Текст книги "Интимная история человечества"

Глава 3. Как люди, ищущие свои корни, только начинают смотреть достаточно далеко и глубоко

Танцуют седеющий мужчина и молодая женщина. Он англичанин. Он говорит ей: «Ты такая хорошенькая, жаль, что у тебя акцент».

Во внешности Майи сочетаются японские и европейские черты, а еще, предположительно, у нее есть немецкие, славянские или французские корни… ей приходится это объяснять. Акцент у нее американский. Она сожалеет, что он неправ, она как раз чувствует, что родилась в идеальное время, потому что не принадлежит всецело ни Востоку, ни Западу.

В школе для девочек в Токио она послушно списывала с доски за учителями. К пятнадцати годам она «научилась быть японкой». Правда, не до конца, потому что, когда она проявляла непослушание, одноклассники сторонились ее и называли американкой. Она отправилась в США, чтобы познакомиться с цивилизацией своего отца, где происхождение не имеет значения, и учиться музыке. Однако она не была уверена, что достаточно талантлива, чтобы стать полноправным членом мирового артистического сообщества. Вместо этого она получила высшее образование в области международных отношений в Вашингтоне, столице США, и стала специалистом по Китаю. Проведя два года на Тайване, она влюбилась в англичанина. Она считает себя гражданкой мира, хотя и не видит причин кричать об этом. Она полагает, что никогда не станет ни великим артистом, ни выдающимся человеком, но нашла для себя альтернативу.

В Лондоне она обнаружила, что гражданам мира не всегда рады. Ее потенциальной свекрови не нравился не только ее акцент, но и (даже больше) ее чуждость, и женщина не понимала, как невестка приживется в семье. Спустя шесть лет ее бойфренд все еще не мог определиться, подходят ли они друг другу. Что должна делать современная женщина, которая явно не вписывается в отведенные ей рамки? Какая современная женщина точно впишется в какие-то рамки?

Из всех городов мира Майя теперь выбрала Париж, где «что бы я ни делала, все идет хорошо; во Франции у меня все складывается». Это, конечно, потому, что она не пыталась стать француженкой. «Мне нравится считать себя цыганкой… Я чувствую, что создана из разных рас, я не могу сказать, насколько я американка или японка: я – сумма, совокупность». Сейчас она работает на японском телевидении. Когда она берет интервью у жителя Запада на английском языке, она абсолютно западный человек; но, когда наносит макияж и представляет интервью на японском на канале NHK, ее глаза загораются по-новому, язык трансформирует выражение ее лица, и она предстает другим человеком. «Я хамелеон», – говорит Майя. Преимущество в том, что она чувствует себя комфортно с гораздо более широким кругом героев репортажей. Она брала интервью даже у европейских монархов, не испытывая скованности, «потому что всем им пришлось несладко», и гуляла одна по самым опасным районам Вашингтона, «потому что я тоже принадлежу к меньшинству».

Майя живет одна, как и половина жителей Парижа, города одиноких мыслей. «Я закрытый человек, – говорит она. – Когда у меня проблемы, я затворяю дверь и просто думаю; я не обсуждаю их ни с кем». Ее путь к независимости прост: она винит в своих злоключениях только себя саму, и так ей легче, потому что это означает, что есть надежда, – только ей самой нужно измениться. Изменить других людей слишком сложно. «У меня есть идея, что я шлифую себя и что у меня есть заготовка, над которой еще предстоит поработать». Мама учила Майю, что, если она сумеет пожалеть тех, кто ее обидел, она уже будет на полпути. Она считает, что, следуя этому правилу, она становится свободной. Кроме того, она ищет свободы, стараясь не накапливать вокруг себя слишком много предметов; она говорит, что не привязана к материальным вещам. Когда кто-то разбил ее любимый чайник, она сильно злилась минуты две, но потом сказала себе: «Всему когда-нибудь приходит конец». Она хочет не владеть окружающими вещами, а получать от них стимул, а это значит, что они должны все время меняться.

Популярная в настоящее время в США философия о том, что чувства человека важнее всего, священны, неприкосновенны и нуждаются в защите, ее не привлекает. В детстве ее угнетало, что она не может составить твердого мнения и умеет видеть обе стороны. Она неспособна быть такой же мудрой, как ее бабушка-буддистка, которая, кажется, сразу знает, как правильно поступить. Христианская воскресная школа, где она училась ребенком, не давала ответов на ее вопросы. Возможность выражать свое мнение не является ее главным приоритетом, во-первых, потому что ее мнение может быть неверным, а во-вторых, потому что она может передумать. Иногда у нее возникает чувство, что поклонники загнали ее в ловушку, заставляя сказать: «Вы не правы». «Мне неприятно говорить, что мне не нравятся эти люди». Намеренно наезжать на других, сознательно совершать подлость – для нее «худшее преступление». Майя не стремится к власти или командовать кем-то. «Я предпочитаю отложить в сторону личные амбиции и делать то, что у меня хорошо получается, то есть объединять людей».

Она посредник, а посредники «не могут быть великими», но, «не занимая ни одну из сторон, я могу встать между людьми, имеющими разные мнения, и убедить их высказаться». У ее сестры, воспитанной таким же образом, не было ни одной из ее проблем. Получив степень магистра литературы в США, она вернулась в Японию и работает в банке. Майя поначалу тоже считала, что она больше японка, чем американка, потому что именно в Японии прошли ее ранние годы. Однако потом она решила, что больше не может там жить, потому что «одна часть меня должна умереть. Для Японии я слишком высокая, слишком открытая, я чувствую себя загнанной в угол; дома слишком малы». Но, возможно, для нее любая страна будет слишком мала.

Иногда одиночество причиняет ей боль. Когда она болеет, ей жаль, что о ней никто не заботится; иногда она жалеет, что ей не у кого спросить совета; иногда хочется поделиться с кем-то своими радостями. Хотя ей доставляет удовольствие гулять в одиночестве по знакомой местности, дальние путешествия даются ей не так легко: она мечтает проехать по Ближнему Востоку, освоить еще один континент. Если бы она была мужчиной, то она бы отрывалась на полную катушку, она брала бы по максимуму от своей склонности к приключениям. Майя постоянно стремится к победе над своими страхами. Так, она научилась плавать, потому что море всегда пугало ее, с тех пор, как в детстве она жила на скале и ей снились кошмары о волнах, накрывших ее дом. Она мечтает брать уроки пилотирования и обещает себе, что будет вставать рано утром и планировать больше приключений на день.

Несмотря на все свои успехи, она чувствует, что в ее жизни чего-то не хватает (как должен чувствовать себя каждый, у кого есть идеалы). Ей очень не хватает навязчивой идеи, страсти, как у художников (которые производят ложное впечатление, будто знают, куда идут, без тени сомнения). Было бы здорово, если бы у нее не было таких пробелов в понимании самой себя. Почему мать ее парня так невзлюбила ее? Но Майя не согласится ни на какой компромисс, который не дает надежды на идеальный баланс любви и работы. «Я ненасытна». Ее идеальный мужчина, по ее описанию, не от мира сего: ему должны приносить радость те же вещи, что и ей, он должен быть полностью расслабленным и демонстрировать это в своей манере есть. То, как человек ест, – это знак, по которому можно оценить красоту внутри него. Она ненавидит, когда японцы чавкают, поедая спагетти, но любит, когда они звучно втягивают свой суп. Она встречала очень мало людей, которые умеют красиво есть, относятся к этому как к искусству. Ей нравятся те, кто относится к жизни как к искусству. И вот в чем вопрос: конечно, люди могут восхищаться чьим-то искусством, но есть ли у каждого человека какое-то собственное искусство?

Когда люди рассказывают историю своей жизни, уже само то, как они начинают рассказ, сразу говорит о том, насколько свободными они себя считают и в какой части мира чувствуют себя как дома. До недавнего времени важнее всего было то, кто твой отец. Идеальный человек подобен дубу, корни которого прочно укрепились там, где он родился. Жизнь на одном клочке земли с предками вызывала уважение, обеспечивала престиж. Аристократы, имеющие более глубокие корни, чем остальные, утверждали, что настоящее, равно как и прошлое, принадлежит им. Но больше нет нужды подражать аристократам. Есть и другой способ найти свое место в общей истории человечества.

Каковы корни удовольствий и эмоций? Это совсем иные, более глубокие корни, уходящие дальше генеалогии вашего рода, и найти их можно, только изучая один континент за другим на протяжении веков. Связь с теми временами, когда первые исследователи вышли из лесов Африки и Азии, напоминает о том, что наши предки могли быть и кочевниками, и оседлыми с одинаковой вероятностью. Сегодня все больше и больше людей придерживаются китайского взгляда на природу – считают, что она живет своей жизнью и наиболее прекрасна тогда, когда неправильна и нетронута. Художница Ко Шоу, сестра императора Шуня, была первой, кто сформулировал этот взгляд, за 2000 лет до Рождества Христова. Все больше и больше людей в душе арабы и персы, потому что романтическая любовь возникла на Ближнем Востоке. Европейцы решили забыть не только о том, что их язык происходит из Индии, но и о том, что именно там зародился самый современный взгляд на сексуальные удовольствия. Все больше и больше жителей Запада разделяют общие эмоции через американскую музыку и танцы. Их постоянно тянет путешествовать, сбежать от городского смога ради чувства свободы, а их воображение находит отголоски в фантазиях монгольских и скифских кочевников, некогда насмехавшихся над жителями тесных городов. Пусть человек ощущает себя изолированным в городе – его предки по всему миру ощущали себя так же.

Однако уроки истории в школах не делают акцента на таких связях и не предназначены для выявления того, какие воспоминания наиболее важны для настоящего. Если бы снять фильм, где в пару часов уместилось бы все то, что, согласно учебникам, когда-либо случилось, и где за минуту проходило бы полвека, мир был бы похож на луну, серую и пустынную, замечательную лишь тем, что на ней есть несколько кратеров. Кратеры – это цивилизации (пока самых крупных тридцать четыре), каждая из которых вспыхивает, а затем угасает, озаряя собой ненадолго часть земного шара, но всегда только часть; одних хватает на несколько сотен лет, других – на пару тысяч. Между тем со всех сторон вокруг кратеров тянутся дюны из серой пыли: это люди, не упомянутые в учебниках истории, для которых цивилизации так и не сделали ничего особенного, чья жизнь во многом была бессмысленным страданием. Некоторые вулканы еще извергаются, но неизвестно, что будет дальше. Рано или поздно они замолкнут: все цивилизации до сих пор приходили в упадок и прекращали свое существование, какими бы величественными они ни были в зените славы, как бы ни было трудно поверить, что они могут исчезнуть и смениться пустыней или джунглями.

Майя не может рассчитывать на роль героини в подобном фильме или на то, что ее сочтут подходящей для любой другой роли, кроме роли коряги, неуверенно плывущей между двумя цивилизациями, проблемного, ненормального ребенка. Однако все больше и больше людей становятся ненормальными и не вписываются в четкие рамки какой-то одной цивилизации. В нашем фильме предполагается, что нормальные люди должны гордиться цивилизацией, в которой родились, потому что им нужно чувство корней и собственного достоинства. Тем не менее резкие движения происходят из-за разочарования тех, кто лично не вкусил всех прелестей своей цивилизации, кто не видит возможности повлиять на ее эволюцию, чей род, насколько известно, был отлучен от благ цивилизации из-за своей бедности – финансовой, культурной или духовной – и кто жалуется, что восхищение великими деятелями их цивилизации не очень помогает им чувствовать себя удовлетворенными. Возможно, они выяснят, каковы их корни, но не узнают, как стать украшением ландшафта, развиваться и расцвести. Майе, как образованной женщине, наверняка все равно было бы некомфортно, даже если бы у нее были совершенно обычные корни.

Какими бы замечательными ни были цивилизации, в их истории всегда есть трагический момент: их счастье недолговечно. Я пишу эту книгу не для того, чтобы сеять уныние, поощрять критику и скептицизм, которые ни к чему не ведут, и не для того, чтобы рассказывать истории упадка и краха. Я отвергаю одержимость смертью и памятью, которая лишь заполняет промежутки между надгробиями. Возможен и другой сценарий, при котором Майя не коряга и не пыль. Фильм можно составить из разных картинок.

Если прошлое прокручивается слишком быстро, жизнь кажется бесполезной, а человечество похоже на воду, текущую из крана прямо в канализацию. Исторический фильм сегодня должен содержать слоу-мо[5]5
  Слоу-мо – эффект замедления времени при видеосъемке путем увеличения количества кадров в секунду. Позволяет акцентировать внимание на каких-то определенных моментах. Прим. ред.


[Закрыть], показывать каждого когда-либо жившего человека как звезду, хотя и смутно видимую в ночном небе, тайну, до сих пор неизведанную. Фокус переместится на крупный план, чтобы показать, сколько страха в глазах каждого и в какой части мира он не боится. Каждый из них показывает, в каком пространстве чувствует себя как дома, раскрывая настоящие пределы своей личной, индивидуальной цивилизации. В этом смысле то, что у них есть общего, зависит не столько от того, когда и где они родились, сколько от их отношения к своим собратьям. Вы принадлежите к тому кругу, которому способны сопереживать, в каком бы веке и в какой цивилизации они ни жили. Такой фильм преподнес бы много сюрпризов, поместив бок о бок людей, которые думали, что они чужие друг другу, но это не так.

Предстоят интересные встречи. Например, крестьяне Бигудена в Бретани в 1920 году не знали, что море находится всего в десяти километрах от них; за границей их родных деревень мир черен, полон дьяволов и опасностей; их жизнь – тусклый мерцающий огонек свечи. В 1950 году 3000 человек, живущих на холме с видом на долину Аржантон в Брессюре, все еще могли укутаться своим горизонтом, как теплым одеялом: четверть из тех, кому меньше тридцати, никогда не бывали в местной столице Ньоре, находящейся в 55 километрах от них, где они могли бы вкусить величие французской цивилизации в виде средней школы, казармы, тюрьмы, сборщика налогов и аптекаря, по совместительству местного интеллектуала.

Напротив, венецианский купец в XIII веке, владеющий персидским и монгольским языками, пишет мемуары на французском, описывая свои путешествия по Индии и Японии. Хубилай так ценит его, что назначает вице-губернатором города в Китае. Марко Поло настолько любознателен, что забывает о страхе. Разнообразие человеческих существ скорее развлекает, чем пугает его, хотя он и не избавляется от тьмы полностью – никто еще никогда не избавлялся от нее, всегда есть загадка, которую невозможно понять, бесформенный призрак, от которого волосы встают дыбом. Венеция, откуда он родом, – крупнейший город Европы с населением 160 тысяч человек, а в то же время в китайском Ханчжоу проживает миллион человек; у нынешних горожан больше общего с последними, чем с первыми.

В жизни каждого есть элемент победы над страхом, хотя это может быть и ложная победа. Снова и снова кажущиеся разумными люди источают презрение, чтобы защитить себя от того, чего они не могут понять, подобно тому, как животные защищают свою территорию, источая неприятные запахи. Обретенная свобода то и дело утрачивается. Или же взгляды людей становятся настолько широкими, что они уже не знают, куда идут.

Вот что мы ищем в современности: куда идти дальше. Уже достаточно написано книг, восхваляющих умерших или поздравляющих живых с тем, что они знают больше, чем их предки, или рассказывающих им, почему они такие, какие есть. Теперь камни истории нужно использовать повторно для строительства дорог, ведущих туда, куда хочет человек. Это означает отказ от иллюзии, что людей можно понимать просто как представителей их цивилизации, нации или семьи.

Уже недостаточно иметь такие корни, которыми довольствовались прежде. Знать, кем были наши предки и чем они гордились, уже недостаточно для людей, считающих себя отличными от своих родителей, уникальными, с собственными мнениями, недовольных традициями, основанными на насилии. Людям, которые хотят быть свободными, нужно копать гораздо шире и глубже, чтобы понять свои личные эмоции и стремления. Корни не дают автоматически ни выбора друзей, ни партнера, ни работы, не помогают бороться с гневом, одиночеством и другими недостатками. Чтобы понять, в каком направлении человек хочет двигаться, ему необходимо приобрести воспоминания в новой форме, которые указывают в будущее и имеют прямое отношение к нынешним заботам.

Мнения людей о том, что они могут сделать в своей жизни, формировались под влиянием того, что они видели в окружающей природе. Представления о том, как возникла и функционирует Вселенная, ограничивали их воображение, когда они думали о том, сколько свободы есть у них лично. Хороший тому пример – их представления о корнях. В современной ботанике корни – это не просто укрепленные в земле каналы, через которые всасывается питание: они также производят гормоны. Если люди хотят сравнить себя с растениями на основании того, что известно о растениях сегодня, им не следует считать, что корни не дают ничего, кроме стабильности: они могли бы сказать, что корни создают и настроение. Все воспоминания о прошлом омываются ностальгией, гордыней, иллюзиями и страстями всех сортов, а часто и тонут в них. И правда, мало кто способен находить решения своих проблем в корнях. Прошлое больше не говорит ясным голосом; кажется, никто больше не согласен с тем, что звучит на уроках истории. Старомодные корни могли кормить человечество только до тех пор, пока другое мнение рассматривалось как сорняк, выкорчевывалось или вытравлялось. В мире, который считает, что каждый человек имеет право расцветать в определенных рамках по-своему, необходим новый взгляд.

До XVIII века то, как функционируют растения, было загадкой. Затем постепенно выяснилось, что именно листья, а не корни, ответственны за важнейший биофизический процесс в мире, снабжают растение большей частью пищи и энергии и позволяют ему лучше приспосабливаться, выживать в холодной и засушливой местности. Двести пятьдесят тысяч разнообразных видов листьев – альтернативный способ борьбы с сюрпризами окружающей среды. До сей поры фотосинтез (слово датируется 1893 годом) – единственный процесс, при котором живое вещество производится из неживых элементов. Только нынешнее поколение, глядя в электронные микроскопы (1965 г.), в состоянии наблюдать, как поры листьев открываются для дневного света каждое утро, каким бы мрачным ни был вчерашний день.

Сказать, что людям нужны корни, так же странно, как сказать, что им нужна листва. Но поколению, которое ценит адаптивность не меньше традиций, которое ищет энергию, творчество и открытость ума, должна нравиться идея впитывать свет солнца, с какой бы стороны оно ни светило. Воздух становится слаще, когда корни порождают листья, а те делают возможным существование других форм жизни. Применительно к людям это означает, что важно не только то, откуда они пришли, но и то, куда идут, насколько они любопытны, какое у них воображение и как они используют его днем и ночью.

Майя уже свободна в одном отношении: она свободна от иллюзии, что у нее нет иллюзий. Однако в своем желании быть посредником – с подобным стремлением мы еще не раз столкнемся в этой книге, поскольку оно свойственно многим моим персонажам, – не является ли она жертвой другой иллюзии, когда воображает, что можно установить более тесную связь между мириадами звезд, из которых состоит человечество и которые в настоящее время едва терпят друг друга? Чтобы преодолеть отчаяние из-за неспособности человечества когда-либо прийти к соглашению, требуются новые способы мышления и, в частности, новые образы. Начать можно с идей об одиночестве, к которым я сейчас и перехожу.

Глава 4. Как некоторые люди приобрели иммунитет к одиночеству

Налоговый инспектор знает, что пугает людей. А что пугает инспектора? Принадлежность к тому, что она называет «деспотичной ветвью власти, которую никто не ценит и не любит», не такая уж проблема. Она просто старается не рассказывать, чем занимается. В противном случае люди начинают просить ее помочь им с финансовыми вопросами, «особенно врачи, которые хотят как можно больше заработать и как можно меньше заплатить».

В начале своей карьеры Колетт была напугана. Ее родители были бедны, они не могли позволить себе дать ей высшее образование. Налоговая служба, не находя новобранцев из-за «плохой репутации», предлагала стипендии. Перспектива позволить заманить себя против собственной воли в эти мрачные коридоры пугала почти так же сильно, как попасть в женский монастырь. «Я поняла, что произошло. Я оказалась заперта в клетке. Это был худший период в моей жизни. Я поняла, что передо мной закрываются большие перспективы». Колетт страстно желала путешествовать и изучать языки, теперь же ей пришлось отбросить все мечты о приключениях. Сегодня она говорит, что предпочла бы заниматься совершенно другой работой. Каким был бы ее идеал, если бы она была свободна в своем выборе? Она делает долгую паузу. Потом говорит, что никогда не думала об этом. После почти двадцати лет сбора налогов она абсолютный реалист. Страх жить в мире цифр исчез.

Вместо этого все мечты превратились в растение, которое нужно аккуратно подстригать, чтобы оно не разрослось: честолюбивые люди, настаивает она, никогда не бывают удовлетворены. Ее воспитывали нечестолюбивой. Ее дед, масон, осуществил свои планы, просто выжив благодаря эмиграции с Сицилии во Францию. Ее отец считал, что ему достаточно мелкой государственной службы, жены и детей. Когда Колетт осмелилась стать финансово независимой женщиной, ее бунт показал, что она гораздо честолюбивее, чем ее родители считали разумным. Они и не предполагали, что девушкам нужна свобода. Очень часто, задаваясь вопросом, могла бы она добиться большего, она говорит себе: «Ты никто». Но затем отвечает: «Чтобы быть кем-то, нужно начинать очень рано. Дочь бедных родителей не может позволить себе выбиться в люди».

Быть налоговым инспектором уже не страшно, потому что она научилась находить в коридорах интересные уголки. Степень магистра юриспруденции и диплом по трудовому праву открыли и двери, и окна. Шесть лет она была самым грозным из всех налоговиков, следователем-инспектором, выискивающим блох в счетах налогоплательщиков. Но этот опыт был тошнотворным. Каким бы увлекательным ни было расследование, ей было жаль своих жертв. Невыносимым было «порой жестокое» противостояние с частными налоговыми консультантами, следившими за отчетностью малого бизнеса, где она неоднократно замечала нечестность по отношению и к государству, и к своим клиентам. Несчастные бизнесмены оказывались в фокусе внимания налоговых органов из-за того, что доверялись мошенникам. Ей надоели жадность, обман и паника попавшихся в ловушку, и она все больше гордилась тем, что служит обществу. Деньги не были для нее главным. Меньше всего ей хотелось поддаться заманчивым предложениям заняться частной практикой.

Еще один страх возник, когда она расследовала дело крупной кондитерской во втором округе Парижа. Хозяин был очень болен. В его счетах было много ошибок. Она подошла к своему начальнику и сказала: «Мы должны прекратить проверку, иначе мы его убьем. Он все равно умрет через несколько месяцев. Давайте приостановим расследование». Ее начальник обратился за инструкциями к своему начальству, которое, будучи далеким от жизни простых людей, не прониклось состраданием. Кондитеру было направлено требование о выплате налогов на огромную сумму. Оно вернулось с пометкой «умер». И Колетт ушла с должности следователя по налоговым махинациям.

Она никогда не боялась ошибиться в своих приоритетах, например, между общественной и личной жизнью. Ее следующее назначение дало ей более сильное ощущение того, что она приносит пользу стране: она помогала местным советам управлять их финансовыми делами, погружалась в жизнь города, объясняла сотрудникам мэрии, как платить за необходимые им услуги. Но хотя это было интересно и полезно, она отказалась от должности, когда ее мужа повысили и перевели в другой город.

Новые неизведанные коридоры всегда найдутся. Колетт окончила курсы информатики и стала специалистом по устранению неполадок ПО в налоговых органах. Чиновники, сбитые с толку сложностью своей системы, обращаются к ней, и по телефону она и десять ее помощников решают проблему, как авиадиспетчеры, сажающие самолет в тумане. Эта работа очень престижна: двухнедельные командировки в Париж, множество курсов повышения квалификации, и во всей стране сейчас всего шесть таких специалистов. «Я в привилегированном положении, – таков ее вывод о своей карьере. – Мне удается делать что-то особенное. Я всегда оказываюсь в нужном месте и получаю интересные задачи». Однако она не стремится подняться выше. На более высоких позициях в ее сфере работают почти исключительно мужчины.

Это беспокоит ее только теоретически. Она не боится неудовлетворенности в работе. «Как только человек осознает, что он не гений, он должен организоваться. Я никогда не пыталась стать министром, просто чтобы причинить как можно меньше вреда». Большое преимущество ее работы в том, что она может полностью посвятить себя семье, когда возвращается домой. «У меня было больше общения с дочерью, чем с матерью, которая не работала вообще. Важно не то, сколько времени вы уделяете своим детям, а внимание». Почти половину своего дохода она всегда тратила на домработницу. Она не извиняется за то, что всегда работала. Финансовая независимость необходима женщине, и она уверена, что ее дети ничего от этого не потеряли. «Я помогаю им с уроками, играю с ними, отвечаю на их вопросы, обсуждаю что-то, уделяю им столько времени, сколько им нужно». Она гордится своими успехами. Старший мальчик «очень умный, добрый, забавный» и собирается дорасти до самых высоких постов в стране, нацелился на лучшие вузы. Дочь «энергичная, общительная, она не будет покорной женой, хочет выйти в люди и считает, что ее ничто не может остановить».

Перед нами классический случай подъема по социальной лестнице за три поколения. Но это не произошло легко и само собой. Колетт утверждает, что семья – институт, который требует «постоянных усилий». Важно не задирать планку слишком высоко. Пары разводятся, потому что «слишком многого ждут друг от друга, отказываются идти на уступки, не могут терпеливо ждать лучших времен». Она называет себя «средиземноморкой», потому что ее мать корсиканка. И даже это не гарантирует близких отношений в семье. Когда ее муж познакомился с ее родственниками, он подумал, что они постоянно ссорятся: «Впечатление было неверным. Теперь он понял это, потому что в традиционной средиземноморской семье мужчине отводится ведущая роль». Колетт изо всех сил старается угодить мужу, который нацелен на карьеру в гораздо большей степени, чем она, и очень увлечен своей работой администратора больницы. Она приняла осознанное решение пожертвовать своей карьерой ради него. Ему нужно добиться успеха в жизни, говорит она. «Все уязвимы, но мужчины больше нуждаются в том, чтобы им говорили, что ими восхищаются, что они важны, им нужны комплименты каждый день». Разве к ней это не относится? «Нет. Я знаю, кто я. Мне нужно внимание. В ответ я уделяю внимание другим». Дальнейшее восхождение по карьерной лестнице может повредить семье.

Когда ее муж приходит домой и рассказывает обо всем, чем он занимался, кто что кому сказал, она снисходительна: у него нет коллег, которым он мог бы доверять; его нужно слушать; она дает ему выговориться, пока он не облегчит душу до конца. Только после этого он спрашивает о детях и о ней. Она многое терпит, потому что он отличный отец и муж, дома с ним всегда комфортно. «Я более избирательна в том, что рассказывать о своей работе. Каждый день нужно что-то делать, интересоваться проблемами мужа, участвовать в его профессиональной жизни, узнавать, что он думает. Надо прилагать усилия, дарить ласку, быть любезными с окружающими, если не хочешь их потерять. Иначе это как стоять на краю обрыва».

Колетт не боится и своего профсоюза. Когда он организовал забастовку, она к ней не присоединилась. Они хотят повышения зарплаты для всех, но она против того, чтобы чиновники получали одинаковую зарплату независимо от того, хорошо или не очень они работают. «Это плохой способ завоевать уважение публики». Она готова бороться за ее подчиненных, чьи зарплаты смехотворно низки, но не желает, чтобы своими полномочиями злоупотребляли чиновники, которых нельзя уволить, пока они «не ограбят кассу или не убьют своего начальника». Забастовка с целью повышения зарплаты для себя кажется неправильной, пока существует столько неравенства.

Нет, единственное, чего по-настоящему боится налоговый инспектор, так это одиночества. «Одиночество – худшее из страданий. Я не могу жить одна. Если муж и дети в отъезде и я дома одна, я теряю ориентацию. Я не могу воспользоваться возможностью сходить куда-то самой. Одиночество очень пугает меня. Я никогда не страдала от этого, но всегда думала о нем. У меня две сестры. Я вышла замуж очень рано, вокруг меня всегда были люди. Худшее из наказаний – остаться одной». Это убеждение – основа ее жизни. Неслучайно она живет в центре города, так что ее друзья и друзья ее детей могут заглянуть в любое время и она никогда не бывает одна.

Достижения Колетт тем более примечательны, что практически никому из ее подруг не удалось наладить такую стабильную семейную жизнь, как у нее. Одну бросил муж. Вторая родила ребенка от иностранца, проживающего в другой стране. Третья преуспела в своей работе, но ее мучило одиночество, и она уговорила мужчину жениться на ней и завести ребенка, а затем вызвала полицию, чтобы выгнать его, потому что он стал поднимать на нее руку: «Ее жизнь разрушил страх одиночества».

Страх одиночества подобен якорю и цепи, сдерживающим честолюбие. Это такое же препятствие на пути к полноценной жизни, как преследование, дискриминация и бедность. Пока цепь не разорвется, свобода для многих останется кошмаром.

История одиночества – это не просто история тирании, и она показывает, что одиночество не неизбежность. Боится ли человек быть физически одиноким – когда некому подать руку помощи, не слышен ничей голос, кроме ветра, – или быть социально одиноким, незаметным в толпе, игнорируемым, нелюбимым, – или быть духовно одиноким, нормально разговаривая, но чувствуя, что его никто не понимает, – иллюстрацией трудностей, вызванных одиночеством, может стать один миф.