Текст книги "Город золотых теней"

Глава 7
Оборванная нить

Стивен лежал неподвижно, утонув в мутных глубинах пластмассовой палатки, как муха в янтаре. Трубки вставлены в нос, в рот, в вены. Рени казалось, что он медленно становится частью больницы. Еще одной машиной. Приспособлением. Она стиснула кулаки, борясь с приступом отчаяния.

Ксаббу вложил руки в перчатки защитной камеры, вопросительно глянул вверх, на Рени. Она молча кивнула, не доверяя собственному голосу.

– Он очень далеко, – прошептал бушмен. Странно было видеть его светлое лицо за пластиковым щитком. Рени внезапно ощутила укол страха, пробивший даже отчаяние и ужас от неизменной комы брата. ВР, карантин – она только и показывает Ксаббу новые способы отчуждения. Не противно ли ему это? И не ослабеет ли его дух?..

Она отринула эту мысль. Ксаббу был самым устойчивым психически, самым нормальным человеком, которого она знала. Она испугалась, потому что ее брат и ее друг были одного роста и оба – запакованы в многослойный пластик. Ее терзала собственная беспомощность. Она сделала шаг и дотронулась до плеча Ксаббу. Его рука касалась Стивена, ее пальцы – плеча бушмена, значит, Рени касалась Стивена – по цепочке.

Пальцы Ксаббу скользили по спокойному лицу Стивена – движения их были точны и легки, словно он делал что-то, а не просто поглаживал больного, – потом двинулись по шее к грудине.

– Он очень далеко, – повторил Ксаббу. – Это похоже на глубокий шаманский сон.

– Что-что?

Ксаббу не ответил. Рука его лежала на груди Стивена, а Рени продолжала стискивать плечо бушмена. Долгое мгновение живая цепочка оставалась неподвижна. Потом Рени ощутила легкое шевеление под мешковатым энкостюмом. Ксаббу начал покачиваться. Тихие звуки, как мерное гудение и стрекотание насекомых в траве, поднимались и смешивались с механическим гулом системы жизнеобеспечения. Только через пару секунд Рени поняла, что бушмен поет.

Когда они выходили из госпиталя, Ксаббу был тих. На остановке он остался стоять, а Рени шлепнулась на скамейку и уставилась на проезжающие машины, точно пыталась отыскать в их движении ответ на какой-то очень сложный вопрос.

– Шаманский сон трудно объяснить, – сказал наконец Ксаббу. – Я бывал в городских школах. Они называют это «самогипноз». Но я могу сказать и как это зовется в болотах Окаванго: шаман уходит туда, где может говорить с духами и даже с богами. – Он прикрыл глаза и помолчал чуть-чуть, словно готовясь войти в транс. Потом открыл глаза и улыбнулся. – Чем больше я узнаю о науке, тем больше уважаю мудрость своего народа.

Подкатил автобус, отрыгнул группку измученных пассажиров, поковылявших, или пошаркавших, или похромавших к больнице. Рени, прищуриваясь, вглядывалась в автобус, пока не разобрала номер маршрута. Не тот. Она отвернулась, почему-то разозлившись, неспокойная, как небо перед бурей.

– Если ты имеешь в виду, что наука бесполезна, я не согласна… если ты не о медицине. Эта уж точно никому не нужна. – Рени вздохнула. – Нет. Это несправедливо.

Ксаббу покачал головой.

– Я не это имел в виду, Рени. Это трудно выразить. Чем больше я узнаю об открытиях ученых, тем больше уважаю то, что мой народ уже знает. Мы пришли к этим знаниям иным путем: не в закрытых лабораториях, не при помощи машин, что думают за нас, – но миллион лет проб и ошибок тоже чего-то стоит, особенно в болотах Окаванго или пустыне Калахари, где ошибка, скорее всего, не испортит опыта, а убьет ошибившегося.

– Я не… о каких знаниях ты говоришь?

– О мудрости наших родителей, прародителей, предков. Наверное, каждый из нас должен в своей жизни отвергнуть ее и лишь затем – признать. – Улыбка вернулась на его лицо, но едва заметная и задумчивая. – Как я сказал, это трудно объяснить… а вы устали, друг мой.

Рени откинулась на спинку скамейки.

– Устала. Но дел еще много.

Она поерзала по пластиковой скамье, пытаясь найти положение поудобнее. Кто бы ни сотворил это чудо техники, для сидения он его явно не предназначал – как ни старайся, устроиться удобно не получится. Она сдалась, соскользнула на самый краешек, точно на насест, и вытащила сигарету. Зажигательная полоска не сработала, и Рени вяло пошарила в сумке, ища спички.

– Что ты пел? Это как-то связано с шаманским трансом?

– О нет. – Ксаббу даже возмутился немного, точно она обвинила его в карманной краже. – Это просто песня. Печальная песня моего народа. Я запел, потому что мне грустно было видеть вашего брата ушедшим так далеко от своих родных.

– Расскажи о ней.

Ксаббу вновь принялся разглядывать машины.

– Это песня – плач по ушедшему другу. Она про игру с веревочкой – знаете?

Рени сложила пальцы, словно натягивая воображаемую «кошачью колыбель». Ксаббу кивнул.

– Я не знаю, как это точно передать по-английски. Может быть, так:

Есть люди, другие люди,

Порвавшие мою нить.

И теперь

Грустно мне здесь жить:

Нить оборвана.

Нить порвали мою,

И теперь

Как чужие мне эти

Края,

Потому что оборвана нить.

Как открыты мне эти края —

Пусты,

Потому что оборвана нить.

И теперь

Несчастен я в этих краях.

Нить оборвана.

Он замолчал.

– Потому что оборвана нить… – повторила Рени.

Тихая печаль, недоговоренность ее словно открыли дверь ее собственному чувству потери. Четыре недели – уже целый месяц. Ее братишка целый месяц спит сном покойника. Тело Рени сотрясли рыдания, и слезы хлынули потоком. Она пыталась подавить их, но печаль не уходила, и слезы текли все сильнее. Она попробовала заговорить с Ксаббу, объясниться, но не смогла. К своему смущению и ужасу она осознала, что теряет контроль над собой, что у нее истерика – прямо на автобусной остановке. Она ощущала себя раздетой, униженной.

Ксаббу не стал обнимать ее, не стал повторять снова и снова, что все будет хорошо и все прояснится. Он сел рядом, взял Рени за руки и стал ждать, пока буря стихнет.

Буря схлынула не скоро. Каждый раз, когда Рени казалось, что все позади, что она снова владеет своими чувствами, очередной пароксизм отчаяния подхватывал ее и выжимал очередную порцию рыданий. Сквозь слезы она видела, как подходит очередной автобус, вываливая на тротуар новую порцию пассажиров. Некоторые глазели на плачущую высокую женщину, которую утешал маленький бушмен в старомодном костюме. Представив себе, как нелепо они с Ксаббу выглядят вместе, Рени расхохоталась, хотя слезы не высохли и не перестали катиться. Какая-то отдельная часть ее сознания, неподвижно висящая в центре водоворота эмоций, отрешенно раздумывала, прекратится это когда-нибудь или ей так и суждено, как зависшей программе, болтаться между скорбью и весельем, пока не стемнеет и все не разойдутся по домам.

Наконец все стихло – скорее от усталости, с отвращением решила Рени, чем под действием самоконтроля. Ксаббу отпустил ее руки. Рени не осмеливалась поднять на него глаза, а поэтому полезла в карман, нашарила клок салфетки, которым раньше стирала помаду, и попыталась, как могла, утереть слезы и высморкаться. Когда она наконец глянула на Ксаббу, в глазах ее горел вызов, точно побуждая его воспользоваться ее слабостью.

– Теперь ваша боль утихла немного?

Рени снова отвернулась. Неужели ему кажется совершенно нормальным, что она выставляет себя дурой перед всем медицинским центром пригородов Дурбана? Может, и так. Стыд ослабел, и от него остался только укоряющий шепоток в глубине рассудка.

– Мне уже лучше, – ответила она. – Кажется, мы пропустили автобус.

Ксаббу пожал плечами. Рени взяла его за руку и крепко пожала.

– Спасибо, что терпишь меня.

Его спокойный взгляд нервировал ее. Что ей – гордиться своей истерикой, что ли?

– Одна строчка. Строчка из песни.

– Да?

Он внимательно смотрел на нее. Рени не могла понять почему, но не могла и вынести этого взгляда – сейчас, когда веки распухли, а из носа течет. Она воззрилась на свои руки, безвольно лежащие на коленях.

– Вот она: «Есть люди, другие люди, порвавшие мою нить…» Так вот, где-то есть такие люди… должны быть.

Ксаббу сморгнул.

– Не понимаю.

– Стивен не просто… болен. Я в это уже не верю. Я в это никогда толком не верила, только не могла понять почему. Кто-то – вот как в песне – сотворил это с ним. Я не знаю, кто, как и зачем, но я знаю. – Она нервно хохотнула. – Так все психи говорят: «Не могу объяснить, но знаю, что это правда».

– Вы так решили из-за наших исследований? Из-за того, что мы нашли в библиотеке?

Рени кивнула и выпрямилась. Силы возвращались к ней. Действие – вот что ей нужно. Плакать – без толку. Надо что-то делать .

– Верно. Я не знаю, что это значит, но причина кроется в сети.

– Но вы говорили, что сеть не настоящая и все, что там творится, – не на самом деле. Если что-то съесть в сети, не насытишься. Как может сеть причинить вред, погрузить ребенка в сон, от которого не очнуться?

– Не знаю. Но я выясню.

Рени внезапно улыбнулась. Как легко в тяжелые минуты приходят на ум старые клише. Так говорят сыщики в детективах – кажется, в той книжке, что она читала Стивену, эта фраза встречалась несколько раз. Она поднялась на ноги.

– Я не хочу ждать другого автобуса, и на скамейке сидеть обрыдло. Пошли, поедим – если ты не против. Ты и так весь день угробил на меня и мои проблемы. Как же твои занятия?

Ксаббу лукаво ухмыльнулся.

– Я занимаюсь очень старательно, миз Сулавейо. И уже выполнил все задания на эту неделю.

– Тогда пошли со мной. Я хочу поесть и кофе – особенно кофе. А отец пусть сам о себе позаботится. Ему полезно.

Шагая по тротуару, Рени чувствовала себя лучше, чем весь прошлый месяц, – легче, точно сбросила промокший свитер.

– Мы обязательно найдем что-нибудь, – проговорила она. – На все вопросы есть ответы. Только надо их найти.

Ксаббу не ответил, только зашагал быстрее, чтобы держаться рядом с ней. Серые сумерки теплели в оранжевых огнях загорающихся фонарей.

* * *

– Привет, Матси. Мы можем войти?

Мать Эдди стояла в дверях, разглядывая Рени и Ксаббу одновременно с интересом и подозрением.

– Чего тебе?

– Мы хотим поговорить с Эдди.

– О чем? Он натворил что-нибудь?

– Я просто хочу с ним поговорить. – Рени начинала выходить из себя, а как раз этого делать не следовало. – Да ну, ты же меня знаешь. Не держи меня в дверях, как пришлую.

– Извини. Входите.

Матси отошла в сторону, пропуская гостей, и указала на чуть изогнутую софу, покрытую разноцветным ковриком. Рени подтолкнула Ксаббу, чтобы тот садился, хотя больше в комнате все равно негде было пристроиться – квартира была такой же замусоренной, как месяц назад.

«И мусор, наверное, все тот же», – подумала Рени и тут же укорила себя за мстительность.

– Мальчишка в душе. – Матси не предложила гостям чего-нибудь выпить и не села сама.

Секунды неловко тянулись. Сестренки Эдди лежали на полу, как молящиеся, перед стенным экраном, где двое мужиков в броских спортивных костюмах бултыхались в чане с какой-то клейкой субстанцией. Матси поглядывала на экран через плечо, явно мечтая сесть и спокойно посмотреть шоу.

– Мне очень жаль Стивена, – проговорила она наконец. – Он хороший мальчик. Как он?

– Все так же. – Рени сама слышала напряженный звон в своем голосе. – Врачи разводят руками. Он просто… спит.

Она покачала головой, потом через силу улыбнулась. Матси же ни в чем не виновата. Конечно, она никудышная мать, но Рени не думала, что причиной тому – странная болезнь Стивена.

– Может, Эдди выкроит время и зайдет к нему. Доктор говорит, что Стивену полезно слушать знакомые голоса.

Матси неуверенно кивнула, потом выглянула в коридор, крикнула: «Эдди! Вылезай! С тобой хочет поговорить сестра Стивена» – и вернулась, покачивая головой, будто только что выполнила тяжелый и неблагодарный труд.

– Он там часами сидит. Иногда я озираюсь и спрашиваю: «Да где этот мальчишка? Что он там, помер?» – Она запнулась и выпучила глаза. – Извини, Ирен.

Рени покачала головой, спиной чувствуя удивленный взгляд Ксаббу. Она никогда не называла ему своего полного имени.

– Ничего, Матси. О, я не представила тебе Ксаббу. Он мой студент и помогает мне в исследованиях. Мы пытаемся выяснить что-нибудь о болезни Стивена.

Матси покосилась на бушмена.

– Что значит – исследования?

– Я пытаюсь найти что-то, что врачи пропустили, – какую-нибудь статью в медицинском журнале, хоть что-то. – На этом Рени решила остановиться. Матси, без сомнения, уже составила собственное представление об ее отношениях с Ксаббу. Намек на то, что они ищут причину комы Стивена в самой сети, только вызовет еще больше недоверия. – Я пытаюсь делать, что могу.

Внимание Матси снова привлек экран. Двое мужиков, заляпанных клейкой слизью, пытались вскарабкаться по стенкам покачивающегося прозрачного чана.

– Конечно, – рассеянно подтвердила она, – ты делаешь все, что можешь.

Рени оценила всю бездну мудрости, какую могла вложить в эти слова женщина, отправившая собственных детей к сестре на выходные, забыв, что та переехала. Рени эта история стала известна, потому что детишки заявились к ней, и она угробила полдня на то, чтобы найти новый адрес их тетки и доставить бедняжек по назначению.

«О да, Матси, мы с тобой делаем, что можем…»

Появился Эдди. Мокрые кудряшки липли к голове, пижама была велика ему на несколько размеров: закатанные несколько раз штанины все равно волочились по полу. Голову он втянул в плечи, будто ожидал выволочки.

– Ну, сына, скажи Ирен «привет».

– Привет, Рени…

– Привет, Эдди. Присядь. Я хочу тебе задать пару вопросов.

– Врачи из больницы ему уже всякие вопросы задавали, – гордо кинула Матси через плечо. – Приходил один, еду вытащил из холодильника, записывал что-то.

– У меня совсем другие вопросы, Эдди. Только подумай хорошенько, прежде чем отвечать, ладно?

Эдди повернулся к матери, будто ища спасения в ее вмешательстве, но Матси опять приклеилась к экрану. Эдди уселся на пол перед Рени и Ксаббу, подобрал пластиковую фигурку – сестрину игрушку – и принялся вертеть в руках.

Рени объяснила, кто такой Ксаббу, но Эдди это, казалось, не очень интересовало. Ей вспомнилось, как она чувствовала себя в его возрасте, – взрослые казались одной безликой враждебной массой, кроме тех, кто доказал обратное.

– Я ни в чем не виню тебя, Эдди. Я просто хочу понять, что случилось со Стивеном.

Мальчик не поднимал глаз.

– Он болен.

– Я знаю. Но я хочу выяснить, что его поразило.

– Мы ничего не знаем. Я уже говорил.

– В ту ночь, может, ничего и не было. Но я знаю, что вы со Стивеном и Соки шарили по сети и залезали в такие места, куда вам вход заказан. Я-то знаю, Эдди, помнишь?

– Ага. – Он пожал плечами.

– Расскажи об этом.

Эдди вертел куколку в руках так отчаянно, что Рени забеспокоилась, как бы он ее не сломал. Чертовы штуковины были бешено дороги – уж она-то знала, накупив Стивену фигурок к «Сетевым детективам» больше, чем могла сосчитать. Маскер, обладатель хрупкой, сверхсложной пластмассовой прически в половину собственного роста, ломался особенно часто.

– Так все делают, – пробормотал Эдди наконец. – Мы же сказали. Так, тыкались-мыкались.

– Все делают что ? Лезут во Внутренний Район?

– Ага.

– А что с тем клубом… «Мистером Джи»? Туда тоже все ходят?

– Ага. Ну, не все. Старшие парни о нем много болтают.

Рени выпрямилась, оставив попытки встретиться с Эдди взглядом.

– И большинство, наверное, врет безбожно. Что вы такого услышали, отчего полезли туда очертя голову?

– А что это за место? – поинтересовался Ксаббу.

– Паршивое. Это в сети: виртуальный клуб – как виртуальное кафе, в котором мы с тобой были. – Она снова повернулась к Эдди: – И что старшие мальчишки о нем говорят?

– Что… что там можно всякое видеть. Получать. – Он покосился на мать и смолк, хотя Матси завороженно следила, как двое вымазавшихся в клее мутузят друг друга светящимися шестами.

Рени подалась вперед.

– Что видеть? Черт, Эдди, я должна это знать.

– Говорят, там можно… ощущать. Даже без фляков.

– Фляков? – Очередной термин сетевиков. Как они быстро меняются.

– Ну… этих, которые позволяют дотронуться.

– Такторов? Сенсорных рецепторов?

– Ага, этих самых. Даже без них в «Мистере Джи» можно до некоторых вещей дотронуться. И там… я не знаю. Парни говорят всякое… – Эдди снова замолк.

– Скажи, о чем они говорят!

Но Эдди явно не собирался обсуждать со взрослыми сплетни малолетних сетевиков. Теперь уже Рени обернулась к матери мальчика в поисках поддержки, но Матси, сняв с себя ответственность, не собиралась принимать ее вновь.

Прочие линии допроса много новых сведений не принесли. Мальчишки залезли в клуб в поисках раздутых слухами развлечений, «посмотреть» на что-то – по мнению Рени, на какую-нибудь порнографию, не то секс, не то насилие, – но заблудились и часами бродили по клубу. Кое-что пугало их и сбивало с толку, кое-что казалось просто нелепым, а потому интересным, но Эдди утверждал, что почти ничего не помнит конкретно. Наконец какие-то люди, в том числе отвратного вида толстяк – или сим подобного облика, – направили их в подвал, где Соки провалился в ловушку, а Эдди со Стивеном сбежали и вызвали Рени.

– И больше ты ничего не вспомнишь? Даже если это может помочь Стивену?

В первый раз за вечер Эдди поднял глаза на Рени:

– Я не дупляю.

– Не вру, – перевела та для Ксаббу. – Я этого и не говорила, Эдди. Но я надеялась, что ты сумеешь вспомнить получше. Постарайся.

Он пожал плечами, но теперь, заглянув в его глаза, Рени уловила в них испуганный блеск. А говорит ли он правду на самом деле? Эдди был испуган и боялся вовсе не наказания со стороны Рени.

– Если вспомнишь что-нибудь еще – позвони мне. Пожалуйста. Это очень важно. – Она встала.

Эдди, повесив голову, двинулся к себе.

– Еще одно, – сказала Рени ему вслед. – А что с Соки?

Эдди воззрился на нее широко раскрытыми глазами:

– Он заболел. Он у своей тети.

– Знаю. Он заболел из-за того, что с ним случилось в сети? Скажи мне, Эдди.

Мальчик помотал головой.

– Я не знаю. Он не вернулся в школу.

Рени сдалась.

– Иди.

Эдди вылетел из комнаты, как пробка из-под воды. Рени обернулась к лежащей рядом с дочерьми Матси:

– У тебя есть номер тети Соки?

Матси поднялась на ноги, вздыхая так тяжело, будто ее попросили втащить пару центнеров камней на Драконовы горы.

– Может, где-то и есть.

Рени глянула на Ксаббу, надеясь, что тот разделит ее молчаливое негодование, но бушмен с завороженным омерзением взирал на стенной экран, где клейкий мужик пытался поймать, убить и съесть живого цыпленка. Комнату заполняли звуки зрительского смеха, усиленные и обработанные до такой степени, что походили на рев станка.

Последние занятия заканчивались, студенты расходились по домам. Рени наблюдала за калейдоскопическим потоком из окон своего кабинета, размышляя о человеческих существах и их тяге к общению.

В конце предыдущего столетия ученые предсказывали, что вскоре преподавание будет вестись исключительно по видеосвязи, а учителя вымрут, замененные интерактивными обучающими программами и гипертекстовыми базами данных.

Конечно, ученые и раньше ошибались. Рени припомнилось, что говорил один из ее собственных преподавателей: «Когда сто лет назад появилась быстрозамороженная еда, профессиональные предсказатели говорили, что время стряпни на кухне отошло. А тридцать лет спустя по всем странам „первого мира“ в обеспеченных районах люди растили в огородах собственные овощи и пекли домашний хлеб».

Так что человечество вряд ли избавится от стремления к личному контакту. Лекции и занятия вживую занимали меньшую часть учебного процесса, чем в те дни, когда единственным хранилищем информации служила книга, но те, кто предсказывал этому пожирающему время и силы нелепому занятию скорую гибель, явно ошиблись.

Одна из прежних университетских подружек Рени вышла замуж за полицейского. Прежде чем они потеряли друг с другом контакт, Рени пару раз побывала у подруги в гостях и помнила, что ее муж так же отзывался о криминологии: сколько бы ни изобретали распознавателей лжи, анализаторов сердцебиения, мозговых ритмов, тона голоса и электрохимических изменений кожи, полицейский не чувствует себя уверенно, пока не проведет допрос подозреваемого с глазу на глаз.

Так что нужда в общении была всеобщей. Как бы ни менялась среда обитания человечества – как правило, под воздействием самого человечества, – мозг человека оставался тем же органом, что и у наших предков, бродивших миллион лет назад по Олдувайскому ущелью. Он получает информацию и пытается ее осмыслить. На базисном уровне, уровне инстинктов – страха, желания, самосохранения, нет разницы между «реальным» и «нереальным».

Мысли эти навеял Рени предстоящий разговор с Соки, приятелем Стивена. Она дозвонилась до его матери еще с утра, но Патриция Мвете, с которой Рени была почти незнакома, упорно твердила, что та не должна приходить. По ее словам, Соки было очень плохо и лишь недавно стало лучше. Гости его только расстроят. После долгого и довольно бурного спора Патриция согласилась позволить Соки поговорить по телефону, когда он вернется после обеда с какой-то загадочной «встречи».

Поначалу мысли Рени крутились вокруг преимуществ личной встречи по сравнению с телефонным звонком, но по мере того как цепочка размышлений продолжалась, Рени все яснее понимала, что в поисках причин болезни Стивена – особенно если причины скрыты где-то в сети – ей придется очень долго отделять призрачное от реального.

Разумеется, излагать свои догадки властям, медицинским или судебным, пока нелепо. ВР уже становилась объектом внимания алармистов, особенно поначалу, как все новые технологии; бывали случаи посттравматического стресс-синдрома после особенно кровавых симуляций, но ни одна история болезни не походила на случай Стивена. И, несмотря на необъяснимую уверенность Рени, корреляция между частотой комы и использованием сети ничего не доказывала. Тысяча других факторов могла создать такое же распределение.

Но еще больше пугала ее перспектива искать правду в самой сети. Даже опытный полицейский детектив, за спиной которого стоит вся мощь закона, мог бы запутаться в масках и иллюзиях, создаваемых клиентами сети, – а ведь еще защищенные ООН права личности…

«А я? – подумала Рени. – Если я права и мне придется туда лезть, я буду похожа на Алису, распутывающую убийство в Стране Чудес».

Мрачные раздумья прервал стук в дверь. В кабинет заглянул Ксаббу.

– Рени? Вы заняты?

– Заходи. Я уже хотела послать тебе почту. Спасибо, что столько времени потратил на меня вчера. Мне так совестно, что я тебя отрываю от занятий.

Ксаббу немного смутился.

– Я бы хотел быть вашим другом. А друзья помогают друг другу. Кроме того, должен признаться, меня очень заинтересовала ситуация.

– Может быть, но у тебя своя жизнь. Кажется, ты обычно проводишь вечера в библиотеке?

Он улыбнулся:

– Институт был закрыт.

– Да, конечно. – Рени поморщилась и вытащила из кармана сигарету. – Бомбисты. Дурной признак, когда их так много, что я забываю о них, если не напомнить. И знаешь что? За весь день ты вспомнил первый. Жизнь большого города.

В дверь постучали еще раз. Пришла одолжить книгу коллега Рени, преподавательница начального курса программирования. Проболтала она непрерывно с той секунды, когда вошла, и до той, когда вышла, многословно пересказав свой поход в «потрясающий» ресторан вместе с дружком, и даже не обратила внимания на Ксаббу, будто тот был просто предметом обстановки. Рени такое бескультурье покоробило, но бушмен, кажется, предпочел ничего не заметить.

– Вы уже думали о том, что узнали вчера? – спросил он, когда болтушка удалилась. – Я все же не совсем понимаю, что, как вам кажется, случилось с вашим братом. Как может иллюзия произвести такой эффект? Особенно если у мальчика было примитивное оборудование. Что помешало бы ему снять шлем при первых признаках опасности?

– Он его снял. Во всяком случае, я нашла его уже без шлема. И я не могу ответить на твой вопрос, как бы мне ни хотелось знать.

Рени внезапно ощутила жуткую усталость при мысли о том, как тяжело, как немыслимо невозможно будет найти в сети причину болезни Стивена. Она придавила пальцем окурок и проследила, как поднимается к потолку последняя струйка дыма.

– Может, все это бред скорбящих родственников. Люди ищут причины, даже если причин на самом деле нет. Поэтому люди и верят в богов и масонские заговоры – суть одна. Мир слишком сложен, а нам нужны простые объяснения.

Ксаббу посмотрел на Рени, как ей показалось, с легким неодобрением.

– Но в мире есть схемы вещей. В этом наука и религия сходятся. А наша нелегкая, но почетная задача – выяснить, какие схемы соответствуют действительности и что они значат.

Рени коротко глянула на него, пораженная остротой его восприятия.

– Конечно, ты прав. Так что давай разберемся, что означает эта вот конкретная схема. Хочешь послушать, как я буду звонить второму приятелю Стивена?

– Если не помешаю.

– Вряд ли. Я скажу, что ты мой друг из политеха.

– Надеюсь, что я и есть ваш друг из политеха.

– Да, но я надеюсь, что тебя примут за инструктора. И сними этот галстук – ты точно из исторического фильма вылез.

Ксаббу разочарованно подчинился. Он явно гордился тем, что считал корректным стилем в одежде, – Рени не нашла в себе духу сказать ему, что не видела в галстуке ни одного человека младше шестидесяти. Он подтащил кресло и сел рядом с Рени, выпрямив спину.

Линию открыла Патриция Мвете. На Ксаббу она глянула с нескрываемым подозрением, но объяснение Рени ее умилостивило.

– Не задавайте Соки слишком много вопросов, – предупредила она. – Он устал… он сильно болел.

Одета она была очень строго. Рени припомнилось, что Патриция работала в каком-то финансовом учреждении и, должно быть, только что пришла с работы.

– Я не хочу его тревожить, – ответила она, – но, Патриция, мой брат в коме, и никто не знает почему. Я хочу выяснить все, что сумею.

Патриция немного расслабилась.

– Знаю, Ирен. Извини. Я его сейчас позову.

Когда на экране появился Соки, Рени немного удивило то, как хорошо он выглядел. Он не потерял в весе – Соки всегда был толстячком, – а улыбка его была ясной и красивой.

– Привет, Рени.

– Привет, Соки. Я слыхала, ты болел. Мне очень жаль.

Он пожал плечами. Патриция за кадром пробормотала что-то неразборчивое.

– Ничего. Как Стивен?

Рени рассказала. Хорошее настроение Соки испарилось.

– Я слыхал об этом, но думал, что оно ненадолго. Как у того парня в классе, у которого сотрясение было. Он умрет?

Рени отшатнулась, словно вопрос имел ощутимую силу, и ответила не сразу.

– Не думаю. Но я очень за него беспокоюсь. Мы не знаем, что случилось. Потому я и хочу тебя кое о чем спросить. Ты не расскажешь, чем вы со Стивеном и Эдди занимались в сети?

Соки удивленно покосился на нее и выдал долгое и подробное описание разнообразных законных и не очень шалостей малолетних сетевиков, прерываемое по временам неодобрительным хмыканьем невидимой за кадром матери.

– Соки, вообще-то я хотела услышать о последнем разе, перед тем, как ты заболел. Когда вы трое залезли во Внутренний Район.

Соки недоуменно воззрился на нее:

– Внутренний Район?

– Ты знаешь, что это такое.

– А как же. Только мы там не были. Я же говорил – пытались только.

– Ты хочешь сказать, что никогда не бывал во Внутреннем Районе?

Мальчишеское лицо затвердело гневом.

– Это Эдди, что ли, натрепал? Да он дупляет – дупляет по-боженьке!

Рени от удивления помолчала немного.

– Соки, мне самой пришлось туда лезть, чтобы вытащить Эдди и Стивена. Они клялись, что ты был с ними. И очень за тебя беспокоились, потому что потеряли тебя в сети…

– Дупляют они! – вскрикнул Соки.

Рени смущенно замолкла. Может, он врет, потому что мать рядом? Если так, он хороший актер – лицо мальчика выражало искреннее возмущение. А может, Эдди и Стивен врали, что он был с ними? Но зачем?

На экране появилось лицо Патриции.

– Ирен, ты его нервируешь. Почему ты называешь моего сына лжецом?

Рени перевела дух.

– Я не называю его лжецом, Патриция. Я просто запуталась. Если его с ребятами не было, зачем им врать? Им же от этого не легче – сетевые привилегии Стивен все равно потерял. – Она покачала головой. – Ничего не понимаю. Соки, ты уверен, что ничего не помнишь? О Внутреннем Районе, о месте под названием «Мистер Джи»? О двери, в которую выпал? Синие лампы…

– Я там никогда не был! – Вот теперь он был зол, зол и напуган, но говорил явную правду. На лбу мальчика проступили капельки пота. – Двери, лампы синие…

– Хватит, Ирен! – воскликнула Патриция. – Хватит!

Прежде чем Рени успела ответить, Соки внезапно запрокинул голову и как-то странно булькнул. Все тело его напряглось и забилось в судорогах, соскользнуло с кресла, несмотря на попытки матери удержать сына, и рухнуло на пол. Рени беспомощно и завороженно смотрела на экран. Рядом тихо вздохнул Ксаббу.

– Будь ты проклята , Ирен Сулавейо! – заорала Патриция. – Ему уже стало лучше! Это ты с ним сделала! И никогда больше не звони в этот дом! – Она стояла на коленях у тела сына, придерживая его голову. На темных губах мальчика уже появилась пена. – Отбой связи!

Экран потемнел. Последним, что успела заметить Рени, были белые полумесяцы под веками Соки – глаза его закатились.

Она пыталась перезвонить, несмотря на гневные слова Патриции, но линия в квартиру тетушки Соки не принимала входящих звонков.

– Это был припадок! – Пальцы Рени, отрывающие зажигалку от сигареты, дрожали. – Настоящий grand mal [12]12
  Большой эпилептический припадок


[Закрыть]. Но он же не эпилептик – черт, Ксаббу, я годами его знала! Я столько экскурсий на природу в Стивеновой школе водила, что уж заметила бы, если у кого-то из ребят были серьезные проблемы со здоровьем.

Она была, сама не зная почему, в ярости и одновременно испугана – и тут причины долго искать не приходилось.

– Что-то случилось с ним в тот день – в день, когда я вытащила их из Внутреннего Района. А потом это ударило по Стивену, только сильнее. Господи, ну что стоило Патриции ответить на мои вопросы!

Желтовато-смуглая кожа Ксаббу побледнела.

– Мы говорили с вами прежде о шаманском трансе, – заметил он. – Мне кажется, сейчас мы его увидели. Мальчик походил на того, кто ведет беседу с богами.

– Это не транс, мать его, и никакие боги тут ни при чем! Это развернутый эпилептический припадок. – Обычно Рени очень старалась не задеть ничьих чувств, но сейчас у нее не осталось никакого терпения для шаманских поверий ее друга. Ксаббу, слава Богу, не обиделся. Он спокойно наблюдал, как Рени расхаживала по комнате, кипя от гнева и возбуждения. – Что-то повлияло на его мозг. Что-то из сети повлияло на реальный мир.

Она захлопнула дверь в кабинет: припадок Соки усилил в ней ощущение преследующей ее некой безымянной опасности. Осторожность нашептывала, что она слишком торопится, что делает поспешные и ненаучные выводы, но Рени не была расположена прислушиваться к голосу осторожности.