
Анастасию ждал молодой человек. Тут уж ничего не поделаешь – действительно ждал.
Причем именно Анастасию. Его руки ухватились за гигантскую розу и переплелись от волнения с шипами. Было понятно, что розу он несет не Анастасии, но еще более было понятно, что если он не подарит ее Анастасии, он попросту выкинет ее с моста в реку. Его глаза почти плакали, но его ноги постукивали о паркет чем-то безвозвратно злым и испорченным. Он него пахло сушеной рыбой.
Анастасия подумала только две фразы:
• «Кто это такой?»
• «Кто я такая?»
И подумала их одновременно, даже не успев расчленить на две. В итоге получилось что-то вроде «Кто я-то такой я?», отчего ее ноги завязались чуть ли не узлом и Анастасия рухнула на руки проходившему мимо Мамулу Джейрани, который жил этажом выше.
Котенок выкатился из ее рук и камнем бросился под диван, на котором сидел молодой человек.
Анастасия тоже села на диван и сглотнула слюну.
Они разговаривали сорок минут. За это время в мире родились пятьдесят младенцев и умерли тридцать два человека, причем шестнадцатой была Хынь, которая приняла цианистый калий, завещанный ей покойным дедушкой Эянем.
Анастасия почувствовала смерть Хынь, ей будто горячим углем мазнули по пяткам.
– Вот теперь и пойду я, – сказала она.
– Я к тебе больше не вернусь, – сказал молодой человек, чье имя она забыла в эту же секунду.
– Я – Анастасия, – крикнула она ему, убегая вверх по колышущейся лестнице.
– Не может этого быть! – закричал молодой человек, потому что он был уверен, что ЭТУ девушку звали как-то по-другому.
Анастасия нашла Хынь у батареи, Хынь была теплая и заплаканная. Еще она была мертвая.
Анастасия поняла, что виновата только она, поэтому открыла окно и поспешно выбросила в него худенькое тело Хынь, чтобы все подумали, что это она ее убила.
Потом Анастасия пошла к соседям и попросила магнитофон.
Поставила в него кассету Iggy Рор «Ame-rican Ceasar» и села на кровать ждать милицию.
На песне «Fuckin' Alone» она заснула.
Утром тела Хынь нигде не было. Асфальт под окном был накрепко вымыт дождем, и никто-никто не мог точно сказать, видели ли на нем вчера забрызганную кровью и слезами китайскую девочку.
Начальство сообщило, что Хынь собрала свои пожитки и уехала в Китай.
– Я ее убила, – хмуро призналась Анастасия и протянула руки для наручников.
Но начальство не имело при себе наручников, поэтому оно потрепало Анастасию по рукам и пожелало ей успехов в учебе и еще поменьше горячиться и расстраиваться по пустякам.
Наверное, они просто не хотели иметь проблемы с посольством. Или что.
Анастасия долго не могла понять – жизнь кончилась или началась?
Наверное, всё вместе.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?