Текст книги "Титан"

Он привлек ее к себе и обнял за талию.

Она вдруг испугалась, и из ее глаз хлынули слезы, не столько от стыда, сколько от потрясения. Она отвернулась, положила голову на руку, опущенную на стол, и разразилась рыданиями.

– Почему, Антуанетта? – ласково спросил он, нагнувшись над ней. – Вы плохо знаете жизнь? Кажется, вы сказали, что любите меня. Вы хотите, чтобы я забыл об этом, и все продолжалось, как раньше? Разумеется, я могу это сделать, если вы хотите.

Он уже знал, что она любит его.

Она ясно услышала его слова, несмотря на рыдания.

– Ну же! – произнес он через некоторое время, и полагая, что дал ей возможность прийти в себя.

– Ох, я не могу не плакать, – в смятении отозвалась она, сама не думая, о чем говорит. – Не знаю, почему я плачу. Наверное, это просто потому, что я разнервничалась. Прошу, не обращайте на меня внимания.

– Антуанетта, – повторил он, – посмотрите на меня!

– Нет, только не сейчас. У меня глаза распухли.

– Полно, Антуанетта! Взгляните на меня! – он поднял ее подбородок. – Видите, не такой уж я страшный.

– Ох, – прошептала она, и ее глаза снова наполнились слезами. – Я… – И она положила руки на его грудь, а он гладил ее запястье и обнимал.

– Я не такой плохой, Антуанетта. Мы с вами сейчас схожи. Вы любите меня?

– Да, да, о да!

– Вы не сердитесь?

– Нет. Все это так странно. – Она по-прежнему прятала лицо.

– Тогда поцелуйте меня.

Она обвила руками его шею. Он привлек ее ближе к себе.

Шутливо пытаясь выяснить причину ее слез, он пытался представить, что могли бы подумать Эйлин или Рита, если бы они знали. Сначала Антуанетта отмалчивалась, а потом призналась, что у нее дурное предчувствие. Любопытно, что он тоже вспомнил, с каким высокомерным и тщеславным видом Эйлин входила в контору. Теперь она делила с Эйлин чудо его нежной привязанности. Каким бы странным это ни казалось, но теперь она видела в этом скорее знак отличия. Она выросла в собственных глазах, чувствуя прилив жизненных сил. Теперь она кое-что знала о жизни, о страсти и любви. Будущее было исполнено надежды.

Она ненадолго вернулась к своей пишущей машинке, размышляя об этом. «Как это могло случиться?» – ошеломленно думала она. По ее глазам нельзя было догадаться о недавних слезах, а густой румянец на смуглых щеках лишь подчеркивал ее красоту. Антуанетта не испытывала чувства вины перед Эйлин. Она принадлежала к новому слою общества, которое уже не слишком придерживалось прежней морали. Она имела право на личную жизнь. Она имела право поступать, как заблагорассудится, к чему бы это ни привело. На своих губах она еще чувствовала губы Каупервуда. Что предвещает ей будущее? Что?

Глава 17
Увертюра к раздору

Последствия этого сближения были не так важны для Каупервуда, как для Антуанетты. Потакая своим желаниям, он отпер дверь страстной натуре, боготворившей его. Позже он мог узнать, что, сколько бы горя он ни причинил Антуанетте, она никогда не посягала на его личное благополучие. Однако она невольно стала поводом, открывшим глаза Эйлин, которая стала подозревать Каупервуда в изменах.

Поводы, которые привели к такому выводу, были банальными. Сначала она увидела мисс Новак и Каупервуда, разговаривавших наедине в его кабинете после того, как остальные служащие уже ушли, и девушка выглядела немного встревоженной внезапным появлением Эйлин. Потом случилось, хотя в этом Эйлин была не уверена, что Каупервуд и Антуанетта оказались в закрытом экипаже, проезжавшем под ноябрьским дождем по Стейт-стрит, когда считалось, что он находится за пределами города. В тот момент она выходила из магазина Меррилла и случайно взглянула на крытую коляску, повернувшую из-за угла. Хотя Эйлин точно не знала, это взволновало ее. Возможно ли, что он не уехал из города? Она приехала в его контору под предлогом оставить ошейник для Дженни, собаки старого Питера Лафлина, и убедилась, что Антуанетта отсутствует на рабочем месте. Но могло ли случиться, спрашивала она себя, что Каупервуд и впрямь заинтересовался своей стенографисткой? Его сотрудники были уверены, что он уехал из города, а мисс Новак осталась дома, и это заставило Эйлин призадуматься. Лафлин простодушно сообщил ей, что, по его мнению, мисс Новак отправилась в городскую библиотеку для составления отчета. Его слова оставили ее в сомнениях.

Что могла подумать Эйлин? Ее надежды и счастье были так тесно связаны с любовью Каупервуда и его положением, что она невольно вздрагивала при малейшей мысли о возможности потерять его. Да и сам он, продираясь через паутину своих любовных увлечений, задавался вопросом, что она предпримет, если узнает о его многочисленных изменах. Конечно, у них уже были мелкие пререкания, когда он флиртовал с миссис Киттридж, мисс Лидуэлл и другими женщинами. Разумеется, время от времени случались краткие и незначительные отлучки, которые можно было легко объяснить, мимолетные и труднообъяснимые приступы равнодушия и тому подобные вещи. Но поскольку его чувства к ней в глубине души оставались незатронутыми, он каждый раз благополучно улаживал свои отношения с супругой.

– Почему ты так говоришь? – требовательно спрашивал он, когда она предполагала увлечение другой женщиной, если он на несколько дней отлучался из города или проводил целый день в городе без нее. – Ты же знаешь, что у меня никого нет. Если бы я занимался подобными вещами, ты бы быстро узнала об этом. Но даже если и так, это совсем не значит, что в душе я изменил тебе.

– Ах вот как? – возмущенно восклицала Эйлин. – Что же, можешь хранить свою преданность в нафталине. Я не собираюсь довольствоваться нежными мыслями.

Они с Каупервудом смеялись одновременно, но он знал, что она права, и жалел ее. Ее ирония доставляла ему удовольствие. Он понимал, что у нее нет серьезных подозрений в его неверности, ведь он так сильно любил ее. Но она знала, что он из тех мужчин, кто нравится женщинам, и что среди них найдется достаточно желающих соблазнить его, свернуть с праведного пути и превратить ее жизнь в ад. И еще она знала, что он может с удовольствием отдать себя в руки хищницы.

Взаимное влечение и физическая близость являются такой же неотъемлемой частью супружества, как и всяких любовных отношений, что всякая женщина следит за проявлением чувства возлюбленного или супруга примерно как моряк, изучающий показания барометра. В этом Эйлин не являлась исключением. Сама она была столь красива и так близка с Каупервудом, что с величайшим вниманием следила за его чувствами, воспринимая бурные вспышки его страсти как доказательство собственной непреходящей привлекательности. Однако со временем, еще задолго до того, как на горизонте появилась миссис Сольберг или кто-то еще, огонь первой страсти значительно успокоился, хотя и продолжал гореть ровным пламенем. Эйлин размышляла, но ничего не предпринимала. В сущности, из-за уязвимости собственного положения в местном обществе она опасалась этого.

С появлением миссис Сольберг и мисс Антуанетты Новак ситуация осложнилась. Нежно любивший Эйлин, несмотря на приливы и отливы в их отношениях, и желавший ей только добра, Каупервуд на какое-то время отдалился от нее. Он становился все более отчужденным по мере развития его тайных любовных связей, то приглушенных, то ярко вспыхивавших, но при этом не терял прочную хватку в своих финансовых делах, и Эйлин замечала это. Странным образом, это тревожило ее. Она была так самонадеянна, что не могла поверить в долгое равнодушие Каупервуда, и на какое-то время ее сентиментальный интерес к Сольбергу и его несчастной душе изменил ее здравомыслие; но в конце концов она начала понимать, куда дует ветер. Самое печальное, что подобного рода вещи достаточно быстро перерастают в неудовлетворенность, банальность и неискренность близости. Эйлин сразу обратила на это внимание. Она пыталась протестовать.

– Ты больше не целуешь меня так, как раньше, – говорила она. – Ты почти не замечаешь меня уже почти четыре дня. В чем дело?

– Понятия не имею, – непринужденно отозвался Каупервуд. – Я люблю тебя так же сильно, как всегда. Не чувствую в себе никаких изменений.

Он заключил ее в объятия, ласкал и целовал, называя нежными именами, но Эйлин нервничала и оставалась подозрительной.

Поведение человека, который сталкивается с такими внутренними конфликтами и сердечными драмами, почти не имеет отношения к так называемой логике и здравому смыслу. Просто удивительно, как рушатся все наши планы и теории, которыми мы руководствуемся, перед лицом бурных страстей и меняющихся жизненных обстоятельств. Эйлин была смелой и решительной, когда вторглась во владения миссис Лилиан Каупервуд, уверенная, что «ее Фрэнку» необходима женщина, больше подходящая его вкусам и талантам, но теперь, когда появился страх, что другая женщина более подходит ему, – хотя Эйлин не представляла, что это вообще может быть, – она уже думала иначе. Что если он найдет женщину, которую возжелает сильнее, чем ее? Боже милосердный, как это ужасно! Что она будет делать? Однажды днем она захандрила и разрыдалась, хотя и не понимала почему. В другой раз она задумалась о страшных вещах, которые она готова сотворить, какие препоны готова учинить любой женщине, которая вторгнется в ее заповедные угодья. В то же время она была не уверена. Нужно ли будет объявить войну, если она обнаружит другую женщину?

Эйлин понимала, что рано или поздно так и будет, но если она объявит военные действия, пока Каупервуд увлечен своей страстью и отчужден от нее, то из этого не выйдет ничего хорошего. Это будет ужасно, но что она сможет сделать ради его возвращения? Вот в чем проблема.

Каупервуд, знающий о ее подозрительности, стал более внимателен к ней. Он изо всех сил старался скрыть перемену в своих настроениях – страсть к миссис Сольберг, интерес к Антуанетте Новак, – и это немного помогало.

Наконец наступила заметная перемена. Эйлин обратила внимание на нее примерно через год после их второй поездки в Европу. В то время она все еще интересовалась Сольбергом, но лишь как предметом для безобидного флирта. Она иногда подумывала, каков он с физической точки зрения, но мог ли он быть таким же восхитительным, как Каупервуд? Никогда! Когда Эйлин почувствовала перемену в Каупервуде, она сразу же насторожилась, а после появления Антуанетты и случая с экипажем Сольберг окончательно утратил свою сомнительную привлекательность. Она начала размышлять о том, как чудовищно будет потерять Каупервуда, не добившись положения в обществе. Вероятно, из-за этого он разочаровался в ней, несомненно, это так. И все же она не могла поверить, что после всех заверений в любви и верности в Филадельфии, после ее неизменной преданности в тяжелые времена его разорения и тюремного заключения он действительно мог отвернуться от нее. Нет, он мог ненадолго увлечься и сбиться с пути, но если она достаточно громко заявит свой протест, – возможно, устроит ему сцену, – то он уже не сможет так легко оскорбить ее чувства; он все вспомнит и снова будет преданным и любящим мужем. После того как Эйлин увидела его в экипаже (или вообразила, что видела), она сначала собиралась устроить ему очную ставку, но потом решила подождать и внимательно последить за ним. Может быть, он приударил сразу за несколькими женщинами? Наверное, так будет даже лучше. Ее сердце и ее честь были ранены, но не разбиты.

Глава 18
Столкновение

Особая черта Риты Сольберг заключалась в том, что ее поведение обычно сглаживало любые подозрения или скорее уводило их в сторону. Она не была искушена в супружеских изменах, но обладала удивительной непринужденностью, мужеством, душевным равновесием, позволявшими ей сохранять цельность и выдержку в самых трудных обстоятельствах. Она могла быть застигнута в самой компрометирующей ситуации, но ее манера поведения всегда оставалась невинной, как будто ничего необычного не происходило, поскольку она не ощущала никакой ошибки в своем новом положении. Она не беспокоилась ни о своей душе, ни о грехе, ее не тревожило общественное мнение и другие подобные вещи. По-настоящему она интересовалась только жизнью и искусством, так что ее можно было назвать язычницей. Это распространенная черта среди стойких людей, не обязательно самых блестящих или успешных. Мы могли бы сказать, что ее душа была наивно-равнодушна к боли своей или чужой утраты. Она воспринимала любую свою потерю с поразительным спокойствием, конечно, не без колебаний и опасений, но они были незначительными, поскольку ее самонадеянность и сознание своей привлекательности заставляли ее смотреть в будущее с надеждой на лучшее.

В прошлом она регулярно навещала Эйлин, с Гарольдом или без него, и часто отправлялась в поездки с Каупервудами или сопровождала их в театре. После сближения с Каупервудом она решила вернуться к изучению живописи, что было замечательной отговоркой, так как требовало ее присутствия на дневных или вечерних занятиях, которые она часто пропускала. Кроме того, поскольку у Гарольда завелись деньги, он повеселел, стал беспечным и приударял за другими женщинами. Каупервуд посоветовал Рите умышленно подтолкнуть его к измене, которая, в случае вполне возможной огласки, надежно свяжет ему руки.

– Пусть он заведет какой-нибудь роман, – сказал Каупервуд. – Мы пустим сыщиков по его следу и добудем улики. Тогда он не сможет возмущаться.

– Право, не надо так поступать с ним, – с наивным простодушием возразила она. – Он уже побывал в разных передрягах. Недавно он передал мне несколько писем, полученных от его поклонниц.

– Но, если понадобится что-то предпринять, нам понадобятся настоящие свидетели. Просто скажи мне, когда он снова в кого-то влюбится, а я сделаю остальное.

– Знаешь, а я думаю, что это уже случилось, – промурлыкала она. – Позавчера я видела его на улице с одной из его хорошеньких учениц.

Каупервуд был доволен. В сложившихся обстоятельствах он был уже почти (но не вполне) готов, чтобы Эйлин уступила ухаживаниям Сольберга. Последующее разоблачение сделало бы позицию самого Каупервуда неуязвимой. На самом деле ему не хотелось этого, и он был бы не слишком глубоко огорчен, если бы Эйлин изменила ему. И все-таки он нанял сыщиков, которые в присутствии свидетелей легко раскрыли связь Сольберга с ветреной ученицей. Вместе с «письмами от поклонниц», полученными Ритой, этого было достаточно, чтобы заткнуть рот музыканту и в том случае, если бы он заупрямился. Поэтому Каупервуд и Рита чувствовали себя вполне спокойно.

Но Эйлин, размышлявшая об Антуанетте Новак, была вне себя от любопытства, сомнений и тревоги. Ей не хотелось ранить чувства Каупервуда после пережитого им в Филадельфии, но, когда она вспоминала, ради кого он изменяет ей, она приходила в ярость. Это уязвляло ее тщеславие и унижало ее любовь. Что она могла сделать ради оправдания своих подозрений или отказа от них? Лично следить за ним? Она была слишком гордой и самолюбивой, чтобы рыскать по улицам, конторам и гостиницам. Никогда. Но если она начнет ссору без веских доказательств, это будет глупо. С другой стороны, ее муж слишком хитроумен, чтобы выдать ей улики против себя. Он будет все отрицать. Эйлин погрузилась в тяжкое раздумье и через некоторое время с болью в сердце вспомнила, как десять лет назад ее отец нанял сыщиков для слежки за ней и фактически раскрыл ее связь с Каупервудом, когда обнаружил место, предназначенное для их свиданий. Какими бы горькими и мучительными ни были эти воспоминания, однако теперь этот способ не казался ей чудовищным или постыдным. Она рассудила, что, если в прошлый раз Каупервуд не пострадал от разоблачения их связи (это было неправдой), поэтому и теперь не случится ничего страшного (это тоже было неправдой). Подобные заблуждения присущи страстной и вспыльчивой душе, уязвленной в самое больное место, и Эйлин решила, что сначала она должна увериться в том, чем занимается ее любимый муж, а потом выбрать курс действий. Она понимала, что вступает на опасную почву, и мысленно содрогалась от возможных последствий. Он может бросить ее, если она будет слишком ожесточенно бороться с ним. Он может обойтись с ней так же, как обошелся с Лилиан, своей первой женой.

В те дни она зорко следила за мужем, гадая, охладел ли он к ней, как тринадцать лет назад охладел к первой жене. Она задавалась вопросом, действительно ли он мог закрутить роман с такой обыкновенной девушкой, как Антуанетта Новак, – она спрашивала себя, терзалась сомнениями, одновременно страшась и набираясь храбрости. Что можно было с ним поделать? Если бы только он по-прежнему любил ее, то все было бы хорошо.

Детективное агентство, куда она обратилась после нескольких недель душераздирающих колебаний, было одним из тех печально известных учреждений, куда многие были вынуждены или не брезговали обращаться, когда это было единственным средством решения проблем, связанных с возможной изменой близких людей или опасностью для деловых интересов. Из-за очевидного богатства Эйлин у нее запросили непомерно высокую цену, но оговоренные услуги были выполнены безукоризненно. К ее изумлению и горчайшей обиде, после нескольких недель наблюдения поступил отчет, из которого она узнала, что Каупервуд состоит в любовной связи не только с Антуанеттой Новак, которая и так уже находилась под подозрением, но и с миссис Сольберг, причем одновременно. Это известие ошеломило и до глубины души потрясло Эйлин.

В этот роковой час Рита Сольберг значила для нее больше, чем любая другая женщина когда-нибудь. Из всех живых существ женщины больше всего страшатся других женщин, особенно умных и красивых. Рита Сольберг заметно выросла в глазах Эйлин, так как за последний год она явно не нуждалась в средствах и поразительно похорошела. Однажды Эйлин видела Риту в легкой, совершенно новой и богато отделанной коляске на Мичиган-авеню и обратила на это внимание Каупервуда, на что тот заметил:

– Должно быть, ее отец заработал неплохие деньги. Сольберг бы никогда так не расстарался для нее.

Эйлин симпатизировала Гарольду по причине, как она полагала, тонкости его натуры, но она понимала, что Каупервуд говорит правду.

В другой раз вечером в театральной ложе она отметила элегантное вечернее платье миссис Сольберг с обилием мелких складок бледного шелка и очаровательной ажурной вышивкой с ленточками, украшенной множеством розеток. Кто-то немало потрудился для создания такой красоты.

– Какое чудесное платье, – заметила она.

– О да, – беззаботно отозвалась Рита. – Знаете, я уже думала, что моя портниха никогда не закончит возиться с ним.

Платье обошлось в двести двадцать долларов, и Каупервуд с радостью оплатил счет.

Но теперь, когда стало ясно, что очаровавшая ее красота оказалась не менее очаровательной для Каупервуда, Эйлин испытывала злобную, почти животную враждебность к миссис Сольберг. Ха! Скоро она получит огромное удовольствие, когда узнает, что Каупервуд разделяет свою страсть к ней с Антуанеттой Новак, обычной стенографисткой! А эта дешевая выскочка Антуанетта получит не меньшее удовольствие, когда узнает, что Каупервуд так мало ценил ее чувства к нему, что встречался с ней в обшарпанной гостинице, в то время как снимал роскошную квартиру для другой своей любовницы, Риты Сольберг.

Но, несмотря на свирепое торжество, мысли Эйлин постоянно возвращались к себе самой, к собственному бедственному положению и душевным страданиям, грозившим погубить ее. Каупервуд – проклятый лжец! Каупервуд – обманщик! Каупервуд – подонок! Ее попеременно трясло от отвращения к этому человеку со всеми его заверениями, от жгучей закипающей ярости, от душераздирающего осознания своего нового положения. Отобрать у такой жены, как Эйлин, любовь такого мужчины, как Каупервуд, – она чувствовала себя рыбой, выброшенной на сушу, парусом, лишенным ветра, – значило убить ее. Какое бы положение она раньше ни занимала благодаря ему, теперь оно оказалось в опасности. Какую бы радость или славу она ни получала, будучи миссис Фрэнк Алджернон Каупервуд, теперь все было опозорено. В тот день, когда сыщики передали ей свой отчет, она сидела с усталым видом и первыми скорбными складками, появившимися вокруг прелестных губ, а ее прошлое и будущее казалось таким же расплывчатым и мучительным, как и ее путаные мысли. Увидев фотографию Каупервуда, многозначительно смотревшего на нее с туалетного столика, она внезапно встала и, вне себя от гнева, швырнула портрет в рамке на пол, наступив каблуком на его приятное лицо. Пес паршивый! Лживая скотина! В ее голове проносился образ Риты, обнимающей Каупервуда, их жаркие поцелуи. Перед ее глазами мелькали легкие платья Риты и другие ее соблазнительные наряды. Рита не получит его. Она его больше не увидит, и раз уж на то пошло, и эта блудливая наемная выскочка Антуанетта Новак тоже. Только подумать, что он не погнушался стенографисткой! Снова вернувшись к этой мысли, Эйлин решила, что Каупервуду больше не будет позволено иметь в помощниках никакой девицы. Он был обязан любить только ее после всего, что она сделала для него, и никаких других женщин.

Эйлин обуревали противоречивые чувства; в своем нынешнем состоянии она определенно не могла мыслить здраво. Она была настолько взвинчена перспективой утраты мужа, что ей приходили в голову только поспешные, безрассудные и гибельные решения. Она лихорадочно оделась, вызвала закрытый экипаж с каретного двора и велела кучеру отвезти ее в «Нью Артс Билдинг». Она собиралась продемонстрировать этой розовой киске, этой улыбчивой бесстыднице, этой дьяволице, что значит попытка отбить Каупервуда. По дороге Эйлин продолжала размышлять. Она не собиралась праздно сидеть и смотреть, как у нее отнимают мужа, словно она сама не отняла его у первой жены. Никогда! Он не сможет обойтись с ней подобным образом, она скорее умрет. Только она сначала убьет Риту Сольберг, Антуанетту Новак, потом Каупервуда и себя. Она предпочитала умереть с позором, нежели потерять его любовь. О да, тысячу раз да!

К счастью, ни Риты Сольберг, ни ее мужа в то время не было в «Нью Артс Билдинг». Они уехали на прием. Риты не было и в квартире на Северной стороне, где, по словам детектива, она проживала под фамилией Джейкобс и тайно встречалась с Каупервудом. Эйлин немного помедлила, ощущая бесполезность ожидания, а затем велела кучеру ехать к конторе мужа. Было около пяти вечера. Антуанетта и Каупервуд уже ушли, но Эйлин этого не знала. Впрочем, она изменила свое решение, еще не доехав до конторы, ибо хотела в первую очередь разобраться с Ритой Сольберг, и распорядилась отвезти ее обратно, в студию Сольбергов. Но они еще не вернулись. Тогда в бессильной ярости она отправилась домой, продолжая гадать, как и когда она сможет первой встретиться с Ритой лицом к лицу. Но тут, к ее неописуемому удовольствию, дичь сама угодила к ней в силки. Сольберги возвращались в шесть вечера с какого-то приема на Мичиган-авеню мимо дома Каупервудов, и Гарольд захотел зафиксировать миссис Каупервуд свое почтение. Рита выглядела изысканно в светло-голубом с лиловатым оттенком шифоновом платье с серебристыми вставками. Ее башмаки и перчатки словно сошли с полотна художника-романтика, а шляпка была воплощенной мечтой. Эйлин, отворившая дверь в прихожую, буквально сгорала от желания ударить ее и вцепиться ей в глотку, но сдержалась и довольно сухо сказала:

– Входите в дом.

Ей еще хватало здравого смысла и самообладания, чтобы не показывать свой гнев и притворить дверь. Гарольд стоял рядом со своей женой, вызывающе самодовольный и ничтожный в модном сюртуке и модном шелковом цилиндре, безвольный, но сдерживающий ее. Он улыбался и раскланивался.

– О! – этот звук был своеобразным проявлением смиренного благоговения на датский манер, вполне приятным на слух. – Рады снова видеть вас, как поживаете, миссис Каупервуд? Это так приятно…

– Пожалуйста, подождите немного, – хрипловатым голосом сказала Эйлин. – Я сейчас вернусь. – Потом, словно о чем-то вспомнив, она обернулась и любезно добавила: – Миссис Сольберг, можно попросить вас на минутку подняться ко мне? Я хочу вам кое-что показать.

Рита с готовностью согласилась. В последнее время она испытывала неловкость в обществе Эйлин и чувствовала себя обязанной быть крайне вежливой в общении с ней.

– Мы заглянули совсем ненадолго, – с наигранной легкостью произнесла она.

Эйлин остановилась, чтобы пропустить ее вперед, а затем уверенным, быстрым шагом поднялась по лестнице, вошла в комнату за Ритой и закрыла дверь. Ярость и ненависть снова овладели ею с отчаянием зверя, загнанного в ловушку. Она заперла дверь и резко повернулась. Ее глаза пылали, щеки побледнели, но потом вспыхнули, она сжимала и разжимала пальцы.

– Итак, – произнесла она, глядя на Риту и напористо приближаясь к ней. – Вы собираетесь отбить моего мужа, не так ли? У вас есть тайная квартира для встреч, не так ли? И после этого ты приходишь сюда с улыбкой и лжешь мне в лицо, да? Сука! Шлюха! Сейчас я покажу тебе! Ты, двуличная тварь! Теперь я знаю, кто ты такая! Вот тебе, вот так тебе!

Немедленно перейдя от слов к делу, Эйлин вихрем обрушилась на соперницу, словно разъяренное животное, колотя, царапая и стараясь задушить ее. Она сбила шляпку с ее головы, разорвала кружева на ее шее, отвесила ей несколько пощечин, безжалостно дергала волосы, а потом вцепилась ей в горло, чтобы придушить и изуродовать. В тот момент она действительно потеряла голову от ярости.

Ее внезапное нападение застало Риту Сольберг врасплох. Все произошло так быстро и ужасно, что она не осознавала происходящего, пока этот ураган не обрушился на нее. Потрясенная, пристыженная и ошеломленная, она не сопротивлялась этому молниеносному нападению. Когда Эйлин принялась колотить ее, она сделала тщетную попытку защититься, и тогда ее пронзительный крик можно было слышать по всему дому. Она кричала громко и жалобно, словно умирающее животное. Вся ее воспитанность и самообладание в одно мгновение покинули ее. Ее доброжелательность и деликатность, ее вежливые фразы, изящные позы и очаровательные гримаски, столь привлекательные, мгновенно были забыты, когда она вдруг подверглась варварскому нападению. В ее глазах застыл ужас загнанного животного, она побледнела. Она неуклюже попятилась, спотыкаясь на ходу; она извивалась и вопила в мощных тисках разъяренной и энергичной Эйлин.

Каупервуд вошел в дом незадолго до того, как начались крики. На входе в дом он увидел самодовольного Сольберга, сияющего, угодливо улыбающегося светского хлыща, в длинном застегнутом на все пуговицы черном сюртуке, с шелковой шляпой в руках.

– О, как поживаете, мистер Каупервуд? – начал он, дружелюбно покачивая кудрявой головой. – Я так рад видеть вас…

Но что это за крики? У нас нет слов для обозначения этих первобытных звуков, выражающих страх и страдания. Они наполняли весь дом ужасом.

Каупервуд, который всегда был человеком действия, исключающего нервические размышления, мгновенно насторожился. Ради всего святого, что это могло быть? Что за жуткие крики? Сольберг, артист с реакцией хамелеона на любые эмоциональные всплески, принялся тяжело дышать, побледнел и растерялся.

– Боже мой! – воскликнул он, испуганный и дрожащий, и всплеснул руками. – Это же Рита! Она наверху, в комнате вашей жены! Должно быть, что-то случилось.

Каупервуд без малейших колебаний бросил свое пальто на пол и рванулся вверх, сопровождаемый Сольбергом. Что это могло быть? Где Эйлин? Он бежал наверх, испытывая острое предчувствие беды, тошнотворное и непреодолимое. Крики продолжались:

– О, боже! Не убивай меня! Помогите! Спаси-ите! – последний крик был особенно пронзительным и ужасающим.

Сольберг был готов упасть в обморок от испуга. Его лицо было пепельно-серым. Каупервуд резко дернул дверную ручку. Дверь была заперта изнутри, и он стал колотить в нее со всей силы…

– Эйлин! – властно крикнул он. – Эйлин! Что там такое? Открой дверь, слышишь?

– О, боже! Помогите, помогите! Пожалуйста! – послышался стонущий голос Риты.

– Я тебе покажу, сучка! – услышали они вопли Эйлин. – Я тебя проучу, мерзавка. Гадина, мерзкая шлюха! Вот тебе! Вот! Вот!

– Эйлин! – хрипло крикнул Каупервуд. – Эйлин!

Когда ответа не последовало, а крики продолжились, он гневно обернулся.

– Назад! – крикнул он беспомощно постанывающему Сольбергу. – Дайте мне стул или что угодно.

Дворецкий побежал выполнять приказ, но Каупервуд уже нашел подходящее орудие.

– Вот! – Он схватил массивный дубовый стул с резной спинкой, стоявший на лестничной площадке. Он размахнулся и поднял стул над головой. Трах! Звук удара заглушил крики, доносившиеся изнутри.

Трах! Стул треснул и едва не сломался, но дверь выстояла.

Трах! Стул разлетелся на куски, и дверь распахнулась. Каупервуд увидел Эйлин, которая стояла на коленях над распростертой на полу Ритой, пытаясь ее задушить. Он бросился на нее, как зверь из засады.

– Эйлин! – прорычал он хриплым голосом. – Дура! Отпусти ее, идиотка! Какая тварь тебя укусила? Что ты хочешь сделать? Ты совсем спятила?

Он ослабил ее мощную хватку и оттащил, кинув ее тело на свое колено. Она так осатанела, что продолжала сопротивляться и кричала:

– Пусти меня! Дай мне добить ее! Я ее проучу! Не смей держать меня, сукин ты сын! Я покажу тебе, скотина!

– Поднимите эту женщину, – приказал Каупервуд Сольбергу и дворецкому, которые вошли в комнату. – Заберите ее отсюда, и поскорее. У моей жены припадок. Ну же, заберите ее! Эйлин сама не понимает, что делает. Унесите миссис Сольберг и пригласите врача. Что за чертовщина здесь вообще происходит?

– О‐о… – простонала Рита, растерзанная и едва живая от ужаса.

– Я убью ее! – выкрикнула Эйлин. – Я убью ее! И тебя тоже, собака! – Она начала колотить его кулачками. – Будешь знать, как строить шашни с другими женщинами, скотина.

Каупервуд перехватил ее руки и энергично встряхнул ее.

– Что за дьявол в тебя вселился, дура? – жестко спросил он, когда Риту выносили из комнаты. – Что ты вообще пыталась сделать, убить ее? Хочешь, чтобы сюда явилась полиция? Прекрати вопить и приди в себя, не то я заткну тебе рот. Перестань, я говорю! Прекрати! Ты меня слышишь? Достаточно, тупица!

Каупервуд зажал ей рот ладонью, притянул спиной к себе и жестко встряхнул. Он был очень силен, к тому же рассержен.

– Теперь ты прекратишь или хочешь, чтобы я навсегда заткнул тебя? Я это сделаю, даже не сомневайся, – пригрозил он. – Ты сошла с ума. Перестань, я же сказал! Так вот как ты себя ведешь, когда тебя что-то не устраивает?

Эйлин рыдала, стонала и корчилась в его руках, издавая нечленораздельные выкрики. Она была совершенно вне себя.

– Спятившая дура! – сказал он, одним рывком развернув ее к себе, и с усилием вытащил из кармана носовой платок, который запихал ей в рот. – Ну вот, – облегченно произнес он. – Теперь ты замолчишь.