Текст книги "Крутая парочка"

Глава 2

– Думаешь, я наняла на ночь приходящую няню только для того, чтобы отвозить домой пьяного? – проворчала Лиска. – Как будто мне было недостаточно таких развлечений, когда я была патрульной.

– Перестань ныть! – приказал Ковач. – Кто тебе мешал отказаться, напарник?

– И выглядеть скверно перед мистером Слугой Общества? Надеюсь, он обратил внимание на мою самоотверженность и вспомнит о ней, когда я обращусь к нему с просьбой о работе.

– Выглядит так, словно ты собираешься ассистировать ему кое в чем другом.

Лиска хлопнула его ладонью по руке, стараясь сохранить серьезность.

– Вот еще! За кого ты меня принимаешь?

– Вопрос в том, за кого он тебя примет.

– Мистер Уайетт ни о чем таком не думает.

– Это уж точно!

Лиска притворилась недовольной:

– Тогда он наверняка “голубой”.

– Очевидно.

Несколько кварталов они проехали молча. Дворники счищали снег с ветрового стекла. Ковач включил обогреватель, в салоне стало тепло, и это усилило запах мочи. Майк Фэллон храпел в углу на заднем сиденье.

– Ты с ним работал? – спросила Лиска, кивнув в сторону пассажира.

– Когда я поступил на службу в полицию, все работали с Железным Майком. Он всегда делал больше, чем требовал от него долг. “Так надо”, – говорил Майк. По-видимому, это и значит быть настоящим копом. Он получил пулю в позвоночник. Почему-то такое не случается с бездельниками, которые просто отсиживают рабочее время до пенсии.

– Справедливости на свете не существует, – вздохнула Лиска.

– Какая новость! По крайней мере, он смог прикончить подонка, который в него стрелял.

– Это было дело об убийстве Торна?

– Ты его помнишь?

– Я тогда была ребенком, Мафусаил!

– Двадцать лет назад? – фыркнул Ковач. – Наверное, ты тогда просто была слишком занята, гуляя с капитаном футбольной команды.

– С кэтчером, – поправила Лиска. – И позволь заметить, руки у него были что надо.

Уголки рта Ковача дернулись в усмешке.

– С тобой не соскучишься, Колокольчик.

– Кто-то же должен тебя веселить. Ты слишком поддаешься настроению.

– Кто бы говорил!

– Так что это за история с Торном?

– Билл Тори был обычным патрульным копом. Я его не знал – в то время я был новичком. Тори жил в районе старой Западной школы, где тогда проживало много копов. Майк в тот вечер патрулировал район, и ему показалось, что в доме Торна что-то неладно. Он позвонил, а потом поднялся туда.

– Ему следовало дождаться подкрепления.

– Да, это была его основная ошибка. Но машина Торна стояла на месте, да и по соседству жило полно копов. Короче говоря, в дом Торна залез один бродяга-разнорабочий и изнасиловал его жену. В тот вечер Торн дежурил, но заехал домой за чем-то. Парень успел найти его револьвер, выстрелил в Торна и убил его наповал. Тут-то и появился Майк. Парень снова выстрелил. Майк выстрелил в ответ и прикончил его, но сам был тяжело ранен. Эйс Уайетт тогда жил в доме напротив. Жена Торна позвала его, и он оказал Майку первую помощь. Сумел остановить кровотечение еще до приезда “Скорой”.

– Это объясняет его сегодняшнее поведение – да и поведение Майка тоже, – задумчиво произнесла Лиска.

– Да. – Ковач снова помрачнел. – По крайней мере, отчасти.

Между Железным Майком Фэллоном и теперешним жалким алкоголиком было мало общего. Но в жизни тех, кто избрал профессию полицейского, такие истории нередки.

Когда машина затормозила у дома Фэллона, старика вырвало на пол. Ковач застонал и стукнулся лбом о рулевое колесо.

Лиска открыла дверцу и посмотрела на него.

– Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Учти: не стану это убирать, напарник!

* * *

Снаружи дом выглядел таким же маленьким и аккуратным, как и соседние дома, но внутри все было по-другому. Жена Фэллона умерла от рака несколько лет назад, и теперь он жил здесь один. В доме пахло старостью и жареным луком. Количество мебели в комнатах было сведено к минимуму, чтобы освободить путь для инвалидного кресла Майка. Предметы обстановки являли собой причудливую смесь старья и последних достижений современности. Например, в центре гостиной лицом к цветному телевизору стояло массажное кресло с регулируемой спинкой и подставкой для ног – подарок бывших сослуживцев. Зато кушетка была реликтом семидесятых годов. Столовая выглядела так, словно ею не пользовались лет двадцать, и, очевидно, пребывала в таком же состоянии, в каком оставила ее покойная миссис Фэллон, если не считать бутылок на столе.

Почти всю спальню занимали две стоящие рядом кровати: одна была завалена одеждой, другая – скомканными простынями и одеялами. Грязное белье лежало на полу, возле наполненной доверху корзины. На ночном столике стояла бутылка бурбона “Мейкерс Марк” и стакан в форме динозавра Барни. В другом конце комнаты находился комод покойной жены, уставленный семейными фотографиями, половина которых лежала лицом вниз.

– Мне так стыдно… – бормотал Майк, когда Ковач укладывал его в кровать.

Лиска нашла пустую бельевую корзину и убрала разбросанную одежду, наморщив нос, но не жалуясь.

– Брось, Майк, – отозвался Ковач. – Со всеми такое случается.

– Господи, я описался!

– Ничего страшного.

– Где ты сейчас работаешь, Сэм?

– В отделе убийств.

Фэллон разразился хриплым пьяным смехом.

– Неплохо для бывшего патрульного.

Ковач вздохнул и выпрямился, его взгляд скользнул по фотографиям на комоде. У Фэллона было два сына. Младший, Энди, тоже стал копом и какое-то время работал в отделе ограблений. Придавая нормальное положение лежащим лицом вниз снимкам, Ковач обнаружил, что на всех изображен Энди. Красивый, крепкий парень. На одной из фотографий он был в бейсбольной униформе, а на другой – в полицейской. Этот снимок сделали после окончания полицейской академии. Радость и гордость Майка Фэллона – сын, продолжающий семейную традицию…

– Как поживает Энди?

– Он умер, – буркнул Фэллон. Ковач резко повернулся:

– Что?!

Фэллон опустил голову. При свете лампы он выглядел совсем хилым, а его кожа была бледной и сморщенной, как пергамент.

– Умер для меня, – тихо сказал он, потом закрыл глаза и впал в забытье.

* * *

Последние слова Майка Фэллона преследовали Ковача всю обратную дорогу в бар “Патрик”, куда он подвез Лиску. Высадив ее, Ковач поехал по пустым заснеженным улочкам в сторону от центра к своему убогому району.

Корни старых деревьев на бульваре искорежили обочины, как землетрясение – скоростную магистраль в Лос-Анджелесе. Дома налезали один на другой – высокие многоквартирные здания и жалкие развалюхи. Одна сторона улицы была занята машинами, другая освобождена для уборки снега.

Дом по соседству с тем, где жил Ковач, был украшен к Рождеству сверху донизу. Казалось, он вот-вот обрушится под грузом разноцветных ламп. На крыше стояли фигуры Санта-Клауса и северного оленя, второй Санта помещался на трубе, а третий – на лужайке, в двух футах от волхвов, собирающихся посетить младенца Христа в яслях. Весь двор был залит светом.

Подойдя к своему дому, Ковач отпер дверь и шагнул внутрь, даже не утруждая себя возней с выключателем – света из соседнего здания было вполне достаточно. Его жилище чем-то напоминало дом Майка Фэллона – здесь тоже было минимальное количество мебели. Последний развод оставил Ковача почти ни с чем, и он не стал восполнять потери. Брошенному человеку многого не требуется. За последние пять лет его самым крупным приобретением был аквариум – жалкая попытка наполнить свой дом хоть какими-то живыми существами.

Здесь не было семейных или детских фотографий. К чему выставлять напоказ два неудачных брака? От них остались только скверные воспоминания – и дочь, которую Ковач не видел с младенческого возраста. В какой-то степени она тоже умерла для него – вернее, никогда не существовала. После развода ее мать быстро вышла замуж снова, и семья переехала в Сиэттл. Ковач не видел, как его дочь растет, занимается спортом, музыкой или следует по его стопам в служении закону. Он приучил себя не думать об упущенных возможностях – по крайней мере, большую часть времени.

Ковач поднялся в спальню, но не стал ложиться.

В голове у него стучало. Присев на стул у окна, он уставился на сверкающий огнями соседний дом. “Он умер для меня”, – сказал о своем сыне Майк Фэллон. Что могло заставить Майка сказать такое о парне, который был радостью всей его жизни? Почему он отрезал от себя Энди, когда у него больше почти ничего не осталось?..

Вынув из кармана никотиновую жвачку, Ковач бросил ее в мусорную корзину, потом достал из ящика стола полупустую пачку сигарет и закурил. Сейчас никто не мог ему это запретить.

Глава 3

Большинство людей, глядя на такую фотографию, сначала ощутили бы ужас, но потом решили бы, что это дурная шутка.

Однако сам фотограф не принадлежал к этому большинству.

В первый момент он тоже испытал потрясение, но его тут же сменила причудливая смесь эмоций: ужаса, вины, облегчения, под которыми таился еще один, скрытый слой чувств – возбуждения, власти, всемогущества. Эти чувства вызывали страх и тошноту.

Слова “забрать чью-то жизнь” означают лишить какое-то существо жизненной энергии и прибавить ее к своей собственной. Эта зловещая идея соблазнительна для определенных личностей – для тех, кто убивает ради развлечения.

“Но я не такой! Я никогда не буду таким!” Однако, несмотря на это обещание, воспоминания о смерти другого существа приходили снова и снова: насилие, кровь, шум в ушах, оглушительный внутренний крик, который невозможно услышать, а потом тишина и ужасная мысль: “Я сделал это!”

И снова ощущение собственного могущества…

Темное чувство, которое заползает в душу, словно извивающаяся змея. Совесть отступает перед ним, а страх накатывает, как приливная волна.

Фотограф смотрел на запечатленное изображение трупа, раскачивающегося в петле, и видел, как он отражается в зеркале, на котором написано только одно слово: “Жаль”.

Как жаль…

Глава 4

– Энди Фэллон мертв.

Лиска сообщила Ковачу эту новость у двери в отдел убийств.

– Что?!

– Энди Фэллон мертв. Приятель обнаружил его сегодня утром. Похоже на самоубийство.

– Господи! – пробормотал Ковач. Он еще не успел толком прийти в себя, поднявшись утром с больной головой. В ушах до сих пор звучали слова Майка Фэллона: “Он умер для меня”.

Лиска выжидающе смотрела на него, и Ковач усилием воли стряхнул с себя оцепенение.

– Кто ведет это дело?

– Спрингер и Коупленд. – Лиска огляделась, проверяя, не подслушивают ли их. – Вернее, вели. Я подумала, что ты захочешь им заняться, поэтому забрала его у них.

– Не знаю, должен ли я тебя благодарить или жалеть, что твоя мать не пользовалась противозачаточными средствами, – проворчал Ковач, направляясь к их каморке.

– Ты знал Энди?

– Практически нет. Встречал пару раз. Самоубийство… Не хотел бы я сообщать об этом Майку.

– Предпочитаешь, чтобы это сделал кто-нибудь из патрульных или из отдела медэкспертизы? – с неодобрением осведомилась Лиска.

Ковач с шумом выдохнул и на мгновение закрыл глаза, словно под тяжестью свалившегося на него груза.

– Нет.

Судьба связала его с Железным Майком много лет назад, а прошлой ночью эта связь странным образом укрепилась. Самое меньшее, что он мог сделать для старика, – это лично сообщить ему о смерти сына. Пускай Майк услышит страшное известие не от постороннего.

– Ты не думаешь, что мы должны постараться как-нибудь это замять? – спросила Лиска, снова оглядываясь настороженно. – В конце концов, Энди служил в полиции.

– Пожалуй. – Ковач посмотрел на мигающий огонек своего телефона. – Давай-ка съездим на место происшествия, пока Леонард не взвалил на нас очередное нападение, которое завтра обернется убийством.

* * *

Энди Фэллон жил в фешенебельном районе, именуемом Верхним городом. Ковач не понимал смысла этого названия, так как местность вокруг была довольно плоская. Очевидно, “верхний” означало слишком шикарный для таких, как он. Середину района занимали бары, рестораны и кинотеатры с репертуаром для интеллектуалов. Дома на западной стороне, возле озер, стоили бешеных денег. Но дом Фэллона был расположен севернее, поэтому его можно было приобрести на жалованье копа.

У обочины уже стояли две полицейские машины. Лиска бодро зашагала к дому, всегда готовая заняться новым делом. Ковач плелся позади – эта история не вызывала у него энтузиазма.

– Вам будет любопытно в этом покопаться, – сказал полисмен, встретивший их у двери. – Занятное дельце.

Его тон был почти насмешливым. Он прослужил в полиции достаточно долго, чтобы привыкнуть к мертвецам и относиться к ним не как к людям, а всего лишь как к трупам. Впрочем, все копы должны были к этому привыкать – иначе им приходилось спешно менять профессию, чтобы не сойти с ума. Смерть переставала задевать их лично. Ковач знал, что не является исключением, но это дело было исключительным для него.

Лиска бросила на копа взгляд, который усваивают все детективы в самом начале карьеры.

– Где труп?

– В спальне наверху.

– Кто его обнаружил?

– “Друг”, – с той же усмешкой отозвался полицейский, изображая кавычки пальцами. – Он плачет в кухне.

Ковач прочитал его фамилию на бирке, прикрепленной к униформе.

– Вы первым прибыли на место происшествия, Берджесс?

– Да, – ответил коп, съежившись под его взглядом.

– И успели уже наговорить гадостей парню, который нашел труп?

Берджесс нахмурился:

– Ну…

Ковач подошел к нему вплотную:

– Вы всегда такой тупица, Берджесс, или только сегодня?

Полицейский густо покраснел.

– Держите язык за зубами! – приказал Ковач. – Погибший был копом, и его отец – тоже. Так что проявите к ним уважение.

Берджесс поджал губы и шагнул назад. Взгляд его стал холодным.

– Да, сэр.

– Я не хочу, чтобы сюда входил кто-нибудь, если у него нет значка или если он не из отдела медэкспертизы. Понятно?

– Да, сэр.

– Мне нужны имена и номера значков всех приходящих, а также время их прихода и ухода. Можете это обеспечить?

– Да, сэр.

– Ему это не понравилось, – весело шепнула Лиска, когда они вошли в дом, оставив Берджесса у двери.

– Вот как? Ну и черт с ним. – Ковач посмотрел на нее. – Слушай, а Энди Фэллон действительно был гомиком?

– Геем, – поправила Лиска. – Откуда мне знать? Я не якшаюсь с крысами из Бюро внутрислужебных дел. За кого ты меня принимаешь?

– Тебе так хочется это знать? – Помолчав, Ковач добавил: – Значит, парень работал в БВД. Тогда не приходится удивляться словам Майка, что Энди умер для него.

В кухне с зелеными стенами и девственно белой мебелью все находилось на своих местах. Это была кухня человека, который умел обращаться не только с микроволновой печью. Свидетельством служили плита, горшки на полке и ножи с толстыми ручками в деревянной подставке.

В дальнем конце помещения, за круглым столом у окна, сидел “друг”, закрыв лицо руками. Это был красивый парень в темном костюме с модно подстриженными рыжими волосами. Веснушки четко выделялись на скуластом лице, которое казалось пепельным в холодном сером свете, проникающем в окна. Он едва поднял взгляд, когда Ковач и Лиска вошли в кухню. Лиска показала ему удостоверение.

– Насколько мы поняли, вы обнаружили труп, мистер…

– Пирс, – хрипло отозвался он. – Том Пирс. Да, я… его нашел.

– Естественно, что вы расстроены, мистер Пирс, но нам придется с вами побеседовать, когда мы закончим работу. Вы не возражаете?

– Нет. – Он покачал головой. – Я ничего не понимаю. Просто не могу этому поверить.

– Мы вам очень сочувствуем, – машинально произнесла Лиска.

– Энди не стал бы этого делать, – пробормотал Пирс, глядя на стол. – Это просто невозможно.

Ковач промолчал. Когда они поднимались по лестнице, ему стало не по себе.

– У меня дурные предчувствия, Динь, – сказал он, натягивая перчатки из латекса. – А может, начинается сердечный приступ. Называется, повезло – я как раз бросил курить.

– Только не умирай на месте происшествия, – предупредила Лиска. – Потом придется писать рапорт.

– Ты, как всегда, полна сочувствия.

– Это лучше того, чем полон ты! Нет у тебя никакого приступа.

Второй этаж дома раньше, наверное, был чердаком, но его ловко приспособили под жилые помещения. Оставленные открытыми балки на потолке создавали ощущение высоты. “Неплохое местечко, чтобы повеситься”, – подумал Ковач.

Тело висело на веревке в нескольких футах от большой кровати с пологом на четырех столбиках. Веревка была перекинута через одну из балок – конец ее крепился где-то в изголовье кровати. Сама кровать была аккуратно застелена – на нее не ложились и даже не садились. Ковач отмечал все это чисто машинально – его внимание было сосредоточено на жертве. Ему припомнилась фотография, лежащая лицом вниз на комоде в спальне Майка Фэллона: красивый молодой атлет в новой полицейской форме и рядом с ним сияющий от гордости Майк. Такая же фотография стояла и на комоде Энди.

Теперь его красивое лицо посинело и распухло, губы застыли в жуткой усмешке, мутные глаза были полуоткрыты. Тело было обнаженным. Стиснутые в кулаки руки свисали по бокам. На костяшках пальцев выступили темные пятна – кровь застаивалась в нижних краях конечностей. Ноги, находившиеся в нескольких дюймах от пола, распухли и побагровели. По запаху и отсутствию трупного окоченения Ковач сделал вывод, что тело пробыло здесь около суток.

Присев на корточки, он прижал пальцем лодыжку трупа и сразу отпустил ее. Кожа побелела, но больше ничего не произошло. Кровь давно свернулась. Кожа была холодна, как лед.

Футах в десяти от трупа у стены стояло зеркало в дубовой раме. Тело полностью отражалась в нем. На стекле чем-то темным было написано слово “Жаль”.

– Я всегда считал извращенцами этих ребят из БВД, – услышал Ковач чей-то голос за спиной. Он оглянулся и увидел двух полицейских, которые стояли в дверях и ухмылялись, глядя на зеркало. Это были два здоровяка с головами, похожими на бетонные блоки и лишенными шеи. Судя по биркам, их звали Рубел и Огден.

– Эй, вы, “Тупой и еще тупее”! – окликнул их Ковач. – Ну-ка убирайтесь с места происшествия. Что вы здесь торчите? Истоптали все вдоль и поперек.

– Какая разница? Все равно это самоубийство, – отозвался один из копов.

Ковач покраснел от злости.

– Тебя не спрашивают, бык! Лет через двадцать, может быть, ты будешь иметь право выражать свое мнение. А сейчас убирайтесь оба. Я не хочу, чтобы сюда кто-нибудь входил. И держите язык за зубами. Где труп – там репортеры. Если я прочитал хоть одно слово об этом, – он указал на зеркало, – то сразу пойму, кто все растрепал. Ясно?

Полицейские мрачно посмотрели друг на друга и направились к лестнице.

– Подумаешь! Какая-то крыса из БВД решила повеситься, – сквозь зубы процедил один из них. – Ну и в чем тут преступление? По-моему, он только оказал всем услугу.

Ковач снова посмотрел на труп. Краем глаза он видел, как Лиска обшаривает комнату, подмечая каждую деталь, записывая расположение мебели и все, что может оказаться существенным. Они выполняли эту работу по очереди; сегодня была его очередь снимать “Полароидом” место происшествия.

Ковач начал с самой комнаты, затем перешел к трупу, фотографируя его в разных ракурсах. Каждая вспышка запечатлевалась у него в памяти: то, что раньше было сыном Майка Фэллона; балка, с которой свисала петля; шведская стенка, стоящая позади тела – достаточно близко, чтобы Энди Фэллон использовал ее для перехода в мир иной; зеркало с надписью “Жаль”.

О чем сожалел Энди Фэллон? Или это слово написал кто-то другой?

В комнате потянуло сквозняком, и труп начал покачиваться. Чудовищная пляска смерти отражалась в зеркале.

– Никогда не понимала людей, которые раздеваются догола перед самоубийством, – сказала Лиска.

– Это символично. Они сбрасывают земное облачение.

– Ну, не знаю… Я бы не хотела, чтобы меня нашли голой.

– А может быть, он не покончил с собой, – заметил Ковач.

– Думаешь, его мог кто-то прикончить? Или заставить повеситься? Довольно редкий способ убийства.

– А как насчет зеркала? – спросил Ковач, хотя ему и так все было ясно.

Лиска несколько секунд рассматривала обнаженный труп, потом посмотрела в зеркало, увидев в нем отражение Энди Фэллона рядом с собственным отражением.

– Господи! – ахнула она. – Несчастный случай во время попытки самоудовлетворения? Никогда еще с этим не сталкивалась.

Ковач промолчал, думая о том, что ему сказать Майку. Как объяснить крутому старомодному копу, что его сын нечаянно удавил себя петлей, пытаясь достичь оргазма при помощи лишения себя кислорода??

– Но что значит это слово? – вслух размышляла Лиска. – “Жаль” наводит на мысль о самоубийстве. Зачем ему писать такое, если он все это вытворял ради оргазма?

У Ковача голова раскалывалась от боли. Он потер лоб и поморщился.

– Знаешь, бывают дни, когда лучше не вставать с постели.

– Ты сам выбрал профессию. – Лиска кивнула в сторону трупа: – Меня это зрелище тоже не слишком вдохновляет. Всегда предпочитала мертвым живых – пусть даже самых дрянных.

– Ладно, не болтай. Совсем меня затрахала, – буркнул Ковач. Лиска коснулась его руки, глядя на Ковача серьезными голубыми глазами:

– Я очень сожалею, Сэм. Надеюсь, Железный Майк сможет это выдержать.

Несколько секунд Ковач молча смотрел на маленькую руку напарницы, лежащую на его рукаве. На какое-то мгновение ему захотелось притронуться к ней, просто ради контакта с человеческим существом. Лиска не носила колец – по ее словам, чтобы не смущать потенциальных женихов. На ее коротко остриженных ногтях не было лака.

– Я тоже надеюсь, – сказал он.

Внизу вдруг послышались крики и rpохот. Лиска бросилась к лестнице. Ковач топал за ней, тщетно стараясь не отставать.

– Отпусти его! – кричал Рубел, пытаясь стащить Тома Пирса с распростертого на полу Огдена.

Пирс яростно стряхнул его и снова бросился на Огдена, но Рубел схватил его за горло и оттащил.

Огден пробовал подняться, но ноги скользили по полированному полу. Осколки стекла и фарфора хрустели под его форменными ботинками. Ухватившись за край шкафчика, Огден наконец смог встать и с недоверчивым видом провел рукой по кровоточащему носу. Наверное, не мог понять, как такой хлюпик умудрился расквасить ему нос.

– Ты арестован, засранец! – рявкнул Огден, тыча в сторону Пирса окровавленным пальцем.

– Отпустите его! – крикнула Лиска Рубелу. Лицо Пирса побагровело от недостатка воздуха.

Рубел отпустил его, и он рухнул на колени, тяжело дыша и с ненавистью глядя на Огдена:

– Сукин сын!

– Никто не арестован, – заявил Ковач, становясь между ними.

– Я хочу, чтобы они ушли! – хриплым голосом потребовал Пирс, с трудом поднимаясь на ноги. В его глазах блестели слезы ярости. – Уберите их отсюда!

– Ах, ты… – начал Огден.

Ковач хлопнул его ладонью по груди, хотя это было все равно что ударить гранитную плиту.

– Заткнитесь и убирайтесь!

Рубел и Огден направились в гостиную, пыхтя от злости. Ковач последовал за ними.

– Что, черт возьми, вы ему сказали?

– Ничего, – ответил Рубел.

– Так я и поверил! Наверняка вы сказали ему какую-то гадость. Хотя что толку задавать вопросы? Это все равно что спрашивать, коричневого ли цвета дерьмо, – с отвращением произнес Ковач.

– Он бросился на меня! – с возмущением воскликнул Огден. – Напал на полицейского!

– Вот как? Хотите подать рапорт о случившемся? Хотите, чтобы мистер Пирс дал показания и чтобы ваш начальник прочитал, какие вы тупицы?

Огден с мрачным видом вытащил из кармана грязный платок и приложил его к носу.

– Вам повезет, если он не подаст жалобу, – добавил Ковач. – А теперь убирайтесь и займитесь делом.

Рубел, стиснув зубы, двинулся к двери. Огден вышел на улицу вместе с ним, одной рукой прижимая к носу платок, а другой отчаянно жестикулируя. Казалось, он старается в чем-то убедить своего напарника, который явно не желал его слушать.

К обочине подъехал полицейский фургон. За ним следовали два маленьких автомобиля. “Репортеры”, – подумал Ковач. Вернувшись в дом, он увидел, что Берджесс протянул руку к пачке видеокассет на полке возле телевизора.

– Ничего не трогать! – приказал Ковач. – Идите на лужайку и отгоняйте репортеров. Сможете отвечать им “Без комментариев” – или для вас здесь слишком много слогов?

Берджесс молча кивнул.

– И я хочу, чтобы записали и проверили номера всех автомобилей в квартале. Ясно?

– Да, сэр, – сквозь зубы процедил коп и вышел.

– И где только они набирают таких кретинов? – спросил Ковач, вернувшись в кухню.

– А черт их знает, – отозвалась Лиска. – Огден наверняка что-то сострил насчет “голубых”, и Пирс вышел из себя. Кто может его за это порицать?

– Будем надеяться, что Огден не будет об этом трепаться, – сказал Ковач. – Достаточно того, что Энди Фэллон мертв. Нам незачем сообщать всему городу, с кем он предпочитал трахаться.

Вошла группа экспертов с чемоданчиками и фотокамерами. Ковач проинструктировал старшего криминалиста и велел группе подниматься наверх. Он знал, что сейчас место происшествия снова сфотографируют и снимут на видео, потом займутся поисками отпечатков пальцев. Если удастся добыть какие-нибудь улики, их тоже сфотографируют, замерят и отметят точное местоположение. И все это время тело Энди Фэллона будет висеть здесь, ожидая прибытия сотрудников отдела медэкспертизы.

Лиска отвела Тома Пирса назад к кухонному столу. Он нехотя сел, поглаживая горло. На костяшках его пальцев еще оставалась кровь Огдена. Пирс ослабил галстук и расстегнул воротничок. Его черный костюм был измят.

– Не возражаете, если мы тоже присядем, Том? – спросил Ковач.

Пирс не ответил. Ковач и Лиска сели. Ковач вынул из кармана кассетный магнитофон, включил его и положил на стол.

– Мы запишем наш разговор, Том, – объяснил он. – Чтобы располагать всеми деталями, когда вернемся в участок писать рапорт. Нет возражений?

Пирс устало кивнул, пригладив рукой волосы.

– Мне нужно, чтобы вы отвечали громко.

– Хорошо. – Он постарался прочистить горло. Возле его рта обозначились складки. – Они… унесут его?

– Этим займутся люди из отдела медэкспертизы, – объяснила Лиска.

Пирс посмотрел на нее так, словно до него только сейчас дошло, что будет вскрытие. Его глаза снова наполнились слезами, и он устремил взгляд в окно на покрытый снегом задний двор, пытаясь взять себя в руки.

– Чем вы зарабатываете на жизнь. Том? – спросил Ковач.

– Я работаю в фирме “Деринг – Лэндис”.

– Вы живете здесь? В этом доме?

– Нет.

– Что привело вас сюда сегодня утром?

– Мы должны были встретиться с Энди в Верхнем городе, вместе выпить кофе в “Карибу”. Он хотел о чем-то со мной поговорить, но не пришел и не отвечал на звонки. Я забеспокоился и пришел к нему.

– Какие у вас были отношения с Энди Фэллоном?

– Мы друзья со времен колледжа.

– И в чем состояла ваша дружба?

Пирс наморщил лоб.

– Ну, мы ходили вместе пить пиво и есть пиццу, иногда посещали баскетбол, смотрели по телевизору футбольные матчи по понедельникам. Обычные развлечения.

– И ничего более… интимного?

Пирс покраснел:

– На что вы намекаете, детектив?

– Я спрашиваю, была ли между вами сексуальная связь, – спокойно объяснил Ковач.

Пирс выглядел так, словно его голова вот-вот лопнет.

– Я не “голубой”. Хотя это вас не касается.

– Наверху висит труп, – напомнил Ковач. – Так что меня касается все. А как насчет мистера Фэллона?

– Энди был геем. – Пирс возмущенно добавил: – По-вашему, он получил по заслугам?

Ковач развел руками:

– Меня не интересует, кто что куда сует. Мне просто нужны факты для моего расследования.

– Вы умеете подбирать слова, детектив.

– Вы сказали, что Энди хотел о чем-то с вами поговорить, – вмешалась Лиска. – Вам известно, о чем?

– Нет. Он не вдавался в объяснения.

– Когда вы в последний раз говорили с ним? – осведомился Ковач.

Пирс недовольно покосился на него.

– Кажется, в пятницу. В тот вечер моя невеста была занята, поэтому я пришел к Энди. В последнее время мы редко виделись. Хотел сходить с ним выпить кофе или еще куда-нибудь.

– Значит, вы должны были встретиться сегодня и Энди не пришел?

– Я звонил ему пару раз, но нарывался на автоответчик. Тогда я решил пойти сюда и проверить, все ли в порядке.

– Почему вы не подумали, что он просто занят? Может быть, ему пришлось рано уйти на работу?

Пирс свирепо уставился на него.

– Прошу прощения за то, что беспокоился о своем друге! Очевидно, мне следовало быть толстокожим, вроде вас. Тогда я сейчас спокойно сидел бы в своем офисе и избавил себя от неприятного зрелища…

Он замолчал и снова посмотрел в окно, как будто вид гладкого белого снега успокаивал его.

– Как вы вошли в дом? – спросил Ковач. – У вас есть ключ?

– Дверь была не заперта.

– Фэллон когда-нибудь говорил о самоубийстве? Может быть, он выглядел подавленным? – снова заговорила Лиска.

– В последний раз он казался слегка расстроенным, но не до такой степени, чтобы покончить с собой. Я просто не могу в это поверить. Энди никогда бы так не поступил, не попытавшись сначала обратиться к кому-нибудь за помощью.

Ковач знал по опыту, что пережившие своих близких, покончивших самоубийством, всегда убеждены, что их родственник или друг попросил бы о помощи, прежде чем решиться на роковой шаг. Им не хотелось думать, что они пропустили тревожные признаки. Если окажется, что Энди Фэллон действительно покончил с собой, то рано или поздно Том Пирс начнет спрашивать себя, не пропустил ли он дюжину таких признаков из-за своей черствости и эгоизма.

– Из-за чего он был расстроен?

Пирс сделал беспомощный жест:

– Понятия не имею. Может, из-за работы, а может, из-за семейных дел. Я знаю, что он не ладил с отцом.

– А как насчет связей иного рода? – спросила Лиска. – Может быть, у него возникли осложнения на этой почве?

– Нет.

– Как вы можете быть в этом уверенным? – осведомился Ковач. – Вы ведь не жили здесь, виделись вы не так уж часто.

– Мы были друзьями.

– Однако вы же не знаете, что его беспокоило, – причем беспокоило до такой степени.

– Я знал Энди. Он не мог убить себя, – настаивал Пирс.

– Помимо незапертой двери, что-нибудь показалось вам необычным? – продолжала Лиска. – Может быть, что-то исчезло?

– Вроде бы нет. Хотя я особо не присматривался. Я сразу поднял наверх и…

– Вы случайно не знаете, Том, Энди когда-нибудь практиковал необычные сексуальные ритуалы? – спросил Ковач.

Пирс вскочил, отшвырнув стул ногой.

– Это просто черт знает что! – Он озирался, словно в поисках свидетеля возмутительного поведения копов.

Вспомнив о ножах на полочке и о том, с какой бешеной яростью Пирс набросился на Огдена, Ковач встал между ним и посудомойкой.

– Тут нет ничего личного, Том. Это наша работа, – сказал он. – Мы должны получить по возможности ясную картину.

– Вы шайка вонючих садистов! – крикнул Пирс. – Мой друг мертв, а вы…

– А я даже не знал его, – закончил Ковач. – Впрочем, вас я тоже не знаю. Поэтому не могу исключить, что вы сами его прикончили.

– Что за вздор!