Текст книги "Артур Артузов"

УЧРЕЖДЕНИЕ «ТРЕСТА»

– Пока этот авантюрист жив, он не оставит нас в покое! – с досадой бросив карандаш на стол, сказал Менжинский Артузову.

Слова эти, произнесенные с жаром, столь не свойственным обычно хладнокровному в любой ситуации Вячеславу Рудольфовичу, относились к Савинкову. А причиной, их вызвавшей, было только что полученное на Лубянке сообщение. В нем говорилось, что 13—16 июня 1921 года в Варшаве, на Маршалковской, 68, в помещении финансового отдела созданного Савинковым Русского политического комитета (РПК) в обстановке строгой секретности (как полагали устроители) состоялся съезд новой, а точнее реанимированной, контрреволюционной организации «Народный союз защиты родины и свободы». От своей предшественницы она отличалась разве что введением в и так длинное старое название еще одного слова – «Народный».

Сам Савинков жил в отеле «Брюль», комнате 35, телефон 110–96. В одном из соседних номеров поселился его брат и соратник Виктор. Отель стал фактическим центром деятельности Савинкова. Кроме того, его люди держали в городе несколько конспиративных квартир, где принимали и обустраивали своих сторонников из советской России. Такими местами были Холодная, 4, отель «Краковский» на Белян–ской, 12, где находилась тайная канцелярия Виктора Савинкова, Братская, 17, Железная, 93, Хмельная, 5, Долгая, 49 и 31 (отели «Немецкий» и «Польский»).

Любезность властей объяснялась, кроме их общего антисоветизма, и тем, что начальник Польши Юзеф Пилсудский был школьным товарищем Бориса Савинкова.

Видимо, для засвидетельствования воистину «народного» характера НСЗРС на съезде присутствовали представители: польского генерального штаба Сологуб, французской военной миссии майор Пакайе, английской, американской, итальянской спецслужб, а также известный петлюровский атаман генерал–хорунжий Юрко Тютюнник.

Менжинский имел все основания для досады. Никто, пожалуй, лучше его в республике не знал столь досконально бурную деятельность Савинкова. Более того, со знаменитым эсеровским боевиком он был и лично знаком задолго до первой русской революции по вологодской ссылке. Знавали с тех пор Савинкова и оба дяди Артузова, и обе тети. В те годы сложилась парадоксальная ситуация: многие видные, да и рядовые деятели различных антиправительственных партий разной направленности были хорошо знакомы: встречались и в тюрьмах, и в ссылках, и в эмиграции. Случалось, между ними складывались дружеские, а то и родственные отношения. Пока сама жизнь не разводила их по разные стороны баррикад.

Чуть выше среднего роста, неопределенного возраста – под сорок – и национальности. Залысины. Невыразительное, незапоминающееся лицо. Такого встретишь в толпе и не обратишь внимания. Идеальная внешность для конспиратора и для… филера. Но пока не встретишься с ним взглядом…

Знаменитый английский писатель и разведчик Сомерсет Моэм говорил, что не встречал другого человека, который внушал бы ему столь предостерегающее чувство самосохранения, как Борис Савинков. Это о таких людях говорили: «Берегитесь, на вас глядит то, чего опасались древние римляне, на вас глядит Рок!» Почти то же самое написал о Савинкове другой известный литератор (правда, «по совместительству» не разведчик) – Илья Эренбург: «Никогда дотоле я не встречал такого непонятного и страшного человека…»

Сам Уинстон Черчилль назвал Савинкова «странным и зловещим человеком». Он так описал его: «Невысокого роста, с серо–зелеными глазами, выделяющимися на смертельно бледном лице, с тихим голосом, почти беззвучным. Лицо Савинкова изрезано морщинами, непроницаемый взгляд временами зажигается, но в общем кажется каким–то отчужденным».

Ко всему прочему, в последние годы постоянным партнером Савинкова по борьбе против советской республики был международный авантюрист – английский разведчик Сидней Джордж Рейли, о котором речь впереди.

Савинков родился в 1879 году в Варшаве, где его отец около двадцати лет служил по министерству юстиции. Даже ненавидевшие всех русских поляки и за глаза, и в глаза называли его «зацны сендзя», то есть «честный судья». Словно по иронии судьбы, сын «честного судьи» стал опаснейшим террористом.

Примечательно, что свою политическую карьеру Савинков начинал как социал–демократ. Но эсдеки не удовлетворяли его бурный темперамент, их программы казались ему пресными и бесперспективными. Он переметнулся к эсерам и вплоть до 1907 года был одним из руководителей их Боевой организации.

Именно Савинков стал вдохновителем и организатором убийства в Петербурге 15 июля 1904 года реакционного министра внутренних дел В. К. Плеве (исполнитель Егор Сазонов приговорен к вечной каторге, в ноябре 1910 года покончил жизнь самоубийством) и в Москве 4 февраля 1905 года московского генерал–губернатора великого князя Сергея Александровича (исполнитель Иван Каляев казнен в Шлис–сельбургской крепости 10 мая 1905 года).

Весной 1906 года Савинков приехал в Севастополь с группой боевиков для организации убийства командующего Черноморским флотом вице–адмирала Г. П. Чухнина, приговоренного ЦК партии эсеров к смерти за подавление Севастопольского восстания под руководством лейтенанта П. П. Шмидта^{13}.

14 мая участник заговора матрос Иван Фролов на выходе из собора после богослужения метнул бомбу в коменданта Севастопольской крепости генерал–лейтенанта Неплюева. Генерал остался жив, а сам покушавшийся и еще шесть человек из толпы убиты, около сорока – ранены.

Почти все участники заговора, в том числе Савинков, были арестованы. Однако вскоре Савинков из камеры смертников с помощью служившего в карауле Севастопольской военной тюрьмы вольноопределяющегося 51–го Митавского полка Василия Сулятицкого бежал. Той же ночью отставной лейтенант флота Борис Никитенко принял его на борт крохотного мотобота и переправил в Румынию.

Впоследствии оба спасителя Савинкова были казнены.

Страшным моральным ударом по Савинкову, положившим конец карьере боевика, стало разоблачение его многолетнего друга, видного руководителя Боевой организации Евно Азефа как давнего провокатора охранки.

Савинков официально был женат дважды. Его первой женой стала Вера Глебовна – дочь знаменитого писателя Глеба Успенского, которого современники заслуженно называли совестью русской литературы. От этого брака у него был сын Виктор. От второго – тоже сын, Лев. Ближайшим сподвижником Савинкова, «оруженосцем» был младший брат Виктор, казачий есаул. К слову, мать Савинкова была родной сестрой художника–передвижника Николая Ярошенко, автора знаменитой картины «Всюду жизнь» (Третьяковская галерея).

В мировую войну Савинков добровольцем вступил во французскую армию (тогда он жил в эмиграции во Франции). В Россию вернулся, как многие политэмигранты, после свержения самодержавия. Временное правительство назначило его комиссаром при Ставке главковерха. Тогда и завязались его близкие отношения (и это несмотря на репутацию едва не состоявшегося цареубийцы!) с влиятельными генералами Лавром Корниловым и Михаилом Алексеевым. Венцом карьеры для Савинкова при Временном правительстве стала должность управляющего военным министерством.

После Октября Савинков принимал активное участие в создании Добровольческой армии, а в феврале—марте 1918 года нелегально создал в Москве Союз защиты родины и свободы (сокращенно – СЗРС). Штаб СЗРС находился в квартире сотрудника Савинкова Александра Аркадьевича Дикгофа–Деренталя, в Гагаринском переулке, 23. Когда–то Деренталь был горячим поклонником печально знаменитого попа Георгия Гапона, а после разоблачения последнего как агента охранки стал одним из его убийц. Жена Деренталя Любовь Ефимовна, в прошлом шансонеточная танцовщица, в эмиграции стала любовницей Савинкова, а фактически – гражданской женой при живом, тут же присутствовавшем муже.

Именно СЗРС организовал кровавый контрреволюционный мятеж в Ярославле и Рыбинске. Савинков был в числе главных организаторов набегов на советские западные при

граничные территории банд Сергея Павловского, Станислава Булак–Балаховича и других атаманов, а ранее, в советско–польскую войну, вместе с поляками предпринял поход на Мозырь.

Как уже было сказано ранее, Савинков обладал не только организаторскими способностями в области конспирации и террора, но и литературными. В определенных кругах пользовались успехом написанные им под псевдонимом В[адим] Ропшин книги «Воспоминания террориста», «То, чего не было», «Конь бледный», «Конь вороной».

Савинков был не только опытнейшим конспиратором – у него имелись связи на Западе и в политических кругах, и в финансовых, в его распоряжении находились несколько сильных, не знающих пощады оголтелых банд и наверняка затаившиеся сторонники на территории России, Белоруссии, Украины. Так что контрразведчикам было над чем задуматься. Началась тщательная, пока еще никак не оформившаяся в виде конкретного плана разработка операции по обезвреживанию опасного врага.

Известно было: Савинков, которого природа наделила к тому же неистощимой энергией и неудержимой тягой к авантюрам (по меткому выражению наркома Анатолия Васильевича Луначарского, хорошо его знавшего, – «артиста авантюры»), не брезговал ничем, что могло бы нанести вред советской власти. Контрразведчики знали, к примеру, что Савинков лично и не раз участвовал в рейдах озверелых белогвардейских банд по советским приграничным районам. За ними тянулся кровавый след убийств, насилий, ограблений. Кроме того, Савинков, опираясь на свою достаточно широкую агентурную сеть, собирает важную информацию, снабжает ею польскую, французскую, английскую разведки и получает за это немалые деньги. Окопавшись в Варшаве, Савинков вовлекает в орбиту своей деятельности самых лютых врагов советской власти из всех кругов белой эмиграции, восстанавливает подпольные группы из офицеров и былых эсеровских боевиков на советской территории.

В состав руководства НСЗРС, кроме Савинкова и его брата Виктора, вошли А. Дикгоф–Деренталь, литератор, профессор Д. Философов, бывший штабс–ротмистр лейб–гвардии кирасирского полка Г. Эльвенгрен, казачий полковник М. Гнилорыбов, полковник С. Павловский и некоторые другие, достаточно колоритные личности. Под «внепартийные» знамена Савинкова стекались монархисты и либералы, черносотенцы и социалисты. Савинков стал засылать своих эмиссаров (они же – резиденты его разведки) в губернские, городские, уездные и даже волостные комитеты образованного им союза в западных областях России и Белоруссии. «Идеологическую работу» они подкрепляли бандитскими нападениями на советские учреждения, ограблениями банков и сберкасс, злодейскими убийствами партийных и советских работников, активистов, просто «сочувствующих» Советам рабочих и крестьян.

В мае 1921 года чекисты вышли на след савинковской организации, правда, еще не оформленной как НСЗРС в этих районах – она получила название Западного областного комитета (ЗОК) – и нанесли по ней сокрушительный удар. Были обезврежены многие десятки заговорщиков, бандитов и шпионов, разгромлены несколько отрядов, прорывавшихся из–за кордона.

Захваченные документы вкупе с иными доказательствами преступной деятельности савинковцев позволили советскому правительству потребовать от польского правительства изгнания руководителей НСЗРС из Варшавы. В конце года Савинков вынужден был перебраться в Париж. Правда, с помощью польских спецслужб ему удалось сохранить в Варшаве свою базу, но теперь она вынуждена была действовать негласно, что ограничивало, естественно, размах ее подрывной деятельности.

В ходе операции ВЧК против савинковцев в Западном крае был арестован некий Фриц Эдуард Опперпут (настоящая фамилия Александр Упенинс или Упениньш). Выходец из латышской деревни, он окончил, по его словам, с золотой медалью Туккумское коммерческое училище и начал учиться в Рижском политехникуме, который, однако, бросил и поступил в Москве в Алексеевское военное училище. Затем прошел быстротечное обучение на курсах пулеметчиков. В начале 1916 года в чине подпоручика отбыл в действующую армию. Воевал на Западном и Кавказском фронтах, по его словам, дослужился до чина штабс–капитана. По неустановленной причине он поменял фамилию, превратился в Опперпута и после Октября вступил в Красную армию. Сослуживец, некто Гельнер, завербовал его в НСЗРС. Позднее, в своих воспоминаниях, изданных в Берлине под фамилией А. Селянинов–Опперпут (о том, как и почему такое издание стало возможным – позднее), он описал эту вербовку: «К началу октября 1920 г. я занимал в Смоленске должность помощника начштаба комвойсками внутренней службы Западного фронта. Раз на выходе после вечерних занятий из помещения штаба ко мне подошел молодой человек лет 27—30. Манеры и обращение выдавали бывшего офицера. Видно было, что он поджидал меня у выхода, не желая по какой–то причине заходить в штаб. Он отрекомендовался Заржев–ским и подал мне записку от моего старого близкого знакомого по службе в Гомеле Гельнера, в которой тот просил удовлетворить просьбу подателя».

…Странный это был человек. Еще молодой, боевой, физически крепкий и внешне привлекательный, он, на свою беду, был наделен непомерным тщеславием. Изворотливый и энергичный, от природы достаточно умный и сообразительный, он не обладал, однако, должной целеустремленной волей. Личная храбрость и склонность к авантюрам причудливо соединялись в нем с капризностью, непостоянством, быстрой сменой настроений. Твердых политических убеждений у Опперпута не было, поэтому без контрреволюционного воздействия извне он до поры до времени служил в Красной армии. Пока не появился на его горизонте Гельнер. Заржевский, кстати, ошибался, когда уверял позднее Гель–нера о чуть ли не врожденном антибольшевизме Опперпута. К моменту их встречи в Смоленске тот относился к правящей партии безразлично. Другого дела, кроме военного, он не знал, служить, кроме как в Красной армии, было негде, вот он и служил.

Опперпут занимал достаточно высокий пост. Такой человек был настоящей находкой для НСЗРС. Одного не предвидели эмиссары союза – двойственного, колеблющегося, противоречивого характера Опперпута, которого могли использовать не только они, но и другие, более высокие мастера конспирации.

А пока что Опперпут вступил в НСЗРС и вскоре стал членом руководства савинковского подполья в Западном крае. «Подрывные» возможности его значительно расширились с переводом на новую должность – начальника укреп–района Минска.

Гельнер зря времени не терял, сумел сколотить губернский комитет союза, ряд уездных комитетов. Он полагал, что при хорошо налаженной пропаганде, распространении соответствующих прокламаций сумеет значительно расширить организацию. О напечатании большого количества нелегальной литературы в Гомеле нечего было и помышлять. Оставалась Варшава. Но туда еще надо добраться. Кто может это сделать лучше Опперпута? Гельнер убедил комитет послать его в Польшу за литературой и заодно проверить его на этом серьезном задании.

Без особых трудностей Опперпут получил отпуск якобы для лечения старой окопной болезни – ревматизма и направился в местечко Кайданово. Граница здесь охранялась примитивно – отдельными постами на главных дорогах. Оппер–пут легко перешел ее и приехал в Варшаву.

Каждого, кто нелегально прибывал из советской России, польская контрразведка передавала савинковцам. Заключили в изолятор и Опперпута, назвавшегося комиссаром 17–й пехотной дивизии Павлом Селяниновым. Здесь его допрашивал казачий есаул в присутствии офицера французской военной миссии. Убедившись, что гость – действительно активный работник НСЗРС, савинковские контрразведчики освободили Опперпута, отвезли в гостиницу «Брюль» и по его настоятельному требованию представили руководителю.

Савинков поначалу вообще не хотел встречаться с Оп–перпутом, но после личного знакомства мгновенно оценил, какие возможности для подрывной работы в советской России открываются перед НСЗРС, если правильно использовать служебное положение этого человека. И Борис Викторович постарался: обласкал Опперпута, уделил ему максимум своего внимания, снабдил инструкциями, дал деньги и 80 тысяч прокламаций. В последующие месяцы Опперпут (наконец он назвал Савинкову свою фамилию и настоящую должность) еще четыре раза переходил границу, встречался с Савинковым, доставлял польской и французской разведкам сведения военного, политического и экономического характера.

Гомельская губчека довольно быстро узнала о распространении в городе и иных местах контрреволюционных листовок, а также о подозрительных действиях некоторых военспецов. Было решено произвести обыски у командира запасного батальона Щербы, уездного военрука Максимова и военврача Моисеева. Поначалу обыскали комнату Максимова. Ничего компрометирующего не обнаружили. Чекистам впору было извиниться за причиненное беспокойство и уходить с пустыми руками. На всякий случай уполномоченный Гомельской губчека Владимир Алексеев решил осмотреть нетопленую печь. Ему показалось странным, что на улице холодно, а печь не топится, хотя дров на дворе достаточно. Алексеев разгреб старую золу в печи и вытащил жестяную банку. В ней была запрятана иностранная валюта. На простой вопрос: «Откуда?» – Максимов ничего вразумительного ответить не смог.

У военврача Моисеева чекисты обнаружили целое хранилище савинковской литературы, а у комбата Щербы в щели между досками уборной – печать отделения НСЗРС.

Дальше цепочка потянулась к военному коменданту города бывшему офицеру Чибирю, военспецу Корсунскому, а от них к явочной квартире в Минске. В числе других заговорщиков здесь был арестован и Опперпут.

Газета «Известия» 24 июля 1921 года по этому поводу писала: «…Всероссийской Чрезвычайной комиссией раскрыта крупная боевая террористическая организация Бориса Савинкова, раскинутая на территории всей Западной и Северо–Западной областей и имевшая ячейки на всей территории РСФСР. Центр раскрытой организации – Западный областной комитет так называемого Народного союза защиты родины и свободы во главе с представителем Всероссийского комитета по Западной области находился в городе Гомеле».

Держа в руке свежий номер «Известий», Артузов вошел в кабинет Менжинского:

– Вот, поставлена победная точка!

Менжинский спокойно взглянул на газету и в глубоком раздумье откинулся на спинку дивана. Артузов уже знал: когда Вячеслав Рудольфович вот так откидывается, почти полулежит на диване, значит, снова мучают его невыносимые боли в поврежденном когда–то в автомобильной аварии позвоночнике.

– Поздравляю, Артур Христианович. Верно – победа, и победа значительная. Но что касается победной точки, то ставить ее еще рано. Это нам только предстоит сделать.

– Вы имеете в виду Савинкова?

– Не только. Савинков на какое–то время притихнет, будет зализывать раны в Париже. Тут у нас хоть маленькая, но передышка. Теперь первоочередная задача – пресечь контрреволюционную деятельность белогвардейской монархической эмиграции.

Артузов знал, что имел в виду Менжинский. С 30 мая по 14 июня 1921 года в Баварии, в курортном местечке Рейхен–галь собрались около 150 делегатов монархических организаций из разных стран мира. Съезд принял резолюцию, в которой признал, что «единственный путь возрождения великой, сильной и свободной России есть восстановление в ней монархии, возглавляемой законным государем из дома Романовых, согласно основным законам Российской империи».

Съезд избрал Высший монархический совет (ВМС) в составе Н. Е. Маркова–второго, князя А. А. Ширинского–Шихматова и A. M. Масленникова. Возглавил ВМС бывший депутат Государственной думы 3–го и 4–го созывов (прославившийся, в частности, дикими скандалами, которые он закатывал и на трибуне, и в зале заседаний), один из основателей Союза русского народа Николай Евгеньевич Марков–второй.

…Из минутной задумчивости Артузова вывел голос Менжинского:

– Вы слыхали про Бриарея? Это из греческой мифологии. У него было пятьдесят голов, сто рук и сто глаз. Мы должны уподобиться Бриарею. Тогда наши глаза и руки дотянутся до Парижа, Берлина, Варшавы, Гельсингфорса^{14}.

– Вы хотите сказать, Вячеслав Рудольфович, что существует драматический закон нарастания действия и что нам следует поступать согласно этому закону, то есть идти дальше, внедряться в стан врагов?

– Вот именно, Артур Христианович. Подумайте, кого можно внедрить в монархическую среду.

* * *

Доставленного в Москву Опперпута Артузов после нескольких бесед с ним интуитивно сразу выделил из числа других, арестованных по делу Западного областного комитета НСЗРС. Потому и не спешил передавать его дело в трибунал, хотя оснований к тому имелось больше чем достаточно. Артур Христианович задумался вот над чем: почему осторожный и подозрительный Савинков так быстро доверился этому высокому молодому блондину, говорящему на хорошем русском языке, с едва заметным прибалтийским акцентом? Не за красивые же глаза? Ответ мог быть только таким: потому что убедился, что за спиной Опперпута стоит настоящая контрреволюционная организация, в число руководителей которой он входит. А если бы такой организации не существовало?

А что, если… если… Забрезжила идея. Если такой организации нет, но ее обозначить, придумать? Но не на голом месте, такую пустышку эмиссары из–за границы быстро выявят. А на основе какой–нибудь подлинной, малозначительной, пустячной контрреволюционной группки, на Западе пока неизвестной?

Нечто подобное уже витало в воздухе при разговорах Дзержинского с Менжинским и Артузовым. Но для ее четкого формулирования – тут и выплыл термин «легендиро–вание» – не хватало конкретной зацепки, реальной основы, чего–то материального. История с Опперпутом стала одним из недостающих элементов, который помог в дальнейшем смутной догадке выкристаллизоваться в четкий рабочий план.

А что сам Опперпут? Артузов не мог не задуматься: с чего это вдруг сына латышского крестьянина, выбившегося с огромным трудом в младшие офицеры, понесло к чужому берегу? Никаких прочных антисоветских убеждений в беседах с ним не обнаруживалось. Выходит, человек он не совсем пропащий. К тому же – со многими ценными качествами. Не обладая идейной твердостью и целеустремленностью, он проявил поразительную волю, настойчивость, личную храбрость в конкретных действиях. Не каждый способен без чьей–либо поддержки, полагаясь лишь на собственные силы и смекалку, несколько раз подряд пересечь в обе стороны советско–польскую границу.

И еще одно достоинство Опперпута Артузов выявил в ходе бесед с арестованным: этот молодой человек обладал какой–то врожденной способностью внушать к себе доверие и расположение, причем не прилагая к тому особых усилий. Качество, весьма ценное для потенциального агента, а то, что Опперпута необходимо сделать агентом ВЧК, у Артузо–ва не вызывало никаких сомнений.

Разумеется, использовать его против Савинкова после ареста стало немыслимо.

А пока что Опперпут был размещен во Внутренней тюрьме с арестованным недавно Якушевым Александром Александровичем. Человеком совершенно иного происхождения, воспитания, образования, прошлого и нынешнего служебного положения (до ареста, разумеется). Так в камере Внутренней тюрьмы произошло знаменательное знакомство бывшего офицера военного времени с вальяжным, средних лет мужчиной, даже в заключении умудрявшимся держаться с достоинством, не теряя самообладания, во всяком случае внешне. (Б. И. Гудзь рассказывал автору, что Опперпут и Якушев настолько подружились, что даже перешли на «ты».)

Действительно, в дореволюционные времена Александр Якушев к сорока годам в соответствии с петровской Табелью о рангах являлся особой четвертого класса – действительным статским советником, что соответствовало званию генерал–майора в армии. Имел, следовательно, право на обращение «Ваше превосходительство», а его потомки – на дворянство.

Служил Якушев до революции по Министерству путей сообщения, где ведал эксплуатационным отделом Управления водных и шоссейных сообщений, входил в Императорское общество судоходства, в комиссии о новых железных дорогах и пр. В этих отраслях он по праву считался крупным специалистом, а потому сам Лев Давидович Троцкий, тогда второе лицо в стране, уговорил его вернуться на работу в родное ведомство, которое, правда, теперь именовалось не министерством, а наркоматом.

По предложению своего бывшего наркома Леонида Борисовича Красина, ставшего наркомом внешней торговли, Якушев в НКВТ представлял интересы НКПС.

Но почему Александр Александрович вместо уютного служебного кабинета в НКПС в так называемом «Запасном Дворце» на Ново–Басманной улице очутился в камере Внутренней тюрьмы ВЧК? Просто за монархические взгляды (не высказываемые, разумеется, в форме пропаганды) контрразведка во времена Артузова никого не арестовывала. А вот легкомыслие, сродни хлестаковскому, и тогда, и ранее, и в последующие годы, в том числе и нынешние, не одного человека, и не обязательно плохого, заводило и в Бутырку, и в Кресты, и в Лефортово. Внутренняя тюрьма ВЧК в этом отношении исключения не составляла.

Первую крупномасштабную операцию, построенную на принципе легендирования, решено было направить против той части монархической белой эмиграции, которая из–за границы продолжала вести активную подрывную работу против советской России. План организации крупной легенды предложил Виктор Кияковский (Стацкевич), возглавлявший в КРО отделение по борьбе со шпионажем со стороны стран Центральной и Западной Европы и Америки. Будущей контрреволюционной группе Артузов придумал название Монархическая организация Центральной России (сокращенно – МОЦР). В марте 1923 года вернулся в центральный аппарат КРО из Туркестана, где он некоторое время работал, один из самых сильных сотрудников Артузова – Владимир Андреевич Стырне. Он–то и придумал для МОЦР криптоним «Трест». Под этим названием вошла в историю вся операция в целом.

На Западе (да и у нас порой) до сих пор классическую контрразведывательную и одновременно разведывательную операцию «Трест» и параллельно с ней проводимую «Син–дикат–2» (направленную против Савинкова) преподносят в популярной литературе (профессионалы спецслужб на том же Западе относятся к ним весьма уважительно) как «провокации». Дескать, они имели целью вовлечь в мифические организации людей, до того и не помышлявших о борьбе с советской властью, чтобы политически их дискредитировать, затем репрессировать и за все это получить ордена, повышения по службе, материальные льготы.

Делается это иногда по недомыслию, иногда по невежеству, но чаще всего для очернения советских спецслужб того периода, в стремлении низвести их до уровня липовых дел, что фабриковали руководители НКВД и следователи–преступники в 30–е годы, и жертвами которых, в частности, стали сотни честных чекистов, в том числе почти все сотрудники, блистательно осуществившие и «Трест», и «Синдикат–2».

Как же все обстояло на самом деле? Вот что писалось в закрытой методической разработке ОГПУ: «Легендой называется вымысел, сообщаемый кому–либо для того, чтобы увеличить интерес и внимание к агенту, дать понять, что наш человек связан с организацией, существующей лишь в воображении»^{15}. Цель легендирования – принудить существующую реально подрывную организацию «искать контакта с вымышленной, то есть заставить ее раскрыть постепенно свои карты». И далее: «Нужно помнить, что легенда имеет своей целью раскрытие существующих организаций или группировок, выявление ведущейся контрреволюционной или шпионской работы, но отнюдь не для вызова к такого рода деятельности кого–либо, что преследуется законом и принципами контрразведывательной работы» (курсив мой. – Т. Г.).

Об операции «Трест» написано множество книг и статей, сняты кинофильмы, в том числе один многосерийный телевизионный (роль Артузова в нем сыграл народный артист СССР Армен Джигарханян). Читателю и зрителю известны сегодня имена десятков людей, принимавших участие в операции. Но одно имя не упоминалось никогда (за исключением одной недавней газетной публикации) – Владимира Федоровича Джунковского.

Генерал–лейтенант старой армии Джунковский был одним из самых примечательных и противоречивых лиц в последние десятилетия существования романовской династии на троне Российской империи. Потомственный дворянин, выпускник элитного Пажеского корпуса, офицер одного из двух старейших гвардейских полков, основанных еще Петром Великим, – Преображенского…

Много лет Джунковский служил губернатором Московской губернии и оставил в Первопрестольной и ее окрестностях память самую добрую. При нем в Москве и иных городах и населенных пунктах наводился порядок, открывались «трезвые» чайные, народные больницы, школы, сиротские и ночлежные дома, библиотеки. Отмечалась и его небезуспешная борьба с традиционной продажностью российского чиновничества и полиции.

Джунковский сыграл заметную роль в развитии, точнее, становлении российской авиации. Вместе с профессором Высшего технического училища Николаем Егоровичем Жуковским он возглавлял Московское общество воздухоплавания, активно участвовал в организации дальних по тем временам перелетов (в том числе по маршруту Петербург– Москва).

Джунковский помогал открытию Московского коммерческого института, университета им. А. Шанявского, Музея изящных искусств (ныне Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина). При нем в Москве было воздвигнуто много памятников, в том числе один из лучших – первопечатнику Ивану Федорову работы скульптора Сергея Вол–нухина.

Организаторский талант Джунковского особенно ярко проявился в его превосходной, с любовью истинного патриота, организации всероссийских торжеств по поводу столетнего юбилея Отечественной войны 1812 года. Его заботами было достойно обустроено Бородинское поле, открыт Музей Бородинской битвы.

Затем, достаточно неожиданно, Джунковский, тогда свиты его императорского величества генерал–майор, был назначен товарищем (заместителем) министра внутренних дел и шефом Отдельного корпуса жандармов. В новой должности Джунковский, человек в высшей степени порядочный и честный, попытался сделать то, что и сегодня, к сожалению, многие считают принципиально невозможным: совместить обеспечение внутренней безопасности государства с нравственным началом.

Так, узнав, что председатель фракции большевиков в Государственной думе Роман Малиновский (к слову, любимец и выдвиженец Ленина) является платным агентом охранки, приказал незамедлительно все контакты с ним прервать, а самому Малиновскому дал понять, что лучше всего тому срочно уехать за границу. Ибо считал: секретное сотрудничество депутата с охранкой недопустимо дискредитирует Государственную думу. (Хотя тем самым он лишался весьма ценного информатора.)