Текст книги "Уроки Литературы"

Глава 9
Окулова

Класс оживленно вздохнул, когда на третьем уроке Максим Михайлович сообщил нам об отмене трех последующих уроков.

Я слышу, как Маленкова уговаривает Назарову пойти в торговый центр за покупками, как кто-то увлеченно слушает музыку, прорывающуюся сквозь наушники, и думаю о том, что вокруг меня бурлит жизнь, а я стою на одном месте.

Сегодня среда, а это значит, что послезавтра будет семь дней, как Виктор бросил меня. Не то, чтобы я их подсчитываю, но неделя – это какая-никакая годовщина. Может, стоит даже отметить?

– Окулова, к доске! – Максим Михайлович, опираясь об учительский стол, внимательно оглядывает меня с головы до ног, пока я вяло иду к доске. – Упражнение двести восемьдесят.

Вчера у нас не было русского – кажется, Максима Михайловича по вторникам вообще нет в школе. Все прошло так, как он и предполагал – учителя отводили от меня взгляд, а с последнего урока вообще отпустили. Остаток дня и целую ночь я провела по уже типичному для меня сценарию – завернувшись в одеяло, я оплакивала свои отношения с Виктором.

Выписывая упражнение, я чувствую, как в спину мне упирается тяжелый взгляд учителя. Мои сегодняшние попытки привести себя в нормальный вид, кажется, принесли свои плоды – синяки под глазами были спрятаны за густым слоем тонального крема, румяна отлично замаскировали бледное, как у вампира, лицо.

– Я закончила.

Кладу мел на подставку под доской и разворачиваюсь лицом к классу. Максим Михайлович, не вставая со стула, молча проверяет упражнение, поджав губы и о чем-то задумавшись. Я наблюдаю за движением его карих глаз, скользящих по тексту, написанному моим кривым почерком.

– Садись, «пять», – через пару минут бросает мне учитель, взглянув на часы. – Сегодня у нас дополнительное занятие, не забудь.

Маленкова тут же тянет руку вверх.

– Слушаю, Юля, – отзывается Максим Михайлович.

– Как к вам попасть на дополнительные? – интересуется Маленкова, вернувшаяся к своему образу танцовщицы из ночного клуба.

Скрестив руки на груди, учитель отвечает:

– Я беру на дополнительные занятия только тех, для кого они действительно важны, Юля. Маша, как тебе известно, сдает литературу, ты, если мне не изменяет память, теперь сдаешь обществознание.

– Вы не разрешили сдавать мне литературу. – Маленкова хмурится. – И не мне одной.

Максим Михайлович встает на ноги и, бросив какой-то странный взгляд на назойливую Маленкову, берет со стола журнал. Тянет за зеленую закладку – так отмечена литература, открывая нужную страницу.

– Два, три, три, четыре, два, – чеканя каждое слово, сообщает учитель. – Отличные оценки, Юля, не правда ли?

Щеки Маленковой вспыхивают, а Максим Михайлович переводит недружелюбный взгляд на Назарову и зачитывает:

– Три, четыре, два, два, три, три. – Он эффектно захлопывает журнал и говорит: – Вы и не собирались сдавать экзамен по литературе, пока вам что-то не ударило в голову. Я хочу напомнить вам, девочки, что до конца учебного года и вашей школьной жизни осталось всего лишь два с половиной месяца. Я настоятельно рекомендую вам заняться учебой, а не искать поводы для дополнительных встреч со мной.

Девочки, пораженные словами учителя, молча хлопают глазами, кто-то из мальчиков присвистывает. Я, не скрывая удивления, смотрю на Максима Михайловича, совершенно спокойно разглядывающего моих одноклассников.

– Теперь, когда мы обсудили этот животрепещущий вопрос, – с едкой улыбочкой говорит он спустя минуту, – продолжим урок. Запретить вам сдавать еще и русский язык я, конечно, не в силах, поэтому, Юлия – прошу к доске.

Маленкова, тряхнув локонами, встает. Максим Михайлович хмурится, когда видит ее юбку, больше похожую на широкий пояс. Юля пытается одолеть двести восемьдесят первое упражнение целых десять минут. За это время я успела решить три следующих задания, а Максим Михайлович, заполнив журнал, принялся за проверку тетрадей.

– У меня не получается! – возмущается Маленкова.

Учитель берет мел из ее рук и, тяжело вздохнув, делает то, что написано в учебнике. Юля, умудрившись переписать текст задания с ошибками, стоит рядом, надув губы. Максим Михайлович зачеркивает орфографические ляпы Маленковой, подписывая сверху нужные буквы. У него красивый почерк, с легким наклоном в левую сторону.

– И в чем была проблема? – учитель отряхивает руки от мела. – Юля, ты ведь понимаешь, что сейчас я могу поставить тебе «два»?

Она кивает, глядя на учителя жалобными глазами.

– На следующем уроке я снова вызову тебя, – предупреждает Максим Михайлович. – Советую подготовиться. – Он смотрит вглубь кабинета. – Это касается всех! Надеюсь, что вы понимаете – я не допущу вас до итоговой аттестации, если не буду уверен в том, что вы сможете сдать экзамен. Садись на место, Маленкова.

До конца урока остается пара минут, и за это время Максим Михайлович успевает продиктовать домашнее задание и назначить дату и время родительского собрания. Со звонком одноклассники срываются со своих мест, боясь, что снятые уроки все-таки могут вернуть назад.

Когда за последним учеником закрывается дверь, учитель, к моей полной неожиданности, устало опускается на стул и закрывает глаза. Наш класс – та еще головная боль, и я не удивлена, что непробиваемый Максим Михайлович уже устал от нас.

Он ничего не говорит, и я тоже молчу. Хочется спать – ночи в слезах дают о себе знать, но я изо всех сил борюсь с усталостью, потому что не хочу, чтобы классный руководитель вернулся к неприятному разговору о моих проблемах.

– Максим Михайлович, – через пять минут не выдерживаю я. – Сделать вам чай?

Он, широко распахнув глаза, с удивлением смотрит на меня. Улыбаясь, достаю из сумки пачку чая – с бергамотом, как он и просил меня в прошлую пятницу. Удивительно, что еще на прошлой неделе все в моей жизни было в порядке, за некоторым исключением, а сегодня – пять дней спустя, из меня словно вытянули всю душу.

– А можно? – спрашивает учитель.

– Ну, конечно, – отвечаю я. – В пятницу вы угостили меня чаем, сегодня – моя очередь.

На тумбочке за учительским столом стоит чайник. Заглянув внутрь, вижу, что воды в нем достаточно, и щелкаю по кнопке включения. Чайник тут же начинает урчать.

– Где у вас чашки? – интересуюсь я.

– В столе. – Максим Михайлович встает, но я качаю головой, и он садится обратно. – В третьем ящике снизу.

Ящик не поддается с первого раза, но я не отступаю. В нем я нахожу белую коробку, какие-то конфеты, чайные ложки и печенье. Видимо, учитель часто пьет чай в кабинете. Чашки, как я думаю, должны быть в коробке, поэтому я водружаю ее на стол Максима Михайловича. Под крышкой я действительно нахожу сервиз – прекрасный голубой фарфор. Достаю чашки и, уже почти закрыв коробку, вижу, что в ней что-то блестит.

Через пару секунд я понимаю, что это – широкое кольцо, кажется, из белого золота. Я хочу спросить учителя, почему украшение лежит именно в этой коробке, но не решаюсь, и молча убираю ее в ящик.

Разливаю кипяток по чашкам, бросаю туда по пакетику, а затем ставлю чай перед Максимом Михайловичем. Он глубоко вдыхает резкий аромат бергамота, а потом на его лице проявляется расслабленная улыбка.

– Спасибо, Окулова, – благодарит учитель. – В ящике есть сладости, если хочешь…

– Не нужно, – отзываюсь я, – спасибо.

– Ты ведь хочешь быть журналистом? – неожиданно спрашивает Максим Михайлович.

– Это моя мечта, – признаюсь я. – Не представляю себя кем-то другим. А вы всегда хотели быть учителем?

Максим Михайлович отпивает немного чая и задумывается о чем-то своем. Сейчас он полностью расслаблен, а оттого – еще более красив, чем обычно. Можно понять Маленкову и компанию – от учителя действительно не так просто оторвать взгляд.

– Да, – вдруг говорит он, – я всегда этого хотел.

– Мужчин-филологов не так много, как мне кажется.

– Тебе не кажется. Все дело в том, что литература, если, конечно, ты хочешь по-настоящему ее преподавать, а не превращать в сухой набор биографий – очень чувственная дисциплина, а мужчины не склонны к проявлению лишних эмоций.

Я тут же вспоминаю сегодняшний урок русского и говорю:

– Сегодня вы явно не сдержались.

Максим Михайлович сначала хмурится, а потом улыбается.

– Вряд ли бы они поняли по-другому, – объясняет он. – Если честно, Окулова, мне это надоело.

– Что именно?

– Повсеместная влюбленность в меня, – признается он. Подходящий ли я собеседник для этого разговора? – Точнее, даже не в меня, а в мою внешность. Они ведь не знают, какой я человек, что мне нравится, что не нравится. Их просто привлекает картинка.

Я не знаю, что сказать в ответ, а весь вид учителя говорит о том, что он ждет хоть каких-то слов от меня.

– На ваших уроках мы видим, какой вы, – неловко произношу я.

Максим Михайлович фыркает.

– Именно потому, что ты знаешь меня, ты так удивилась, когда я сказал Маленковой все в лоб?

Что он хочет этим сказать? Я залпом выпиваю оставшийся чай, едва не подавившись под пристальным взглядом учителя.

– Значит, – нахожусь я, – я ошибалась.

Максим Михайлович тянется к чайнику и, добавив в свою чашку воды, вопросительно смотрит на меня. Я, покачав головой, скрещиваю руки на груди. Мы сидим уже десять минут, и все это мало напоминает дополнительные уроки литературы.

– Мы будем заниматься? – спрашиваю я.

– Несомненно.

Максим Михайлович берет со стола пачку влажных салфеток, достает одну и подходит ко мне. Он несколько долгих секунд всматривается в мое лицо, а затем, склонившись надо мной, откидывает мои волосы назад.

Все во мне замирает не то от ужаса, не то от еще чего-то более глубокого.

– Помнишь, я говорил, что не терплю лжи? – спрашивает учитель, а затем медленно проводит салфеткой по моему лицу.

Влага, кажется, обжигает кожу и обнажает то, что я так старательно пыталась спрятать от учителя. Максим Михайлович, кажется, разочарован. Он смотрит на салфетку – следы от косметики можно увидеть даже в темноте.

– А я, кажется, говорила, что я не обманываю, а…

– Не хочешь говорить, – перебивает меня он. – Да, это я помню. Я не знаю, что у тебя случилось, хотя догадаться, если честно, не сложно. Я повторяю тебе – я хочу помочь, а не навредить.

– Максим Михайлович, прошу вас, не надо.

– Упрямое дитя, – вздыхает он. – Тогда начнем наше занятие, раз ты совсем не хочешь мне помочь.

Словно и не было этого странного разговора. Как у него получается так быстро переключаться? Пока учитель выбрасывает салфетку в мусорное ведро под своим столом, я задумываюсь о том, что он сказал.

«Они ведь не знают, какой я человек».

Да, не знают. И я тоже не знаю и, если честно, до этого момента мне было совершенно плевать на биографические подробности из жизни Максима Михайловича, но сейчас во мне разгорается интерес.

Учитель возвращается ко мне и спрашивает:

– Ну, и с чего мы начнем?

Глава 10
Рита

– Ну, и с чего мы начнем?

Егор переводил взгляд с Риты на Олесю и обратно. Одиннадцатиклассники, затаив дыхание, ждали продолжения, словно на их глазах разворачивались неожиданные сюжетные повороты очередного модного сериала.

Афанасьева медлила. Рита же ненавидела оправдываться, но сейчас это было необходимо.

– Я не могла ошибиться, – уверенно заявила Рита. – Имя Игоря Сергеевича я написала один раз, как и имена всех остальных.

Егор тяжело вздохнул и с грустью подумал о том, какими глупыми были его одноклассницы, когда позволили себе влюбиться в учителя физики. Он сам, думал Соколов, даже и не представлял, какие баталии развернулись за право выступать с ним.

– Олеся, – попросил Егор, – дай мне свой листочек.

Краска тут же сошла с лица Афанасьевой.

– Зачем?

– Графологическую экспертизу будем проводить! – рявкнул Соколов. – Впрочем, уже и не надо! По твоему лицу все ясно! Вот скажи мне, Афанасьева, чем надо было думать, чтобы вместо настоящего листа с жеребьевки вытянуть свой? Ты надеялась, что Рита действительно ошибется?

Сгорая от жгучего стыда, Олеся втянула голову в плечи, мечтая исчезнуть из кабинета. На нее смотрели с двумя эмоциями – девочки с презрением, а мальчишки с разочарованием. Им, как и Егору, было непонятно, что такого было в физике, что все поголовно умудрились влюбиться в него.

– Такое могло случиться с каждым, – тихо произнесла Рита.

В какой-то степени она понимала поступок одноклассницы. Быть может, будь в Рите чуть больше наглости и хоть капля коварства, она бы тоже, наверное, подтасовала результаты жеребьевки. Если кому-то и обвинять Афанасьеву, то уж точно не ей. Рита подошла к Олесе, поставив перед ней банку с листочками. Афанасьева, продолжая сгорать от стыда, через несколько секунд вытянула новое имя, на сей раз настоящее.

– Тимофеев Семен Юрьевич, – прочитала девушка. – Простите, ребят. Я, правда, не хотела, чтобы все вышло так.

– Забудем об этом, – сухо ответил Егор, даже не удостоив одноклассницу взглядом. – Надеюсь, больше таких ситуаций не будет.

И жеребьевка продолжилась.

* * *

Спустя полчаса, стучась в кабинет физики, Рита надеялась на одно – что Игорь Сергеевич уже ушел домой, и ей не придется объяснять ему, что они с ребятами придумали на День Учителя. По дороге сюда она была готова вернуться, догнать Афанасьеву и поменяться с ней учителями. В обществе физрука Семена Юрьевича Зуевой дышалось бы легче.

Но правила есть правила, и поэтому, занося руку над дверями, Рита верила в чудо. Но его, как часто бывает, не произошло.

– Рита, – со странным облегчением в голосе произнес Игорь Сергеевич, впуская ее в кабинет.

Он запер дверь на ключ и вернулся к своему столу, заваленному горой тетрадей. Учитель впервые на памяти Риты выглядел уставшим и то и дело заносил руку за голову, взъерошивая собственные волосы.

– Хочешь чая? – немного рассеянно спросил Игорь Сергеевич, взглянув на Риту.

Она покачала головой, отказываясь.

– Я пришла по делу, – сказала Зуева, – но вы очень заняты, поэтому я подойду позже. Завтра после уроков вы будете свободны?

Игорь Сергеевич откинулся на спинку стула и сказал с улыбкой на лице:

– А я вот согласился выпить с тобой чай, когда ты меня позвала.

Воспоминания о том неловком дне заставили Риту потупить взгляд. Щеки ее вспыхнули, и она все-таки мысленно отругала себя за то, что все-таки не поменялась с Афанасьевой.

– Рита, – позвал ее учитель, и девушка подняла глаза, – пожалуйста, выпей со мной чаю.

И она сдалась, медленно кивнув. Игорь Сергеевич достал откуда-то из недр своего стола темно-зеленую чашку, налил в нее кипятка и поставил рядом с собой.

– Присаживайся, – мягко произнес он.

Рита медленно опустилась на стул, стоящий у стола – обычно сюда садились должники, а Игорь Сергеевич устраивал им допрос с пристрастием. Пить чай в кабинете физики вместе с учителем было странно и неловко, и девушка надеялась только на то, что не выльет обжигающий напиток на себя и не скажет какой-нибудь ерунды.

Игорь Сергеевич же с любопытством смотрел на то, как Рита сделала осторожный глоток и, сморщив носик, спросила:

– Бергамот?

– А ты забыла?

– Точно, – вспомнила Рита, отставляя чашку в сторону. – Какая гадость!

Игорь Сергеевич пару секунд молчал, а затем громко засмеялся, чем поразил Риту. Его низкий смех завораживал – хотелось, чтобы учитель не останавливался. Отдышавшись, физик спросил:

– Тебе совсем не понравился чай с бергамотом?

Рита покачала головой, снова морщась.

– Это невежливо с моей стороны, но…

– Забудь о вежливости, прошу, – Игорь Сергеевич взял чашку Риты и протянул ей. – Сделай еще один глоток и скажи, что ты чувствуешь.

Она ненавидела чай с бергамотом, но была влюблена в Игоря Сергеевича, поэтому не было ничего удивительного в том, что уже через несколько секунд Рита отпила немного из чашки. И вдруг все изменилось.

– Я чувствую… – Она запнулась. – Знаете, я хотела сказать, что чувствую горечь, но она вдруг сменилась чем-то другим.

Игорь Сергеевич кивнул, как показалось Рите, удовлетворенно. Он тоже сделал несколько глотков чая, прежде чем сказать:

– Теплом, горечь сменилась теплом. За это я и люблю именно этот чай. Он согревает меня даже в самое холодное время.

– А я зимой пью какао, – призналась Рита.

Она встретилась взглядом с учителем и впервые увидела в его сапфировых глазах грусть.

– К сожалению, холодно бывает не только зимой, – отстраненно произнес Игорь Сергеевич. – Ты о чем-то хотела поговорить?

Неожиданная смена темы подействовала на Риту, как ледяной душ. Собравшись с мыслями, она в нескольких словах поведала физику об их задумке на День Учителя. Во время этого короткого, но неожиданно для Риты, уверенного рассказа, на лице Игоря Сергеевича не промелькнуло ни одной эмоции.

И это пугало.

– Вот, как-то так, – закончила Рита.

Учитель молчал несколько минут, что-то обдумывая в своей голове, а потом поинтересовался:

– И что мы с тобой будем делать?

– В каком смысле?

– Номер. – Игорь Сергеевич внимательно посмотрел на Риту. – Какой у нас с тобой будет номер?

И Рита впервые, кажется, серьезно осознала тот факт, что им действительно придется стоять вместе на одной сцене и делать что-то сообща; что-то совсем не похожее на их обычное взаимодействие на уроках, где Зуева решала задачки, а Игорь Сергеевич проверял их, внимательно всматриваясь в тетрадь.

– Если честно, я не знаю, – призналась Рита. – Эта идея с концертом сначала казалась мне отличной, но сейчас почему-то я чувствую, что это какая-то глупость. Многие учителя уже отказались.

Игорь Сергеевич задумчиво кивнул и повернул взгляд к окну. Рита, пока он не видел, разглядывала его серьезное лицо. Физик, несомненно, был очень красив и выглядел немного моложе своих двадцати семи лет. Он совершенно по-особенному хмурился, и также по-особенному улыбался. Рите хотелось бы нормально дышать в его присутствии, на каждый раз воздух застревал в легких, вырываясь наружу рваными клочками.

– Я предлагаю вот что, – сказал Игорь Сергеевич, отвернувшись от окна. Его взгляд снова был обращен на Риту. – Подумать об этом до завтра и после уроков еще раз все обсудить. Как тебе?

– Неплохо, – отозвалась девушка. – Тогда, до завтра?

– Да, Рита, до свидания.

Она вдруг задумчиво посмотрела на учителя.

– Почему вы согласились? – спросила Рита, думая о тех, кто уже отказался от этой затеи. – Разве для вас это не слишком?

– А ты хочешь, чтобы я отказался? – смеясь, спросил Игорь Сергеевич и отпер дверь. Прежде чем Рита переступила порог, он тихо сказал: – Рита, я просто рад, что это ты.

– В каком смысле? – не сразу дошло до нее.

– А во всех смыслах, – ответил Игорь Сергеевич и улыбнулся.

Сердце в груди заколотило, как сумасшедшее.

Глава 11
Окулова

Сердце в груди заколотило, как сумасшедшее.

Несколько раз моргаю, чтобы понять, что это – не видение, навеянное моим нездоровым подсознанием. Это действительно, правда. В одном из бесконечного множества супермаркетов нашего города у полок с пирожными стоит Виктор.

Я нерешительно подхожу к Виктору, крепко сжимая упаковку мармелада в своих руках. Он меня не замечает, берет с полки прозрачную коробку с «корзиночками» и внимательно читает что-то на этикетке. Судя по всему, состав его удовлетворяет, потому, как Виктор не ставит пирожные обратно, а делает несколько шагов вперед, направляясь, наверное, к кассе.

Но я становлюсь его преградой.

Он смотрит на меня с непривычным изумлением, и я тоже не скрываю своего удивления. Мы оба находимся далеко от своих домов, но все равно почему-то встретились. Разве это не то, что называют судьбой?

– Привет, – наконец, хоть что-то говорит Виктор. На его лице нет ни намека на улыбку. – Вот уж кого не ожидал встретить…

– Взаимно, – отвечаю я. – Ты вдруг стал любить сладкое?

Виктор смотрит на коробку пирожных в своих руках и совершенно спокойно, словно между нами никогда ничего не было, произносит:

– Это для моей девушки.

Сердце замирает в груди, но, к сожалению, только на одно мгновение. Проходит секунда, и я ощущаю болезненный толчок в грудной клетке.

– Быстро же ты успел, – только и могу сказать я.

– Я начал встречаться с ней до того, как… Ну, ты понимаешь.

Я роняю мармелад, и он с глухим стуком приземляется на пол. Медленно сажусь на корточки, чтобы поднять упаковку, но натыкаюсь взглядом на кроссовки Виктора и будто бы застываю. Я знаю, что со стороны выгляжу жалкой, словно стою перед ним на коленях, но не нахожу в себе сил подняться на ноги.

Одна секунда. Две. Три. И Виктор уходит, даже ничего не сказав мне напоследок. Глаза начинает щипать, и я чувствую, как слезы стекают по моему лицу. Я не знаю, сколько сижу так, но в какой-то момент чувствую, что мне помогают встать.

В нос ударяет знакомый аромат мужского одеколона, но я никак не могу вспомнить, кому он принадлежит.

– Девушка, что с вами?

Я поднимаю взгляд и встречаюсь с обеспокоенными глазами своего учителя.

– Окулова? – пораженно спрашивает Максим Михайлович.

А я не нахожу ничего лучше, чем уткнуться носом в его грудь и в голос начать рыдать. Учитель почему-то без куртки, поэтому под град из моих слез попадает его серый пиджак.

– Окулова, – повторяет мою фамилию Максим Михайлович, – что с тобой?

Я снова всхлипываю, а его руки неожиданным прикосновением ложатся мне на спину. Через секунду, что протягивается через время всей Вселенной, учитель прижимает меня к себе. Постепенно рыдание превращается в тихий плач, а в какой-то момент заканчиваются и слезы. Я отстраняюсь от Максима Михайловича и чувствую, как стыд окрашивает все мое лицо в приторный румянец.

– Максим Михайлович, – теперь мне даже стыдно произносить его имя, – я…

– Прежде, чем ты начнешь говорить, Окулова, нам нужно кое-что сделать, – перебивает меня он и хватает за руку. – Кое-что важное.

– Что? – от неожиданности я даже немного прихожу в себя. – Что может быть важнее того, что произошло сейчас?

– О, – глубокомысленно тянет учитель, – что угодно важнее этого.

Он еще крепче сжимает мою руку, и вот мы уже мчимся мимо полок, заваленных продуктами. Максим Михайлович периодически что-то берет в свободную руку, а потом бросает это в схваченную по дороге корзинку. Учитель молчит, я молчу тоже, уже задыхаясь от беготни по супермаркету – за широкими шагами Максима Михайловича не так-то просто поспеть.

Спустя несколько минут мы наконец-то останавливаемся у кассы, и учитель быстро выкладывает продукты на ленту. Среди разноцветных пакетиков и коробочек я вижу упаковку мармелада, которую планировала купить, и какое-то необъяснимое чувство благодарности расцветает в моей груди, ведь что-то подсказывает мне – это для меня.

Молоденькая кассирша, пробивая покупки, то и дело бросает на Максима Михайловича восхищенные взгляды, но он равнодушно разглядывает что-то в своем смартфоне.

– С вас тысяча триста один рубль, – обиженно тянет кассир, ведь мужчина даже не удостоил ее взглядом. – Карта?

Учитель прикладывает серую карточку к терминалу и, дождавшись характерного писка, подтверждающего успешную оплату, берет пакет с продуктами. Мы выходим из магазина; Максим Михайлович продолжает держать меня за руку.

– Максим Михайлович, куда мы идем? – спрашиваю я, когда мы оказываемся на улице.

– На парковку, – совершенно спокойно отвечает он, направляясь в нужную сторону. – Я думал, это очевидно.

На улице дует ветер, и я обеспокоенно смотрю на Максима Михайловича, который уже давно должен был продрогнуть в пиджаке и рубашке. Учитель, наконец, отпускает мою руку и достает из кармана ключи от машины.

В трех метрах от нас фарами «подмигивает» черный «Мерседес», стоящий в первом ряду.

– Красивая машина, – говорю я, когда учитель открывает передо мной переднюю дверцу.

– Мне тоже она нравится, – улыбается он, через несколько секунд садясь за руль. Пакет с продуктами теперь лежит на заднем сиденье. – Теперь можешь начинать, Окулова.

Машина заводится с едва слышным урчанием, и учитель жмет на педаль, длинными пальцами постукивая по черному рулю.

– Что начинать? – не совсем понимаю я.

Максим Михайлович поворачивает голову в мою сторону, а затем, словно что-то вспомнив, бегло улыбается и сует руку в карман пиджака. Мне на колени падает упаковка мармелада, а учитель говорит:

– То, что ты хотела сказать в магазине. Что тебе неловко, жаль, ну, или что-то в этом духе.

Я открываю мармелад и слышу знакомый фруктовый аромат. Максим Михайлович неожиданно протягивает руку, не отрывая взгляда от дороги, и захватив пальцами несколько мармеладок, тут же отправляет их в рот. Я таращусь на него несколько секунд, а потом, образно махнув рукой на условности, проделываю то же самое.

– Мне действительно жаль, Максим Михайлович. – Мармеладная сладость придает мне уверенности, хотя щеки до сих пор горят от стыда. – Вы не должны были этого увидеть.

Он останавливает машину на светофоре, и пока тот отсчитывает секунды, смотрит на меня, о чем-то размышляя. Сегодня у нас было три совместных урока – два русских и литература, на каждом из которых я побывала у доски. Я не знаю, как Максим Михайлович додумался до этого, но попадая в плен мозгового штурма, я действительно становилась свободной от мыслей о Викторе.

– Как раз хорошо, что я увидел это, – вдруг говорит учитель, и я вздрагиваю, отвлекаясь от собственных мыслей. – Позволь спросить, что ты делала в этом районе?

Я пожимаю плечами. Моя привычка гулять по городу, забредая в незнакомые места, когда-нибудь сослужит мне дурную службу, но пока все проходило без особых происшествий, если не считать мое сегодняшнее фиаско в продуктовом магазине.

– Гуляла, – признаюсь я. – Села на какой-то автобус у школы, а потом вышла на незнакомой остановке. – Максим Михайлович неодобрительно качает головой. – А что тут делали вы?

– Я тут живу, – отвечает он. – Вот, зашел купить молоко.

– Среди того, что вы купили, его нет, – вспоминаю я.

– Конечно, – улыбается учитель. – Молоко больше меня не интересует.

Не знаю, что ответить на это и молча смотрю на дорогу через лобовое стекло. Спустя несколько минут я вдруг понимаю, куда мы едем.

– Школа? Зачем?

– Подумал, что неплохо нам позаниматься и в четверг.

Максим Михайлович снова улыбается, не смотря в мою сторону. От досады хочется сползти вниз по сиденью. И без того паршивый день становится еще хуже. Конечно, дополнительно занятие по литературе – это весьма и весьма полезно, но мое психологическое состояние явно не располагает к этому.

Все, на что остается надеяться – это на то, что Максим Михайлович не станет затягивать урок, и я поскорее окажусь дома, встречая грядущую пятницу слезами. Завтра – неделя, как Виктор бросил меня.

Я вздрагиваю, когда моего лица касаются теплые пальцы. Максим Михайлович, откинувшись немного назад, обеспокоенно смотрит мне прямо глаза, будто надеется найти в них ответ на свой невысказанный вопрос.

– Мы приехали, – говорит учитель и выходит из машины.

Я, следуя за ним, выхожу на улицу, подставляя лицо под порывы ветра. Максим Михайлович достает из машины пакет с продуктами, и, поймав мой озадаченный взгляд, объясняет:

– Это к чаю.

Я ошарашенно иду за ним, представляя, как мы выглядим со стороны. Радует одно: на часах уже шестой час вечера, и встретить кого-нибудь в школе в такое время достаточно проблематично.

Кабинет литературы такой же, как всегда – уютный, с присущим ему библиотечно-книжным запахом. Максим Михайлович включает чайник и начинает выкладывать продукты из пакета на мою парту. От разнообразия сладостей у меня разбегаются глаза, и учитель, поймав мой взгляд, довольно, как мне кажется, улыбается.

– Вы же не хотите сказать, – начинаю я, – что мы будем заниматься настолько долго?

Он смеется и протягивает мне пончик в матовой розовой глазури.

– Окулова-Окулова, – тихо произносит Максим Михайлович, – иногда мне кажется, что ты совсем ничего не понимаешь.

От неожиданности я едва не роняю угощение на пол. Я? Ничего не понимаю?

– Я не о твоих знаниях русского языка и литературы, – тут же объясняет учитель, перехватив мой взгляд. – Они практически безупречны.

– А о чем же тогда?

Я хмурюсь, а Максим Михайлович идет к уже закипевшему чайнику, оставляя мой вопрос без ответа. Все еще пытаясь понять, что он имел в виду, решаю помочь ему и достаю из тумбочки уже знакомую коробку с чайными чашками. Есть в этом всем что-то неуловимо уютное и теплое, и я вдруг осознаю, что хочу запечатлеть этот момент навсегда в своей памяти.

– Чему мы посвятим сегодняшнее занятие? – интересуюсь я, когда спустя пару минут мы с учителем сидим напротив друг друга с наполненными чаем чашками.

Максим Михайлович медленно разворачивает шоколадную конфету, освобождая ее от пестрого фантика.

– Поговорим о любви.

Я тут же качаю головой.

– Не лучшая тема, мягко говоря, – говорю я.

– Отчего же? – Максим Михайлович отправляет конфету в рот и, на секунду закрыв глаза, спрашивает: – Разве не все в литературе завязано на любви?

– Если поискать, можно найти достаточно много произведений, где вообще о любви нет ни слова, – огрызаюсь я.

Максим Михайлович поднимает брови, удивленный моей неожиданной резкостью. Понимаю, что следовало бы извиниться, но почему-то совсем не хочется этого делать.

– Я знаю, что ты влюбилась, и что это закончилось плохо.

Голос Максима Михайловича непривычно тихий, будто бы он не совсем уверен в своих словах. Я сжимаю чашку в руках и сквозь зубы спрашиваю:

– Откуда вы знаете?

Он тяжело вздыхает и берет в руки очередную конфету. Шелест фантика начинает меня раздражать, и я со свистом выдыхаю.

– Нетрудно догадаться.

– Я, кажется, просила вас, – напоминаю я, – не делать того, что вы делаете!

В конце фразы мой голос срывается на крик, и я вскакиваю со стула. Максим Михайлович делает то же самое. Секунда – и его руки оказываются на моих предплечьях, осторожно, но в то же время крепко удерживая меня на месте.

– Я хочу помочь тебе, – говорит он.

– Я помню! – пытаюсь отойти в сторону, но учитель не позволяет. – Но не понимаю, зачем вам это.

Максим Михайлович вздыхает, и перемещает свои руки. Теперь они у меня на плечах.

– Думаешь, – тихо произносит он, – я понимаю это сам?

И я, заглянув ему в глаза, понимаю, что он не лжет. Максим Михайлович – такой серьезный и взрослый, сейчас одержим помощью мне, но никак не может понять, зачем и почему ему это нужно.

– Знаете, – признаюсь я, – я просто не умею принимать помощь других людей.

Я снова опускаюсь на стул, придавленная тяжестью этого бесконечно тянущегося дня. Максим Михайлович протягивает мне очередную сладость – шоколадный батончик с кокосовой начинкой, и я тихо благодарю его:

– Спасибо. – В карих глазах зажигается огонек облегчения. – Максим Михайлович, извините, что в последнее время постоянно грублю вам.

– Ты не грубишь, Окулова.

– Просто я действительно влюбилась. – Слова застревают в горле, но я через силу проталкиваю их наружу, потому что что-то подсказывает мне, что сейчас это необходимо. – И это действительно закончилось не так, как мне бы хотелось.