Текст книги "Титан"

Держа Эйлин железной хваткой, он позволил ей извиваться, готовый действительно ее придушить.

Теперь, когда Каупервуд одержал победу, он продолжал крепко удерживать Эйлин, стоя рядом с ней на одном колене, прислушиваясь и размышляя. Вспышка ее ярости была поистине чудовищной, но все-таки он не мог ее полностью винить. Ее любовь была велика, как и брошенный ей вызов. Он достаточно хорошо знал ее характер и мог предвидеть нечто подобное. Позор и скандал, неизбежно связанные с таким ужасным происшествием, вывели его из себя. Только подумать, что человек может вовлечь себя в такую бурю страстей! Только подумать, что Эйлин оказалась способной на такое! Только подумать, что должна была претерпеть Рита! Вполне возможно, что она была ранена или изуродована, возможно, даже находилась на краю смерти. Чудовищно! Какой поток общественного возмущения обрушится на его голову! А суд?! Вся его карьера будет разрушена страшным взрывом гнева, проклятий и смерти! Боже милосердный!

Когда дворецкий, сопровождавший Риту, поспешно вернулся назад, Каупервуд подозвал его к себе кивком головы.

– Как она? – со скрытым отчаянием спросил он. – Она серьезно пострадала?

– Нет, сэр… думаю, нет. Насколько я понял, она лишь потеряла сознание. Скоро с ней все будет в порядке. Я могу чем-то помочь, сэр?

Обычно Каупервуд улыбнулся бы при виде такой сцены, но сейчас он был холоден и серьезен.

– Не сейчас, – с некоторым облегчением ответил он, все еще крепко удерживая Эйлин. – Выйди отсюда и закрой дверь. Вызови врача. Когда он придет, сообщи мне.

Когда Эйлин осознала, что Рите собираются оказать помощь и сочувствуют ее состоянию, она попыталась вырваться и снова закричать, но у нее ничего не вышло. Господин и повелитель держал ее мертвой хваткой. Когда дверь закрылась, он снова заговорил:

– Может быть, теперь ты успокоишься, Эйлин? Ты позволишь мне встать и поговорить с тобой или мы просидим так всю ночь? Хочешь, чтобы я навсегда расстался с тобой сегодня? Я понимаю твои чувства, но сейчас я владею ситуацией, и так будет впредь. Ты должна прийти в чувство и вести себя разумно, иначе завтра я расстанусь с тобой, и это так же несомненно, как то, что сейчас я нахожусь в этой комнате, – его голос звучал твердо и убедительно. – Итак, будем ли мы говорить разумно или ты намерена и дальше валять дурака и выставлять себя и меня на посмешище слугам, соседям и всему городу? Сегодня ты устроила славное представление. Боже милосердный! Право же, настоящий спектакль! Скандальная ссора и драка в нашем доме! Я полагал, что у тебя больше здравого смысла и уважения к себе, я в самом деле так думал. Ты подвергла серьезной опасности мое пребывание здесь, в Чикаго. Ты тяжело ранила, а возможно, убила другую женщину. Тебя даже могут повесить за это. Ты меня слышишь?

– Ох, пусть меня повесят, – простонала Эйлин. – Я хочу умереть!

Каупервуд вытащил носовой платок у нее изо рта, освободил ее руки и позволил ей подняться на ноги. Она по-прежнему неистовствовала, пылала и была готова осыпать его упреками, но столкнулась с его холодным, властным взглядом, пригвоздившим ее к месту. Она еще никогда не видела такое выражение на его лице, – жесткое, обжигающее ледяным холодом, – которое не доводилось видеть никому, кроме его деловых конкурентов, и то лишь в редких случаях.

– А теперь молчи! – приказал он. – Больше ни слова! Ты меня слышишь?

Она дрогнула, заколебалась и отступила. Вся ярость ее бурной души вдруг улеглась, словно море в безветренную погоду. Слова рвались из ее сердца и вертелись на языке. Она была готова снова крикнуть «Подлец! Скотина!» и обозвать его сотней других отвратительных и бесполезных кличек, но под давлением его жесткого взгляда и непреклонной воли слова замерли у нее на губах. Какое-то мгновение она неуверенно смотрела на него, а затем повернулась и рухнула на кровать. Она царапала свое лицо, раскачивалась взад-вперед в невыносимой муке и наконец зарыдала.

– О господи! Боже мой! Я хочу умереть! Дайте мне умереть!

Стоя там и глядя на нее, Каупервуд с неожиданной остротой почувствовал глубокие раны, нанесенные ее сердцу и душе. Это тронуло его.

– Эйлин, – сказал он через несколько секунд, подошел ближе и ласково прикоснулся к ней. – Эйлин! Не надо так плакать. Я еще не бросил тебя. Твоя жизнь не совсем разрушена. Не плачь. Да, это дурное дело, но возможно, что-то еще можно исправить. Давай же, Эйлин, соберись с духом!

Вместо ответа она лишь раскачивалась и неудержимо стонала, будто не слыша его.

Озабоченный другими делами, Каупервуд повернулся и спустился вниз. Ему нужно было придумать оправдание для врача и слуг; узнать, что с Ритой, и придумать какое-нибудь сносное объяснение для Сольберга.

– Запри эту дверь и следи за ней, – обратился он к проходившему мимо слуге. – Если миссис Каупервуд попытается выйти, немедленно поставь меня в известность.

Глава 19
«И ад не знает ярости такой…»[7]7
  «И ад не знает ярости такой/Как женщины отвергнутой проклятье» – фраза из пьесы «Скорбящая невеста» английского драматурга Уильяма Конгрива (1670–1729). (Примеч. пер.)


[Закрыть]

Рита не умерла; ей лишь наставили синяков, поцарапали и немного придушили. В одном месте кожа на ее голове была содрана. Эйлин несколько раз ударила ее головой об пол, и это могло бы иметь серьезные последствия, если бы Каупервуд не вмешался так быстро. Сольберг в данный момент, фактически уже некоторое время, находился под впечатлением, полагая, что Эйлин действительно сошла с ума, что у нее случился внезапный приступ безумия, и бесстыдные обвинения, которые он слышал из-за двери, были признаком умственного помешательства. Тем не менее ее слова не выходили у него из головы. Он сам находился в плохом состоянии и, вероятно, нуждался во врачебной помощи. Его лицо посерело, губы посинели. Риту отнесли в другую спальню и уложили на кровать; принесли мази, холодную воду и бутылочку арники, и когда появился Каупервуд, она находилась в полном сознании и чувствовала себя немного лучше. Но она все еще была очень слабой и страдала от душевных и физических ран. По приезде врача ему было сказано, что дама, приехавшая в гости, оступилась и упала с лестницы; когда Каупервуд вошел в комнату, врач как раз обрабатывал ее ссадины.

Проводив врача, Каупервуд сразу же обратился к горничной, стоявшей наготове поблизости:

– Принесите сюда немного горячей воды.

Когда горничная исчезла за дверью, он наклонился и быстро поцеловал Риту в распухшие губы, а потом предупредительным жестом приложил палец к собственным губам.

– Рита, – тихо сказал он, – тебе лучше?

Она слабо кивнула.

– Тогда слушай. – Он склонился над ней и заговорил медленно и четко: – Слушай внимательно. Запоминай все, что я говорю. Ты должна понимать каждое слово и сделать так, как я тебе скажу. У тебя нет серьезных травм, и ты скоро поправишься. Скоро все успокоится. Я послал за другим врачом, который придет в вашу студию. Твой муж отправился за новой одеждой. Мой экипаж доставит тебя домой, когда ты немного окрепнешь. Ты не должна беспокоиться. Все будет в порядке, но ты должна все отрицать, слышишь? Все! Насколько тебе известно, миссис Каупервуд вдруг обезумела. Завтра я поговорю с твоим мужем и приставлю к тебе опытную сиделку. Ты должна быть крайне осторожна в том, что говоришь и как именно ты это говоришь. Будь совершенно спокойной. Не тревожься. Здесь тебе ничто не угрожает, и в вашей студии тоже. Миссис Каупервуд больше не причинит тебе никаких неприятностей; я позабочусь об этом. Мне очень жаль, что так вышло, но я люблю тебя. Я все время буду рядом с тобой. Этот инцидент не должен ничего изменить между нами. А ее ты больше никогда не увидишь.

Тем не менее он понимал, что теперь все изменится.

Удостоверившись, что с Ритой все в порядке, Каупервуд вернулся в комнату Эйлин, чтобы снова воззвать к ее благоразумию и, может быть, утешить. Когда он вошел, она уже встала и одевалась, по-видимому, приняв какое-то решение. С тех пор как она бросилась на кровать со стонами и рыданиями, ее настроение изменилось, и она рассудила, что если не может одержать верх над мужем и заставить его надлежащим образом раскаяться, то ей лучше уйти из дома. Каупервуд так спешил позаботиться о Рите, что Эйлин стало понятно, что он больше не любит ее, это подкреплялось и его грубостью, когда он удерживал ее. Тем не менее она до сих пор не могла поверить в случившееся. Он так замечательно относился к ней когда-то, так хотел близости с ней! Она еще не рассталась с надеждой одержать победу над ним и этими другими женщинами, – ведь она слишком любила его, – но лишь разлука может принести результат. Это может отрезвить его. Она встанет, оденется, снимет номер в гостинице в центре города. Он больше не сможет увидеть ее, если только не последует за ней. Она была довольна, что разрушила его связь с Ритой Сольберг (в любом случае хотя бы временно), а что касается Антуанетты Новак, она позаботится об этом в свой черед. У нее болела голова и ныло сердце. Горе и ярость попеременно накатывали на нее с такой силой, что она больше не могла плакать. Она стояла перед зеркалом, дрожащими пальцами пытаясь завершить свой туалет и поправить костюм для прогулок. Каупервуд был озадачен и немного встревожен этим нежданным зрелищем.

– Эйлин, – наконец сказал он, приблизившись к ней сзади. – Теперь мы с тобой можем спокойно поговорить? Ты не обязана делать ничего, о чем будешь потом сожалеть. Я не хочу этого, и мне очень жаль тебя. Ты ведь на самом деле не веришь, что я разлюбил тебя, правда? Ты знаешь, что это не так. Думаю, ты могла бы проявить больше сочувствия ко мне после всего, что нам пришлось пережить вместе. У тебя нет реальных доказательств преступления, которые могли бы позволить такую буйную выходку.

– Ах, вот как? – воскликнула она и отвернулась от зеркала, перед которым со скорбным и горьким видом расчесывала свои золотисто-рыжие волосы. Ее щеки раскраснелись, глаза воспалились от слез. Сейчас она казалась ему такой же красивой, как в тот первый раз, когда он увидел ее в красной накидке с капюшоном, – шестнадцатилетнюю девушку, бегом поднимавшуюся на крыльцо отцовского дома в Филадельфии. Тогда она была удивительно прекрасной, и он смягчился от этого воспоминания.

– Это все, что тебе известно, лжец! – заявила она. – Ты не подозреваешь, как много я знаю. Я не впустую потратила деньги на сыщиков, которые несколько недель следили за тобой. Подлый изменник! Теперь ты хочешь замести все под ковер и узнать, что мне известно. Позволь сказать, что я знаю достаточно. Ты больше не сможешь водить меня за нос со своей Ритой Сольберг и Антуанеттой Новак, с арендованными квартирами и номерами в гостиницах. Я знаю, кто ты такой, скотина! И это после всех твоих заверений в любви?

Она яростно вернулась к прерванному занятию, пока Каупервуд смотрел на нее, тронутый ее страстью и душевной силой. Было приятно видеть такой драматический талант и сознавать, что во многих отношениях она достойна его.

– Эйлин, – мягко сказал он, все еще надеясь постепенно снискать ее расположение. – Пожалуйста, не будь так жестока ко мне. Разве ты не понимаешь, как устроена жизнь и для чего нужно сочувствие? Я считал тебя более щедрой и чуткой. Знаешь, ведь я не такой уж плохой человек.

Он смерил ее ласковым, задумчивым взглядом, надеясь сыграть на ее былой любви к нему.

– Сочувствие! – Она повернулась к нему с пылающим лицом. – Много ты знаешь о сочувствии! Надо полагать, я не проявила никакого сочувствия к тебе, когда ты сидел в тюрьме в Филадельфии, не так ли? Много добра мне это принесло, верно? Сочувствие? Сопровождать тебя в Чикаго и мириться с твоими девками – дешевыми стенографистками и женами музыкантов! Ты доказал мне свое сочувствие, когда оставил меня здесь и отправился утешать ту бабенку, которая лежит внизу!

Эйлин расправила корсаж и повела плечами перед зеркалом, готовясь надеть шляпку и накинуть пелеринку. Она собиралась уйти как есть, а потом послать Фадетту за своими вещами.

– Эйлин, – снова обратился к ней Каупервуд, намеренный добиться своего. – Думаю, ты ведешь себя очень глупо. Это правда. В том, что ты собираешься сделать, нет никакой необходимости. Вот ты кричишь, скандалишь на всю округу, дерешься и теперь собираешься уйти из дома. Это ужасно и отвратительно, я не желаю этого. Ты ведь еще любишь меня, правда? Ты знаешь, что это правда, а я знаю, что ты на самом деле не хотела говорить все эти мерзости. Ты на самом деле не веришь, что я разлюбил тебя.

– Любовь! – вскричала Эйлин. – Много ты знаешь о любви! Разве ты когда-нибудь хоть кого-то любил, бесчувственная скотина? Я знаю, как ты умеешь любить. Однажды мне казалось, что ты любишь меня. Я вижу, как ты любил меня, точно так же, как ты любил пятьдесят других женщин, как ты любил эту грязную маленькую шлюшку Риту Сольберг, что лежит внизу, как ты любил эту дешевую стенографистку Антуанетту Новак! Ты даже не знаешь, что значит это слово!

Однако ее голос пресекся, завершившись чем-то похожим на всхлип, и ее глаза наполнились горячими, сердитыми слезами. Увидев эти слезы, Каупервуд подошел ближе, рассчитывая, что настроение ее переменилось. Сейчас он искренне раскаивался и хотел, чтобы она снова почувствовала хотя бы каплю нежности к нему.

– Эйлин, – просительно произнес он, – пожалуйста, не будь такой жестокой. Не нужно так сердиться на меня, я не исчадие ада. Будь благоразумней!

Он протянул руку, но она резко отпрянула.

– Не прикасайся ко мне, подлец! – сердито прошипела она. – Даже не думай об этом! Я не буду жить с тобой. Я не останусь под одной крышей с тобой и твоей любовницей. Иди и живи со своей драгоценной Ритой, если тебе так хочется. Мне все равно. Полагаю, ты уже побывал в нижней комнате и утешил ее. Мерзавец! Жаль, что я не успела убить ее, о господи! – она с яростью дернула ворот жакета, пытаясь застегнуть пуговицу.

Каупервуд был ошеломлен. Раньше ему не приходилось видеть таких бурных вспышек. Он не верил, что Эйлин способна на такое. Теперь он невольно восхищался ею. Тем не менее его возмущало ее жестокое нападение на Риту и обвинения в распутстве, брошенные ему в лицо. И он не удержался от слов, о которых пожалел:

– На твоем месте, Эйлин, я не стал бы так жестко судить о любовницах, – сказал он. – Скорее, я бы задумался о собственном опыте.

Он мгновенно понял, что совершил непростительную ошибку. Напоминание о прошлом, когда она была его любовницей, стало последней каплей, переполнившей чашу. Она моментально выпрямилась, и ее глаза страдальчески заблестели.

– Значит, вот как ты заговорил со мной? – спросила она. – Я знала! Я знала, что так и будет!

Она повернулась к высокому секретеру, где хранилось серебро, шкатулки с драгоценностями, щетки, гребни и расчески, уронила голову на руки и расплакалась. Это доконало ее. Он превратил ее беззаконную девичью любовь в обвинение, брошенное ей в лицо.

– Ох! – простонала она и содрогнулась в пароксизме безнадежного горя и отчаяния.

Каупервуд был огорчен.

– Я не то хотел сказать, Эйлин, – объяснил он. – Я вовсе не собирался ни о чем напоминать, а тем более укорять тебя. Ты была моей любовницей, но бог знает, как сильно я любил тебя. Ты сама знаешь. Я хочу, чтобы ты поверила, потому что это правда. Другие женщины не имели для меня такого значения.

Он беспомощно смотрел на нее, когда она отошла в сторону, чтобы он не прикоснулся к ней. Он был расстроен, сконфужен и преисполнен безмерной жалости к ней. Он отошел в середину комнаты, ее негодование внезапно улеглось, но сменилось гневом. С нее было достаточно.

– Значит, вот как ты говоришь со мной после всего, что я для тебя сделала? – воскликнула она. – Ты говоришь мне это после того, как я ждала тебя и плакала по тебе почти два года, пока ты сидел в тюрьме? Это твоя награда?

Ей вдруг на глаза попалась шкатулка с драгоценностями. В гневе, отвергая его подарки, купленные для нее в Филадельфии, в Риме, в Париже и в Чикаго, она откинула крышку и начала пригоршнями хватать что попадалось ей под руку и швырять ему в лицо. На него посыпался град безделушек, подаренных ей с любовью: нефритовое ожерелье и нежно-зеленый браслет в оправе из витого золота с застежками из слоновой кости, превосходное жемчужное ожерелье, искрившееся в вечернем свете, пригоршни колец и брошей с бриллиантами, рубинами, опалами и аметистами, ожерелье с изумрудами и алмазная диадема. Она с восторгом бросала в него все эти побрякушки, рассыпавшиеся по полу, но сначала попадавшие ему в руки, шею и в лицо.

– Забирай это! И это! И это! Вот они! Я больше не хочу иметь с тобой ничего общего. Мне не нужно ничего твоего. Слава богу, у меня хватает собственных денег на жизнь! Я ненавижу тебя. Я презираю тебя. Я больше не хочу видеть тебя!

Она попыталась придумать что-то еще, но не смогла, поэтому быстро вышла в коридор и устремилась вниз по лестнице, пока он ошеломленно замер на месте. Потом он устремился следом.

– Эйлин! – крикнул он. – Вернись, Эйлин! Не уходи!

Но это лишь подстегнуло ее; она распахнула дверь, захлопнула ее и выбежала в темноту с мокрыми глазами и рвущимся на части сердцем. Значит, таков был конец ее прекрасной девичьей мечты. Ее собственное прошлое швырнули ей в лицо ради других женщин! Ей дали понять, что она ничем не лучше их! Она задыхалась и всхлипывала на ходу, уверенная, что никогда не вернется и больше никогда не увидит его. Но ей не пришлось этого сделать, потому что Каупервуд выбежал на улицу и погнался за ней, на этот раз уверенный, что, несмотря на всю свою неправоту, он не может допустить, чтобы все закончилось подобным образом. Она все же любила его, думал он. Теперь она возложила на алтарь своей любви все дары его страсти и привязанности к ней. То, что случилось, было несправедливо. Он должен был убедить ее, чтобы она осталась. Наконец, он поравнялся с ней и подошел ближе под темной сенью ноябрьских деревьев.

– Эйлин, – сказал он, обняв ее за талию и привлекая к себе. – Дорогая моя, дражайшая Эйлин, это просто безумие. Ты сейчас не в своем уме. Не уходи. Не покидай меня! Я люблю тебя, разве ты не понимаешь? Разве ты не видишь? Не убегай от меня и, пожалуйста, не плачь. Я очень люблю тебя, и ты это знаешь. Я всегда буду любить тебя. Вернись же, поцелуй меня. Я стану лучше, клянусь. Дай мне еще один шанс, и ты сама убедишься в этом. Пошли отсюда, ладно? Вот моя девочка, моя Эйлин. Пошли со мной, пожалуйста!

Она упорно двигалась дальше, но он удерживал ее, поглаживая ее руки, шею и лицо.

– Эйлин! – взмолился он.

Она потянула с такой силой, что он был вынужден шагнуть вперед и заключить ее в объятия. Всхлипывая, она стояла перед ним, все еще страдающая, но по-своему счастливая.

– Я не хочу возвращаться, – возразила она. – Ты больше не любишь меня, так что позволь мне уйти.

Однако он продолжал удерживать ее, пока она не прижалась головой к его плечу, как раньше.

– Не заставляй меня возвращаться домой сегодня вечером, – наконец сказала она. – Я не хочу. Я не могу. Отпусти меня. Может быть, потом я вернусь.

– Тогда я отправлюсь с тобой, – ласково предложил он. – Это неправильно. Я должен сделать многое, чтобы замять этот скандал, но все равно я буду с тобой.

И они вместе направились к остановке конного трамвая.

Глава 20
Человек и сверхчеловек

Печальный итог большинства любовных союзов, кроме самых прочных, – этих багряных цветов страсти, распускающихся лишь ради трагического увядания, – состоит в том, что они не выдерживают житейских бурь, неизбежно настигающих их. Рита Сольберг, несомненно, испытывавшая глубокое чувство к Каупервуду, тем не менее вовсе не была очарована им, и этот удар по ее гордости и самолюбию послужил сильным успокоительным средством. Сокрушительное разоблачение, свидетельствовавшее не только о ее неосторожности, но и о неумении учесть возможность подобной катастрофы, оказалось превыше ее сил. Она была глубоко уязвлена и взбешена тем, как беспечно и неосмотрительно сама попалась в ловушку миссис Каупервуд, которая надругалась над ее красотой и превратила ее в посмешище. Эта женщина была чудовищем, настоящим демоном в юбке! Собственная физическая слабость в данных обстоятельствах не расстраивала миссис Сольберг; скорее это служило доказательством ее более возвышенного характера. Тем не менее она была жестоко избита, ее красота растоптана, и этого было достаточно. В тот вечер в санатории Лейк-Шор, куда ее отвезли на лечение, ее занимала только одна мысль: убраться подальше, пока все это не закончится, и постараться успокоить свои расстроенные чувства. Она больше не желала видеть Сольберга, как, впрочем, и Каупервуда. Подозрительный Гарольд, стремившийся докопаться до истины, уже начал донимать ее вопросами о странном нападении Эйлин и о его причине. Но когда прозвучало имя Каупервуда, Сольберг несколько поумерил свой тон, ибо независимо от своих подозрений он был не готов к ссоре с этим необыкновенным человеком.

– Я крайне сожалею об этом несчастном происшествии, – сказал Каупервуд, когда посетил их с кратким визитом. – Честно говоря, я не подозревал, что моя жена способна на такие странные выходки. Миссис Сольберг, я искренне надеюсь, что вы не сильно пострадали. Если я что-то могу сделать, что угодно для каждого из вас, – тут он дружелюбно посмотрел на Сольберга, – то с радостью сделаю это. Как вы отнесетесь к тому, чтобы на короткое время отвезти миссис Сольберг в санаторий, где она сможет отдохнуть? Я готов оплатить все издержки, связанные с ее выздоровлением.

Сольберг, погруженный в свои мрачные думы, ничего не ответил и только хмуро отвернулся. Рита, несколько ободренная присутствием Каупервуда, но ни в коей мере не успокоенная его словами, сомневалась и колебалась. Она боялась, что между двумя мужчинами произойдет ужасная сцена. Поэтому она заявила, что ей уже лучше и что все будет в порядке, она не хочет никуда уезжать, но ей хочется побыть одной.

– Все это очень странно, – угрюмо произнес Сольберг через некоторое время. – Я этого не понимаю! Почему она так поступила? Почему она говорила такие вещи? До сих пор мы были вашими лучшими друзьями. Теперь она внезапно нападает на мою жену и говорит все эти ужасные вещи.

– Но, мой дорогой мистер Сольберг, как я уже сказал, моя жена была не в своем уме. В прошлом она уже была подвержена таким припадкам, хотя они никогда не оказывались такими буйными, как сейчас. Она уже вернулась в нормальное состояние, но ничего не помнит. Но, наверное, если мы собираемся поговорить о делах, то лучше выйти. Вашей жене нужен хороший отдых.

Когда они оказались за пределами комнаты, Каупервуд с блестящим самообладанием продолжил свою речь:

– Итак, мой дорогой Сольберг, что я могу сказать? Чего вы хотите от меня? Моя жена выдвинула массу безосновательных обвинений, не говоря о том, что она самым тяжким и позорным образом оскорбила вашу жену. Я уже говорил, что невыразимо сожалею об этом. Уверяю вас, миссис Каупервуд страдает от приступов навязчивых фантазий. Насколько я могу понять, здесь абсолютно ничего нельзя поделать, только забыть об этой неприятности. Вы согласны?

Мысли Гарольда вертелись вокруг мучительной ситуации, в которой он оказался. Он понимал, что его собственное положение небезупречно. Рита уже не раз винила его в супружеской неверности. Теперь он дулся и фанфаронствовал.

– Хорошо вам так говорить, мистер Каупервуд, – с вызовом сказал он. – Каково же мне? В каком положении я оказываюсь? Не знаю, что и думать. Все это выглядит очень странно. А что, если ваша жена говорила правду? Что если моя супруга изменяла мне с кем-то другим? Вот что я хочу выяснить. Если это правда, то я… Я даже не знаю, что сделаю! Я очень вспыльчивый человек.

Каупервуду его речь была смешна. Несмотря на желание избежать огласки, угрозы Сольберга ничуть не пугали его.

– Послушайте, – неожиданно сказал он, в упор глядя на музыканта, решив взять быка за рога. – Если подумать, то вы находитесь в таком же деликатном положении, как и я. Если это происшествие получит огласку, то последствия коснутся не только меня и миссис Каупервуд, но и вас, и вашу жену. Если я не ошибаюсь, ваши дела тоже обстоят не лучшим образом. Вы не можете очернить вашу супругу, не очернив самого себя. Никто из нас не совершенен. Со своей стороны я буду вынужден доказывать безумие миссис Каупервуд и могу без труда сделать это. Если в вашем прошлом есть что-либо нежелательное для огласки, это не может долго храниться в секрете. Если вы готовы все забыть, я готов щедро вознаградить вас обоих, но, если вы решите вытащить это дело на свет, я переверну все вверх дном, чтобы защитить мою семью, и выйду сухим из воды. Но тогда уж пеняйте на себя.

– Что? – воскликнул Сольберг. – Вы мне угрожаете? Вы пытаетесь запугать меня, когда со слов миссис Каупервуд понятно, что у вас связь с моей женой? Вы упоминаете о моем прошлом? Мне это нравится! Мы еще посмотрим! Да что вы знаете обо мне?

– Ну что же, мистер Сольберг, – спокойно ответил Каупервуд. – Например, я знаю, что ваша жена уже давно не любит вас, что вы живете за ее счет, что за последние годы вы изменяли ей с шестью или семью женщинами. Я уже несколько месяцев, по просьбе вашей жены, финансировал сыскных агентов, и она узнала много интересного об Анне Стельмах, Джесси Ласка, Берте Рис, Джорджии Дюкойн… Стоит ли продолжать? И у меня хранится изрядное количество ваших писем.

– Ах вот как! – воскликнул Сольберг, пока Каупервуд сверлил его взглядом. – Значит, вы и впрямь распутничали с моей женой? Значит, это правда. Прекрасно! А теперь вы наезжаете на меня с ложью и угрозами. Мы еще посмотрим, кто кого. Посмотрим, что я смогу сделать! Подождите, пока я не посоветуюсь со своим адвокатом, и тогда сами увидите!

Каупервуд смерил его холодным гневным взглядом. «Что за осел!» – подумал он.

– Послушайте, – сказал он, для пущей надежности побуждая Сольберга спуститься этажом ниже и наконец выйти на воздух перед санаторием, где в темноте два газовых фонаря вспыхивали и гасли на ветру, – вы явно настроены на продолжение неприятностей. Вам недостаточно моих заверений, и вы не желаете верить мне на слово. Ладно, очень хорошо. Давайте предположим, что миссис Каупервуд вовсе не безумна, что она говорила чистую правду, и я действительно позволил себе согрешить с вашей женой. Что с того? Что вы сделаете?

Он с легкой насмешкой смотрел на Сольберга.

– Я убью вас, вот что я сделаю! – театрально воскликнул он. – Потом я убью ее. Я устрою страшный скандал. Просто скажите, что все это правда, и тогда вы увидите!

– Ну, конечно, – холодно отозвался Каупервуд. – Так я и думал. Я верю вам. Именно поэтому я подготовился уладить наши дела по вашему желанию.

Он сунул руку в карман пальто и достал два маленьких револьвера, которые прихватил из дома. Оружие холодно блестело в темноте.

– Видите? – продолжал он. – Я готов уберечь вас от трудностей, связанных с дальнейшим расследованием, мистер Сольберг. Каждое слово, произнесенное миссис Каупервуд сегодня вечером, – я говорю это с полным пониманием того, что это значит для вас и меня, – чистая правда. Она не более безумна, чем я сам. Ваша жена живет со мной в квартире на Северной стороне, хотя вы не сможете этого доказать. Она любит меня, а не вас. Итак, если вы желаете убить меня, то вот оружие, – он протянул руку. – Выбирайте. Если мне суждено умереть, то вы умрете вместе со мной.

Эти слова прозвучали так твердо и спокойно, что Сольберг, который в глубине души был трусом, мгновенно побледнел. Вид холодной стали пугал его. Рука, протягивавшая оружие, была твердой и крепкой. Дрожащими пальцами он взял один револьвер. Металлический голос, звучавший в его ушах, отнимал у него жалкие остатки мужества. Теперь Каупервуд выглядел в его глазах демонически опасным человеком. Сольберг отвернулся в смертельном испуге.

– Боже мой! – воскликнул он, дрожа как осиновый лист. – Вы хотите убить меня? Я не желаю иметь ничего общего с вами! Я не хочу говорить с вами! Мне нужно увидеться с адвокатом. Нужно сначала поговорить с моей женой.

– Нет, не нужно, – откликнулся Каупервуд и крепко взял его за руку, когда он повернулся, собираясь бежать. – Я не собираюсь делать вам никаких поблажек. Я не собираюсь убивать вас, если вы не собираетесь убить меня, но я собираюсь заставить вас прислушаться к голосу разума. Я еще кое-что скажу, а потом закончу. У меня нет враждебности к вам. Я хотел дать вам шанс, хотя вы этого не заслуживаете. Начнем с того, что обвинения, выдвинутые моей женой, совершенно ничтожны. Я признался в измене лишь для того, чтобы увидеть, что вы собой представляете на самом деле. Вы больше не любите вашу жену, а она не любит вас. Вы нехорошо обходитесь с ней. Тем не менее у меня есть весьма благоприятное предложение для вас. Если вы вдруг захотите покинуть Чикаго и уехать куда угодно, я обязуюсь в течение трех лет выплачивать вам пять тысяч долларов первого января каждого года, день в день, – пять тысяч долларов! Вы слышите? Или же вы можете оставаться здесь, в Чикаго, и тогда я буду выплачивать три тысячи долларов ежемесячно в рассрочку или ежегодно, как пожелаете. Но, – и вы должны крепко запомнить это, – если вы не уедете из города или не станете держать язык за зубами, если вы предпримете хотя бы один необдуманный шаг против меня, то я убью вас, в этом не сомневайтесь. Теперь убирайтесь отсюда и ведите себя хорошо. Оставьте вашу жену в покое. Приходите ко мне завтра или послезавтра, деньги для вас будут готовы в любое время.

Он сделал паузу, пока Сольберг смотрел на него круглыми, остекленевшими глазами. Он был потрясен. Человек, стоявший перед ним, либо дьявол, либо князь мира. «Боже милостивый! – подумал он. – Он действительно убьет меня!» Потом до него дошло: пять тысяч долларов в год! Его молчание было знаком согласия.

– На вашем месте сегодня я не стал бы подниматься к ней, – сурово сказал Каупервуд. – Не беспокойте ее. Ей нужен отдых. Приходите завтра в мою контору. Я поднимусь к миссис Сольберг, и, если вы хотите, поднимайтесь вместе со мной, но помните, что я вам сказал.

– Нет, спасибо, – слабым голосом отозвался Сольберг. – Я поеду в город. Спокойной ночи.

И он поспешил прочь. «Сожалею, – мрачно подумал Каупервуд. – Получилось некрасиво, но это был единственный способ».