Текст книги "Титан"

Глава 10
Испытание

Новоселье в доме на Мичиган-авеню состоялось в конце ноября 1878 года. К тому времени Эйлин и Каупервуд провели в Чикаго около двух лет. Они знакомились с людьми на скачках, на званых ужинах и чайных церемониях, на приемах в клубах «Юнион» и «Калюмет», где Каупервуд получил клубную карту при поддержке Эддисона, и теперь могли разослать приглашения примерно для трехсот гостей, двести пятьдесят из которых обещали прийти. О теперешних делах Каупервуда мало было что известно, не было никаких слухов о его прошлом, как и особого интереса к нему. У него были деньги, он был обаятельным человеком с приятными манерами. Предприниматели Чикаго, с которыми он встречался в светской обстановке, были склонны считать его интересным и весьма умным человеком. Эйлин слыла красавицей, благосклонно откликалась на внимание к себе, но высший свет по-прежнему не принимал их.

Поразительно, какое впечатление может произвести далеко не самый известный человек, проявляя деликатность и разборчивость. В Чикаго существовала неплохая еженедельная газета светской хроники, которую Каупервуд с помощью Маккиббена поставил себе на службу. Мало что можно сделать в любых обстоятельствах, не имея интереса к себе, но при наличии внешней респектабельности, значительного состояния и непреклонной воли все становится возможным. Кент Маккиббен имел знакомство с редактором Нортоном Биггерсом, довольно унылым и разочарованным в жизни человеком сорока пяти лет, седым и опустившимся. В те дни редактор газеты светской хроники считался членом приличного общества, и его воспринимали скорее как гостя, нежели как репортера, хотя уже тогда существовало некоторое недовольство газетчиками.

– Вы знаете Каупервудов, не так ли, Биггерс? – спросил Маккиббен однажды вечером.

– Нет, – ответил Биггерс, который, памятуя о своей выгоде, уделял особое внимание только членам высшего общества. – Кто они такие?

– Он банкир, его контора находится рядом, на Ласаль-стрит. Они из Филадельфии. Миссис Каупервуд очаровательная женщина, молодая и все такое. Они строят дом на Мичиган-авеню. Вам не мешало бы познакомиться с ними. Они уже обзавелись влиятельными знакомыми, Эддисоны принимают их у себя. Думаю, если вы хорошо отзоветесь о них, они это заметят и оценят. Он довольно щедрый человек и вообще хороший парень.

Биггерс навострил уши. Светская журналистика в лучшем случае позволяла зарабатывать на хлеб с маслом, и у него было очень мало способов честно выручить несколько лишних долларов. Многообещающие предприниматели и те, кто находился на пороге светского общества, должны были выложить щедрую сумму за подписку на его газету, если ожидали услышать что-то хорошее и приятное о себе. Вскоре после этой беседы Каупервуд получил подписной бланк из делового отдела «Сатедей Ревью» и немедленно отослал чек на сто долларов лично мистеру Хортону Биггерсу. Впоследствии некоторые кое-какие персоны отметили, что, когда Каупервудов приглашают на званый ужин, это мероприятие сопровождается комментарием в «Сатедей Ревью»; в других случаях ничего подобного не происходило. Судя по всему, Каупервуды были удостоены особого отношения, но почему и кто они такие?

Опасность публичности и даже умеренного успеха в обществе заключается в том, что роскошный образ жизни притягивает скандалы. Когда вы начинаете выделяться, когда ваша жизнь становится особенной, толпы любопытных желают знать, кто вы такой и почему отличаетесь от остальных. Воодушевленность Эйлин в сочетании с финансовым гением Каупервуда превратила новоселье в их новом доме в незаурядное событие, но, учитывая их особые обстоятельства, это было опасным делом. Общественная жизнь Чикаго до сих пор протекала спокойно. Здешние мероприятия, как уже упоминалось, были приличными и старомодными. Устроить нечто поистине феерическое было рискованно. Даже если вы не были приглашены, вы волей-неволей были наслышаны о происходящем, и пересуды становились неизбежны. Торжества начались приемом в четыре часа пополудни, который продолжался до половины седьмого, а в девять часов состоялись танцы под музыку знаменитого струнного оркестра Чикаго, сопровождаемые музыкальной программой с выступлением известных артистов. С одиннадцати вечера начался роскошный обед среди китайских фонариков за небольшими столиками, расставленными в трех залах на первом этаже; он продолжался до часа ночи. Дополнительный эффект празднеству придавали развешанные Каупервудом картины, приобретенные за границей, особенно одна из них работы Жерома, который тогда находился в зените своей славы, на которой были изображены обнаженные одалиски, отдыхающие у выложенного пестрой мозаикой бассейна в восточном гареме. Это было довольно-таки фривольное для чикагцев художественное полотно, шокирующее непосвященных, хотя и безобидное для знатоков. Картина была ярким штрихом всей экспозиции. Здесь был также недавно доставленный портрет Эйлин кисти Яна Ван Бирса, голландского художника, с которым они познакомились предыдущим летом в Брюсселе. Он написал этот портрет за девять сеансов позирования. Это был великолепный холст, выдержанный в светлых тонах, с летним пейзажем на заднем плане: пруд с низким каменным бортиком, красный угол голландского кирпичного шале, клумба с тюльпанами и голубое небо с кудрявыми облачками. Эйлин сидела на изогнутом поручне каменной скамьи, ноги ее касались зеленой травы, в руках модель небрежно держала бело-розовый солнечный зонтик с кружевной каймой. Ее сильная цветущая фигура была облачена по последней парижской моде: шелковый костюм для прогулок в бело-голубую полоску, соломенная шляпка с бело-голубой лентой и широкими полями, затенявшими живой, страстный блеск ее глаз. Художник довольно точно уловил ее дух: напористость, самонадеянность и вызов, основанный на неопытности, отсутствие подлинной утонченности. Портрет выглядел, пожалуй, чересчур эффектно, как и все остальное, что было связано с ней, и исподволь возбуждал зависть тех, кто не был так щедро одарен от природы. Тем не менее это было замечательное жанровое полотно. На картине в теплом свете газовых рожков Эйлин выглядела особенно хорошо – праздная, высокомерная, балованная, холимая и лелеемая Красавица. Многие останавливались, смотрели на картину и, шепотом и вслух, обменивались впечатлениями.

День начался с суетливой неуверенности и беспокойных предчувствий Эйлин. По предложению Каупервуда она наняла помощницу по вопросам этикета, худосочную девушку, которая рассылала пригласительные письма, подшивала ответы, выполняла поручения и следила за массой мелочей. Французская горничная Фадетта мучилась с подготовкой двух туалетов, которые должны были появиться уже сегодня: один к двум часам дня, а другой между шестью и восемью часами вечера. Ее восклицания «mon Dieu!» и «par bleu!» раздавались постоянно, пока она искала какую-нибудь деталь туалета, полировала украшение, пряжку или заколку. Борьба Эйлин за совершенство, как всегда, была непреклонной. Ее раздумья о подходящей нижней юбке были не менее изматывающими, чем труд землекопа. Ее портрет, висевший на восточной стене, служил образцом для подражания; она чувствовала себя так, как будто весь свет будет судачить только о ней. Лучшая местная портниха Тереза Донован дала некоторые советы, но Эйлин остановилась на замечательном темно-коричневом платье из Парижа, ибо оно превосходно демонстрировало красоту ее рук и шеи и очаровательно гармонировало с ее кожей и волосами. Она примерила аметистовые сережки, но поменяла их на топазовые. Ее ноги были обтянуты коричневыми чулками и обуты в коричневые туфли-лодочки с красными эмалевыми пряжками.

Беда Эйлин состояла в том, что она не занималась этими вещами с легкостью, которая служит признаком уверенности в себе. Она не столько возвышалась над ситуацией, сколько позволяла ситуации господствовать над собой. Иногда ее спасала лишь превосходная непринужденность и элегантность Каупервуда. Когда он находился поблизости, она ощущала себя великосветской дамой, вхожей в любое общество. Когда она оставалась одна, ее мужество исчезало, и она готова была покинуть поле боя. Мысли о прошлом никогда по-настоящему не покидали ее.

В четыре часа Кент Маккиббен, подтянутый и щеголеватый в своем вечернем сюртуке, с одного взгляда оценивший усилия, потраченные на представление, занял место в приемной, где поговорил с Тейлором Лордом, который завершил последний осмотр и теперь собирался уехать, чтобы вернуться вечером. Если бы эти двое были близкими друзьями, они бы напрямую обсудили светские перспективы Каупервудов и ограничились вялыми формальностями. В этот момент появилась сияющая Эйлин, ненадолго спустившаяся вниз. Кент Маккиббен подумал, что еще никогда не видел ее столь прекрасной. По сравнению с некоторыми надменными особами, вращавшимися в высших кругах, – худосочными, несгибаемыми, расчетливыми, извлекавшими выгоду из своего устойчивого положения, – она была восхитительна. Очень жаль, что ей не хватает уравновешенности; ей нужно быть жестче, не такой дружелюбной.

– Право же, миссис Каупервуд, – сказал он вслух, – все это выглядит очаровательно. Я как раз говорил мистеру Лорду, что считаю ваш дом настоящим триумфом.

Слова Маккиббена, принадлежавшего к высшему обществу, да еще в присутствии Лорда, стоявшего поблизости, пьянили Эйлин. Она лучезарно улыбнулась.

Среди первых прибывших были миссис Вебстер Израэль, миссис Брэдфорд Канда и миссис Уолтер Райсэм Коттон, которые предложили помощь с приемом гостей. Эти дамы не знали, что они держат в руках свою будущую репутацию прозорливых и разборчивых женщин; они были увлечены роскошной жизнью Эйлин, растущими финансовыми успехами Каупервуда и блеском нового дома. У миссис Вебстер Израэль был странной формы рот, и Эйлин всегда чудилось что-то рыбье, но ее нельзя было назвать некрасивой, а сегодня она выглядела оживленной и привлекательной. Миссис Бредфорд Канда, чье слегка выцветшее розовато-серебристое платье скрывало ее худобу, была очень любезна и уверяла Эйлин: предстоящий прием будет очень значительным. В миссис Уолтер Райсэм Коттон, самой молодой, чувствовался налет образования, полученного в колледже в Вассаре, она была «выше предрассудков». Она полагала, что Каупервуды вряд ли достигнут высоких стандартов, но, поскольку очень стараются, со временем, возможно, превзойдут других соискателей.

Иногда жизнь переходит от частности и отдельности к подобию цветовой тональности на картинах Монтичелли, где детали утрачивают смысл, а блеск целостности затмевает все остальное. Новый дом, с его замечательными створчатыми окнами от пола до потолка на первом этаже, тяжелыми гирляндами каменных цветов и заглубленным полом с растительным орнаментом, вскоре заполнился пестрым живым потоком гостей.

Многие, с кем Эйлин и Каупервуд были вообще не знакомы, получили приглашения через Маккиббена и Лорда; они пришли, и теперь их представляли хозяевам. Соседние переулки и площадка перед домом были заполнены гарцующими лошадьми и украшенными экипажами. Все, с кем Каупервуд имел более или менее близкое знакомство, явились пораньше и, сочтя обстановку живописной и увлекательной, не спешили уходить. Местный ресторатор Кинсли предоставил нескольких вышколенных официантов, расставленных как часовые на посту под бдительным присмотром дворецкого. Новая столовая, выдержанная в гамме древнеримских фресок, сияла хрусталем и ломилась от блюд с искусно расставленными деликатесами. Дамские вечерние наряды всех оттенков серого и коричневого, зелени и багрянца прекрасно вписывались в светло-бежевый колорит прихожей и хорошо сочетались с темно-серым и золотым в отделке главной гостиной, с бледным пурпуром в античном стиле столовой и бело-золотистыми стенами музыкальной комнаты.

Эйлин, поддерживаемая ободряющим присутствием Каупервуда, который в мужской компании обходил столовую, библиотеку и художественную галерею, стояла у всех на виду в тщеславной красоте, как скорбный памятник, воплощающий суетность всех зримых вещей. Гости, чередой проходившие мимо, скорее любопытствовали, чем были заинтересованы ею и казались скорее завистливыми, чем симпатизирующими, и скорее критичными, чем благожелательными, словно пришли посмотреть на выставку.

– А знаете, миссис Каупервуд, – беззаботно заметила миссис Симмс, – ваш дом напоминает мне модную художественную выставку. Уж не знаю почему.

Эйлин, почувствовавшая скрытую насмешку, не нашлась с остроумным ответом. У нее не было такого дара, она едва подавила гнев.

– Вы так думаете? – язвительно осведомилась она.

Миссис Симмс, довольная произведенным впечатлением, победоносно удалилась в сопровождении молодого художника, подобострастно семенившего за нею.

Судя по этому и другим незначительным эпизодам, Эйлин могла понять, что местное светское общество ее практически не считает своей. Высшие круги до сих пор не удостаивали ее или Каупервуда серьезного внимания. Она почти возненавидела скучную миссис Израэль, которая в то время стояла рядом с ней и слышала обмен репликами; однако миссис Израэль была гораздо лучше, чем ничего. С ней миссис Симмс обошлась равнодушным вопросом «как поживаете?».

Приветствия от прибывающих Эддисонов, Следдов, Кингслендов, Хоксэмов и других ничего не значили; Эйлин так и не обрела уверенность в себе. Однако после ужина, когда молодежь, подбадриваемая Маккиббеном, отправилась на танцы, Эйлин смогла проявить себя во всем блеске, несмотря на неуверенность в себе. Она была веселой, задорной, привлекательной. Кент Маккиббен, бывший мастером тайн и тонкостей бальных танцев, с удовольствием повел ее во главе этой воздушной, сказочной процессии, за ними следовал Каупервуд, предложивший руку миссис Симмс. Эйлин, облаченная в белый атлас с серебряными блестками, с бриллиантами в ушах, на шее, на руках и в волосах, казалась сказочной принцессой. Она была само сияние. Маккиббен был совершенно очарован ею.

– Это такое наслаждение! – шепнул он ей на ухо. – Вы великолепны! Просто мечта!

– Вы можете убедиться, что я вовсе не бесплотна, – отозвалась Эйлин.

– Хотелось бы! – он весело рассмеялся, и Эйлин, до которой дошел скрытый смысл этого обмена репликами, игриво улыбнулась. Миссис Симмс, занятая беседой с Каупервудом, тщетно пыталась услышать, о чем говорит ее супруг.

После этого танца Эйлин, окруженная несколькими разгоряченными, легкомысленными юношами и девушками, повела их посмотреть на свой портрет. Гости постарше обсуждали вино, которое текло рекой, картину Жерома с обнаженными наложницами в одном конце комнаты, буйство красок на портрете Эйлин и развязность некоторых молодых людей из ее окружения. Миссис Рэмбо дружелюбно заметила мужу, что Эйлин, по ее мнению, «жаждет вкусить радостей жизни». Миссис Эддисон, пораженная богатством Каупервудов, по крайней мере по внешнему блеску, сказала мужу, что «должно быть, он очень быстро делает деньги».

– Этот человек – прирожденный финансист, Элла, – наставительно пояснил Эддисон. – Он умеет спекулировать, и у него обязательно будет много денег. Не знаю, сможет ли он вписаться в высшее общество. Будь он один, я бы не сомневался в этом. Она красавица, но боюсь, ему нужна женщина другого рода. Она слишком хорошенькая.

– Я тоже так думаю. Она мне нравится, но едва ли ей удастся правильно отыграть свои карты. Это печально.

Как раз в этот момент появилась Эйлин в сопровождении улыбающихся юношей. Ее собственное лицо тихо сияло от радости, вызванной бесконечными комплиментами. Они направлялись в бальный зал, которым служили объединенная малая гостиная и музыкальная комната. Толпа гостей расступалась перед ней. Воздух был наполнен цветочными ароматами, звуками музыки и голосов.

– Миссис Каупервуд – одна из самых хорошеньких женщин, которых я когда-либо видел, – обратился мистер Брэдфорд Канда к редактору светской газеты Хортону Биггерсу. – Она слишком хороша.

– Вы полагаете, она очаровательна? – поинтересовался осторожный Биггерс.

– Очень хороша, но, боюсь, недостаточно сдержанна и не слишком умна. Здесь подошел бы более серьезный типаж. Пожалуй, она слишком пылкая. Пожилые женщины избегают ее – она заставляет их казаться старухами. Лучше бы она не была такой юной и хорошенькой.

– Именно так я и думаю, – сказал Биггерс. Он вовсе так не думал, ему не хватало умственных способностей для таких обобщений. Но поскольку так сказал мистер Бредфорд, он должен был верить в это.

Глава 11
Плоды дерзаний

На следующее утро за чаем у Норри Симмса и в других местах обсуждалась попытка Каупервудов вписаться в высшее общество города и тщательно взвешивалась проблема их приятия.

– Беда миссис Каупервуд в том, что она не умеет себя вести, – заметила миссис Симмс. – В целом прием довольно вульгарный. Только подумайте, кому пришла в голову мысль повесить ее портрет и этого Жерома напротив друг друга! А потом эта статья в газете сегодня утром! Можно подумать, они уже считают себя избранниками судьбы.

Миссис Симмс немного сердилась за то, что, по ее мнению, Эйлин позволила Тейлору Лорду и Кенту Маккиббену использовать себя, хотя они оба были ее друзьями.

– Как твое впечатление о гостях? – поинтересовался Норри, намазывая масло на рогалик.

– Разумеется, там были далеко не все. Мы с тобой были наиболее знатными гостями, и теперь я жалею, что мы пришли. Да и вообще, кто такие эти Израэлсы и Хоксэмы? Что за ужасная женщина! – она имела в виду миссис Хоксэм. – Никогда в жизни не слышала более глупых замечаний.

– Вчера до нашего визита я разговаривал с Хейгенином из «Пресс», – сказал Норри. – По его словам, Каупервуд обанкротился в Филадельфии, прежде чем переехать сюда, и против него было выдвинуто множество исков. Тебе приходилось слышать об этом?

– Нет. Но его жена утверждает, что знакома с Дрейками и Уолкерами из Филадельфии. Я собираюсь спросить Нелли об этом. Мне интересно, почему ему пришлось уехать из Филадельфии, если его дела шли так хорошо. Люди обычно так не поступают.

Симмс уже завидовал финансовому успеху, который Каупервуд показал в Чикаго. Кроме того, манеры Каупервуда недвусмысленно свидетельствовали о его превосходном интеллекте и силе воли, а это неизменно вызывает негодование у всех, кроме просителей или хозяев, одержавших победу в других жизненных схватках. Симмс был очень заинтересован узнать о Каупервуде что-то более существенное.

Однако до того, как его положение в обществе могло утвердиться так или иначе, перед Каупервудом возникла гораздо более важная проблема, хотя Эйлин, вероятно, так не думала. Отношения между старыми и новыми газовыми компаниями становились все более напряженными; акционеры старых предприятий начали проявлять беспокойство. Они стремились выяснить, кто стоит за новыми газовыми компаниями, которые угрожали перехватить их законные права. Один из адвокатов, нанятых для расследования деятельности Сиппенса и генерала Ван-Сайкла, обнаружил, что муниципалитет Лейк-Вью выделил контракт для новой компании и что апелляционный суд собирается утвердить ее; адвокат решился обвинить членов совета в сговоре и получении взятки. Были собраны доказательства, что Данивэй, Джейкоб Герехт и другие чиновники Северной стороны получали наличные деньги. Подача искового заявления подразумевала приостановку одобрения концессий и давала старой компании время на обдумывание дальнейших действий. Юрист Северной стороны по фамилии Парсонс пристально следил за действиями Сиппенса и генерала Ван-Сайкла и пришел к выводу, что они были подставными лицами, а реальным вдохновителем всей этой бурной деятельности был Фрэнк Каупервуд или же люди, которых он представлял. Однажды Парсонс посетил контору Каупервуда с намерением встретиться с ним; не добившись результата, он продолжил копаться в его прошлом и узнавать о его связях. Эти расследования в конечном счете и привели к судебному процессу на выездной сессии Окружного суда Соединенных Штатов в конце ноября, с обвинением в сговоре между Фрэнком Алджерноном Каупервудом, Генри де Сото Сиппенсом, Джадсоном П. Ван-Сайклом и другими лицами. Почти сразу же за этим последовали иски, поданные компаниями Западной и Южной стороны со сходными обвинениями. В каждом случае фамилия Каупервуда упоминалась как тайная движущая сила, стоявшая за новыми компаниями, сговорившимися о принудительном выкупе своих акций за баснословную цену. История его злоключений в Филадельфии попала в прессу, хотя лишь отчасти; это был сильно переработанный текст, который раньше Каупервуд сам подготовил для газет.

Несмотря на тяжкие обвинения, юристы старых газовых компаний так и не смогли ничего доказать. Но новость о тюремном сроке (независимо от причины) с предыдущим банкротством и последующим скандальным разводом (хотя газеты ограничились лишь сдержанным упоминанием об этом) подстегнула публичный интерес и поместила Каупервуда с его молодой супругой в центр внимания.

Самого Каупервуда уговорили дать интервью, но он сказал, что был всего лишь посредником, а не инвестором трех новых компаний и что выдвинутые против него обвинения были лживыми – не более чем юридической уловкой, предпринятой, чтобы сделать его положение невыносимым. Он пригрозил, что подаст в суд за клевету. Хотя судебные иски в его адрес в итоге закончились ничем (он устроил дела таким образом, что его участие нельзя было проследить, не считая роли финансового посредника), обвинения все же были выдвинуты, и теперь он представал хитроумным манипулятором, имевшим скандальное прошлое.

– Насколько я понимаю, этот Каупервуд начинает зарабатывать себе имя в газетах, – обратился Энсон Меррилл к своей жене однажды утром за завтраком. Он развернул «Таймс» на столе перед собой и смотрел на заголовок, гласивший: «Против нескольких граждан Чикаго выдвинуто обвинение в сговоре. Имена Фрэнка Алджернона Каупервуда, Джадсона П. Ван-Сайкла, Генри де Сото Сиппенса и других перечислены в жалобе, поданной в выездную сессию Окружного суда». А я считал его обычным брокером.

– Мне мало известно о них, кроме того, что я слышала от Беллы Симмс, – ответила его жена. – Что там написано?

Он передал ей газету.

– Я всегда считала их обычными выскочками, – продолжала миссис Меррилл. – Судя по тому, что мне приходилось слышать, его жена просто возмутительна. Правда, я ее ни разу не видела.

– Он неплохо начинает для филадельфийца, – улыбнулся Меррилл. – Я видел его в клубе «Калюмет», и он показался мне довольно проницательным человеком. Так или иначе, он бойко приступает к делу.

Мистер Норман Шрайхарт, который до сих пор тоже не думал о Каупервуде, хотя и видел его в холлах «Калюмета» и «Юнион», начал всерьез задаваться вопросом, кто он такой. Шрайхарт, человек физически сильный, умный и невозмутимый, отличался от Энсона Меррилла. Однажды, вскоре после того, как началось оживление в прессе, он встретился днем с Эддисоном в клубе «Калюмет». Опустившись на большой кожаный диван, он спросил:

– Эддисон, кто такой этот Каупервуд, чье имя сейчас полощут в газетах? Вы знаете всех и каждого. Кажется, вы однажды представили его мне?

– Несомненно, – с добродушным видом ответил Эддисон, который, несмотря на гонения Каупервуда, был скорее доволен, нежели расстроен. Судя по шумихе, сопровождавшей борьбу старых и новых газовых компаний, было очевидно, что Каупервуд весьма искусно справляется со своими делами, а главное, продолжает скрывать имена своих кредиторов. – Он родился в Филадельфии. Несколько лет назад он уехал оттуда и занялся комиссионной хлебной торговлей. Сейчас он банкир. Должен сказать, он довольно хитроумный человек. У него много денег.

– Правда ли, как пишут в газетах, что недавно он обанкротился на миллион долларов в Филадельфии?

– Насколько мне известно, так оно и было.

– А потом он отсидел тюремный срок?

– Думаю, да. Но, полагаю, на самом деле там не было настоящего криминала. Судя по всему, он угодил в жернова какой-то крупной политической и финансовой схватки.

– И ему всего лишь сорок лет, как пишут в газетах?

– Примерно так, насколько я могу судить. А что?

– Ну, удержать старые газовые компании в пределах города – довольно амбициозный план, как мне представляется. Как вы полагаете, он справится?

– Этого я не знаю, – осторожно сказал Эддисон. – Все, что мне известно, я узнал из газет.

По сути, у Эддисона не было желания говорить об этом деле. В настоящее время Каупервуд через посредника пытался достичь компромисса и заключить союз со всеми заинтересованными сторонами. Дело продвигалось с большим трудом.

– Хм! – заметил Шрайхарт. Он задавался вопросом, почему Меррилл, Арнил и другие дельцы, как и он сам, не додумались до столь перспективного дела или не выкупили старые компании. Он ушел озадаченный и вскоре, фактически уже на следующее утро, составил план действий. Как и Каупервуд, он был расчетливым, жестким и холодным. Он твердо верил в Чикаго и во все, что было связано с будущим этого города. Теперь, когда Каупервуд обозначил свою позицию, ситуация с газовой отраслью стала совершенно ясной для него. Даже сейчас еще оставалась возможность вступить в игру со стороны и с помощью искусных спекуляций выиграть. Вероятно, самого Каупервуда можно будет отстранить от руководства или перекупить.

Будучи властным человеком, мистер Шрайхарт не верил ни в крупные инвестиции, ни в мелкие вклады. Если он приступал к делам такого рода, то предпочитал единоличное владение. Он решил пригласить Каупервуда в свою контору для деловой беседы. Соответственно, его секретарша составила уведомление в довольно пафосном стиле, приглашавшее Каупервуда «для обсуждения важного вопроса».

Именно в это время Каупервуд считал свое положение в финансовом мире Чикаго вполне устойчивым, хотя все еще испытывал горечь от сплетен и слухов в свой адрес, недавно посыпавшихся на него из разных мест. В таких обстоятельствах ему было свойственно проявлять высокомерное презрение к людям, бедным или богатым в равной степени. Он хорошо помнил, что, хотя их с Шрайхартом представили друг другу, последний раньше не снисходил до того, чтобы обращать на него внимание.

– «Мистер Каупервуд просит меня передать, – написала мисс Антуанетта Новак под его диктовку, – что в настоящее время он крайне занят, но будет рад встретиться с мистером Шрайхартом в своей конторе в любое удобное время».

Это привело властного и самоуверенного Шрайхарта в некоторое раздражение, однако он полагал, что в данном случае разговор на чужой территории не причинит ущерба и, в сущности, будет даже полезен для него. Поэтому во второй половине дня в среду он приехал в контору Каупервуда, где его ожидал самый радушный прием.

– Как поживаете, мистер Шрайхарт? – сердечным тоном осведомился Каупервуд, протянув руку. – Рад видеть вас снова. Кажется, мы однажды встречались.

– Мне тоже так кажется, – ответствовал мистер Шрайхарт, широкоплечий, темноглазый, с квадратной челюстью и короткими черными усами над слегка выступающей верхней губой. Его взгляд был жестким и пронзительным. – Если можно доверять тому, что пишут в газетах, вы интересуетесь местной газовой отраслью, – добавил он, сразу переходя к делу. – Это правда?

– Боюсь, на газеты в целом нельзя полагаться, – вежливо заметил Каупервуд. – Вы не возражаете, я был бы не против узнать причину вашего интереса к моему бизнесу?

– Сказать по правде, я сам заинтересовался местной газовой ситуацией, – ответил Шрайхарт, глядя на финансиста. – Это довольно выгодная область для капиталовложений, и несколько членов старых газовых компаний недавно посетили меня с предложением помочь им объединить свои усилия. (Шрайхарт лгал.) Меня заинтересовали ваши соображения по поводу успешности действий, которыми вы руководствуетесь.

Каупервуд улыбнулся.

– Я вряд ли смогу обсуждать этот вопрос, – сказал он, – если не узнаю о ваших намерениях и связях значительно больше, чем мне известно в настоящее время. Насколько я понимаю, акционеры старых компаний действительно обратились к вам с предложением о помощи в улаживании этого вопроса?

– Именно так, – сказал Шрайхарт.

– И вы полагаете, что сможете подтолкнуть их к объединению? На какой основе?

– Ну, я полагаю, что это будет просто: выделить каждому две или три акции в новой компании вместо одной в каждой из старых компаний. Затем избрать новый совет директоров, назначить новых руководителей, объединить всех в контору под одной крышей, прекратить все эти судебные иски, и все будут счастливы.

Он произнес это небрежным, покровительственным тоном, как будто сам Каупервуд не размышлял о такой возможности несколько лет назад. Каупервуд изумился, когда услышал собственный план, поучительным тоном изложенный ему весьма влиятельным местным бизнесменом, который до сих пор совершенно игнорировал его.

– А на какой основе вы ожидаете вступления новых газовых компаний в эту корпорацию?

– На той же, что у остальных, если только они не слишком сильно капитализированы на свободном рынке. Я еще не обдумал все подробности. По две или по три новые акции за одну старую, в зависимости от капиталовложений. Разумеется, нужно будет принимать в расчет порядок в старых компаниях.

Каупервуд напряженно размышлял. Стоит ли обсуждать такое предложение? У него появилась возможность быстро получить прибыль, продав свой бизнес старым компаниям. Но теперь уже Шрайхарт, а не он сам будет стоять во главе этой спекулятивной сделки. Если же он займет выжидательную позицию – и даже если Шрайхарту удастся слить три старых компании в одну, – у него еще останется возможность выторговать хорошие условия, хотя он был не уверен в этом. Наконец он спросил:

– Сколько акций новой корпорации останется в ваших руках или в руках группы организаторов, после того как старые и новые компании согласятся объединиться на такой основе?

– Ну, вероятно тридцать пять или сорок процентов, – вкрадчиво ответил Шрайхарт. – Труд должен вознаграждаться по заслугам.

– Безусловно, – с улыбкой отозвался Каупервуд. – Но с учетом того, что я достал палку, чтобы дотянуться до этого сочного плода, мне представляется, что весьма щедрая доля должна отойти и мне.

– Что вы имеете в виду?

– Только то, что сказал. Я лично организовал новые компании, которые сделали возможным предполагаемое объединение. План, который вы предлагаете, в точности похож на тот, который я сам предложил некоторое время назад. Управляющие и директора старых компаний разозлились на меня лишь потому, что я будто бы вторгся на территории, которые они считали своими. Если исходить из того, что они готовы действовать через вас, а не через меня, мне кажется, что я должен получить значительно большую долю активов после объединения. Мой личный интерес в этих новых компаниях не очень велик. На самом деле я в большей степени являюсь финансовым агентом. (Это было неправдой, но Каупервуд предпочитал, чтобы его собеседник придерживался такого мнения.)