Текст книги "Город золотых теней"

Тэд УИЛЬЯМС
ГОРОД ЗОЛОТЫХ ТЕНЕЙ

Писать эту книгу было до странного трудно, и я в долгу перед многими людьми за их помощь, но особенно перед теми, кто или снабжал меня результатами исследований, которые мне отчаянно требовались, или продирался сквозь мою очередную экономно распечатанную рукопись, а затем ободрял и одаривал советами:

Дебора Били, Мэтт Байалер, Артур Росс Эванс, Джо-Энн Гудвин, Деб Грабьен, Ник Грабьен, Джед Хартманн, Джон Джерролд, М. Дж. Крамер, Марк Крейгбаум, Брюс Либерман, Марк Маккрум, Питер Стэмпфел, Митч Вагнер.

Как и всегда, приношу многочисленные благодарности моим терпеливым и понимающим редакторам Шейле Гилберт и Бетси Уоллхейм.

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

Аборигены Южной Африки известны под многими именами – сан, басарва, жители отдаленных территорий (на современном правительственном жаргоне), и под более распространенным названием – бушмены.

Откровенно признаюсь, что в этом романе я весьма вольно изобразил жизнь и верования бушменов. У них нет монолитного фольклора или единой культуры – в каждом районе, а иногда и в каждой расширенной семье имеются собственные, весьма красочные мифы. Я упрощал, а иногда и транспонировал мысли, песни и легенды бушменов. У прозы есть свои собственные требования.

Но старинные обычаи бушменов и в самом деле быстро исчезают. Поэтому простое утверждение, что в середине двадцать первого столетия вообще кто-то будет вести в буше жизнь охотников и собирателей, может обернуться одним из моих самых сомнительных результатов манипулирования правдой.

Но хотя я подрезал правду, я изо всех сил старался сохранить в точности дух описаний. Если я кого-то задел или оскорбил, то потерпел неудачу. Моим исходным намерением было рассказать вам историю, но если эта история позволит некоторым читателям больше узнать о бушменах и образе жизни, который никто из нас не имеет права игнорировать, я буду очень счастлив.

ПРОЛОГ

Как и многое прочее, это началось в грязи.

В нормальном мире в это время завтракали, но в аду, очевидно, завтрак не подавали: начавшийся еще до рассвета обстрел и не думал кончаться. Впрочем, особого аппетита рядовой Джонас не ощущал.

Если не считать краткого момента наполненного ужасом отступления через полоску грязной земли, безлюдной и не меньше Луны усеянной кратерами, Пол Джонас провел двадцать четвертый день марта 1918 года так же, как провел три предшествующих дня и большую часть нескольких прошедших месяцев – скорчившись и дрожа в холодной вонючей окопной жиже где-то между Ипром и Сен-Кентином, оглушенный громом тяжелых немецких пушек, от которого раскалывался череп, и рефлекторно молясь Кому-то, в которого он больше не верил. В хаосе отступления он где-то отбился от Финча, Маллита и других парней из взвода – он надеялся, что они тоже в безопасности в какой-то другой траншее, но сейчас ему было трудно думать о том, что находилось за пределами его собственных нескольких футов жалкого существования. Весь мир был сырым и липким. Развороченную землю, скелеты деревьев и самого Пола обильно орошала медленно осыпающаяся с неба морось, которая последовала за сотнями фунтов раскаленного докрасна металла, взрывающегося посреди людской толпы.

Красный туман, серая земля, небо цвета старых костей: Пол Джонас находился в аду – но то был особенный ад. Еще не все в нем были мертвы.

Фактически, отметил Пол, один из его обитателей умирал совсем медленно. Судя по голосу, человек лежал не далее чем в паре дюжин ярдов от него, но с тем же успехом он мог находиться в Тимбукту. Пол понятия не имел, как выглядит раненый солдат, – заставить себя высунуться над бруствером траншеи ему было не легче, чем заставить себя летать, – но его голос теперь был ему слишком хорошо знаком, потому что раненый ругался, всхлипывал и взвизгивал от боли уже более часа, заполняя каждую паузу между грохотом пушек.

Все остальные раненые во время отступления оказались достаточно воспитанными, чтобы умереть быстро или хотя бы страдать молча. А невидимый компаньон Пола громко призывал сержанта, свою мать и Бога, а когда никто из них не являлся, продолжал орать дальше, испуская ровный, всхлипывающий и бессловесный вой. Еще недавно безликий и неразличимый в толпе тысяч таких же, как Пол, раненый солдат теперь, казалось, твердо решил сделать каждого на Западном фронте свидетелем своей смерти.

Пол его ненавидел.

Жуткий бухающий грохот стих; настал благословенный момент тишины, но тут раненый заверещал вновь, краснея словно омар, которого сунули в кипяток.

– Огоньку не найдется?

Пол обернулся. Из-под грязевой маски на него смотрели бледно-желтые глаза цвета пива. Незнакомец стоял на четвереньках; шинель на нем была настолько издырявлена, что казалась сделанной из паутины.

– Чего?

– Огоньку не найдется? Спички есть?

Обыденность вопроса посреди всей этой нереальности заставила Пола задуматься, уж не ослышался ли он. Солдат поднял руку, измазанную грязью, как и лицо, и показал Полу тонкий белый цилиндрик, столь ослепительно чистый, что казалось, будто он свалился с Луны.

– Ты меня слышишь, приятель? Спички!

Пол сунул руку в карман, пошарил там онемевшими пальцами и нащупал коробок спичек, чудесным образом оказавшихся сухими. Раненый солдат завыл еще громче, затерянный на ничьей земле на расстоянии броска камня.

Солдат в драной шинели прислонился к стенке траншеи, уютно уперевшись спиной в землю-защитницу, потом аккуратно разломил сигарету и протянул половинку Полу. Чиркнув спичкой, он склонил голову и прислушался.

– Господи, да он еще не угомонился. – Он вернул спички и поднес огонек Полу, чтобы тот прикурил. – Неужто фрицы не могут на него что-нибудь сбросить и дать нам чуток покоя?

Пол кивнул. Даже на это потребовалось усилие.

Его компаньон задрал подбородок и выпустил струйку дыма, которая изогнулась над каской и растворилась в плоском утреннем небе.

– У тебя никогда не возникало чувство…

– Чувство?

–… Что все это ошибка? – Незнакомец повел головой по сторонам, указывая на траншеи, немецкие пушки и весь Западный фронт. – Что Бог куда-то ушел, заснул или что-то в этом роде? Неужели ты никогда не надеялся, что однажды он посмотрит вниз, увидит, что тут происходит, и… что-нибудь с этим сделает?

Пол кивнул, хотя никогда не задумывался над этим столь детально. Но он ощущал пустоту серых небес, и время от времени у него возникало любопытное ощущение, будто он смотрит вниз на грязь и кровь с большой высоты, разглядывая убийственные последствия войны с отрешенностью человека, разворошившего муравейник. Бог наверняка не смотрел вниз, уж это несомненно; если бы он глянул и увидел то, что довелось видеть Полу Джонасу, – людей, которые были мертвы, но не знали этого и отчаянно пытались затолкать под френчи вывалившиеся внутренности; раздувшиеся и облепленные мухами тела, лежащие непогребенными в нескольких ярдах от друзей, с которыми они пели и смеялись, – если Бог все это видел и не вмешивался, то он, выходит, сумасшедший.

Но Пол ни секунды не верил, что Бог начнет спасать крошечных существ, тысячами убивающих друг друга на каждом акре изгрызенной снарядами земли. Это слишком похоже на сказку. Нищие мальчишки не женятся на принцессах, они умирают на заснеженных улицах или в темных переулках… или в грязных траншеях во Франции, пока папаша Бог неторопливо отдыхает.

– Слыхал что-нибудь? – спросил Пол, собравшись с силами.

Незнакомец глубоко затянулся, не замечая, что сигарета тлеет возле самых пальцев, и вздохнул:

– Все. Ничего. Сам знаешь. Что фрицы прорвались на юге и идут прямиком на Париж. Или что теперь, когда в войну вступили янки, мы накрутим фрицам хвоста и уже в июне войдем маршем в Берлин. Крылатая богиня победы появилась в небесах над Фландрией, размахивала огненным мечом и отплясывала джигу. Дерьмо все это.

– Дерьмо, – согласился Пол. Он в последний раз затянулся, уронил окурок в лужу и с грустью посмотрел, как мутная вода впитывается в бумагу, а последние крошки табака расползаются вокруг. Сколько еще сигарет суждено ему выкурить, пока его не отыщет смерть? Дюжину? Сотню? А может, эта была последней? Он выудил из лужи бумагу и слепил из нее тугой комочек.

– Спасибо, приятель. – Незнакомец развернулся и пополз по траншее прочь, но потом крикнул через плечо нечто странное: – Держи голову ниже. И старайся думать о том, как выбраться. Как по-настоящему выбраться.

Пол поднял руку и помахал ему вслед, хотя солдат не мог его видеть. Раненый снова принялся кричать, и его натужные бессловесные стоны создавали впечатление, что рядом рожает какое-то нечеловеческое существо.

А через несколько секунд, словно пробужденные демоническим заклинанием, пушки загрохотали вновь.

Пол стиснул зубы и зажал уши руками, но он и сейчас слышал вопли раненого; хриплый голос раскаленной проволокой входил в одно ухо и выходил из другого, пропиливая себе путь в обоих направлениях. За последние два дня ему удалось поспать всего часа три, а быстро приближающаяся ночь обещала стать еще хуже прошедшей. Ну почему никто из санитаров не придет за раненым? Пушки молчат уже как минимум час.

Но, едва подумав об этом, Пол осознал, что, за исключением пришедшего за огоньком солдата, он никого не видел с тех пор, как они утром отступили с передовой. Он предполагал, что за парой изгибов траншеи находятся остальные, и солдат с сигаретой вроде бы подтвердил это, но обстрел был столь упорным, что у Пола не возникало желания ползти куда-то и проверять. Теперь же, когда все на какое-то время стихло, он начал гадать, что произошло с его взводом. Может, Финч и остальные остались в предыдущей линии траншей? Или они всего в нескольких ярдах в этой же траншее, но не желают высунуться даже ради того, чтобы проявить милосердие?

Пол опустился на колени, сдвинул каску на затылок, чтобы та не закрывала глаза, и пополз на запад. Даже находясь на дне траншеи, он испытывал ощущение, что своими движениями провоцирует врага, и втянул голову в плечи, ожидая ужасного удара сверху, но из-за бруствера доносились лишь несмолкаемые вопли умирающего солдата.

Через двадцать ярдов и два поворота он уткнулся в земляную стену.

Пол попытался вытереть слезы, но лишь измазал глаза грязью. Где-то вверху грохотнул последний взрыв, и земля сочувственно содрогнулась. Комок грязи, прилипший к корню на стенке траншеи, дрогнул, упал и стал неотличим от остальных.

Пол оказался в ловушке. То был простой и жуткий факт. Если у него не хватит храбрости проползти по ничейной полосе, ему останется лишь сидеть в отрезанной обвалом части траншеи, пока его не отыщет снаряд. Он не питал иллюзий на тот счет, будто протянет достаточно долго, чтобы страдать от голода. У него вообще не осталось никаких иллюзий. Он был практически мертв. И никогда больше не услышит, как Маллит ворчит, проклиная паршивые пайки, никогда не увидит, как старина Финч подрезает усы перочинным ножом. Такие милые сердцу мелочи, и Пол уже начал тосковать по ним столь сильно, что даже защемило сердце.

Умирающий солдат все еще выл и стонал.

«Это ад, и мне не избежать его…»

Откуда эти слова? Из стихов? Из Библии?

Пол расстегнул кобуру, вытащил свой «уэбли», поднес к глазам. В тусклом предвечернем свете ствол показался ему глубоким, как колодец, пустотой, в которую можно упасть и никогда не выбраться наружу, – безмолвной, темной, покойной пустотой…

Пол слабо улыбнулся и осторожно опустил пистолет на колени. Это будет непатриотичный поступок, тут и думать нечего. Пусть лучше немцы тратят на него свои драгоценные снаряды. Пусть какая-нибудь фройляйн с веснушчатыми руками поработает лишнюю пару часов на заводе в долине Рейна. Кстати, человек всегда должен помнить о надежде, так ведь?

Он снова заплакал.

Раненый на несколько секунд перестал вопить, чтобы откашляться. Его кашель напоминал визг собаки, которую хлещут плетью. Пол прижался затылком к стенке траншеи и заорал:

– Заткнись! Заткнись, ради всего святого! – Он перевел дыхание и набрал в грудь воздуха. – Заткни свою пасть и умри, будь ты проклят!

Явно ободренный его голосом, раненый завопил вновь.

Казалось, ночь тянется год или больше – месяцами мрака, огромными блоками неподвижной черноты. Пушки плевались снарядами и громыхали. Выл умирающий солдат. Пол пересчитал все предметы, которые смог вспомнить из прежней – до траншей – жизни, потом начал сначала и пересчитал их по новой. У некоторых вспомнились лишь названия, а не то, что эти названия означают. Некоторые показались ему до невозможности странными – например, «кресло-качалка» или «ванна». У капеллана в томике гимнов несколько раз попадалось слово «сад», но Пол был совершенно уверен, что это тоже реально существующая вещь, поэтому сосчитал и это слово.

«Старайся думать о том, как выбраться, – сказал желтоглазый солдат. – Как по-настоящему выбраться».

Пушки молчали. Небо чуточку посветлело, словно кто-то вытер его грязной тряпкой. Света хватало лишь чтобы разглядеть бруствер траншеи. Пол забрался на него и соскользнул обратно, беззвучно смеясь. Выбраться. Он нащупал ногой толстый корень, уперся и выполз-таки на бруствер. Пистолет у него был с собой. Он убьет того, кто кричит. Другие мысли в голове не задерживались.

Где-то поднималось солнце, хотя Пол понятия не имел, где именно это происходит: эффект был малозаметен и размазан по огромному тусклому полотнищу неба. Внизу все было серым. Грязь и вода. Пол знал, что вода – это плоские участки, а значит, все остальное – грязь. Кроме разве что торчащих вверх высоких предметов. Да, это деревья, вспомнилось ему. Бывшие деревья.

Пол встал и медленно осмотрелся, постепенно завершив полный круг. Мир простирался лишь на пару сотен ярдов вокруг, постепенно исчезая в тумане. Пол оказался заперт в центре пустого пространства, словно по ошибке вышел на сцену и теперь стоял перед молчаливо ждущими зрителями.

Но все же он не был совершенно одинок. На полпути через пустоту стояло дерево, похожее на когтистую руку с кривым браслетом колючей проволоки на запястье. С обнаженных ветвей свешивалось что-то темное. Пол вытащил пистолет и побрел к нему.

То была фигура, которая висела вниз головой, словно выброшенная марионетка, зацепившаяся ногой между стволом и веткой. Все суставы казались сломанными, и руки с вытянутыми пальцами свисали вниз, словно грязь была раем, а человек стремился его достичь. Лицо было сильно изранено и превратилось в красно-черно-серую маску, из-под которой выглядывал единственный ярко-желтый глаз, безумный и настороженный, как у птицы, следящий за медленным приближением Пола.

– Я выбрался, – сказал Пол и поднял пистолет, но человек сейчас не кричал.

На искалеченном лице разверзлась дыра:

– Наконец-то ты пришел. Я тебя ждал.

Пол напряженно смотрел. Рукоятка пистолета стала скользкой. Его рука дрожала, с трудом удерживая нацеленное оружие.

– Ждал?

– Ждал. Так долго ждал. – Рот, пустой, если не считать пары белых обломков в красном месиве, исказился в перевернутой улыбке. – У тебя никогда не появлялось чувство?..

Пол поморщился, когда визг послышался вновь. Но это не мог быть тот умирающий человек – этот умирающий находился перед ним. Значит…

– Чувство? – переспросил он и посмотрел вверх.

С неба на него с завыванием падало темное пятно, похожее на черную дыру в тусклой серости. Секунду спустя он услышал глухое буханье гаубицы, словно Время обернулось и укусило себя за хвост.

«… Что все это ошибка», – сказал висящий человек.

И тут снаряд упал, мир сложился пополам и рухнул, становясь все меньше и меньше по измазанным пламенем углам, а потом сжался вдоль осей и исчез.

Когда Пол умер, все еще больше запуталось.

Разумеется, он был мертв и знал это. Как же могло быть иначе? Он же видел, как с неба на него падает гаубичный снаряд – бескрылый, безглазый, потрясающе современный Ангел Смерти, обтекаемый и безликий, словно акула. Он ощутил, как содрогнулся в конвульсиях мир, как вспыхнул воздух, как его лишенные кислорода легкие до хруста обуглились в груди. Он мертв, тут и сомневаться нечего.

Но почему у него болит голова?

Разумеется, послежизнь, в которой наказанием за земные грехи служит вечная головная боль, в какой-то мере логична. Жутко логична.

Пол открыл глаза и заморгал от света.

Он сидел на краю огромной воронки, смертельной и глубокой раны во влажной земле. Местность вокруг была плоской и пустой. Траншей не было, а если они и были, то их засыпало после взрыва; повсюду Пол видел лишь изрытую грязь, тянувшуюся до горизонта из серовато отсвечивающего тумана.

Но за его спиной, подпирая, находилось что-то твердое, и это прикосновение к ягодицам и лопаткам впервые заставило его задуматься, не слишком ли он поторопился поверить в свою смерть. Пол повернул голову, оглядываясь, и каска съехала ему на глаза, на мгновение вернув его в темноту, а затем соскользнула и упала на колени. Пол с изумлением уставился на каску. Почти вся ее верхушка исчезла, снесенная мощным ударом, а искореженные остатки металла напоминали терновый венец.

Вспомнив жуткие рассказы про обезглавленных снарядами солдат, которые умудрялись после этого отшагать пару десятков ярдов, или о тех, кто хватал вывалившиеся внутренности, не понимая, что это такое, Пол содрогнулся. Медленно, словно играя в прятки с самим собой, он провел пальцами по щекам, вискам и выше, каждую секунду ожидая ощутить развороченную макушку. Он коснулся волос, кожи, черепа… но все на месте. Никакой раны. Поднеся пальцы к глазам, Пол увидел, что руки перепачканы кровью и грязью, но кровь уже засохла и стала похожа на старую бурую краску. Он медленно и с облегчением выдохнул.

Пол был мертв, но у него болела голова. Он был жив, но раскаленный докрасна осколок снаряда прошил его каску словно нож, срезающий крем на торте.

Пол посмотрел вверх и увидел дерево – маленький скелет из веток, заставивший его пересечь полоску ничейной земли. Дерево, на котором висел умирающий человек.

Теперь оно вытянулось до облаков.

Пол Джонас вздохнул. Он обошел дерево пять раз, но от этого оно не стало менее нереальным.

Искалеченное и голое, дерево выросло таким большим, что его верхушка скрылась в облаках, неподвижно висящих на сером небе. Ствол его стал похож на башню сказочного замка, и этот массивный цилиндр с грубой корой, казалось, тянулся вниз не меньше, чем вверх, и исчезал в рыхлой земле на его дне. Ни единого корешка Пол не заметил.

Он еще раз обошел дерево, но так ничего не и не понял. Потом отошел в сторону, надеясь отыскать угол, под которым можно будет оценить высоту дерева, но и это не помогло прояснить ситуацию: как бы далеко он ни отходил от ствола по безликой равнине, вершина дерева по-прежнему скрывалась в облаках. И всякий раз, хотелось Полу того или нет, он ловил себя на том, что возвращается к дереву. И дело состояло вовсе не в том, что больше возвращаться было некуда; сам мир словно каким-то образом искривился, поэтому какое бы направление Пол ни избирал, рано или поздно он вновь шагал к исполинскому стволу.

Пол уселся, прислонившись к стволу, и попробовал уснуть. Сон не приходил, но он упрямо не открывал глаза. Все эти загадки ему совершенно не нравились. Его поразил взорвавшийся снаряд. Война и все с ней связанное словно исчезли, хотя конфликт подобного масштаба в карман не сунешь. С тех пор, как он здесь очутился, свет не изменился, хотя после взрыва, должно быть, прошло несколько часов. И во всем мире кроме Пола существовало лишь это огромное и нереальное растение.

Он молился о том, чтобы открыть глаза и оказаться в каком-либо приличном загробном мире или в привычном убожестве траншей в обществе Маллита, Финча и остальных парней из взвода. Когда молитва кончилась, он так и не рискнул открыть глаза, твердо решив предоставить Богу – или кому бы то ни было – побольше времени на наведение порядка. Пол сидел, изо всех сил стараясь не обращать внимания на боль, обручем стянувшую череп, и погружаясь в тишину, пока мир возвращается к реальности. Наконец он открыл глаза.

Туман, грязь и огромное проклятое дерево. Ничего не изменилось.

Пол глубоко вздохнул и встал. Он мало что помнил о довоенной жизни, а сейчас даже недавнее прошлое казалось зыбким, но он знал, что есть определенный вид историй, в которых происходят невозможные события, и как только невозможное событие доказывает, что оно не распроизойдет обратно, остается единственное: с невозможным следует обращаться, как с возможным.

А что можно сделать с деревом, от которого нельзя уйти и которое верхушкой пронзает облака? Забраться на него.

Это оказалось легче, чем он ожидал. Хотя первые ветви торчали где-то под брюхами облаков, Полу помогло само дерево: кора была покрыта выступами и трещинами, словно кожа некоего гигантского пресмыкающегося, и на ней имелось сколько угодно мест, где можно упереться или ухватиться. На некоторых самых крупных выступах можно было даже посидеть и перевести дух в относительном комфорте и безопасности.

Но все же подъем оказался не легок. Хотя в этом лишенном солнца месте время определить было трудно, Пол решил, что прошло как минимум полдня, пока он добрался до первой ветки. Она оказалась шириной с проселочную дорогу, уходящую вдаль и вверх; там, где она исчезала в облаках, виднелись первые расплывчатые контуры листьев.

Пол улегся в развилке между веткой и стволом и попытался уснуть, но, несмотря на предельную усталость, не смог. Отдохнув немного, он встал и полез дальше.

Через некоторое время воздух стал прохладнее, и Пол стал ощущать влажные прикосновения облаков. Небо вокруг гигантского ствола становилось все мутнее, концы ветвей утонули в облаках окончательно; он видел над головой огромные контуры каких-то предметов, висящих среди листвы, но опознать их не смог. Еще через полчаса восхождения выяснилось, что это гигантские яблоки, каждое размером с аэростат воздушного заграждения.

Чем выше он лез, тем гуще становился туман, и наконец Пол очутился в фантомном мире ветвей и дрейфующих клочковатых облаков, словно взобрался на верхушку мачты корабля-призрака. Звуков не было, если не считать поскрипывания и шороха коры под ногами. Легкий ветерок охлаждал вспотевший лоб, но был не в силах всколыхнуть огромные плоские листья.

Тишина и клочья тумана. Огромный ствол и мешанина ветвей вверху и внизу. Самозамкнутый мир. Пол полез выше.

Облака стали еще плотнее, но он ощутил, как изменился свет: что-то теплое заставило облака светиться, словно плотный занавес, за которым стоит фонарь. Пол снова отдохнул и прикинул, долго ли будет лететь, если оступится. Потом оторвал болтающуюся на манжете пуговицу и уронил ее вниз, наблюдая, как она пронзает воздушные потоки и бесшумно исчезает в облаках.

Позднее – Пол не мог сказать, насколько позднее – он обнаружил, что карабкается навстречу все более яркому свету. Серая кора начала приобретать и другие оттенки: песочно-бежевый и бледно-желтый. Новый, более резкий свет словно приплюснул кору на поверхности ветвей, а окружающий туман просветлел и заискрился, словно на составляющих его капельках влаги вспыхнули крошечные радуги.

Облачный туман стал здесь настолько плотен, что начал мешать подъему, обвиваясь вокруг лица мокрыми щупальцами, делая скользкой кору под ладонями, отягощая влагой одежду и превращая тем самым подъем в весьма опасное мероприятие. На мгновение у Пола возникло желание сдаться, но идти ему было некуда – только вниз. Стоило рискнуть, пренебрегая вероятностью неприятно быстрого спуска, лишь бы избежать более медленного пути, который мог привести лишь в вечное ничто унылой серой равнины.

В любом случае, решил Пол, если он уже мертв, то снова умереть не может. А если жив, то, значит, очутился в сказке, а в сказках никогда в самом начале не умирают.

Облака все густели: последнюю сотню ярдов он словно продирался сквозь прогнивший муслин. Влажное сопротивление мешало ему заметить, каким ярким становится мир, но, пробившись сквозь последний слой облаков и подняв голову, Пол, моргая, увидел ослепительное бронзовое солнце и чистейшую синеву безоблачного неба.

Над головой облаков не было, но они простирались повсюду: верхний край пенистой массы, сквозь которую он пробрался, тянулся на мили вокруг упругой белоснежной равниной. А вдалеке, сверкая в ярком солнечном свете, виднелся… замок.

Пол не сводил с него глаз, и бледные стройные башни, казалось, извивались и колыхались, словно предмет, который разглядывают сквозь воду горного озера. Но все же это был, несомненно, замок, а не сотворенная облаками и солнцем иллюзия; над острыми зубцами стен развевались разноцветные флаги, а огромные ворота с подъемным мостом казались ухмыляющимся ртом, распахнутым в темноту.

Пол рассмеялся, внезапно и отрывисто, но глаза его наполнились слезами. Замок был прекрасен. Замок наводил страх. После огромной серой пустоты и заполняющих полмира облаков он был слишком ярок, слишком крепок, почти слишком реален.

И тем не менее Пол карабкался наверх именно ради него: замок призывал его к себе столь же ясно, как если бы обладал голосом, – словно смутно осознаваемый образ чего-то, ждущего наверху, заставил его полезть на дерево.

На сахарной равнине облаков угадывалась дорожка, некий намек на более плотную белизну. Дорожка эта начиналась у дерева и петляла по облакам к воротам далекого замка. Пол поднялся чуть выше, пока его ноги не оказались на уровне облачной равнины, секунду помедлил, с замиранием прислушиваясь к частым и сильным ударам сердца, и шагнул с ветки. На неуловимо жуткое мгновение белизна под ногой просела, но лишь чуть-чуть. Пол замахал руками, удерживая равновесие, но тут же обнаружил, что стоять на облаке – примерно то же, что стоять на матрасе.

И он пошел.

По мере приближения замок вырастал. Если у Пола и оставались подозрения, что он в какой-то сказке, а не в реальном мире, то все более четкий образ замка неизбежно их рассеял. Этот замок кто-то явно выдумал.

Разумеется, он был реален и весьма осязаем – хотя что все это значило для человека, шагающего по облакам? Но он был реален в том же смысле, в каком реальны предметы, в которые человек давно поверил, но никогда не видел. Сооружение имело форму замка – того замка, который только и может существовать, – но средневековой крепостью было не более, чем стул или кружка пива. То была идея замка, понял Пол, нечто вроде платоновской чистой идеи, никак не связанной с грубыми реальностями архитектуры или феодальными стычками.

Платоновский идеал? Пол понятия не имел, откуда у него в голове возникли эти слова. Воспоминания все еще плавали под поверхностью сознания, ближе к ней, чем прежде, однако и ныне столь же странно расплывчатые, как и многобашенное видение впереди.

Он шагал под неподвижным солнцем, и из-под его подошв на каждом шагу клочками дыма вылетали крошечные вихри облаков.

Ворота стояли распахнутыми, но вид у них почему-то был неприветливый. Несмотря на размытые отсветы солнца на башнях, вход в замок был глубок, темен и пуст. Пол некоторое время простоял перед зияющим проходом, ощущая, как резво бежит по жилам кровь, и рефлексы самосохранения настойчиво подсказывали ему, что следует вернуться, хотя он знал, что должен войти. Наконец, ощущая себя еще более беззащитным, чем перед артобстрелом, с которого и начался весь этот безумный сон, он затаил дыхание и шагнул внутрь.

Огромное каменное помещение за дверью оказалось на удивление пустым; единственным его украшением было висящее на дальней стене знамя – красное, с черно-золотой вышивкой. На нем был изображен щит, оплетенный двумя розами. Над цветами висела корона, а внизу находилась надпись: «Ad Aeternum».

Когда Пол шагнул ближе, чтобы получше его рассмотреть, гулкое эхо его шагов разнеслось по помещению – такое громкое после приглушающего поступь облачного ковра, что он даже вздрогнул. Он подумал, что кто-то должен выйти и посмотреть, кто пришел, но двери в противоположных концах помещения остались закрытыми, и никакой другой звук не присоединился к замирающему эху его шагов.

На знамя было трудно смотреть долго: казалось, каждый черный или золотой стежок шевелится, а вся картина расплывается и колышется. Пол отступил почти до самого входа и лишь здесь вновь увидел ее ясно, но и тогда знамя ничего не поведало ему ни про этот замок, ни о том, кто может в нем обитать.

Пол по очереди посмотрел на двери. Они ничем не различались, и он повернул к левой. Хотя пройти, казалось, нужно было всего десяток шагов, он шел на удивление долго. Пол обернулся. Портал стал теперь лишь темным пятнышком вдалеке, а сам вход словно заволокло дымом, как будто облака начали просачиваться внутрь. Пол повернулся к двери, ставшей теперь намного выше него. От прикосновения она легко распахнулась, и Пол шагнул за порог.

И очутился в джунглях.

Секунду спустя он понял, что это не совсем так. Растения густо росли повсюду, но сквозь длинные листья и переплетение лиан он разглядел стены. Вытянутые арочные окна располагались высоко, и сквозь них виднелось небо, затянутое темными грозовыми тучами, – совсем не тот купол чистой голубизны, который остался за воротами. Джунгли окружали Пола со всех сторон, но он все еще находился внутри, хотя то, что было снаружи, ему не принадлежало.

Это помещение оказалось даже больше гигантского холла у входа. Высоко-высоко над кивающими головками ядовитых на вид цветов и буйством зелени простирался потолок, покрытый сложными остроугольными узорами из сверкающего золота, похожими на украшенную драгоценностями карту лабиринта.

Всплыло другое воспоминание, высвобожденное запахами и прикосновением влажного теплого воздуха. Подобное место называется… называется… консерваторией. Место, где хранят предметы, смутно вспомнилось Полу, где они растут, где прячут секреты.

Он шагнул вперед, разведя руками палкообразные побеги длиннолистного растения, и ему тут же пришлось сплясать неожиданный танец, чтобы не свалиться в пруд, который это растение скрывало. Десятки крошечных рыбок, похожих на раскаленные в горне медяки, испуганно бросились врассыпную.

Пол пошел вдоль берега пруда, отыскивая тропинку. Растения были пыльными; пробираясь сквозь самые густые заросли, он стряхивал с листьев облачка пыли, которые, попадая в косые столбы света, льющегося сквозь высокие окна, превращались в серебристые вихри. Пол стал ждать, пока пыль уляжется, и из наступившией тишины к нему приплыл тихий звук. Кто-то плакал.

Вытянув руки, он раздвинул листья, словно занавес, и увидел большую, похожую на колокол клетку, укрытую растениями. Тонкие золотые прутья столь тесно переплелись с цветущими лианами, что разглядеть содержимое клетки оказалось очень трудно. Пол подошел ближе, и в клетке что-то шевельнулось. Пол замер.