Текст книги "Прах к праху"

Глава 8

Кейт опустила усталое тело в старомодную, на курьих ножках ванну и попыталась выдохнуть накопившееся за день напряжение. Оно выбралось наружу откуда-то из глубин ее тела сквозь мышцы, в виде боли. Казалось, женщина смогла уловить, как оно поднимается над горячей водой вместе с паром и запахом лаванды. На подносе из медной проволоки перед ней стоял «черный понедельник» – внушительных размеров стакан джина с тоником. Кейт сделала глоток, откинулась и закрыла глаза.

Психологи обычно утверждают, что алкоголь не лучшее средство для снятия напряжения. Послушать их, так можно подумать, что вы уже почти алкаш или, по крайней мере, встали на путь, ведущий к алкоголизму и полному моральному разложению. Кстати, сама она ходила по этой скользкой дорожке не раз, причем в обоих направлениях. С другой стороны, будь это так, она бы уже давно спилась. Но этого не произошло, и сегодня она потягивала джин и ждала, когда тело охватит приятная истома.

В какой-то миг перед ее мысленным взором промелькнула череда лиц из серого периода жизни. Стива, каким оно было в конце того года – холодное, злое, чужое. Доктора, насмотревшегося за жизнь самых разных трагедий, – дежурное, неискреннее. Личико дочери, было и нет, всего за одно мгновение. Лицо Джона – напряженное, полное сочувствия или страсти, или, наоборот, сердитое или безразличное… не более чем воспоминание.

Ее не переставало удивлять, что при мысли о нем даже сквозь защитную броню времени она ощущала боль. Какая-то часть ее «я» жаждала одного – чтобы эта боль наконец притупилась, в то время как вторая упивалась ее остротой.

Кейт открыла глаза и посмотрела в окно ванны. Из-за короткой шторы сквозь запотевшее стекло внутрь смотрела ночь, сплошная чернота.

По крайней мере, ее душевные раны затянулись, зарубцевались. Жизнь идет дальше. Но как легко можно повредить рубцы… Это унизительно, однако она так и не смогла избавиться от боли, которая всегда сопровождала воспоминания о Джоне Куинне. Вот и сейчас ощущала себя не то дурочкой, не то малым ребенком – но в этом виноват элемент неожиданности.

Завтра станет гораздо лучше. У нее будет ясная, трезвая голова, и она сумеет держать чувства в узде. Не позволит больше никаких сюрпризов. Какой смысл ворошить прошлое, если ее внимания требует настоящее. А Кейт Конлан всегда была известна своим хладнокровием… за исключением разве что нескольких месяцев самого жуткого года в ее жизни.

Они со Стивом даже не заметили, как стали чужими друг другу. Что ж, рядовая ситуация, с которой можно жить, если бы все оставалось так, как было. Но затем Эмили слегла с тяжелой формой гриппа, и в считаные дни их нежной веселой девочки не стало. Стив во всем винил жену – мол, она должна была спохватиться раньше. Впрочем, Кейт тоже винила себя, несмотря на заверения врачей, что она никак не могла предвидеть такой исход. Тогда ей нужен был кто-то, на кого можно опереться. Кто мог бы поддержать, утешить, помочь избавиться от ощущения вины…

Потянув через плечо конец полотенца, висевшего на крючке за спиной, она промокнула глаза, вытерла нос и сделала еще один глоток джина с тоником. Прошлое не вернуть. Но, по крайней мере, можно внушить ложную уверенность, что настоящее в руках.

Затем Кейт подумала о своей новой подопечной, или, как их было принято называть, клиентке. Боже, какое дурацкое слово. Оно как бы намекало на то, что человек сам вас выбрал, сам нанял. Эйнджи Ди Марко ее не выбирала и не нанимала. А вот с ней придется повозиться, это уж точно! За годы работы в полиции Кейт насмотрелась всякого, и опыт подсказывал, что девчонка не подарок. Что за полудетской внешностью скрывается изуродованная жизнью душа, что, несмотря на юный возраст, это дитя улицы прошло через то, что за всю жизнь проходит не каждый взрослый. Боже, и как можно родить ребенка, чтобы потом бросить его на произвол судьбы! При этой мысли Кейт почувствовала, как ее охватывает злость и нечто похожее на зависть.

Нет, это не ее работа – выяснять, кто такая на самом деле Эйнджи Ди Марко и как она дошла до такой жизни. Но чем больше знала она о своих клиентах, тем лучше могла их понять, а значит, и принимать верные решения. Чтобы они плясали под ее дудку. Чтобы говорили то, чего ждал Сэйбин.

Кейт спустила воду в ванне, вытерлась, завернулась в махровый халат и с очередным стаканом в руке подошла к небольшому антикварному письменному столу, что стоял в спальне. Это было ее святилище. Отделанная в персиковых и темно-зеленых тонах, комната дарила ощущение тепла и уюта. Из небольшой стереосистемы на книжной полке лился бархатистый голос Нэнси Гриффит[5]5
  Звезда музыки кантри.


[Закрыть]. Тор – кот норвежской лесной породы, истинный хозяин квартиры – выбрал себе в качестве трона ее кровать и теперь возлежал на ней во всей своей царственной пушистой красе как раз посередине пухового одеяла. Заметив, что Кейт вошла в комнату, кот посмотрел с ленивым превосходством кронпринца.

Кейт села, подложив под себя ногу, на стул, вытащила с полочки небольшой листок бумаги и принялась писать.

Эйнджи Ди Марко

Имя? Возможно, чужое. Принадлежит какой-то женщине в Висконсине. Надо дать задание, чтобы прочесали тамошний банк данных.

Родные умерли. В прямом или переносном смысле?

Подвергалась насилию? Похоже на то. Сексуальному? Очень даже может быть.

Татуировки: несколько, как профессиональные, так и любительские.

Значение?

Важен индивидуальный дизайн?

Пирсинг – дань моде или нечто большее?

Дурные привычки – грызет ногти. Курит.

Отношение к спиртному: сколько? Как часто?

Наркотики – нельзя исключать: худая, бледная, неухоженная. Но поведенческие реакции в норме: наблюдательна, всегда начеку.

Увы, ничего более конкретного написать об Эйнджи Ди Марко Кейт не смогла. Времени, чтобы лучше узнать друг друга, у них не было, а те несколько часов, которые они провели вместе, несли на себе тягостный отпечаток. Кейт, поморщившись, представила, к каким выводам мог бы прийти посторонний человек, окажись она сама в подобной ситуации. Потому что стресс будит у всех одинаковые защитные реакции: образно выражаясь, мы либо скалим зубы, либо поджимаем хвост. Правда, эта истина не отменяет того факта, что пытаться найти подход к Эйнджи Ди Марко – это значит напрасно тратить время и нервы.

На ее счастье, директриса «Феникса», приюта для бывших проституток, нервы имела стальные. В заведении этом обитали юные женщины, которые либо по собственной воле, либо под давлением обстоятельств ступили на скользкую дорожку, однако вовремя опомнились и попытались завязать с прошлым.

Впрочем, нельзя сказать, что Эйнджи по достоинству оценила оказанное ей гостеприимство. Не стесняясь сильных выражений, она высказала все, что думает по этому поводу. В свою очередь Кейт подумала, что реакция никак не соразмерна поводу.

– Что, если я не хочу здесь находиться?

– Эйнджи, тебе ведь некуда пойти…

– С чего вы взяли?

– Давай не будем начинать все сначала, – ответила Кейт с нетерпеливым вздохом.

Пока они препирались, Тони Эрскин, директриса приюта, стояла в дверях и, нахмурив брови, наблюдала за их перепалкой. Затем она оставила их выяснять отношения в небольшой гостиной, обставленной старой мебелью. Стены украшали купленные по дешевке «произведения искусства», отчего сама комната производила впечатление номера в дешевом мотеле.

– У тебя нет постоянного адреса, – сказала Кейт. – Ты сказала мне, что родителей твоих давно нет в живых. Ты не смогла назвать мне ни единого человека, который был бы согласен приютить тебя. Скажи, куда ты пойдешь? Здесь чисто, есть ванная, можешь помыться и выспаться. В чем проблема?

Эйнджи сердито ударила кулаком потертую диванную подушку.

– Потому что это задрипанный клоповник, вот почему.

– Ах, вот оно что? А ты привыкла селиться в «Хилтоне»? А твой фальшивый адрес? Ты вспомни, что это за район.

– Если вам здесь так нравится, сами тут и оставайтесь.

– Мне незачем. В отличие от тебя, у меня есть крыша над головой, и я не прохожу в качестве свидетеля в деле об убийстве.

– Можно подумать, я стала свидетелем по своему желанию! – выкрикнула девушка. Неожиданно глаза ее наполнились слезами, а следующий миг они уже катились по ее щекам. Эйнджи поспешила отвернуться от Кейт и, прижав к глазам кулачки, свернулась в комок.

– Нет-нет-нет, – негромко повторяла она. – Только не сейчас…

Этот неожиданный всплеск эмоций застал Кейт немного врасплох. С одной стороны, именно на это она и рассчитывала – чтобы защитный панцирь дал трещину. С другой стороны – сейчас, когда это произошло, – она не знала, как реагировать.

Чувствуя себя отчасти виноватой, она осторожно приблизилась к девушке:

– Эйнджи…

– Нет, – всхлипнула та еще раз, обращаясь скорее к себе самой. – Только не сегодня, прошу вас, ну пожалуйста…

– Тебе нечего стыдиться, Эйнджи, – негромко произнесла Кейт, стоя рядом. Впрочем, от любых физических контактов она воздержалась. – У тебя был тяжелый день. На твоем месте я бы тоже расплакалась. Но я поплачу позже. Не слишком хорошо умею это делать. Из носа начинают литься сопли, смотрится отвратительно.

– А почему я не могу поехать с вами?

Вопрос, словно крученая подача, прилетел откуда-то с левого поля и больно огрел Кейт по виску. От неожиданности она на миг остолбенела. Можно подумать, эта красотка всю жизнь прожила дома! Как будто никогда не ночевала у чужих людей. Да она уже черт знает сколько времени болтается на улице. Одному богу известно, почему до сих пор жива. И вдруг нате вам! Возьмите меня к себе… Нет, это полная бессмыслица!

Прежде чем Кейт успела ответить, Эйнджи тряхнула головой, вытерла рукавом куртки слезы и громко втянула воздух. Первое окошечко, через которое можно было наладить контакт, захлопнулось, и на лицо вернулась каменная маска.

– Ладно, проехали. Можно подумать, вас колышет, что будет со мной.

– Эйнджи, если бы мне было все равно, я бы не тратила время на эту работу.

– Ну да, конечно, как я забыла! Это ваша работа!

– Послушай, – устало обратилась Кейт. Сил, чтобы спорить, уже почти не осталось. – Это лучше, чем спать где-нибудь в картонной коробке. Потерпи пару дней. И если станет совсем невмоготу, я постараюсь что-нибудь придумать. У тебя есть номер моего телефона. Звони, если вдруг понадоблюсь. Честное слово, в любое время, я всегда на твоей стороне. Утром заеду.

Эйнджи ничего не ответила, лишь продолжала стоять с насупленным видом – вся какая-то крошечная в джинсовой куртке с чужого плеча.

– Постарайся поспать, слышишь? – негромко сказала Кейт и вышла, оставив девушку стоять все там же, посреди комнаты. Эйнджи тупо смотрела в окно, на огни соседнего дома. От этого зрелища почему-то защемило сердце. Как, однако, символично: бездомный ребенок, который никому не нужен, заглядывает в окна чужих домов..

– Вот почему я не работаю с детьми, – сказала она, вернувшись домой, коту. – Они, того гляди, испортят мою репутацию железной леди.

Тор замурлыкал и перекатился на спину, подставляя живот, чтобы хозяйка его почесала. Кейт послушно выполнила просьбу. Было приятно погладить живое существо, которое на свой кошачий лад любило ее и ценило. Почему-то она тотчас подумала об Эйнджи Ди Марко, как она лежит в постели, не смыкая глаз, окруженная чужими людьми, и единственная связь с другим человеком, которая хотя бы что-то значила, была ее, пусть косвенная, связь с убийцей.

Не успел Куинн переступить порог своего номера в отеле «Рэдиссон-Плаза», как автоответчик поприветствовал его мигающим зеленым огоньком – кто-то оставил сообщение. Бросив пакет с остатками мексиканской снеди в корзину для бумаг под письменным столом, он позвонил в гостиничный сервис и заказал в номер рисовый суп и сэндвич с индейкой, к которому, возможно, даже не притронется. Желудок до сих пор пытался переварить мексиканскую стряпню.

Он разделся, запихал все, кроме ботинок, в пакет для прачечной, завязал его и оставил у двери. Да, кого-то в прачечной ждет малоприятный сюрприз.

Вода лилась из душа, словно свинцовый град, такая горячая, что градусом больше, и это уже был бы кипяток. Джон намылил волосы и тело, дал воде как следует помассировать плечи, затем подставил под тугие струи лицо и грудь. В голове беспрестанно крутились события дня, причем в произвольном порядке. Совещание, адвокат Бондюрана, гонка в аэропорт, лента, которой огорожено место убийства, – привязанная к стволам кленов в парке, она трепещет на ветру… Кейт…

Кейт. Пять лет – долгий срок. За пять лет она сделала новую карьеру, начала другую жизнь – что, в принципе, заслужила, если учесть, через что ей пришлось пройти в Виргинии.

А чего он достиг за эти пять лет, кроме репутации? На что потратил массу свободного времени?

Ни на что. У него был дом и «Порше», и шкаф, набитый дорогими костюмами. Все, что он не успевал потратить, шло в пенсионный фонд, хотя вряд ли он проживет на пенсии долго. В конце концов, месяца через два как уйдет с работы, дело кончится обширным инфарктом. Потому что, кроме Бюро, у него ничего нет. Если, конечно, дела не доконают его еще раньше.

Он выключил воду, вышел из душа и насухо вытерся полотенцем. У него до сих пор было тело атлета – крепкое, мускулистое, правда, чуть более сухопарое, чем когда-то. Странно, ведь у большинства мужчин после сорока все обстоит с точностью до наоборот. Он уже не помнил, когда еда перестала доставлять удовольствие, а ведь раньше он считал себя поваром-гурманом. Теперь же ел лишь потому, что надо. Упражнения, которые он регулярно делал, чтобы снять напряжение, заодно сжигали и калории.

И вот сейчас его номер наполнял жирный, пряный запах мексиканской еды. С другой стороны, лучше такой, чем запах обугленного трупа, хотя он по опыту знал, что через пару часов этот мексиканский дух станет настолько невыносим, что его будет мутить и он проснется часа в три часа ночи.

Эта мысль вытащила на поверхность и другие, столь же неприятные воспоминания о других городах, гостиничных номерах и ужинах, когда кусок не лез в горло, потому что вкус пищи перебивал неистребимый запашок смерти. Вспомнилось, как ворочался всю ночь напролет на очередной гостиничной кровати, не в силах уснуть, как сердце паровым молотом билось в груди, когда он, весь в поту, словно рысак на скачках, просыпался от очередного кошмара.

Паника железным кулаком ударила под дых, и он сел на кровати – в спортивных трусах и серой футболке с логотипом академии ФБР. Пару мгновений сидел, сжав голову руками, опасаясь, что сейчас последует приступ – ощущение пустоты, головокружение, тремор, который начинался где-то в глубинах тела и постепенно передавался к конечностям. Ощущение того, что это не он, что от него самого ничего не осталось, страх, что никогда не узнает правды.

Он выругался и, собрав волю в кулак, постарался превозмочь минутную слабость, как делал уже не раз весь последний год. Или уже два? Время он измерял расследованиями, а расследования – жертвами. Его постоянно преследовал один и тот же сон – будто он заперт в белой комнате и волосок за волоском вырывает растительность с головы, называя каждый волос именем жертвы, после чего слюной приклеивает их к стене.

Чтобы побороть панику, он включил телевизор – пусть в номере бормочет еще чей-то голос, лишь бы не страх в его голове, – после чего включил автоответчик. Семь звонков были связаны с другими случаями, которые он притащил сюда вслед за собой: череда ограблений и тяжких убийств гомосексуалистов в Майами, отравление пяти пожилых женщин в Шарлотте, Северная Каролина, похищение ребенка в Виргинии, которое к половине девятого по восточному времени превратилось в убийство, потому что труп девочки был обнаружен в поросшем лесом овраге.

Черт, ну почему он здесь, а не там? Почему не в глубинке, не в Джорджии, где мать четверых детей была до смерти забита молотком – кстати, случай этот точь-в-точь повторял три других убийства за последние пять лет. Или же ему следовало находиться в Англии, консультируя Скотланд-Ярд по делу о девяти изуродованных трупах во дворе заброшенной бойни: у каждого были выдавлены глаза, а рот прошит вощеной ниткой.

– Специальный агент Куинн, с вами говорит Эдвин Нобл.

– И как же ты, поганец, раздобыл этот номер? – спросил Куинн, слушая оставленное на автоответчике сообщение.

Он был отнюдь не в восторге от того, что Нобл задействован в расследовании. Как супруг мэра, он вхож в такие двери, в которые рядовому адвокату путь заказан. А поскольку он был адвокатом Питера Бондюрана, то двери частенько распахивались перед ним сами.

– Я звоню по поручению мистера Бондюрана. Если это возможно, Питер хотел бы встретиться с вами завтра утром. Был бы признателен, если бы вы сегодня вечером мне перезвонили.

После этих слов Нобл оставил номер, а затем вкрадчивый женский голос сообщил, что других сообщений нет. Куинн положил на место трубку, не имея ни малейшего желания перезванивать. Пусть потерпит. Если у него есть что-то по делу, то с таким же успехом он может позвонить Ковачу или Фаулеру из отдела по расследованию тяжких преступлений.

Джон решил никому не звонить – по крайней мере, до того, как съест ужин.

Выпуск десятичасовых последних известий открывался сообщением об убийстве. На экране промелькнули кадры с места преступления – огороженный лентой участок парка, где было найдено обгорелое тело. После чего кадры пресс-конференции. Кроме фотографии самой Джиллиан Бондюран, зрителям также показали фото ее красного «Сааба». Всего же убийство удостоилось трех с половиной минут телеэфира.

Куинн достал из «дипломата» папки с копиями следственных дел двух предыдущих убийств и положил их на письменный стол. Отчеты следователей, фотографии места преступления. Результаты вскрытия. Результаты лабораторных анализов, первичные и заключительные выводы следствия. Вырезки из ведущих газет Миннеаполиса и Сент-Пола. Описания и фото места преступления.

Куинн четко дал понять, что ему не нужна информация о возможных подозреваемых, даже если такие и были, и его просьбу выполнили. Не хотелось, чтобы чьи-то выводы мешали собственным суждениям либо подталкивали ход мыслей в том или ином направлении. Именно по этой причине он предпочел бы составлять психологический профиль убийцы у себя в рабочем кабинете. Здесь он вынужден работать по горячим следам, а значит, с головой окунувшись в расследование. Он же по опыту знал, что такие случаи, как этот, нередко вызывают у следователей чересчур сильную эмоциональную реакцию, тем более что информации, за которую можно было зацепиться, практически нет. Зато отвлекающих факторов – уйма. Например, Кейт. Которая, кстати, даже не позвонила. С другой стороны – а были ли у нее причины звонить? Не считая того, что когда-то между ними что-то было, но они разошлись каждый в свою сторону, и это «что-то» перестало существовать.

И, пожалуй, самый сильный отвлекающий фактор – это прошлое, которое, увы, не изменить и не вернуть. Единственный способ держать его в узде, не позволяя брать над собой верх, – крепко держать под контролем настоящее. Что означало с головой уйти в изучение следственного дела. Постоянно иметь трезвую, холодную голову. Когда же ночи затягивались надолго – а так было всегда – и в голове начинали вертеться подробности как минимум сотни убийств, Джон понимал, что постепенно утрачивает контроль и над собой, и над настоящим.

Эйнджи забилась в самый угол небольшой, жесткой двойной кровати, прижавшись спиной к стене, чувствуя сквозь мешковатую фланелевую рубашку зябкий холодок штукатурки. Она поджала колени и, обхватив руками, положила на них подбородок. Дверь была закрыта. Она осталась одна. Единственный свет проникал в комнату через окно от уличного фонаря.

«Феникс» был большим и старым, со скрипучими полами и без каких-либо излишеств. Кейт привезла ее сюда и бросила одну среди бывших проституток, наркоманок и женщин, которых избивали их сожители.

Эйнджи успела посмотреть на них, когда заглянула в просторную гостиную, уставленную старой мебелью: несколько обитательниц сидели, уставившись в экран телевизора, и девушка подумала, что они, наверное, круглые дуры. Если и был урок, который она вынесла для себя, то он заключался в следующем: от обстоятельств можно убежать, от себя же – никогда. Твое «я» будет следовать за тобой, как тень. От него не скроешься, не пошлешь подальше, не избавишься.

И вот теперь она ощущала, как эта тень обволакивала ее – холодная и черная. Тело била дрожь, к глазам подступили слезы. Она весь день пыталась сдерживаться, а также весь вечер, опасаясь, что эта чернота возьмет над ней верх в присутствии Кейт, что, в свою очередь, лишь подстегивало панику. Нет, она должна держать себя в руках всегда, кто бы ни был рядом. Потому что иначе все поймут, что она сумасшедшая, ненормальная. И тогда упекут в психушку. Где она будет совсем одна.

Она и сейчас одна.

Дрожь с каждой минутой била все сильнее, постепенно перерастая в ощущение пустоты. Одновременно сознание как будто начало сжиматься, и от нее самой осталась лишь пустая оболочка; вернее, она превратилась в крошечное существо, обитающее в этом теле, словно в тюрьме. И в любое мгновение могла сорваться с уступа в черную бездну и никогда больше оттуда не выбраться.

Это чувство Эйнджи называла Зоной, которая была ее заклятым врагом. И хотя хорошо изучила ее, все равно Зона приводила в ужас. Она знала, что, если не будет сопротивляться, Зона непременно возьмет верх. Так что самое главное – не поддаваться. Ведь стоит дать слабину, уступить, как потеряешь громадные куски времени. Потеряешь себя, и что тогда будет?

Стало так страшно, что она расплакалась. Тихо, молча. Она всегда плакала молча… Чтобы никто не слышал и не узнал, как ей страшно. Рот раскрылся, но она подавила рыдания, превозмогая себя, загнала их назад в горло. Эйнджи прижалась лицом к коленям и зажмурилась. Слезы жгли глаза, стекали даже из-под закрытых век, скатывались по голым ногам.

Перед мысленным взором возник объятый пламенем труп. Она бежала, бежала долго, но так и не смогла убежать, потому что этим трупом была она сама, хотя и не чувствовала ни пламени, ни боли. Боль. Лучше бы ей было больно, но, увы, одной только силой воображения этого не сделаешь. Ей по-прежнему казалось, что она продолжает сжиматься внутри собственного тела.

«Прекрати! Немедленно прекрати!» – приказала Эйнджи и даже ущипнула себя за бедро, если не сказать, впилась ногтями в кожу. Увы, не помогло. Она все глубже и глубже погружалась в Зону.

«Ты ведь знаешь, что нужно делать», – прозвучал в ее голове голос. Он шевельнулся в сознании, словно скользкая черная лента. Ее передернуло. Голос обвил, проник в важные части тела, – странная смесь страха и потребности.

Ты ведь знаешь, что нужно делать!

Она тотчас потянулась за рюкзаком, расстегнула молнию и порылась во внутреннем кармане в поисках того, что нужно. Наконец пальцы нащупали канцелярский нож в форме небольшого пластикового ключа.

Трясясь и давясь рыданиями, она заползла под узкую полоску света и подтянула вверх левый рукав, обнажая бледную, худую руку, всю в тонких шрамах – один рядом с другим, как прутья железного забора. На кончике ножа, подобно языку змеи, выросло лезвие, и она прочертила им тонкую полоску рядом с локтевой впадиной.

Боль была острой и приятной, и, похоже, отключила панику, которая, словно электротоком, пронзала мозг. Из надреза показалась кровь – в темной комнате она казалась блестящей черной бусинкой. Эйнджи уставилась на нее как завороженная, чувствуя, как по телу начинает разливаться блаженное умиротворение.

Контроль. К нему сводится вся жизнь. Боль и контроль. Этот урок она выучила давно.

– Я вот подумываю, а не сменить ли мне имя, – говорит он. – Как тебе Элвис? Элвис Нейджел.

Молчаливая собеседница никак не отреагировала. Из коробки он достает пару трусов и прижимает их к лицу, зарывается носом и глубоко вдыхает запах женской промежности. О, какое блаженство! И хотя запах заводит не так сильно, как звуки, но все же…

– Что, не поняла? Это ведь анаграмма. Элвис Нейджел – ангел зла[6]6
  Анаграмма – литературный прием, состоящий в перестановке букв или звуков определенного слова (или словосочетания), что в результате дает другое слово или словосочетание. В данном случае Elvis Nagel (Элвис Нейджел) путем перестановки букв превращается в Evil’s Angel (ангела зла).


[Закрыть].

Где-то рядом три телевизора показывают шестичасовые новости. Голоса трех дикторов сливаются в одну неразличимую какофонию, которая действует как допинг. Потому что во всех звучат нотки безнадежности. А безнадежность порождает страх. Который, в свою очередь, возбуждает его. И больше всего ему нравятся звуки. Дрожащее напряжение даже в хорошо поставленном голосе диктора. Перепады тембра и громкости в голосах тех, кому страшно.

На двух экранах появляется мэр. Страхолюдина и дура. Он слушает, как она говорит. Эх, с каким удовольствием он отрезал бы ей губы, пока она еще жива. А потом заставил бы ее их съесть… Фантазии возбуждают. Впрочем, так было всегда.

Он увеличивает звук, затем подходит к встроенной в книжный шкаф стереосистеме, выбирает с полки кассету и вставляет ее. Он стоит посередине подвальной комнаты, глядя на телеэкраны, на хмурые лица дикторов, на лица присутствующих на пресс-конференции, снятые под разными углами, и окунается в океан звуков – в голоса репортеров, фоновое эхо огромного зала, в напряжение и безысходность. Одновременно из колонок стереосистемы доносится голос, полный ужаса. Голос, который умоляет, плачет, просит приблизить смерть. Его триумф.

И он стоит в самом центре – дирижер этой жуткой оперы. Чувствует, как в нем нарастает возбуждение – огромное, горячее сексуальное возбуждение. Оно подобно всепоглощающему крещендо и требует выхода. Он смотрит на свою партнершу, прикидывает, что с ней можно было бы сделать, однако сдерживается.

Главное – контроль. Потому что контроль – это все. Это власть. Действует он. Другие лишь реагируют. Он хочет, чтобы на лицах всех до единого читался страх, хочет слышать их голоса – полицейских, участников следственной группы, Джона Куинна… В особенности Джона. Подумать только, этот наглец даже не снизошел до того, чтобы взять слово во время пресс-конференции. Причем явно нарочно: чтобы Крематор подумал, будто его личность не представляет для него интереса.

Нет, он заставит обратить на себя внимание! Заставит уважать! Добьется, потому что это он, Крематор, контролирует ситуацию, а не этот вашингтонский гость.

Затем он приглушает звук до невнятного бормотания, но не выключает полностью, тишина ему не нужна. Потом выключает стереосистему, но кладет в карман крошечный диктофон со вставленной заранее кассетой.

– Пойду прогуляюсь, – говорит он. – Ты мне надоела. С тобой скучно.

Подходит к манекену, с которым до сих пор забавлялся, пробуя разные комбинации одежды жертв.

– Нет, конечно, я тебя по-своему ценю, – добавляет он негромко.

После чего подается вперед и целует манекен. Даже засовывает язык в приоткрытый рот. После чего снимает с плеч манекена голову своей последней жертвы и кладет ее в пластиковый пакет, который затем относит в холодильник в прачечной и осторожно ставит на полку.

Вечер выдался туманным, улицы темны и в свете фонарей поблескивают влагой. Наверное, в такую погоду Джек Потрошитель бродил по Лондону. Идеальный вечер для охоты.

Он улыбается и ведет машину к озеру. Улыбка делается еще шире, когда он нажимает кнопку диктофона и подносит его к уху. Крики ужаса, они как шепот влюбленного, только с другим знаком. Любовь и нежность, превратившиеся в ненависть и страх. Две стороны одной медали. Разница лишь в том, в чьих руках контроль.