Текст книги "Титан"

Глава 9
В поиске победы

Между тем светские дела Эйлин понемногу налаживались. Хотя было очевидно, что они не будут сразу же приняты в высшем обществе, да этого никто и не ожидал, также было ясно, что их нельзя полностью игнорировать. Нескрываемые теплые чувства Каупервуда к его жене во многом обеспечивали гармоничную атмосферу в его фирме. Хотя многие считали Эйлин самоуверенной и грубоватой особой, но рядом с таким выдающимся господином, как Каупервуд, она вполне могла измениться. Такого мнения придерживались миссис Эддисон и миссис Рэмбо. Маккиббен и Лорд относились к ней так же. Если Каупервуд любил ее, а в этом никто не сомневался, то он должен был успешно обучить ее. И он действительно любил ее, хотя и на свой манер. Он помнил, как жертвенно она относилась к нему в былые времена. Прекрасно зная его обстоятельства, преодолевая возмущение своей семьи, она отбросила все условности ради их любви. В ней не было никакой капризности, претензий и мелочных придирок. Он с самого начала был «ее Фрэнком», и он до сих пор остро чувствовал ее стремление быть рядом с ним и принадлежать ему, помогавшее выжить в эти ужасные и прекрасные дни. Она могла ссориться с ним, спорить, подозревать его в заигрывании с другими женщинами, но легкие увлечения, по ее словам, не встревожили бы ее. По ее словам, она была готова простить ему что угодно, если только он будет любить ее. В сущности, и оснований для подозрений он не давал…

– Ты просто дьявол, – шутливо обращалась она к нему. – Я же тебя знаю! Я вижу, как ты стреляешь глазами по сторонам. Полагаю, это из-за той хорошенькой стенографистки, которую ты держишь в своей конторе.

– Не глупи, Эйлин, – отвечал он. – И не надо быть такой грубой. Ты прекрасно знаешь, что я не буду заводить шашни со стенографисткой. Контора – не место для подобных вещей.

– Ах, вот как! Не считай меня дурочкой; я тебя знаю. Тебе сойдет любое укромное местечко!

Тогда он смеялся, и Эйлин смеялась вместе с ним. Она ничего не могла с собой поделать, потому что любила его. В ее нападках не было никакой злости. После таких разговоров он обнимал ее, нежно целуя и приговаривая: «Ты моя милая крошка! Ты моя рыжеволосая куколка! Ты действительно сильно любишь меня? Тогда поцелуй меня!» Ими владела почти первобытная страсть. Пока дела и жизненные обстоятельства не отдалили их друг от друга, он не мог себе и представить более восхитительных отношений с другим человеческим существом. Между ними не было пресыщенности, грозившей перерасти в отвращение. Она всегда была ему желанной. Он мог быть с ней искренним, нежным, поддразнивать ее, не боясь в ответ встретить чопорность или ханжество. Какой бы влюбленной и глуповатой она ни была в некоторых отношениях, она всегда принимала критическое замечание и не отвергала небольшое наставление. Ее интуиция порой подсказывала дельные предложения, полезные им обоим. Больше всего их мысли были заняты новым домом, подряд на строительство которого уже был оформлен, и заботами о расширении светского круга знакомств и упрочении своего положения. Эйлин думала, что жизнь еще никогда не представала перед ней в таком радужном цвете. Иногда все выглядело слишком прекрасным, чтобы оказаться правдой. Ее Фрэнк был таким любящим и очаровательным, таким щедрым! У нее не было ни малейших подозрений на его счет. Путь даже он иногда поглядывает на других – что с того? В душе он ей предан, и еще не было случая, чтобы он изменил ей. Хотя ей было кое-что известно из его прежней жизни, она не представляла, как он мог бы лгать ей. Она была уверена, что он любил ее и до сих пор не изменял этому чувству.

Каупервуд вложил около ста тысяч долларов в газовые компании и был уверен в обеспечении своего будущего: концессии были выданы на двадцать лет. К тому времени ему будет около шестидесяти, и он, возможно, выкупит свои активы, объединит их или выгодно продаст. Будущее Чикаго складывалось в его пользу. Он решил приобрести картин тысяч на тридцать долларов, если найдет подходящие, и заказать портрет Эйлин, пока она в расцвете своей красоты. Произведения искусства снова стали предметом его страстного увлечения. У Эддисона было четыре или пять хороших картин – Руссо, Грёз, Вауэрман и один Лоуренс, – собранных бог весть откуда. Говорили, что у владельца отеля, торговца недвижимостью и мануфактурой по фамилии Коллард есть поразительная коллекция. По словам Эддисона, король торговли скобяными товарами Дэвис Траск был страстным коллекционером. Каупервуд знал о многих богатых домах, где начинали коллекционировать живопись. Значит, и ему пора этим заняться.

После оформления концессий Каупервуд посадил Сиппенса в собственной конторе и на время передал ему бразды правления. Небольшие арендованные конторы с клерками появились в тех районах, где развернулось строительство газовых предприятий. Старые компании подали всевозможные иски с требованием запретить, отозвать или ограничить концессии, но Маккиббен, Стимсон и генерал Ван-Сайкл сражались с ними с доблестью и упоением троянцев. Это было во всех отношениях интересное зрелище. Пока еще никто по-настоящему не знал о наступлении Каупервуда в Чикаго. Его считали незначительной фигурой. Его имя даже не упоминалось в связи с этой деятельностью. Других людей ежедневно прославляли и восхваляли, что вызывало у него некоторую зависть. Когда же взойдет его звезда? Безусловно, скоро. Поэтому в июне они отправились в свое первое заграничное путешествие – радостные, богатые, бодрые и жизнерадостные, твердо намеренные сполна получить удовольствие от поездки.

Это было замечательное путешествие. Эддисон был чрезвычайно любезен: телеграфировал в Нью-Йорк и распорядился доставить цветы для миссис Каупервуд, когда она поднимется на борт. Маккиббен прислал путеводители. Каупервуд, не рассчитывавший, что кто-то пришлет цветы, сам заказал две великолепные корзины, которые вдобавок к корзине Эддисона, вместе с прикрепленными карточками, ожидали их в вестибюле на главной палубе. Несколько важных лиц, сидевших за капитанским столом, сами подошли к Каупервуду. Они получили приглашения на вечеринки с карточными играми и на закрытые концерты. Однако плавание выдалось бурным, и Эйлин страдала от морской болезни. Ей было трудно показать себя с лучшей стороны, поэтому она лишь изредка выходила из каюты. Она держалась очень надменно и отстраненно со всеми, кроме немногих, кто прислушивался к ней и не возражал. Она начала чувствовать себя важной особой.

Еще до отъезда она скупила чуть ли не все, что имелось в заведении Терезы Донован в Чикаго. Нижнее белье, ночные пижамы, костюмы для прогулок, костюмы для выездки, вечерние туалеты – всего этого у нее было в изобилии. При себе она имела шкатулку с драгоценностями на сумму не менее тридцати тысяч долларов. Ее туфли, чулки, шляпы и прочие дамские штучки не поддавались подсчету, и это давало Каупервуду основание гордиться ею. Она обладала способностью жить на широкую ногу. Его первая жена была бледной и слабой, в то время как Эйлин буквально лучилась жизненной энергией. Она напевала, прихорашивалась, дурачилась. Некоторые люди чужды самоанализу или размышлению о прошлом. Земля с ее долгой историей для Эйлин была лишь ориентиром, смутным представлением. Возможно, она слышала о существовании динозавров и летающих рептилий, но это не произвело на нее глубокого впечатления. Кто-то сказал или продолжал утверждать, будто люди происходят от обезьян, что было полным абсурдом, хотя и могло оказаться правдой. Зеленоватые громады волн, грохочущие в открытом море, подразумевали некую бесконечность и ужас, но это не имело ничего общего с той бесконечностью, которая существует в сердце поэта. Корабль был надежным и безопасным – сам капитан в голубом мундире с блестящими пуговицами говорил ей об этом за столом, и она безоговорочно верила ему. Кроме того, рядом с ней постоянно находился Каупервуд, молча и зорко наблюдавший зрелище океанской стихии.

В Лондоне рекомендательные письма Эддисона принесли несколько приглашений в оперу, на званый ужин, на уик-энд в Гудвуде и так далее. Коляски, кебы и фаэтоны всегда находились в их распоряжении. В конце недели они получили приглашение на экскурсию по Темзе в плавучем домике. Хозяева, англичане, рассматривавшие свое приобретение как дорогую игрушку и благоразумное вложение капитала, были вежливы и любезны. Эйлин проявляла неустанное любопытство. Она обращала внимание на слуг, их манеры и ливреи. Вскоре она начала думать, что Америка далеко не так хороша, как ей казалось раньше, там не хватало многих вещей.

– Эйлин, мы с тобой собираемся жить в Чикаго всегда, – увещевал ее Каупервуд. – Не сходи с ума. Разве ты не видишь, что эти люди равнодушны к американцам? Если бы мы решили поселиться здесь, то они бы не приняли нас – во всяком случае, не сразу. Мы всего лишь проезжие иностранцы, которых развлекают из вежливости.

Каупервуд все это видел и хорошо понимал. Эйлин вела себя как избалованный ребенок, но с этим ничего нельзя было поделать. Она одевалась и переодевалась. Англичане глазели на нее в Гайд-парке, где она ездила верхом и управляла экипажем, в гостинице «Кларидж», где они остановились, и на Бонд-стрит, где она совершала покупки. Англичанки, сдержанные, консервативные, многие с невзыскательным вкусом, возводили очи горе. Каупервуд слегка смущался, но не вмешивался. Он любил Эйлин, гордился ее красотой, по крайней мере сейчас. Если он мог обеспечить ей более или менее достойное положение в чикагском обществе, для начала этого было достаточно. После трех недель бурного интереса ко всем достопримечательностям Лондона, которым Эйлин отдала должное, они отправились в Париж.

Здесь Эйлин загорелась ребяческим восторгом.

– Ты знаешь, – с серьезным видом обратилась она к Каупервуду на другое утро по приезде, – англичане совершенно не умеют одеваться. Я думала, что они умеют, но там даже самые большие модники копируют французов. Взять, к примеру, тех людей, что мы видели вчера вечером в Café d’Anglais. Я не видела ни одного англичанина, который мог бы сравниться с ними.

– Дорогая, у тебя экзотические вкусы, – отозвался Каупервуд, завязывая галстук и с живым интересом наблюдая за ней. – Все французские модники и модницы расфуфырены в пух и прах. Думаю, некоторые из молодых парней носят корсеты.

– И что с того? – воскликнула Эйлин. – Мне это нравится. Если ты хочешь быть модным, почему бы не быть очень модным?

– Мне известна эта твоя теория, дорогая, – сказал он. – Но в любом деле можно перегнуть палку. Существует такая вещь, как излишества. Тебе приходится идти на компромиссы, даже если ты не выглядишь так блистательно, как могла бы. Нельзя слишком вызывающе отличаться от других, даже в правильную сторону.

– Знаешь что? – она остановилась и посмотрела на него. – Я думаю, что со временем ты станешь очень консервативным, прямо как мои братья.

Она подошла ближе и поправила его галстук, потом пригладила ему волосы.

– Что же, один из нас должен стать таким для блага семьи, – с полуулыбкой заметил он.

– Впрочем, я не так уверена, что это будешь ты.

– Сегодня прекрасный день. Смотри, как красиво смотрятся эти мраморные статуи. Куда мы отправимся – в Клюни, в Версаль или в Фонтенбло? Сегодня вечером мы собираемся посмотреть на Сару Бернар.

Эйлин была на седьмом небе от счастья. Так прекрасно было наконец отправиться в путешествие с настоящим мужем!

В этой поездке у Каупервуда вновь проснулся страстный интерес к настоящим произведениям искусства и решимость завладеть ими. Он познакомился с известными маршанами и галеристами в Лондоне, Париже и Брюсселе. Его представление о великих мастерах и старых школах живописи значительно расширилось. От одного из лондонских галеристов, который сразу распознал в нем вероятного покупателя, он получил приглашение посетить вместе с Эйлин некоторые частные коллекции. Он знакомился с лордом Лейтоном, Данте Габриэлем Россетти и Уистлером, которым его представили как «заинтересованного иностранца». Эти люди видели перед собой только самоуверенного, воспитанного человека, далекого от новомодных течений. Каупервуд видел в них лишь самовлюбленность художника. Он понимал, что у него мало общего с такими людьми, но есть взаимные интересы. Он не мог быть раболепным почитателем – лишь благосклонным покровителем. Он ходил и смотрел, предвкушая воплощение своих мечтаний о величии. В Лондоне он приобрел портрет Реберна, в Париже – крестьянскую сцену работы Милле, миниатюру Яна Стена, батальное полотно Месонье и пейзаж романтического дворика кисти Изабе. Так началось расширение его познаний о живописи, и появилась основа будущей коллекции, которая стала столь важной для него в последующие годы.

После возвращения в Америку Эйлин и Каупервуд увлеклись строительством нового особняка. Во Франции им понравился один замок, архитектура которого, или скорее ее модификация в оформлении Тейлора Лорда, была принята за основу. По расчетам мистера Лорда, строительство должно было продлиться год, а то и полтора, чтобы получить идеальный результат, но время в данном случае не имело большого значения. Тем временем они старались занять свое место в обществе и подготовиться к тому знаменательному дню, когда войдут в круг чикагской элиты.

В то время чикагское высшее общество представляло собой довольно-таки пестрое собрание. Те, кто внезапно обрел богатство, поднявшись из глубокой нищеты, не могли легко забыть сельские церкви и отказаться от провинциальных привычек. Те, кто унаследовал богатство или приехал из восточных штатов, где богатство имело старинное происхождение, лучше понимали правила светских игр. И наконец, дети нуворишей, которые, наблюдая тяготение американской жизни к роскоши, преисполнялись желания стать причастными к этому блеску. Они только начинали мечтать о танцах у Кинсли, зимних ярмарках на немецкий манер и летних развлечениях в европейском стиле, но все оказывались в стороне. Первая группа, несмотря на невежество и тупость, имела могущественное влияние, поскольку богатство считается высшим мерилом власти. Приемы, устраиваемые этими людьми, были смешны для остальных; они устраивали эти приемы в будние дни и наносили клоунские вечерние визиты по воскресеньям. Цель заключалась лишь в том, чтобы на людей посмотреть и себя показать. Любые новшества в мыслях или поступках решительно исключались. По сути, это были недалекие мысли и мелкие поступки, квинтэссенция консерватизма. К примеру, пригласить «актрису», как это иногда делалось в восточных штатах или в Лондоне, было немыслимо; даже на певицу или художника смотрели косо. Но если бы европейский принц добрался до Чикаго (чего никогда не бывало) или если бы богач с Востока случайно остановился в городе на пару дней, ожидая пересадки на поезд, то представители высшего круга готовы были лезть из кожи вон ради встречи с ним. Каупервуд ощущал это по прибытии в Чикаго, но он тешил себя надеждой, что если он станет достаточно богатым и могущественным, то они с Эйлин, вкупе с их прекрасным домом, вполне могут стать той закваской, на которой поднимется это пресное тесто. К сожалению, Эйлин всегда слишком явно находилась qui vivre[6]6
  Qui vivre (лат.) – начеку (букв. «кто идет?», оклик часового). – Примеч. пер.


[Закрыть] к тем возможностям, которые могли привести к общественному признанию и равенству со светскими особами, если не к превосходству над ними. Подобно дикарке, не подготовленной к защите и отданной на милость пугающим капризам погоды, она едва не трепетала при мысли о возможной неудаче. Она понимала, что по своей натуре не склонна к сближению с определенными представительницами светского общества. Жена галантерейщика Энсона Меррилла, с которой она повстречалась в одном из центральных магазинов, поразила ее своей холодностью и отстраненностью. Миссис Меррилл была женщиной тонкого душевного склада, образованной, которой, по ее словам, было нелегко найти достойную приятельницу в Чикаго. Она была уроженкой Восточных штатов, воспитана в Бостоне и не понаслышке знала о великосветских традициях Лондона, который она несколько раз посещала. Чикаго был для нее отвратительной коммерческой дырой. Она предпочитала Нью-Йорк или Вашингтон, но была вынуждена жить здесь. Поэтому она свысока относилась практически ко всем, с кем снисходила до обычного знакомства, слегка кивая при встрече, глядя с прищуром или изогнув тонкую бровь, демонстрируя презрение к банальности происходящего.

Эйлин слышала о миссис Меррилл от миссис Хаддлстоун, жены владельца мыловаренного завода, жившего по соседству с временным домом Каупервудов; они с мужем находились на периферии светского общества. Миссис Хаддлстоун узнала, что Каупервуды были состоятельными людьми, поддерживали дружеские отношения с Эддисонами и строили особняк стоимостью в двести тысяч долларов – слухи всегда увеличивают стоимость недвижимости. Этого было достаточно. По-соседски она нанесла визит, не пользуясь выездом, и оставила визитную карточку. Эйлин же, готовая распространить свое влияние повсюду, сразу же ответила. Миссис Хаддлстоун была миниатюрной женщиной, по-своему умной и очень практичной.

– Кстати, о миссис Меррилл, – заметила миссис Хаддлстоун в тот самый день. – Вон она, возле кассы в отделе платьев. Она всегда носит свой лорнет именно таким образом.

– Вы знакомы? – с любопытством спросила Эйлин, поглядывая на даму.

– Нет, – с достоинством ответила миссис Хаддлстоун. – Они живут на Северной стороне, а разные круги не пересекаются настолько сильно.

Привилегия главных семей Чикаго заключалась в том, что они стояли выше условного разделения на «стороны» и могли выбирать себе компаньонов для общения отовсюду.

– Ах, вот как! – с деланой небрежностью воскликнула Эйлин. Втайне она испытывала раздражение при мысли, что миссис Хаддлстоун сочла необходимым указать ей на миссис Меррилл как на вышестоящую особу.

– Думаю, она подкрашивает брови, чтобы они выглядели потемнее, – продолжала миссис Хаддлстоун, завистливо поглядывая на миссис Меррилл. – Говорят, что ее муж – далеко не самый верный мужчина на свете. Есть другая женщина, миссис Глэдденс, которая живет совсем рядом с ними и которой он очень интересуется.

– Надо же, – осторожно сказала Эйлин. После своего опыта в Филадельфии она решила быть начеку и не слишком увлекаться сплетнями. Стрелы такого рода с легкостью могли полететь в ее собственную сторону.

– Но она, безусловно, принадлежит к самому фешенебельному обществу, – признала спутница Эйлин.

С тех пор у Эйлин появилось честолюбивое стремление так сблизиться с миссис Меррилл, чтобы оказаться безоговорочно принятой в ее общество. Она не знала, хотя и опасалась этого, что ее мечтам не суждено было сбыться.

Но были и другие люди, наносившие визиты в первый дом Каупервуда или завязавшие знакомство с этой семейной парой. Во‐первых, супружеская чета Сандерленд Слэдд. Мистер Слэдд был руководителем транспортной конторы одной из железных дорог, входивших в город с юго-западного направления, культурным джентльменом, довольно состоятельным и с определенным чувством вкуса. Его жена была честолюбивым ничтожеством. Уолтер Райам Коттон был оптовым поставщиком кофе, но в свободное время бытописателем местных нравов, а его супруга была выпускницей Вассарского колледжа. Была также чета Симмсов. Сам Норри Симмс был секретарем и казначеем Трастовой и сберегательной компании Дугласа и влиятельной фигурой в другой финансовой группе, не имевшей ничего общего с Эддисоном и Рэмбо.

В число других входили Станислас Хокман, богатый торговец пушниной, Дуэйн Кингсленд, оптовый торговец мукой, и ювелир Брэдфорд Кэндс. Все эти люди кое-что значили в высшем обществе. Все они имели просторные особняки и значительный доход, поэтому с ними следовало считаться. Разница между Эйлин и большинством женщин сводилась к различию между натурализмом и копией, но это требует некоторого объяснения.

Для истинного понимания женского ума в то время нужно вернуться в Средневековье, когда безраздельно властвовала церковь, а трудолюбивый поэт, едва знакомый с реальной жизнью, окружал женщин мистическим ореолом. С тех пор и юные девы, и дамы привыкли к мысли, что они созданы из иного теста, чем мужчины, что мужчины должны боготворить женщин и считать их услуги поистине бесценными. Розовый флер романтики, не имевший ничего общего с пониманием личной добродетели, тем не менее обеспечил некоторым женщинам право считать себя выше мужчин и даже других женщин. Обстановка, в которой оказалась Эйлин, отчасти была продиктована этой иллюзией. Дамы, которым она была представлена, пребывали в возвышенном мире своих фантазий. Они считали себя совершенными, почти святыми, сошедшими с полотен мастеров, или безупречными героинями романов. Их мужья должны были служить образцом, достойным их высоких идеалов, а другие женщины не имели права на малейшие проступки, порочившие их репутацию. Эйлин в своей живой и непосредственной манере могла бы посмеяться над ними, если бы понимала, в чем тут дело. Лишенная этого понимания, в присутствии этих женщин она чувствовала себя робко и неуверенно.

Хорошим примером в этой связи была миссис Симмс, страстная поклонница миссис Меррилл. Получить приглашение на ленч, чай или ужин с супругами Меррилл было большой удачей для миссис Симмс. Она любила повторять остроты своего кумира, рассуждать о ее необыкновенной образованности и рассказывать, как людям трудно поверить, что она является женой Энсона Меррилла. Все эти избитые светские приемы существовали с допотопных времен. Сама миссис Симмс – довольно-таки невзрачная карьеристка, однако хитренькая, хорошенькая, с манерами. Двоих детей Симмсов, маленьких девочек, обучали всем необходимым в обществе правилам: как встать, как сесть, как улыбаться, как сделать реверанс и тому подобное, к всеобщему восторгу старших членов семьи. Главная нянька была наряжена в униформу, а гувернантка была наглухо закрыта платьем. Миссис Симмс обладала хорошими манерами только для тех, кто был выше ее по положению, и с презрением относилась ко всем остальным, среди которых приходилось существовать.

Впервые принимая Каупервудов на ужин, миссис Симмс попыталась копнуть в филадельфийском прошлом Эйлин и осведомилась, знакома ли она с Артуром Лейфом, Тревором Дрейком, Робертой Уиллинг или Мартином Уолкерсом. Миссис Симмс не знала всех этих господ лично, но слышала о них от миссис Меррилл, этого было достаточно, чтобы упомянуть их имена. Эйлин, насторожилась, готовая мужественно вынести удар, и заверила хозяйку дома в знакомстве с ними, хотя и шапочном, что было совершенной правдой и случилось еще до ее связи с Каупервудом. Это весьма порадовало миссис Симмс.

– Я должна рассказать Нелли, – сказала она фамильярно, намекая на близость с миссис Меррилл.

Эйлин опасалась, что если подобные расспросы будут продолжаться, то скоро во всем городе станет известно, что она была любовницей, прежде чем стать женой, что она послужила причиной развода и что Каупервуд отбыл срок в тюрьме. Спасением могли послужить лишь его богатство и ее красота, но хватит ли этого?

Однажды вечером они отправились на званый ужин к Дуэйну Кингсленду, и миссис Брэдфорд с многозначительным видом спросила Эйлин, встречалась ли она когда-либо с ее подругой, миссис Шайлер Эванс из Филадельфии. Это напугало Эйлин.

– Как ты думаешь, некоторые из них могут знать о нас? – спросила она Каупервуда по дороге домой.

– Полагаю, что да, – задумчиво ответил он. – Точно не знаю, но на твоем месте я не стал бы слишком беспокоиться об этом. Если тебя это тревожит, можешь им кое-что сказать. Я не делал секрета из моего тюремного срока в Филадельфии и не намерен хранить это в тайне. Это было несправедливо, и они не имели права так поступать со мной.

– Знаю, мой милый, – сказала Эйлин. – И не вижу большой разницы, даже если бы они узнали об этом. Я уверена, что мы не единственные, кто испытывал трудности с заключением брака.

– Здесь есть одно из двух: либо они принимают нас, либо нет. Если нет, прекрасно, мы ничего не можем поделать. Мы будем двигаться дальше и построим наш дом, а потом дадим им шанс показать себя достойными людьми. Если они окажутся недостойными, здесь есть другие города. Не сомневайся, деньги могут решить проблемы даже в Нью-Йорке. Мы сможем построить там настоящий дворец и быть на равных с остальными, если у нас будет достаточно денег. А их будет достаточно, – добавил он после секундного раздумья. – Ничего не бойся. Я заработаю здесь миллионы, хотят они того или нет, а потом посмотрим, что будет. Не волнуйся. Мало неприятностей в этом мире, которые нельзя уладить с помощью денег.

Он плотно сжал зубы и слегка выпятил челюсть, что всегда выдавало его решимость действовать. Он взял Эйлин за руку и нежно сжал ее.

– Не волнуйся, – повторил он. – Чикаго не единственный город на свете, и через десять лет мы не будем бедняками в Америке. Просто будь храброй, и все обязательно устроится.

Эйлин смотрела на освещенную уличными фонарями Мичиган-авеню, пока они проезжали мимо ряда неосвещенных особняков. Колпаки фонарей сияли белизной, и свет их в темноте сужался тонкой линейкой. Наступила темнота, но воздух был свежим и приятным. О, если бы только деньги Фрэнка могли купить им положение в обществе и дружбу в этом чарующем мире; если бы только это могло случиться! Она не вполне сознавала, до какой степени эта борьба зависит от ее собственной силы или слабости.