Текст книги "Артур Артузов"

Начальником штаба и фактическим военным руководителем «Треста», активно участвовавшим в операции, стал пятидесятилетний генерал–лейтенант Николай Михайлович Потапов.

Высокообразованный офицер–генштабист, Потапов вплоть до Октябрьской революции занимал важный пост генерал–квартирмейстера Главного управления Генерального штаба. Генерал–квартирмейстер Генштаба помимо прочих многочисленных обязанностей осуществлял общее руководство военной разведкой и контрразведкой. Это означало, что Потапов был не просто офицером с высшим образованием, но и профессионалом разведки и контрразведки.

В молодости Потапов был хорошо знаком с Кедровым, тогда студентом–медиком.

Уже после Октября Кедров и Подвойский вновь встретились с Потаповым. Разговор был тяжелый, но результаты дал положительные: контрразведка Генштаба просуществовала еще почти год, а некоторые ее высокопрофессиональные сотрудники перешли на службу в разведку и контрразведку – уже советские.

Следует добавить, что Потапов (как, впрочем, многие офицеры Генерального штаба, достаточно вспомнить хотя бы имя генерал–майора и почетного члена Петербургской академии наук Николая Михайловича Пржевальского) был не только военным разведчиком, но и крупным ученым–востоковедом.

Последующие события Гражданской войны произвели переворот в его мировоззрении. Вот как он сам описал это: «Идея монархизма для России утеряна навсегда. Потуги эмигрантов–монархистов считаю беспочвенными и лишенными всякой реальной перспективы. Я воспитан и жил в такой атмосфере, которая не позволяет мне иметь левые убеждения. Однако советский режим принимаю, так как вижу, что идея „великой и неделимой“ России большевиками разрешена, хотя и на свой, особый манер. Кроме того, Советский Союз ведет большую работу в смысле проникновения на Восток, что импонирует мне как человеку, посвятившему всю свою жизнь разрешению той же задачи в условиях старого режима. Все это мирит меня с большевиками».

Кедров и Подвойский поручились за Потапова, честного патриота, не способного на двурушничество. Потому–то Ар–тузов, также знакомый с Потаповым с начала восемнадцатого года, и обратился к нему с предложением включиться в чекистскую операцию. Потапов оказался весьма полезным человеком. Он был умен, образован, выдержан, находчив и умел, если требовалось, мог держаться с генеральской вальяжностью. В последующие годы Потапов вместе с Якушевым неоднократно выезжал за рубеж и каждый раз отлично справлялся с очередным заданием. В отличие от Якушева, его не требовалось обучать азам разведки, наоборот, Артузов и сам от него многому научился. В частности, именно благодаря Потапову удалось завязать вполне доверительные отношения и с князем Николаем Николаевичем, и с Врангелем, и с Кутеповым. Врангель особенно тепло принял Потапова, своего товарища еще по Николаевской академии Генерального штаба.

Наконец, Потапов и Якушев вышли на представителей спецслужб ряда европейских государств и установили с ними «взаимополезные» связи. У Артузова родилась идея: создать специализированное дезинформационное бюро. С этим предложением он и пришел к Менжинскому.

Менжинский внимательно выслушал доводы Артузова, все взвесил, потом одобрительно улыбнулся:

– Игра стоит свеч. Эта идея мне по душе. Польская разведка нам уже заплатила за поставленную ей кое–какую информацию, вот наш «Трест» уже начал приносить дивиденды. Создание такого бюро позволит перевести операцию на самоокупаемость, сэкономим валюту для государства…

Дзержинский также одобрил эту инициативу: постановлением Политбюро ЦК РКП(б) от 11 января 1923 года по его представлению при Реввоенсовете республики такое бюро было создано. Оно готовило внешне очень достоверные данные о Красной армии и оборонной промышленности.

Всю эту «продукцию» Якушев, Потапов, другие выезжавшие на Запад сотрудники аккуратно переправляли белогвардейцам и иностранным спецслужбам, предварительно договорившись с ними о цене за шпионские материалы. Главным «покупателем» были поляки. Платили они щедро, правда, внакладе не оставались, потому что часть полученных сведений они с выгодой перепродавали английской и французской разведкам. Так что «Трест» действительно стал приносить значительные дивиденды. Но главное – успешно продолжалась дезинформация противника.

В деятельности МОЦР, в частности, его дезинформационного бюро, принимали участие многие десятки людей: кадровые чекисты из различных отделов и территориальных органов, военные разного ранга, десятки привлеченных советских работников, а также секретные агенты в стране и за рубежом. Большинство из них, в том числе подлинные контрреволюционеры, разумеется, и не подозревали, что, выполняя отдельные поручения, являются участниками уникальной разведывательной и контрразведывательной операции ОГПУ.

Информация, поставляемая на Запад, была разнообразной, почти всегда ценной либо интересной и, естественно, весьма правдоподобной, поскольку составлялась с учетом истинного положения вещей. В случае надобности какие–то факты (скажем, о диверсиях на железных дорогах или пожарах на складах) инсценировались. Информация передавалась не только устная, но и, во многих случаях, документированная.

Так, через Якушева польской военной разведке (следовательно, англичанам и французам) был передан доклад с цифрами, показывающими техническое обеспечение Красной армии в случае войны от 15 октября 1923 года за № 2143/CC, подписанный (все подписи подлинные) главнокомандующим Вооруженными силами страны Сергеем Каменевым, членом Реввоенсовета республики и начальником снабжения РККА Иосифом Уншлихтом и первым помощником начальника Штаба РККА Борисом Шапошниковым (будущим Маршалом Советского Союза).

Постепенно на Западе сложилось впечатление, ставшее убеждением, что кроме вышеназванных военачальников в МОЦР участвуют или примыкают к нему Михаил Тухачевский, Павел Дыбенко, Иван Федько, Павел Лебедев, Николай Каширин и др. Многие из них были офицерами и даже генералами старой русской армии. К сожалению, многим из них позднее было предъявлено обвинение в подлинной контрреволюционной деятельности на основании участия в легендированном «заговоре».

Не оставил Артузов без внимания и евразийцев, поскольку понял, что они составляют в эмиграции достаточно многочисленную группу, причем весьма активную, а потому особо опасную. Их также следовало взять под оперативный контроль. Был подобран человек, который «обозначил» евразийское движение в советской России. Им стал полковой командир Красной армии, кавалер ордена Красного Знамени Александр Алексеевич Ланговой, сын известного московского профессора медицины. Его родная сестра Наталья Алексеевна Рославец с 1918 года была ответственным сотрудником ВЧК—ОГПУ. В ряды евразийцев Ланговой под фамилией Денисов был внедрен с помощью… 2–го отдела («двуйки») польского генштаба.

Ланговой не раз нелегально переходил границу. О его неуловимости в монархических кругах ходили легенды. Благополучно совершали ходки в обе стороны и его питомцы из числа евразийцев. Популярность Денисова настолько возросла, что к нему за помощью обратились руководящие деятели монархического движения.

Денисов охотно взялся за организацию переправы. Агенты монархистов один за другим нелегально переходили границу, и… самые опасные из них попадали в руки контрразведчиков. Когда число провалившихся стало исчислятьсяя десятками, Марков–второй не на шутку встревожился и упрекнул Денисова:

– Евразийцы не попадаются, а наши проваливаются. Почему?

На что Денисов ответил с достоинством:

– Наши дисциплинированы, действуют с умом, в кабаках и трактирах не задерживаются, со шлюхами не путаются, с уголовниками не якшаются. А вы направляете олухов. Вот последнюю вашу группу, мне стало известно от своего человека в милиции, взяли вовсе не чекисты, а обычные оперативники из угро на разбойном нападении. Потом, когда разобрались, передали в ОГПУ.

Польские, английские, французские разведчики не могли не обратить внимания на успехи евразийцев и стали искать с ними связи. В конце концов договорились, что и евразийцы будут поставлять им шпионские сведения о советской России. Так у Артузова появился еще один канал для запуска дезинформации.

Тем временем в Европе продолжалась консолидация военной белоэмиграции крайне правого толка, причем не только монархистов. Значительная часть русского офицерства, особенно недворянского происхождения, не являлась сторонниками реставрации трона Романовых. Многие были приверженцами Учредительного собрания. Но все сходились в одном – в необходимости скорейшего свержения Советской власти, пусть даже с помощью иностранных денег и штыков.

Стоял во главе этих сил «черный барон», сорокачетырехлетний генерал–лейтенант Петр Николаевич Врангель. В военных кругах эмиграции он был весьма популярен. Последний главнокомандующий Вооруженными силами Юга России после поспешной эвакуации своего воинства, больше похожего на бегство из Крыма, в 1920 году поселился в небольшом сербском городке Сремски–Карловицы. Свой пост главкома он за собой сохранил, но преобразовал ВСЮР в Объединение Русской армии (ОРА). Его ближайшим помощником, скорее, полномочным представителем в Париже был Александр Павлович Кутепов, которого подчиненные за крутой нрав называли Кутеп–паша. Именно Кутепов в ОРА руководил всеми разведывательно–диверсионными операциями против СССР.

Примечательно, что за все годы Гражданской войны лишь три белых военачальника: Александр Павлович Куте–пов, Павел Николаевич Шатилов и походный атаман Донского казачьего войска Петр Харитонович Попов – были произведены в полные генералы (Кутепов от инфантерии, Шатилов и Попов от кавалерии)^{21}. Главкомы Антон Иванович Деникин и Петр Николаевич Врангель оставались генерал–лейтенантами. Кодекс офицерской чести не позволял повышать в званиях самих себя. Еще один видный деятель Белого движения стал в Гражданскую войну «полным» – но не генералом, а адмиралом – Александр Васильевич Колчак.

В сентябре 1924 года Врангель распустил Объединение Русской армии – фактически оно уже давно не существовало, генералы, офицеры и личный состав в поисках заработка и жилья разъехались по всему миру. На основе армии он создал весьма своеобразную организацию, самую сильную, многочисленную и дисциплинированную в эмиграции – Русский общевоинский союз (РОВС), идейная программа которого исчерпывалась короткой фразой: «Нельзя ждать смерти большевизма, его надо уничтожить». Во главе РОВС стоял, согласно положению, главнокомандующий Русской армией, то есть барон П. Н. Врангель. Барон обратился к великому князю Николаю Николаевичу, проживавшему в Шу–аньи под Парижем, стать почетным председателем союза. Были образованы территориальные (в разных странах) отделы POBC. Руководящие посты в РОВС занимали генералы М. Н. Скалон, Е. К. Миллер, П. Н. Шатилов, И. А. Хольмсен, А. А. фон Лампе, П. С. Махров, Э. В. Экк, Ф. Ф. Абрамов, М. В. Ханжин, В. А. Ляхович и др. Однако фактически РОВСом руководил из Парижа генерал А. П. Кутепов.

РОВС не являлся обычной ветеранской организацией бывших чинов белых армий. Это было чисто милитаристское объединение, не имевшее аналогов в военной истории, с развитой инфраструктурой. В основу его деятельности были положены железная воинская дисциплина и царский дисциплинарный устав.

Задачей РОВС было возрождение новой белой армии. Тон в союзе задавали достаточно молодые и среднего возраста поручики, штабс–капитаны, лейтенанты флота – физически вполне крепкие и здоровые, у каждого за плечами – опыт мировой и Гражданской войн. Впрочем, многим полковникам и генералам тоже было всего по 35—40 лет. Под знамена РОВС в его лучшие времена собиралось до ста тысяч белых офицеров, живущих одной мечтой – вторжением в Совдепию^{22}.

Вся эта публика люто ненавидела советскую власть, рвалась в бой, а пока настоящей большой войны не предвиделось, готова была принять участие в любой террористической, диверсионной и шпионской авантюре. Не исключалось и сотрудничество не только с военными ведомствами европейских стран, но и с их спецслужбами. В одном из документов союза прямо говорилось: «РОВС с радостью пойдет на сотрудничество с государством, которое заинтересовано в свержении Советской власти… »

Структура РОВС была продуманной, многоступенчатой и охватывала своей сетью едва не весь мир. В РОВС существовала настоящая иерархическая лестница должностей, больших и малых. Например, известный военный деятель генерал от кавалерии Абрам Михайлович Драгомиров занимал важный пост генерала для поручений при председателе РОВС. Генерал–лейтенант Владимир Константинович Вит–ковский был командиром 1–го армейского корпуса в составе РОВС.

Союз имел своих постоянных представителей во многих странах. Так, генерал–майор Алексей Александрович фон Лампе^{23} был начальником 2–го отдела РОВС в Германии, генерал–лейтенант Федор Федорович Абрамов – начальником 3–го отдела РОВС в Болгарии и Турции (с резиденцией в Софии), генерал–лейтенант Михаил Константинович Дите–рихс – начальником Дальневосточного отдела РОВС.

РОВС организовал в Париже Высшие академические курсы под руководством генерал–лейтенанта профессора Николая Головина, имел и собственный кадетский корпус. В РОВС была даже собственная контрразведка, так называемая Внутренняя линия, которую возглавлял генерал Климович. Внутренняя линия, с одной стороны, должна была выявлять проникших в РОВС чекистов, с другой – изобличать и ликвидировать колеблющихся, сомневающихся. Как уже было сказано ранее, всеми делами в РОВС фактически заправлял генерал Кутепов. После смерти 25 апреля 1928 года генерала Врангеля он официально стал председателем РОВС и оставался таковым вплоть до своего похищения в Париже советскими разведчиками 26 января 1930 года.

Якушев и Потапов не раз подвергались тщательной проверке за границей, случалось, что их жизнь висела на волоске. Однако скрупулезная подготовка, которой руководил лично Артузов, к каждой командировке за рубеж или встрече с эмиссарами белогвардейцев на своей земле, высокие личные качества обоих, в первую очередь воля и твердость характера, помогли им безупречно сыграть свою роль в спектакле, который длился около пяти лет. Два самых опасных человека во вражеском лагере – Кутепов и Климович – безоговорочно доверяли Якушеву и Потапову, а потому полностью поверили и в «Трест».

Успех операции в целом обеспечивала также безупречнаяя работа всей команды Артузова: Романа Пиляра, Владимира Стырне, Сергея Пузицкого, Виктора Кияковского, Игнатияя Сосновского, Яна Ольского (Куликовского), Бориса Гудзя, Григория Сыроежкина, Николая Демиденко, Ивана Крикмана и других контрразведчиков.

При этом не следует забывать, что параллельно с «Трестом» шла столь же масштабная и продолжительная операция «Синдикат–2». Кроме того, сотрудники КРО вели десятки не столь громких дел по террору, диверсиям, шпионажу.

Подзадориваемые активными действиями Савинкова, руководители монархических кругов и РОВС все чаще и чаще стали засылать на территорию СССР своих эмиссаров и боевиков. Основную деятельность РОВС «Трест» держал под своим контролем, однако не исключалось, что отдельные диверсии или политические убийства белогвардейцы, проникшие в страну, могут совершить самостоятельно. Этого Артузов допустить не мог.

В Берлин и Париж были направлены соответствующие послания. В них Якушев и Кутепов от имени политического совета МОЦР убеждали Врангеля, Кутепова и Маркова–второго, что террор себя не оправдывает, что если белогвардейцы и дальше будут заниматься подобными делами, то ОГПУ быстро доберется до главных организаций МОЦР и разгромит их. Якушев, в частности, сообщил, что перед угрозой провалов он уже отдал приказ всем своим силам уйти в подполье, что отрицательно сказалось на разведывательной и вербовочной работе. Александр Александрович убеждал своих корреспондентов, что нецелесообразно ставить под угрозу существование такой серьезной организации, как МОЦР. Нужно планомерно накапливать силы для перехода в будущем, в наиболее благоприятный момент, к решительным действиям, а не распылять силы в неэффективных террористических актах.

В Париже доводам Якушева в конечном итоге вняли. Вскоре от великого князя Николая Николаевича поступило распоряжение: во имя сохранения существующих подрывных организаций в России террор прекратить. Большинство монархистов приказ, хотя и с ворчанием, приняли к исполнению. Но отдельные группы «непримиримых» время от времени все же подобные действия предпринимали.

Наступил момент, когда благодаря «Тресту» чекисты были полностью в курсе всех основных контрреволюционных замыслов монархической, кадетско–эсеровской заграничной и внутренней контрреволюции, а также шпионских акций ряда западных спецслужб.

«Трест» был хорошо информирован и о том, куда и по каким каналам шли деньги Российского торгово–промышленного и финансового союза (Торгпрома) – пока они еще имелись. Торгпром был создан в эмиграции крупнейшими денежными тузами старой России: Денисовыми, Гукасовыми,

Лианозовым, Манташевым, Рябушинским, Нобелем и др. Ради возвращения своей собственности в бывшей Российской империи господа из Торгпрома, имевшие немалые средства в европейских и американских банках, щедро подпитывали и РОВС, и другие радикальные эмигрантские организации.

Информацию, полученную через «Трест» в центральном аппарате КРО, большей частью реализовывали территориальные органы ОГПУ на местах. Так, в 1924 году на территории одного только Западного военного округа было задержано до сотни крупных агентов иностранных разведок. И это были настоящие враги нашей страны, диверсанты, шпионы и террористы. Их изобличение и обезвреживание не имели ничего общего с липовыми делами последующих лет. Тех мрачных лет в истории Отечества, когда органы государственной безопасности из нормальных спецслужб постепенно, усилиями и ведомственного, и государственно–партийного руководства превращались в орудие политического сыска и репрессий в интересах узкого круга политической элиты в высшем круге власти…

Доверие к детищу Менжинского и Артузова несколько пошатнулось лишь после захвата чекистами выведенных на советскую территорию Бориса Савинкова и Сиднея Джорджа Рейли. И все же они предприняли попытку спасти «Трест» или хотя бы продлить на какое–то время его существование, прекрасно сознавая, что рано или поздно операцию придется свертывать. Она и так по своей продолжительности (свыше пяти лет) и эффективности (задержание сотен агентов, приведение к почти нулевому уровню нескольких разведок, вплоть до мало кому известной итальянской) не имела и не имеет аналогов в мировой истории спецслужб. «Трест» и «Синдикат–2» по праву вошли в учебники центров по подготовке разведчиков многих стран как образцовые. В пропагандистской западной литературе, напоминает автор, их с вполне определенной целью называют «провокациями», но профессионалы на том же Западе относятся и к «Тресту», и к «Синдикату–2», и к рассекреченному ныне их «потомку» – «Монастырю»^{24} с должным уважением, хотя с вполне объяснимой горечью и досадой.

Руководителям ОГПУ очень хотелось удержать «Трест» на плаву еще на несколько месяцев, ибо по многим причинам они были особенно важными.

– Я понимаю, Артур Христианович, что сделать это почти невозможно, – говорил Вячеслав Рудольфович, медленно прохаживаясь по своему кабинету. – Мы и так выжали из «Треста» максимум возможного, а то и больше. Но вы все–таки не Шахерезада, способная рассказывать свои сказки бесконечно долго.

Менжинский остановился возле стола, выглянул в окно, выходящее на Лубянскую площадь, и вдруг рассмеялся. Артузов встрепенулся. Менжинский объяснял свое настроение:

– А ведь они, – и он неопределенно взмахнул рукой куда–то в сторону, условно – на запад, – они–то нас оценили куда как благосклоннее, нежели кое–кто у нас. – И он еще раз махнул рукой, но уже не неопределенно, а совершенно точно в сторону Кремля, находящегося от Лубянки в каком–нибудь полукилометре.

Артузов рассмеялся: не далее как вчера он доложил Менжинскому, что уже восьмой сотрудник ОГПУ, участвовавший в операции «Трест», удостоен награды от спецслужбы одной из европейских стран: получил золотые швейцарские часы, правда, в целях конспирации, без соответствующей гравированной надписи на крышке. (Через пятнадцать лет эти награды будут представлены их владельцам как свидетельство измены. В этом же самом здании. Только за столом будет сидеть другой человек… Здание, кабинет, стол действительно будут теми же самыми. Но это будет уже не при той советской власти, за которую боролись Артузов и его сотрудники. Как, впрочем, тысячи и миллионы их соотечественников, героев революции и Гражданской войны, ударников первых пятилеток, творцов новой науки, культуры… )

Артузов машинально поправил свободно повязанный галстук под мягким воротом толстовки – кроме Менжинского и сотрудников ИНО, вернувшихся из–за границы, он, должно быть, единственный из ответственных работников ОГПУ носил галстук.

– Я уже думал об этом, Вячеслав Рудольфович.

– Ваши предложения?

– Продолжение имитаций с крупными диверсиями отпадает. Если там всерьез заподозрили, что «Трест» – целиком наша мистификация, то, конечно, должны предположить, что устроить эффектный взрыв с пожаром нам ничего не стоит. Если не считать расходов на взрывчатку и керосин. Полагаю, нам следует организовать свидетельство в пользу «Треста» авторитетного во всех отношениях эмигранта, чья репутация и слово не подвергнутся и тени сомнения.

– Мысль верная, мне она тоже приходила в голову, я даже собирался поделиться ею с вами, но вы меня опередили. Но у меня есть и серьезные опасения, потому я не спешил эту идею высказать. А именно – боюсь, что после провала Савинкова и Рейли никто из крупных деятелей эмиграции не решится на ходку в СССР.

Артузов оживился:

– В том–то и дело, Вячеслав Рудольфович, что такой человек есть. Есть! И просто рвется совершить вояж в Россию.

– Кто же?

– Шульгин!

– Шульгин? Василий Витальевич? Не шутите? Как говорят англичане, это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Тем не менее это так. Он действительно без нашего подталкивания хочет приехать в СССР. Об этом Якушеву написал Климович. Дело в том, что Шульгин до сих пор не может оправиться от постигшего его горя. Его старший сын в Гражданскую убит петлюровцами. Младший брат, Павел, тогда же умер от тифа. Еще один сын – Вениамин – пропал без вести. Еще в двадцать первом году Шульгин пытался разыскать сына, нанял каких–то контрабандистов и из Варны на парусной шхуне пересек Черное море. Высадился в Крыму, потерял половину экипажа и ни с чем вернулся обратно. В эмиграции есть популярная предсказательница, некая Анжелина Сакко. Она нагадала Шульгину, что Вениамин жив, но находится в какой–то больнице. Василий Витальевич, а он тоже всегда благоволил к Якушеву, просил его через Климовича помочь в поездке в СССР, чтобы разыскать сына.

– Что ответил Якушев?

– Что гарантировать безопасность в нынешних условиях после нескольких провалов не может, но приехать приглашает.

– Правильно. А сына искали?

– Везде, где только можно. Но это же иголка в стоге сена. Никаких сведений о нем пока нет.

– Шульгин – это тот человек, который может помочь «Тресту» выжить, ну а если удастся разыскать его сына… – Менжинский не договорил, задумался, потом решительно хлопнул ладонью по столу. – Приглашайте Шульгина. Разработайте маршрут, только не нужно, чтобы все шло гладко, без сучка и задоринки. Это может ему показаться подозрительным, все–таки он не только публицист, но и создатель «Азбуки», и просто очень умный человек. И прошу еще раз поискать как следует его сына. Подключите милицию, Нар–комздрав.

Василий Витальевич Шульгин был видным политическим и общественным деятелем царской России последнего десятилетия. Стройный, всегда щеголевато одетый красавец с длинными, вразлет усами, богатый помещик Волынской губернии, депутат Государственной думы, владелец и издатель влиятельной газеты «Киевлянин».

В некотором роде Шульгин был фигурой исторической: в качестве члена Временного комитета Госдумы он вместе с Александром Ивановичем Гучковым, богатым предпринимателем, председателем Центрального военно–промышленного комитета (и будущим военным и морским министром Временного правительства), присутствовал при отречении императора Николая II от престола. Шульгин был убежденным монархистом, но от других эмигрантов его отличала прежде всего трезвость взглядов.

Это он, Шульгин, с душевной болью решился написать в своей книге «1920 год» слова, ставшие плодом не публицистического порыва, но горестных размышлений: «Белое движение было начато почти святыми, а кончили его почти что разбойники».

Шульгин решился…

В ночь на 23 декабря 1925 года в районе Стобцов Шульгин, отрастивший специально длинную седую бороду (для этого ему пришлось около трех месяцев пожить в Ровно у дальних родственников), одетый в долгополое пальто на вате, что делало его, по собственным словам, похожим на старого раввина^{25}, с документами на имя Иосифа Карловича Шварца с помощью людей «Треста» перешел границу. «Проводником–контрабандистом» был некий Иван Иванович – на самом деле сотрудник ОГПУ Михаил Иванович Криницкий. В сопровождении другого провожатого, некоего Антона Антоновича, Шульгин доехал до Киева, где и остановился в третьеразрядной гостинице «Бельгия». Антоном Антоновичем был также сотрудник ОГПУ Сергей Владимирович Дорожинский. Любопытное совпадение: до революции До–рожинский служил товарищем прокурора Киевского окружного суда, каковым тогда являлся… уже известный читателю Чебышев, единственный человек в эмиграции, который никогда в «Трест» не верил!

Шульгин жадно присматривался к стране, которую покинул в бесконечно, казалось, далеком 1921 году разоренной, по образному выражению писателя Артема Веселого, «кровью умытою». Сейчас, при нэпе, все ужасы Гражданской войны, внешне, во всяком случае, остались позади. Фабрики и заводы функционировали, люди сыты, в магазинах можно купить и продовольствие, и одежду, и товары домашнего обихода. Простой люд живет скромно, можно даже сказать, бедновато. Но не голодает, не нищенствует.

Страна явно приходила в себя после разрушительной и братоубийственной, в буквальном смысле слова, войны. Гражданские войны братоубийственны по самому определению, отличаются особой жестокостью с обеих сторон, а потому из всех войн являются самыми аморальными. И душевные раны по их окончании не заживают при жизни нескольких поколений.

Шульгин, как и его антагонист (которого он считал союзником) Якушев, более всего на свете опасался анархии, слепого русского бунта, «бессмысленного и беспощадного», ведущего страну к разрухе, обнищанию, утрате веры и в Бога, и в Человека. И он пришел к парадоксальному для белоэмигранта, монархиста и убежденного врага советской власти выводу: а стоит ли начинать новую войну, пробуждать заново в людях звериные инстинкты и устремления? Чтобы этот умиротворенный сегодня народ «разнес последние остатки культуры, которые восстановили неокоммунисты при помощи нэпа»?

К своему крайнему удивлению, Шульгин увидел на прилавке книжного магазина собственную книгу «Дни», выпущенную ленинградским издательством «Прибой», и поразился еще больше, когда узнал, что ее внимательно прочитал Ленин.

После Киева была Москва. 13 января 1926 года Доро–жинский, соблюдая все меры предосторожности, привел Шульгина на квартиру Якушева. Кроме хозяина дома во встрече принял участие генерал Потапов.

Между ними состоялся весьма содержательный разговор. Якушев высказал соображение, что в случае падения власти большевиков может произойти крайне опасная для судьбы страны и народа коренная ломка. Он также снова резко высказался против иностранного вмешательства, тем более вооруженной интервенции, в российские дела. Якушев по–прежнему поддерживал идею просвещенной монархии, и Шульгин в этом вопросе был с ним вполне солидарен.

Потом разговор перешел на личную проблему Шульгина. Василий Витальевич попросил Якушева помочь ему добраться до Винницы, где, по его предположениям, основанным на предсказании Анжелины Сакко, в больнице для душевнобольных находится его сын.

Якушев ответил категорическим отказом:

– В тех краях, уважаемый Василий Витальевич, вас слишком многие хорошо знают в лицо. Арестуют вас, нащупают ниточку и к «Тресту». Не нужно идти на ничем не оправданный риск. К тому же вы не знакомы с советскими реалиями. В лечебницу просто так посторонних не пускают. Ну приедете туда, каким образом начнете наводить справки? Даже если Вениамин там, то вряд ли под своей фамилией. А ваши вопросы могут вызвать у милиции и чекистов внимание к особе товарища Шварца. Город небольшой, там все становится известно за день–два…

– Как же быть? – растерянно спросил Шульгин. Он не задумывался над тем, каким именно образом будет осуществлять поиск.

– Сделаем так, – решительно произнес Якушев. – Мы пошлем в Винницу своего человека. Он отыщет Вениамина, если, разумеется, ваша информация верна. А чтобы Вениамин поверил, что этот человек действительно от вас, напишите ему записку. Закодируйте ее так, чтобы содержание мог понять только ваш сын.

Поразмыслив, Шульгин вынужден был согласиться с доводами Якушева.

Затем Якушев предложил Шульгину временно, пока его человек съездит в Винницу, пожить в Подмосковье на даче – пребывание в гостинице слишком опасно. Конечно, Москва не Киев, где Шульгина знало множество людей, но и в столице может найтись человек, который узнает бывшего депутата Госдумы, тем более что Василий Витальевич сбрил свою «раввинскую» бороду.

Дача была подобрана в районе станции Лосиноостровская, все заботы, связанные с пребыванием там Шульгина, возьмет на себя человек, которого Шульгин впоследствии называл Василием Степановичем^{26}: «Он был в романовском^{27} полушубке, в барашковой шапке с наушниками. Ему не было тридцати лет. У него были очень красивые, выразительные глаза, которые я, несомненно, видел где–то. Может быть, не эти самые, но этого рода, племени. И было это племя хорошее».

Василий Степанович и сам жил с женой неподалеку, в получасе ходьбы. Звали супругу Василия Степановича Прасковьей Мироновной, и это имя, по выражению Шульгина, подходило к ней, «как лапти к шелковому чулку».

Много лет спустя, когда надобность в конспирировании отпала, Шульгин так описал Прасковью Мироновну: «По ее карточкам, снятым в молодости, это была хорошенькая женщина, чтобы не сказать красивая. Я ее узнал уже в возрасте увядания, но все–таки кое–что сохранилось в чертах. Она была немного выше среднего роста, с тонкими чертами лица. Испытала очень много, и лицо ее, конечно, носило печать всех испытаний, но женщина была выносливой и энергии совершенно исключительной. Она была помощницей Якушева… Мне приходилось вести откровенные разговоры с Марией Владиславовной. Однажды она мне сказала: „Я старею. Чувствую, что это последние мои силы. В „Трест“ я вложила всё, если это оборвется, я жить не буду“.