Текст книги "Кровь. Царство химер"

– А он наверняка захочет, чтобы мы это узнали. Ведь мы не станем ее бомбить, если у него будет антивирус. – Грант встал, покачал головой. – Мир разваливается на куски, а мы сидим тут, беспомощные, как слепые котята.

– Как бы там ни было, нельзя позволить, чтобы кто-то уговорил президента пойти на компромисс, – сказал Томас.

– Полагаю, вы сможете сделать это сами, – ответил Грант. – Завтра он хочет встретиться с вами лично.

Зазвонил телефон. Грант поднял трубку. Послушал, сказал:

– Отправляем, – и тут же положил ее. – Вас ждут. Идемте.

Доктор Майлс Бэнкрофт оказался человечком низкорослым и неряшливым. Мятые брюки, щетина на лице – совершенно не похож на обладателя Пулитцеровской премии, какими те представляются большинству. Зато усмешка понимающая и обезоруживающая – то что надо, учитывая род его занятий.

Копания в человеческом разуме.

Лаборатория располагалась в небольшом полуподвале с южной стороны кампуса Джона Хопкинса. Томаса привезли сюда на вертолете и так спешно проводили вниз по лестнице, словно он был свидетелем, подлежащим защите, а на соседних крышах поджидали снайперы.

Психолог встретил его в белой бетонированной комнате. Двое людей Гранта уселись поджидать в холле. Сам Грант, обремененный множеством забот, остался в Лэнгли.

– Как я понимаю, вы собираетесь меня загипнотизировать. Пристегнуть к своим аппаратам и усыпить, после чего будете пытать мой разум электростимуляцией.

Бэнкрофт усмехнулся:

– Правильно понимаете. Я обычно описываю это в более приятных и шутливых выражениях, но суть вы, юноша, ухватили верно. Гипноз – штука довольно ненадежная. Скажу честно, он требует некоторого сотрудничества с вашей стороны, и хотелось бы, чтобы вы оказались к нему способны. Ну а если не окажетесь, я все равно добьюсь каких-нибудь любопытных результатов, к примеру сделав из вас Франкенштейна. – Еще одна усмешка.

Томасу он понравился.

– Может, объясните, как вы делаете Франкенштейнов? Так, чтобы я понял?

– Извольте. Мозг записывает все, и ваш в данный момент тоже этим занимается. Мы не знаем точно, как извлечь информацию, как записать воспоминания, и так далее и тому подобное. Но делаем нечто близкое к этому. Пристегнув вас вон к тем проводам, мы сможем записать волны, излучаемые мозгом. Увы, в языке мозга мы разбираемся слабо, поэтому, видя крючочки и хвостики, понимаем, что это что-то означает, но что именно – не знаем. Улавливаете?

– Значит, ключика у вас нет.

– Можно сказать и так. Приступим?

– А если серьезно?

– Ну, это довольно… сложная материя, должен признать. Но попробую объяснить. Я разработал способ стимуляции памяти. У каждой мозговой деятельности – своя волновая сигнатура. Концептуальная активность, к примеру, или, проще говоря, бодрствующее мышление, отличается от перцепционной, или сонной, активности. Я многократно сопоставил записи и выстроил графики. Помимо всего прочего, мы обнаружили, что между снами и памятью есть связь – сигнатуры схожи, язык мозга одинаков. И то, что я собираюсь сделать, – это, по сути, записать ваши сны, а потом принудительным порядком подать записи в тот отдел мозга, который отвечает за память. Это обычно ее как будто пробуждает. Эффект недолговременный, однако стимулируется множество воспоминаний.

– Хм. Но какое-то особое воспоминание вы выделить не можете. Надеетесь только, что, проснувшись, я буду помнить больше, чем когда засыпал.

– В некоторых случаях так и бывает. В других – объекты видят сны, которые на поверку оказываются воспоминаниями. Это словно льешь воду в чашку, которая и так уже полна. Вода, то есть воспоминания в данном случае, переливается через край. Довольно забавно на самом деле. Стимуляция памяти, кажется, даже помогает некоторым запоминать сами сны. Средний человек обычно видит пять снов за ночь, но помнит не больше одного. Когда я подключу вас, положение изменится. Ну что, приступим?

– Почему бы и нет?

– Сначала несколько тестов. Кровь и прочее. Чтобы убедиться, что вы не страдаете кое-какими болезнями, влияющими на разум. Таков порядок.

Через полчаса, после ряда тестов и пяти провалившихся попыток загипнотизировать Томаса, Бэнкрофт изменил курс действий. Присоединил к его голове двенадцать электродов, подключил к аппарату ЭЭГ и выдал таблетку, которая должна была усыпить его без воздействия на мозговую деятельность.

Затем убавил свет и вышел из лаборатории. Через некоторое время из динамиков на потолке донеслась тихая музыка.

Кресло, на котором возлежал Томас, походило на кресло дантиста. Он только успел подумать, не блокирует ли эта таблетка его способность видеть сны, как благополучно в них провалился.

Майк Орир вышел из своего офиса в вещательной компании «CNN» в шесть вечера и, добираясь до нового дома Терезы Самнер на юге города, битый час, как обычно, провел в пробках. Сегодня вечером он к Терезе не собирался, но досады, тем не менее, ее приглашение у него не вызвало.

Она летала по каким-то делам ЦКЗ в Бангкок и, едва вернувшись, успела побывать в Вашингтоне на закрытом заседании. Странно… Впрочем, нет, дело обычное. Жизнь у них обоих была полна неожиданных поворотов и внезапных перемен в планах.

Тереза позвонила по дороге из аэропорта. Велела доставить его жалкую личность к ней к восьми. Раскомандовалась, как это с нею бывало, и, немного попрепиравшись и поупрямившись – порядка ради, – он, конечно же, согласился. Оба знали, что тем и кончится. За десять месяцев он успел побывать у нее три или четыре раза, и ни одно из свиданий его не разочаровало.

Справа от него тащился белый «Вольво», слева – черный «Линкольн». На его свирепые взгляды водители не реагировали. В Атланте – час пик, все заняты собой, до других им дела нет. Зомби, которых, кажется, вообще ничто не волнует.

Три года назад, когда Майка только перебросили сюда из Северной Дакоты, вести вечернюю передачу, этот город его радовал. Теперь радости поубавилось. Развлечений хватало, но и от них он начал уставать. Похоже, пора было заканчивать игры в крутого парня. И заводить новую подружку, больше похожую на Бетти, чем на Терезу.

С другой стороны, эти игры ему чем-то нравились.

Щелчком невидимого переключателя дать ход крутому делу или закрыть его – вот преимущества его профессии. Для зрителей он был истинным лицом Северной Дакоты – темные кудрявые волосы, джентльменские манеры, – человеком, которому можно доверять. Для Терезы и иже с нею – загадочным университетским защитником. А мог бы стать профи, если бы не наркотики.

Теперь ему приходилось пасовать не мячи, а слова, с тем проворством, какого требовала игра.

Наконец он припарковал свой «БМВ» перед белым домиком на углу Лэнгшершим и Бентли. Вздохнул с облегчением, открыл дверь, выбрался наружу. Заглянул в окно гаража – ее внедорожник был на месте.

Майк подошел к двери и позвонил.

Тереза открыла и, не сказав ни слова, вернулась в кухню. Вот, пожалуйста! Бетти, с которой он встречался два года в университете, никогда бы так не сделала – зная, что он тащился к ней целый час. Может, иной раз она и устраивала сцены не по делу, зато никогда не смотрела на него так холодно. Чуть ли не со злобой.

Короткие светлые волосы Терезы были растрепаны, лицо хмурое – совершенно не тот соблазнительный, зовущий вид, на который он рассчитывал. Взяв с полки бокал, она налила себе «Совиньон Бланк».

– Мне показалось или ты вправду меня звала? – спросил он.

– Звала. Спасибо, что приехал. Извини, просто… день был длинноват, – она изобразила улыбку.

На игры не похоже. Что-то сильно расстроило ее во время поездки.

Тереза облокотилась о стойку и закрыла глаза. Майк забеспокоился:

– Эй, что стряслось?

– Ничего. Просто скверный денек. – Она сделала большой глоток вина. – Очень скверный.

– Что значит – ничего? На работе все в порядке?

– Пока – да. – Она сделала еще глоток. И он увидел, что руки у нее дрожат.

Майк шагнул к ней. Отнял бокал:

– Говори, в чем дело.

– Не могу…

– Черт возьми, Тереза, скажи уже наконец!

Она отступила от стойки, провела рукой по волосам, тяжело вздохнула. В таком состоянии он ее еще не видел. Мать, что ли, умирает? Или брат попал в беду в своем Сан-Диего?

– Если ты хотела меня напугать, тебе это удалось. Так что хватит валять дурака. Говори.

– Меня убьют, если расскажу. Именно тебе, а не кому-то другому.

– Ты про мои новости?

Она и так уже сказала слишком много. Он понял это, увидев, как Тереза быстро отвела глаза. Случилось что-то такое, что основательно выбило ее из колеи. За что он, ньюсмейкер, ухватился бы обеими руками. И о чем она дала слово молчать.

– Себе-то не ври, – сказал он, беря с полки другой бокал. – Ты позвала меня, чтобы рассказать, и я не уйду, пока всего не узнаю. Давай-ка сядем и вмажем, а потом поговорим. А хочешь – сразу говорим, пока мы еще в здравом уме. Выбирай.

– Ты можешь дать мне гарантии, что не обнародуешь это?

– Смотря что – «это».

– Тогда забудь. – Она сверкнула глазами. – Тут такое, что… Тебе лучше не знать.

Она едва владела собой. Да… стряслось что-то большее, нежели чья-то смерть или несчастный случай.

– Это имеет отношение к Центру? Никак в Белый дом запустили вирус Западного Нила?

– Клянусь, если ты хоть слово…

– О’кей. – Он поднял руки, правую – с бокалом. – Ни слова, ни намека.

– Это не…

– Клянусь, Тереза! Даю тебе все гарантии, что за стенами этого дома никому и слова не пророню. Только расскажи наконец!

Она глубоко вздохнула:

– Это вирус.

– Вирус. Неужто я угадал?

– По сравнению с этим вирусом нильский – детская игрушка.

– Что же это? Эбола? – Он предположил это в шутку, конечно, но она взглянула на него так, что на мгновение он испугался, что попал в точку. – Смеешься?

Но она не смеялась. Иначе над ее верхней губой не выступили бы капельки пота.

– Вправду Эбола?

– Хуже.

Кровь отхлынула от его лица.

– И где этот вирус?

– Везде. Называется штамм Рейзон. – Теперь у нее дрожали не только руки, но и голос. – Террористы рассеяли его сегодня в двадцати четырех городах. К концу недели будет заражено все население Штатов. Способа лечения нет. Если только мы не найдем вакцину. Атланту заразили тоже.

Это не укладывалось ни в какие схемы, выстроенные им для собственного понимания мира. Разве существует вирус хуже Эболы?

– Террористы?

Она кивнула:

– Они требуют наше ядерное оружие. Оружие всего мира.

Майк смотрел на нее не отрываясь:

– Кто же заразился? Ты сказала – Атланта, но это же не значит…

– Плохо слушаешь, Майк. Остановить его невозможно. Все работники «CNN» наверняка уже заразились.

И он тоже? Майк захлопал глазами:

– Но… этого не может быть! Я ничего не чувствую…

– Инкубационный период – три недели. Через две почувствуешь, поверь, если только не найдется антивирус.

– И ты думаешь, что люди не должны об этом знать?

– Зачем? Чтобы сойти с ума от страха? Майк, если ты хотя бы посмотришь с экрана как-нибудь не так, я тебя убью! Слышишь? – Она раскраснелась.

Он поставил бокал на стойку и прислонился к кухонному шкафу.

– Ну хорошо, хорошо. Успокойся.

Он внимательно слушал, но ему по-прежнему мерещилось что-то не то. Что-то не сходилось.

– Наверно, это ошибка. Такого… просто не бывает. Кто еще знает?

– Президент, его кабинет, кое-кто из конгресса. Правительства многих других стран. Ошибки нет. Я и сама сдала анализы. И видела компьютерную модель. Это правда, Майк. Хоть мы и надеялись, что ничего подобного никогда не произойдет.

Тереза упала в кресло, откинула голову на спинку, закрыла глаза и сглотнула.

Майк сел верхом на стул. Некоторое время они молчали. Веяло прохладным воздухом от кондиционера. Тихо урчал холодильник.

Тереза открыла глаза и потерянно уставилась в потолок.

– Давай сначала, – сказал он. – Расскажи мне все.

С электроэнцефалограммой возникли проблемы.

Бэнкрофт понимал, что это не так. На самом деле что-то странное происходило не с аппаратом, а с разумом человека, мирно спавшего в кресле. Но ученый в нем требовал проверки всех возможных вариантов.

Он выключил аппарат, отсоединил и заново присоединил электроды. Включил. По экрану побежали волновые паттерны, соответствующие деятельности бодрствующего мозга. То же самое. Ошибки нет. Никаких перцепционных волн.

Он проверил остальные мониторы. Цвет лица, движение глаз, температура тела… Ничего. Ни одного совпадения. Томас Хантер спал вот уже два часа. Дыхание ровное, тело расслабленно. Он действительно спал.

Но признаки сна этим и ограничивались. Температура тела не менялась. Движение глаз не вступало в быструю фазу. В электроэнцефалограмме не было и намека на перцепционную деятельность мозга.

Бэнкрофт обошел вокруг пациента дважды, мысленно перебрал возможные объяснения.

Не нашел.

Тогда он отправился к себе в кабинет и набрал номер, который дал ему директор ЦРУ.

– Грант.

– Здравствуйте, мистер Грант. Это Майлс Бэнкрофт, по поводу вашего юноши.

– Да?

– У нас проблема.

– Какая?

– Такая, что юноша не видит снов.

– Разве так бывает?

– Не слишком часто. И не так подолгу. Он, без сомнения, спит. Мозговая активность наличествует. Но что бы в его голове ни происходило, оно не имеет видимых признаков. Судя по показаниям приборов, он бодрствует.

– Мне показалось, вы сказали – он спит.

– Он и спит. В этом-то и проблема.

– Я скоро буду. Не будите его, пусть смотрит сны дальше.

Он повесил трубку, и Бэнкрофт не успел его поправить.

Томас Хантер не видел снов.

9

Рашель чудом расслышала эти звуки – под ухом упражнялся в пении Сэмюель, а Мэри безнадежно пыталась вернуть брата в нужную тональность. Расслышала лишь потому, что привыкла ждать их и днем и ночью.

Победная песнь.

Охнув, она вскочила на ноги:

– Тихо, Сэмюель!

– Что такое? – спросила Мэри. И тут же услышала сама. – Отец!

– Отец, отец! – закричал Сэмюель.

Обиталищем им служила деревянная хижина, большая и круглая, в два этажа, с входными дверями на каждом. Дверь нижнего была предметом особой гордости Томаса. Вокруг озера, в лесу, вдоль береговой полосы, расчищенной от деревьев, стояло нынче уже около десяти тысяч домов, но такой двери не было ни у кого. По мнению Томаса, это была лучшая дверь на свете, единственная в своем роде – подвешенная на двойных петлях и открывающаяся в обе стороны, чтобы входить и выходить без затруднений.

На верхнем этаже, где они спали, дверь была обыкновенная, запирающаяся. Вела она на одну из подвесных дорожек – часть лабиринта, соединявшего многие дома. Лишь нижний этаж, где Рашель раскладывала по оловянным мискам горячее тушеное мясо, мог похвастаться такой необыкновенной дверью. Петли были сделаны из кожи и служили к тому же своеобразной пружиной, удерживающей дверь в закрытом состоянии.

Мэри, в свои четырнадцать лет проворнее младшего брата, добежала до двери первой и выскочила наружу.

Сэмюель отстал. Как раз настолько, чтобы, когда Мэри отпустила дверь, получить ею по лбу. Он рухнул как мешок с картошкой.

– Сынок! – Рашель упала рядом с ним на колени. – Чертова дверь! Ты в порядке, дитя мое?

Сэмюель с трудом сел, потряс головой, приходя в себя.

– Бежим! – завопила Мэри. – Скорее!

– Вернись и помоги брату! – крикнула Рашель. – Ты прибила его дверью!

Но Мэри не успела вернуться, как Сэмюель уже вскочил на ноги и вылетел из дома. На сей раз удар дверью достался Рашели, и она тоже чуть не упала. Опомнившись, она со стоном вывалилась на каменную дорожку следом за детьми.

Там она увидела, что поранилась при ударе. Ранка на правой руке, впрочем, была крошечной. И, не обращая внимания на выступившую кровь, Рашель побежала дальше.

Женщины и дети выбегали отовсюду и спешили к воротам, где звучала, набирая силу, победная песнь. Воины вернулись домой. Лишь один вопрос тревожил: все ли?

Каждый дом обвивали лозы с бледно-лиловыми цветами – Томас уверял, что они похожи на бугенвиллию, – а в палисадниках росли высокие кусты тавии, роняя наземь белые шелковистые лепестки и сладко благоухая. Как гардения, говаривал Томас. Дома были украшены одинаковыми цветущими лозами по специальному замыслу, дабы вся деревня выглядела как один чудесный сад. Память, хранимая Лесным Народом о разноцветном лесе.

Сердце Рашели было не на месте. Томас, как воин, конечно, лучше всех, но он еще и командир и первым бросается в атаку. Он столько раз возвращался, привозя тела павших – тех, кто сражался рядом с ним. Везение не может длиться вечно.

К тому же всю деревню переполошил приказ Уильяма готовиться к бегству.

Встречающие стекались на выложенную камнем дорогу в семьдесят футов шириной, которая вела от главных ворот прямо к озеру. Близился вечер, время празднования. В предвкушении его жители деревни спешили к воротам с факелами и цветущими ветвями в руках. Из-за детей, сидевших на плечах у матерей, не разглядеть было войска, хотя Стражники ехали верхом.

Шум толпы перекрыл чей-то громкий голос. Рашель его узнала – помощник Сайфуса. Он просил людей разойтись по обочинам дороги.

Толпа вдруг притихла и расступилась, как море. Рашель, с Мэри по одну руку и Сэмюелем по другую, остановилась. И увидела наконец Томаса – как всегда, во главе растянувшегося в глубину леса войска, верхом на огромном черном жеребце. Она выдохнула с радостным облегчением.

– Отец!

– Погоди, Сэмюель. Сначала – чествование павших.

Народ отступил еще дальше, расчистив для воинов проход. Стал слышен цокот копыт.

Вперед вышел Сайфус, и Томас остановил коня. Они тихо заговорили друг с другом. С правой стороны от Рашели все еще выстраивались вдоль дороги тысячи людей. Вдали, в свете восходящей луны, мерцали воды озера. В деревне было около тридцати тысяч жителей, но число это должно было возрасти до ста в ближайшие дни, когда на ежегодное Собрание явится весь Лесной Народ.

Разговор Сайфуса с Томасом затянулся дольше обычного. Что-то было не так. Вчера, когда Уильям прискакал с приказом готовиться к бегству, он намекал на серьезность положения, но ведь они же победили? И не могут сейчас объявить, что Орда – в дне марша отсюда?

Но вот Сайфус медленно повернулся лицом к толпе. И стоял молча до тех пор, пока тишина не стала столь глубокой, что Рашели показалось, будто она слышит его дыхание. Затем он вскинул руки, обратил взор к небу и начал плач.

О, Сайфус, сколько? Скажи нам, сколько!

В толпе послышались тихие стенания. И наконец он громко вскричал:

– Мы потеряли три тысячи сыновей и дочерей!

Три тысячи! Так много! Никогда еще число павших не доходило и до одной.

Стенания сменились криками скорби и отчаяния. Должно быть, их слышно было и в пустыне. Томас сошел с коня, за ним спешились остальные воины. Они опустились на колени, склонили головы и заплакали. Встала на колени и Рашель, и все жители деревни, оплакивая жен, матерей, отцов, дочерей и сыновей, ставших жертвами Орды. Только Сайфус остался стоять, воздев руки и взывая к Элиону:

– Утешь детей своих, о, Создатель! Прими дочерей твоих в свое лоно и осуши их слезы. Избавь сыновей твоих от зла, посягающего на твою святость. Приди и спаси нас, о, Элион. Приди и спаси нас, возлюбленный сердец наших!

Обычай сочетать браком вдов и свободных мужчин, похоже, вскоре должен был прекратиться. Мужчин не хватало. Они погибали. И сердце Рашели болело сейчас за тех, кто вот-вот узнает, что мужья их – в числе павших.

Оплакивание длилось минут пятнадцать, пока Сайфус не завершил молитву. Затем он опустил руки, и воцарилась тишина.

– Наши потери велики. Но они потеряли еще больше. В ад отправились ныне пятьдесят тысяч Паршивых!

Толпа взревела. И земля содрогнулась от этого крика, в котором сочетались боль утраты, ненависть к Орде и радость победы.

Томас снова забрался в седло и двинулся шагом по дороге. Обычно в таких случаях он благодарил людей, кланяясь и поднимая руку, но сегодня отчего-то не стал.

Он увидел Рашель. И она вместе с детьми бросилась к нему. Он наклонился и поцеловал ее в губы. Сказал:

– Ты – мой солнечный свет.

– А ты – моя радуга, – ответила она, с трудом сдерживая желание немедленно стащить его с седла. Он прочел это в ее глазах и усмехнулся. Обмен ласковыми прозвищами живил душу, ибо чувства были искренни.

– Ступайте рядом. – Он поцеловал Мэри, улыбнулся. – Ты так же прекрасна, как и твоя мать. – Затем взъерошил волосы Сэмюеля.

Так они и двинулись дальше: Томас верхом, справа от него Рашель, Сэмюель и Мэри, и все приветствовали их. Но лицо Томаса оставалось невеселым. Его мысли занимала не только цена, которую они заплатили в нынешней битве.

Когда достигли широких песчаных берегов озера, Томас спешился, передал лошадь конюху и обратился к своим лейтенантам:

– Майкиль, Уильям, встретимся сразу, как только омоемся. Сюзанна, позови Сайфуса и членов Совета, каких найдешь. Поторопись. – Он поцеловал Рашель в лоб. – Нам потребуется твоя мудрость, любовь моя. Побудь с нами.

Он обнял Сэмюеля и Мэри, пошептался с ними. И они убежали, явно что-то замышляя.

Томас взял Рашель за руку и повел ее к одной из двадцати вышек, стоявших полукругом вдоль опушки. Берег озера являл собой полосу белого песка в двести ярдов шириной. За прошедшие годы его расчистили от лесных зарослей и, когда деревня разрослась, перенесли дома, стоявшие близ озера, поглубже в лес. На их месте посадили густую сочную траву и почти две тысячи цветущих деревьев, тщательно изогнув их в виде арок, ведущих к воде. Тут и там среди травы располагались аккуратные купы розовых кустов и кустов жимолости, рядом с которыми стояли скамейки. Эта сторона озера походила на парк, достойный любого короля.

Озерной водой не пользовались для готовки или стирки – для этого были родники. В ней только омывались, причем без мыла. А на берегу проводились ежевечерние празднования.

Томас и Рашель на этих празднованиях бывали обычно в числе первых. Танцевали и пели, рассказывали о любви Элиона – до глубокой ночи. Лучшее время суток! Но сейчас мысли Томаса были за сотни миль отсюда.

– Томас, что тебя тревожит?

– Южный лес. Мы можем потерять Южный лес.

Он в задумчивости прошелся вдоль ограждения вышки. На ней, как и на всех остальных, горели факелы. С берега доносился веселый смех. Танцоры в нарядах из зеленой листвы и белых цветов, взявшись за руки, водили хоровод вокруг костра – предварительно взбодрившись вином и подкрепившись мясом. На водах озера блистала длинная лунная дорожка.

Они так долго ждали обещанного Элионом избавления! Столько насочиняли историй о том, как именно он освободит их от Орды. Может, выйдет из озера, зальет пустыню водой и утопит Паршивых? Или прискачет на огромном белом коне и поведет Лесной Народ в последний бой, дабы смести заразу с лица земли раз и навсегда?

Томас повернулся к собравшимся на вышке старейшинам и лейтенантам:

– До сегодняшнего дня Орда ни разу не атаковала на два фронта. А если они выслали два войска – значит, могут выслать и третье. Иначе, Сайфус, я не колеблясь повел бы нынче ночью на помощь Джеймусу пять тысяч Стражников. Но туда и обратно – это почти три дня пути. И если нас тут не будет, в то время как столько народу идет сейчас на Собрание…

– Собрание состоится. Это я тебе обещаю.

– Племена сопровождает половина наших сил. Нас и так маловато. Отправлять еще часть людей в Южный лес – большой риск.

Встала Майкиль:

– Тогда позволь пойти мне, с небольшим отрядом. Джеймус продолжает сражаться. Ты ведь слышал гонца!

Гонец с новой вестью встретил их у ворот. Джеймус пока держался. Его первое отступление было хитростью, предназначенной подманить Орду ближе к лесу, который служил прикрытием лучникам. Сражение длилось уже три дня.

– Сколько людей ты хочешь?

– Пятьсот, – сказала Майкиль.

– Тогда останется слишком мало здесь, – возразил Уильям. – Здесь, где меньше чем через неделю соберется весь Лесной Народ. Вдруг Орда того и добивается, чтобы прихлопнуть нас одним ударом?

– Он прав, Майкиль, – кивнул Томас. – Пятьсот я дать не могу.

– Ты забыл про мины, – сказала Майкиль.

Весть об их потрясающей победе разлетелась со скоростью лесного пожара. Томас глянул на Рашель. Он снова видел сны. Наедине они еще не оставались, и ему только предстояло узнать, что она об этом думает. Впрочем, победа его оправдывала.

Но никто не знал, что он видел сны не один раз, а дважды. На обратном пути, когда войско остановилось на отдых, заснул и во сне присутствовал на особом заседании, созванном президентом Соединенных Штатов, а потом отправился к психологу. И спал сейчас, в том сновиденном мире, в лаборатории доктора Бэнкрофта.

И собирался видеть сны снова, этой же ночью. Обязан был видеть. Только бы Рашель поняла…

– При помощи пороха мы уничтожим Орду! – сказала Майкиль.

– В пустыне не получится, – опять Уильям. – Там только горсточку убьешь каждым взрывом. И мин у нас сейчас нет.

– Тогда дайте мне триста человек.

– Триста – дам, – сказал Томас. – Но не тебе. Отправим другой отряд, и пусть они едут по маршруту гонцов. – Вестники обычно сновали между лесами по одним и тем же тропам. – Если по пути получат весть, что Джеймус победил, смогут сразу повернуть обратно.

Некоторое время она смотрела на него, потом развернулась, собираясь уйти.

– Прости, Майкиль. Я знаю, что значит для тебя Джеймус, но ты нужна мне здесь.

Она немного помедлила и, ничего не ответив, вышла.

Томас мотнул ей вслед головой:

– Отправляйся за ней, Уильям. Сюзанна, выставь дозоры вокруг леса. Чтобы Орда не подкралась незаметно.

Оба покинули вышку.

– Ты и впрямь думаешь, что Паршивые могут выслать еще одно войско? – спросила Рашель.

– Месяц назад мне бы это и в голову не пришло, но они стали умнее. Их учит Мартин.

– Ну что ж, к согласию мы пришли, – сказал Сайфус и погладил свою длинную седую бороду. Ему было уже семьдесят, и в Совете он состоял со дня его основания. – Собрание будет продолжаться, как всегда, пять дней.

– Да.

– Что бы там ни произошло с Южным лесом.

– Думаешь, его могут взять? – спросил Томас.

– Нет. Разве наши леса когда-нибудь брали? Но, даже случись такое, важность Собрания для нас усиливается.

– Ты прав.

Томас посмотрел на жену. Он был старше ее всего на несколько лет, но выглядела Рашель вдвое моложе потрепанного битвами мужа. Из нее тоже вышел бы замечательный командир, сомневаться не приходилось. Но она была еще и мать. И его жена. Помыслить страшно, что она могла бы пасть на поле битвы.

Он приблизился к ней и коснулся рукой ее щеки. Спросил:

– Я уже говорил тебе, как ты прекрасна?

Затем нагнулся и поцеловал ее в губы, на глазах у всех. Любовь была их религией, и обряды ее они вершили ежедневно. Если кто-то терялся в пустыне и не омывался в воде Элиона, память его о разноцветном лесе и любви, которую дарил их Элион в прежнем озере, выцветала тоже. Но в лесу, оберегая эту память, Сайфус и Совет разработали множество ритуалов. Великая Любовь включала в себя определенные правила, традиции, празднования, помогающие не сбиться с пути. Частью ритуалов было и проявление супружеских чувств.

Рашель подмигнула ему.

– Твоя любовь согревает мне сердце, – сказала она. И он снова ее поцеловал.

После чего отвернулся и спросил:

– Сайфус, что ты знаешь об исторических книгах? Говорят, они еще существуют. Можешь о них что-нибудь рассказать?

– Нам не нужны исторические книги. У нас есть озера.

– Да, конечно. Но как ты думаешь – они существуют?

Сайфус бросил на него из-под косматых бровей пристальный взгляд.

– Эти книги – не для каждого, – ответил он. – Их скрыли от нас давным-давно, и не без причины.

– Не думал, что они тебе так неприятны, – сказал Томас. – Я ведь всего лишь спросил, знаешь ли ты что-нибудь о них.

– Опять этот внезапный интерес к истории. Как в былые времена, – нахмурилась Рашель. – Из-за снов, конечно?

– Это не то, о чем ты думаешь, Рашель. Но… понимаешь, там ничего не изменилось. Я проснулся в Бангкоке и узнал, что прошла всего одна ночь! – Он подошел к ограждению и посмотрел вниз. Празднование было в разгаре. – Звучит нелепо, но у нас очень серьезные проблемы. – Он повернулся к ней. – Я нужен там.

– Что такое Бангкок? – спросил Сайфус.

– Мир из его снов, – ответила Рашель. – Он думает, что во сне попадает в другое место и живет во времена до Великого Обмана. Считает, что может победить вирус, причинивший ужасные бедствия. Видишь, Томас, как важен рамбутан? Один раз – всего один! – ты заснул, не поев его, и опять теряешь рассудок. Беда!

– Тебя поэтому интересуют исторические книги? – спросил Сайфус. – Хочешь спасти сновиденный мир?

Томас коснулся повязки на своем плече. Сюзанна приложила к его ране травы и обмотала большим древесным листом. Купание в озере ускорило заживление, и все же для полного исцеления требовалось время.

– Видишь эту рану? Ее нанес не Паршивый. Я получил ее во сне.

– Но ведь тот мир ненастоящий, – сказал старик. – Или ты считаешь иначе?

– Разве ты не слушал, когда я рассказывал о порохе? Не знаю, настоящий он или нет, но рана вполне настоящая.

– В таком случае через твой разум нам помогает Элион, – сказал Сайфус. – Но не стоит думать, что сны, которые он тебе посылает, являются реальностью.

– Считай их чем хочешь, Сайфус. Плечо у меня от этого болит ничуть не меньше.

– Томас, прошу тебя. – Рашель погладила его по голове. – Тебя ранил Паршивый, ты просто не помнишь. Так ведь? Танис тоже увлекался историей, и это завело его в черный лес.

– Нет. У меня на уме совсем другое. Танис увлекся историей раньше, чем я начал видеть сны. Он сделал свой выбор.

Рашель опустила руку.

– А ты сейчас сделаешь свой, – сказала она. – Я не хочу, чтобы ты снова видел сны.

– Но вдруг это будет угрожать моей собственной жизни? Там умрут все люди! И меня убьет вирус. Они зависят от меня, но и моя жизнь здесь может зависеть от того, смогу ли я остановить вирус там!

– Нет, с меня довольно. Конечно, они от тебя зависят. Без тебя их и вовсе не существует!

– Ты готова рискнуть моей жизнью?

– Когда ты видел эти свои сны в последний раз, умерли все мы.

Они отвернулись друг от друга, забыв о любви.

Томас понимал ее неприятие. Что она тогда сказала? «Не хочу, чтобы ты любил в своих снах другую женщину, когда я кормлю грудью твоего ребенка». Примерно так. Она по-прежнему ревновала его к Монике.

– Эти сны кажутся мне сущим бредом, – сказал Сайфус. – Я согласен с Рашелью. Что в них толку, коль ты теряешь разум? Что же до исторических книг, можешь потолковать с одним из старейшин, Джеремией Южным. Он уже прибыл.

Джеремия Южный? Старейшина, который прежде был Паршивым?

Один из тех немногих, кто по доброй воле вошел в озеро и омылся. В свое время Томас расспрашивал его об Обитателях Пустыни. Но о книгах тот никогда не упоминал.

– Так он здесь?

Сайфус кивнул.

– Пришел на Собрание.

– Томас!

Рашель дождалась, когда он повернется, и одарила его тем взглядом, за который он ее обожал, – свирепым и грозным, но говорящим, тем не менее, о глубокой любви.