Текст книги "Интимная история человечества"

Одним из способов было то, что женщины прямо говорили мужчинам, что чувствуют и думают: они называли это откровенностью. Традиция разделяла мужской и женский пол, они существовали в двух параллельных ментальных и физических мирах. «Общество не допускает искренней и сердечной дружбы между мужчиной и женщиной, – писала невеста в 1860 году, – но я не буду неискренней». Другая сказала: «Я буду любить тебя еще больше из-за того, что никому я не открывалась так, как тебе, ни с кем не была так откровенна». Однако мужчина ответил: «Мужчины боятся показать себя в истинном свете, такими, какие они есть». Больше всего им приходилось беречь свою репутацию во внешнем мире, потому что от репутации зависел успех. Было очень рискованно вступать в задушевные беседы и смело заявлять: «Давай поделимся друг с другом мыслями и представлениями о жизни». Другой писал: «это выдумка, что два совершенно разных человека устроены особым образом и во всех отношениях подходят друг к другу, являются идеальными двойниками, способными к мистическому, абсолютному союзу».

Романтики говорили: «Мы должны быть похожи». Однако женщины, открываясь своим поклонникам, начали сами лучше узнавать себя. «После 1800 года открытость стала для пар почти навязчивой идеей». Нелегко приходилось женщинам, чья репутация зависела от их осмотрительности и скромности. Нужна была немалая смелость, чтобы требовать от мужчин отдавать приоритет поиску смысла жизни. «Я не хочу, чтобы ты так много работал», – писала молодая женщина из Бостона своему жениху, и с тех пор многие миллионы повторили эту просьбу, если не требовали ровно обратного. Протестовать против идеи, что доход должен стоять выше близости, – это действительно революционно. Уже в 1850 году женщина мечтала стать «духовным врачом» своего возлюбленного. Чем пристальнее они смотрели друг на друга, тем более уникальными становились друг для друга, тем менее адекватным казался им стереотип о мужчине и женщине.

Идеалы всегда недосягаемы. Некоторые женщины беспокоились по этому поводу, и беспокойство отбросило их назад. Сначала они переживали, что недостойны восхищения своего поклонника. Потом они забеспокоились, что не питают к своим женихам достаточной страсти: «Я не чувствую, что люблю тебя со всей силой, на какую способна». Настоящая любовь, по мнению другой, должна быть «без усилий». По словам третьей, она все еще не уверена, что нашла любовь «от всего сердца, такую, чтобы прежние ужасные тревоги ушли». Другими словами, у них сдали нервы. Отсутствие уверенности очень угнетало. Они снова начали восхищаться подчеркнуто уверенными в себе, властными и напористыми мужчинами, которые, казалось, обладали главным сокровищем – они знали, чего хотят. Потом их тревожило, если мужчины оказывались слабыми и заявляли, что им нужна «женщина, на опытное суждение которой можно положиться». Великой проблемой стало не просто встретить подходящего мужчину, но и сделать это в нужное время, чтобы желания совпали хотя бы в этот конкретный момент, не говоря уже о том, чтобы они совпали навсегда. Другой способ изменить характер отношений с мужчинами, применяемый некоторыми женщинами, заключался в том, чтобы обогатить опыт общения с ними. Средний класс научился этому у рабочего класса, не скованного страхом знакомства с более низкими социальными слоями. Слово dating («свидания») изначально было жаргонным термином бедняков и впервые было употреблено в 1896 году. К 1920-м годам большая часть молодежи Америки была одержима свиданиями, которые, как показали опросы, отнимали больше времени, чем любое другое занятие, кроме учебы. Примерно до 1945 года целью свиданий было познакомиться с как можно большим количеством людей: чем более востребованным был человек, тем лучше. О любви теперь говорили меньше. Целью стало обрести уверенность в себе за счет количества свиданий. Один студент колледжа хвастался, что за девять месяцев сходил на свидания с 56 девушками.

Многим казалось, что свидания – это борьба за власть, поскольку власть – это то, о чем говорят взрослые. Молодежь и правда освободилась от родительского контроля, посещая места общественных развлечений, уходя от непосредственного домашнего надзора. Это действительно заменило систему «визитов», когда жених должен был просить разрешения навестить интересовавшую даму, и она решала, принять ли его. Иногда это зависело от ее матери, которая организовывала визит. Мужчины воображали, что свидания возвращают им превосходство, поскольку они платят за развлечения, напитки и еду, что они покупают женщин для своего развлечения, тратясь на них, будто на машины. И многие девушки, несомненно, пришли к убеждению, что встречаться с как можно большим количеством парней – единственный способ прослыть популярными и «подцепить» популярного мужа, которому нужна только популярная девушка. И, в свою очередь, щедро тратили деньги на косметику и одежду. Американская экономика, безусловно, выиграла от этой одержимости расходами, которые еще совсем недавно были нетипичными для американцев.

Свидания казались демократичным методом обрести уверенность в себе; это было своего рода голосование, вечные выборы. Вместо того чтобы переживать о скоротечной любви, молодые люди доказывали друг другу свою популярность, договариваясь о свидании. На танцах самой успешной была та женщина, которая танцевала всю ночь, но все танцы – с разными мужчинами. «Никогда не отмахивайтесь от свидания, – советовал журнал Woman’s Home Companion в 1940 году, – потому что парень может пригодиться вам, чтобы провести вечер в выходные». Проявлять инициативу было до такой степени мужской привилегией, что, когда студентка колледжа пригласила мужчину на свидание на субботние танцы, «он прервал ее на полуслове и ушел». Женщины имели привилегию решать, с кем согласятся пойти и насколько популярными будут притворяться. В Мичиганском университете студентки оценивали мужчин по специальной шкале ценности в качестве кандидата для свиданий: «А – отличный, В – нормальный, С – в толпе не заметишь, D – полудурок, Е – привидение».

Однако после Второй мировой войны у них снова сдали нервы. Шестнадцать миллионов молодых солдат были отправлены за границу, четверть миллиона были убиты, сто тысяч женились на англичанках, француженках и других иностранках. Началась паника из-за того, что мужчин уже не хватало, и, что еще хуже, ветераны требовали зрелых, утонченных женщин, каких они встречали в Европе, им не нужны были глупые девчонки. Таким образом, модель свиданий претерпела изменения. Теперь восхищались «охотницами», «угонщицами», «похитительницами мужчин». Поступление в колледж стало способом подцепить мужа, «получить степень миссис», и, если к октябрю женщина не нашла партнера, она считалась неудачницей. Самый распространенный брачный возраст для женщин упал до наиболее низкого уровня за всю историю – девятнадцати лет. Встречаться молодые люди начинали еще в школьном возрасте. В 1959 году 57 процентов американских подростков «имели постоянные отношения». Изначальная цель свиданий – обогащение опыта – была забыта, люди искали надежности, и цена оказалась высока.

«Назад к женственности» – такой совет давали женские журналы в 1950-х годах (и с тех пор возвращались к нему в разные периоды). «Каждый может соответствовать нынешней моде, если у него хватит смелости подогнать себя под эту моду», – заверял своих читательниц журнал Ladies’ Home Journal. В журнале Woman’s Home Companion опубликовали анкету, позволявшую оценить свою женственность. Первый вопрос был: «Пользуетесь ли вы лаком для ногтей?». А второй: «Есть ли у вас карьерные амбиции?». С двенадцати лет девочки носили мягкие бюстгальтеры, чтобы подражать женственным актрисам с огромной грудью. Целью было упростить жизнь, дать возможность каждому полу играть строго определенную роль. В опросе журнала Senior Scholastic подавляющее большинство женщин заявили, что предпочитают мужчин, знающих правила этикета, тех, у кого приятный характер. Будучи женственными и покорными, эти женщины должны были сделать мужчин более мужественными, помогая им «почувствовать себя мужчинами». Это казалось необходимым, когда женщины конкурировали с мужчинами на работе, а старомодный кодекс джентльмена казался способом избежать конкуренции в личной жизни. Разумеется, мужчины, которым нужно было повысить свою мужественность, вскоре оказывались неадекватными, и женщины решили, что выбрали неверный путь.

Таким образом, несмотря на то что женщинам удалось изменить характер ухаживаний, сами ухажеры были по-прежнему неуклюжи и с ними было трудно. Американцы беспокоились по поводу своей сексуальной идентичности задолго до сексуальной революции 1960-х годов. Университет Южной Калифорнии предлагал студентам курсы по «шести основным различиям между мужчинами и женщинами» еще в 1950-х. Женщины, которые сегодня жалуются, что мужчинам не хватает смелости и смекалки, прочитали слишком много исторических книг о доблестных рыцарях в сияющих доспехах и недостаточно – о притворстве и лжи, они забыли, насколько хрупка уверенность в себе. Кроме того, менять людей – все равно что делать ремонт: как только одна комната отделана, остальные на ее фоне кажутся еще уродливее.

Глава 8. Как уважение стало желаннее, чем власть

Мечтать, спать и забывать. Кто из государственных деятелей когда-либо претендовал на звание специалиста в этих видах деятельности? Только мэр Страсбурга Кэтрин Траутманн. Ей нет и сорока, а она избрана главой парламентской столицы Европы. Говорит ли это о том, что музыка политики никогда больше не зазвучит по-старому?

Ее приключение началось с диссертации о сновидениях и забвении с особым упором на гностиков. Это была секта, пик развития которой пришелся примерно на то же время, когда жил Иисус Христос. Ее основной постулат заключался в том, что каждый человек чужой в этом мире, даже Бог чужой, потому что Его творение несовершенно, и Он тоже не чувствует себя здесь комфортно. Однако это была секта оптимистов, убежденных, что спасение обретут все, или, по крайней мере, все те, кто разгадал символизм, которым окутан мир, и открыл для себя ритуалы, необходимые для победы над злом. Христианство соперничало с гностицизмом, а затем заимствовало у него идеи. Позже в числе великих умов, черпавших из него вдохновение, оказались Уильям Блейк, Гёте и Юнг. Кэтрин Траутманн считает, что гностики могли бы многое сказать современным людям, чувствующим себя так же неуютно в этом несправедливом мире. Они были маргиналами, и она тоже маргинал (то есть чувствует, что она не человек системы, утверждающей, что все так, как и должно быть). Гностиков отличала «определенная отстраненность», которую она тоже стремится культивировать. Они пытались заглянуть за пределы видимого, найти скрытый смысл в том, что казалось бессмысленным, провести «экзегезу[11]11
  Экзегеза – здесь, вероятно, в значении «истолкование тайн». Прим. ред.


[Закрыть] души». И она тоже говорит, что ее больше всего интересует не очевидное, а то, что забыто. Они считали, что кажущиеся противоположности не обязательно таковы, и пытались преодолеть различия между мужчиной и женщиной. Это интригует Кэтрин: первый ее порыв в политике состоял в том, чтобы изменить отношение людей друг к другу в феминистском ключе.

Однако для достижения своих целей она осознанно сделала другой выбор. Вместо того чтобы вступить в феминистское движение, она присоединилась к социалистам. Чтобы сделать мир лучше, сказала она себе, нужно не стоять на обочине, а двигаться в главном потоке. Она решила стать «маргиналом, интегрированным в общество», меняющим его изнутри. Маргиналом она и остается, но теперь это означает, что она может быть свободной внутри общества, не позволяя маргинальности превратиться в эгоизм или гордыню. И все же маргиналы не забывают о своих мечтах.

В детстве она всегда говорила себе, что не должна забывать того, что узнала. Но в подростковом возрасте она прочитала Фрейда и поняла, что забывание не всегда случайно. Ее заинтриговала иррациональная сторона человеческой натуры. С одной стороны, она была полна решимости стать тем человеком, каким хотела быть, и составила подробный список своих целей. С другой стороны, она не могла убедить себя, что когда-нибудь разгадает таинственные процессы, заставляющие человека действовать так, а не иначе. Ее диссертация о гностиках не объясняет ее нынешнюю политику. Это было упражнение в академических исследованиях, а также попытка найти то, что она искала. Она стала необычным политиком, потому что все еще находится в процессе «распутывания», пытаясь разобраться в себе и других.

Ее избрали мэром в тридцать восемь лет, и дочь заметила ей: «Ты давно хотела стать мэром, но никогда не говорила мне об этом». Она ответила: «Я не знала, что хочу именно этого». А одна из подруг сказала: «Не надо притворяться, что ты стала мэром случайно. Разве ты не видишь, что все время стремилась к этому?» Нет, сказала Кэтрин Траутманн, «я этого не осознавала». Нелегко понять, к чему человек стремится. Она спрашивает себя: какова моя цель теперь, когда я стала мэром? Простого ответа нет.

Ее семья приходит на ум сразу же, еще до того, как она успевает сформулировать какой-то громкий политический принцип. Одна из первых целей в ее жизни – успешное партнерство с мужем. Политики обычно не начинают разговор с рассказов о своей личной жизни, хотя это единственное, что интересно и им, и всем их избирателям, за исключением тех, кто предпочитает одиночество. Когда она вышла замуж (в девятнадцать лет), она заключила с мужем соглашение, что они никогда не будут ограничивать свободу друг друга. По ее словам, она «любит политику». Это страсть, такая же, как к мужчине. «Обе мои дочери очень позитивно это восприняли, потому что я говорю им, что политика очень важна для меня». Это означает, что она видит их меньше, чем ей хотелось бы. «Я не суперженщина». Муж, родители и друзья окружают детей любовью и заботой. Это происходит не само по себе. Она знает, как трудно работающей матери найти ясли: именно тот факт, что она сама не смогла найти их, стал первоочередной причиной, приведшей ее в политику.

Однако даже при всей доброй воле и терпении брак легко может распасться. Женщина, говорит она, способна быть очень требовательной, желая, чтобы ее слушали. Ее настойчивость может быть «жестокой». «Однажды я сказала себе: “Прекрати. Ты требуешь слишком многого”. Супружеские отношения имеют тенденцию превращаться в театр, снова и снова разыгрываются пьесы… Вы доходите до третьего действия, пятого акта… И понимаете, что играете спектакль. Вы жертва привычки и позволяете себе увлечься». Уйти со сцены поможет решение, что презрению нет места в вашей жизни. «Презрение хуже всего, это символический способ убийства человека. Оно возмущает меня до глубины души».

Она сделала необычный вывод: не может быть и речи, чтобы политика дала ей только один ключ, одну догму, одно решение для всех проблем. Изучая богословские диспуты в древние времена, она была поражена тем, насколько современные политики похожи на богословов прошлого по образу мышления. «Это означает, что я не должна наивно повторять идеологические постулаты». Политики могут создавать отдельные партии с другими людьми с похожим мнением, но внутри каждой партии всегда существуют конфликты. Ей нравится бороться с этими конфликтами, находить лазейки, чтобы их разрешить, при условии, что в игре есть правила, как в спорте. Стремление к власти не может быть целью, потому что «люди у власти отчасти перестают быть собой: существует постоянное напряжение между вами и государственной должностью, которую вы занимаете», между личностью и традиционным способом осуществления власти. Она хочет, чтобы представители этой власти оставались людьми. Больше всего ей нравятся «нетипичные» политики. В первую очередь она хочет видеть в них неизменное стремление к постижению себя, своему «духовному развитию».

Им не следует ожидать успеха, потому что любая победа временна, это всего лишь один шаг, и этот путь бесконечен. Политика – это непрерывное обучение, требующее от человека привыкнуть к тому факту, что другие люди не такие, как он. Это его награда – открытие многообразия человечества: «Заниматься политикой – прекрасный способ наблюдать многообразие жизни». И конечно, жизнь полна неудач: «Важно признавать свои провалы: настоящая проверка для политиков – то, насколько они способны мириться со своими неудачами». По ее словам, женщины боятся политики, потому что воспринимают ее как жестокий мир. Но на самом деле у них есть преимущество перед мужчинами: женщины не так прямолинейны, они видят мир как в общественном, так и в личном разрезе, что не позволяет им заблудиться в абстракциях. «У женщин больше свободы как у политиков; мужчины принимают от них такое, что не потерпят друг от друга, а от женщин ждут новых идей, перемен».

В юности она тоже многого боялась, не только политики: она была «робкой, напряженной в обществе других людей». Став молодой матерью, она переживала, потому что не знала, как обращаться с детьми и как отвечать на их вопросы. Ее целью стало «преодолеть робость». Она всегда чувствовала себя одиноким человеком, и может показаться, будто это противоречит ее имиджу счастливой женщины на работе и в семье. Но она обнаружила, что чувство одиночества тоже ценно. «Одиночество – моя внутренняя опора, мой тайный сад. Никто туда не входит, кроме самых близких».

Кэтрин Траутманн старается оставаться гибким человеком. В студенческие годы ее прозвали «бабушка Мармелад». До сих пор ее любимое хобби – варить джемы и варенье из айвы, тыквы и помидоров по собственным рецептам. Ей нравится создавать одежду и «необычные предметы», произведения искусства из лоскутков и обрезков. Больше всего ей импонируют художники с едким или саркастическим юмором – сюрреалисты и великие карикатуристы. Дома она не произносит речей. Когда она с мужем, она не мэр.

Королева Англии Елизавета I сказала: «Я знаю, что у меня тело слабой и немощной женщины, но сердце и желудок короля». Иметь желудок короля уже не актуально. Модель сильного мужчины, способного заставить слушаться, устарела. Тесное переплетение личной и общественной жизни Кэтрин Траутманн предполагает, что политика может иметь разную текстуру. Для своих оппонентов она, конечно, просто очередной соперник, которого нужно свергнуть, и одна ее сторона действительно ведет традиционную политическую войну, но менее очевидная сторона дает намеки на новые возможности в человеческих отношениях.

Когда-то стать королем было общей мечтой не только политиков, но и отцов, которые руководили своими детьми, мужей, которые относились к женам как к служанкам, начальников, которые могли сказать: «Отрубить ему голову!», чиновников, забывших о своем геморрое, воображая, что их потертое кресло – это трон. В реальной жизни в течение последних 5000 лет подавляющее большинство людей были покорными, пресмыкались перед власть имущими и, если не считать кратковременных протестов, жертвовали своими интересами ради того, чтобы небольшое меньшинство жило в роскоши. Они могли бы превратиться в животных, если бы большинство из них не находили себе того, с кем они сами могли бы практиковать тиранию, кого-то слабее или моложе. Неравенство допускалось так долго, потому что те, над кем издевались, в свою очередь находили жертв, над которыми можно было издеваться. Могущественным лидером восхищались, потому что он воплощал собой мечты о власти, которые скромные люди лелеяли втайне и пытались воплотить в своей личной жизни. Но теперь одержимости доминированием и подчинением бросает вызов более широкий взгляд на мир, жажда поддержки, того, кто будет слушать, лояльности и доверия и прежде всего уважения. Уже недостаточно иметь возможность приказывать.

В прошлом внешние признаки уважения – приподнятая шляпа, низкий поклон – доказывали, что люди принимают и признают свое подчинение сильным мира сего. Однако теперь качество личных отношений между двумя людьми стало значить больше, чем просто соответствие рангу или статусу. Хотя политики обосновались во дворцах королей, из всех профессий ими меньше всего восхищаются, они гораздо ниже по рейтингу врачей, ученых, актеров, даже низкооплачиваемых медсестер и учителей. Неудивительно, что женщины в целом не хотят быть политиками традиционного толка. Каждый раз, когда политик дает обещание и не выполняет его, все потенциальные короли теряют доверие.

Два мира сосуществуют бок о бок. В одном борьба за власть продолжается почти так же, как и всегда. В другом случае важна не сила, а уважение, а власть его больше не гарантирует. Даже самый влиятельный человек в мире, президент США, недостаточно силен, чтобы завоевать всеобщее уважение. У него, пожалуй, меньше его, чем у матери Терезы, которой никто не обязан был подчиняться. Традиционно уважение превращалось во власть, но теперь оно стало желанным само по себе, и предпочтительнее искреннее, а не внушенное пиаром. Большинство людей чувствуют, что не получают того уважения, какого заслуживают, и оно стало для многих привлекательнее, чем завоевание власти. Сегодня внимание сосредоточено на семейной жизни, где цель уже не в том, чтобы иметь как можно больше детей, что когда-то было способом разбогатеть, а в том, чтобы создать узы привязанности и взаимного уважения и распространить их на круг избранных друзей. Клан или нация больше не решают, кого следует ненавидеть, а кто в фаворе. Над сильными издеваются больше, чем когда-либо, даже если еще боятся. Современное правительство, которое пытается контролировать больше аспектов жизни людей, чем любой король, постоянно подвергается унижениям, потому что его законы редко достигают задуманных целей, их нарушают и извращают, им редко удается изменить менталитет, который определяет, что произойдет на самом деле, и они редко способны бороться с дельцами и глобальными экономическими тенденциями.

Воображение начинает работать по-новому. Отношение к людям как к животным, приручение которых когда-то было самым выдающимся достижением человечества, уже не достойно восхищения. Коров приучили работать день и ночь, чтобы производить 15 тысяч литров молока в год, хотя когда-то их дневной надой составлял менее литра молока. Овцы научились давать 20 килограммов шерсти в год, хотя когда-то им хватало килограмма, чтобы согреться, и из-за этого овцы стали постоянно кричать, чего раньше не наблюдалось. Свиньи превратились из бродячих, драчливых лесных собирателей в покорных, валяющихся в собственной моче, вынужденных вступать в непривычно тесный контакт с другими особями, чтобы сожрать еду за несколько минут – хотя когда-то они были постоянно озадачены поиском корма, – и у них нет выбора, кроме как чередовать сон и агрессию, кусая друг друга за хвосты. Изменилось даже сексуальное поведение: одни животные стали гораздо более похотливы, другие почти потеряли интерес к продолжению рода; быки, которых кормят пищей с высоким содержанием белка, снимают напряжение мастурбацией. Некоторые породы вывели с целью сохранить качества юного животного на всю жизнь. С XVIII века, когда вошел в моду инбридинг[12]12
  Инбридинг – близкородственное скрещивание. Прим. ред.


[Закрыть], многие из них стали более единообразными и стереотипными, чем раньше. Обычно люди начинали общаться с животными ради удовольствия только тогда, когда те становились коммерчески бесполезными. Но лишь недавно люди начали задаваться вопросом, является ли преднамеренное разведение гротескных и болезненных пород собак способом проявления привязанности к ним.

Именно так люди поняли, что есть власть: способность заставить других вести себя так, как тебе нужно. Раньше это вызывало огромное уважение. Опыт приручения показал, что живые существа под давлением способны на самое разное поведение и проявляют самый разный темперамент и что их можно заставить способствовать собственному порабощению, когда они привязываются даже к тем хозяевам, кто плохо с ними обращается. Мало кто замечал, как часто рабовладелец находится в полной власти своей жертвы. Вскоре люди начали пытаться приручить друг друга, размножаясь ради подчинения и доминирования. Научившись одомашнивать растения, они первыми пали жертвой своего изобретения. Как только они занялись пахотой и накоплением урожая, ткачеством и приготовлением пищи в горшках, как только стали специализироваться в разных ремеслах, они оказались вынуждены работать на меньшинство, стремящееся монополизировать блага жизни, на землевладельцев, организовавших ирригацию, на жрецов, которые обеспечивали дождь, и воинов, защищавших от опасных соседей. Первая религия, о которой есть записи (шумерская), утверждала, что люди созданы специально для того, чтобы избавить богов от необходимости работать ради выживания, а если они ослушаются, то будут наказаны наводнениями, засухами и голодом. Вскоре на роль богов стали претендовать короли, а жрецы требовали все более высокую цену за утешение, получая от верующих все больше и больше земли. Дворяне и военные отряды запугивали тех, кто обрабатывал землю, сохраняя им жизнь только за часть продукции, навязывая перемирие в обмен на помощь в грабеже чужих земель. Элита аккумулировала власть, что позволило ей жить в роскоши и стимулировать расцвет искусств, но цивилизация была для многих не более чем рэкетом ради защиты. В рамках этой системы уважение доставалось в основном тем, кто жил за счет других. Уважения никогда не было достаточно, потому что оно культивировалось только в небольших количествах.

У римлян несколько сотен тысяч человек, руководивших одним из самых успешных рэкетов, смогли позволить себе бросить работу и получать бесплатное питание от правительства, оплачиваемое данью, взимаемой с иностранных «защищенных» территорий, вошедших в их империю. Однако себестоимость рэкета всегда со временем росла, поскольку все больше людей получали свою долю прибыли, административный аппарат увеличивался, а армии обходились все дороже, поскольку граждане обычно предпочитают платить наемникам за ведение войны в их интересах. Чем больше процветает цивилизация, тем больше иностранцев, жаждущих наживы, она привлекает и тем больше ей приходится тратиться на защиту или подкуп. Она изобретает все более сложные механизмы, чтобы выжить. В конечном счете они становятся слишком сложными, и цивилизация перестает функционировать.

Лишь в 1802 году к изучению господства и подчинения среди всех живых существ стали подходить основательно. В тот самый момент, когда Наполеон плодил герцогов и баронов и восстанавливал иерархию власти, слепой швейцарский натуралист Франсуа Юбер описал, что у шмелей тоже есть своя строгая иерархия. В 1922 году, когда Муссолини стал премьер-министром, Шельдеруп-Эббе показал, что даже голодающие куры всегда позволяли своей предводительнице («альфа-курице») есть первой и не осмеливались вмешиваться, пока она не наестся; если же ее убирали, куры все равно не ели, а ждали, пока насытится «бета», и так далее. Иерархия кур оказалась такой же жесткой, как в армии, и, когда их уводили на несколько недель, а затем возвращали в к остальным, каждая немедленно занимала свою прежнюю позицию. Наградой было то, что группа жила в мире, не дралась из-за еды и производила больше яиц. Расплатой была несправедливость. Те, кто находился в нижней части иерархии, не только получали меньше еды, но и приносили меньше потомства, страдали от стресса, физически деградировали, а в моменты опасности – когда заканчивалась еда, когда популяция становилась слишком многочисленной – превращались в козлов отпущения и подвергались жестоким нападениям. Те же принципы наблюдались и у других существ: дети доминантных кроликов, волков, крыс тоже имели тенденцию становиться доминантами, у бабуинов формировались аристократические династии. Природа словно говорила, что равенство невозможно и только сильный может рассчитывать на уважение.

Однако в 1980-х годах обнаружилось, что агрессия, раньше считавшаяся основной характеристикой животных, не является тем, чем кажется. Способность помириться после ссоры – это навык, который воспитывается с неменьшей тщательностью. Когда доминантных и подчиненных шимпанзе впервые стали наблюдать как отдельных особей, а не только как вид, оказалось, что они постоянно вступают в ожесточенные конфронтации, но не проходит и 40 минут, как половина из них и даже больше снова начинают целовать и гладить своих бывших врагов. Иногда вокруг них собиралась толпа, чтобы посмотреть на примирение и аплодировать поцелую. Это не означало, что они не были агрессивны, поскольку без агрессии не было бы примирения, или что все они помирились одинаково. Самцы мирятся после драки в два раза чаще самок, как будто власть самцов зависит от заключения союзов, которые никогда не бывают постоянными. Сегодняшний друг завтра может стать врагом, и обмен помощью по принципу «око за око» не предполагает никаких обещаний на будущее. То, чем занимаются шимпанзе, выразил словами президент Бразилии Танкредо Невес: «У меня никогда не было друга, с которым я не смог бы расстаться, и врага, к которому я не смог бы подойти близко».

Самки шимпанзе, напротив, гораздо меньше озабочены статусом, не выказывают почтения друг другу. Они не ведут себя как солдаты, отдающие честь офицерам, в отличие от самцов. Их коалиции состоят из небольшого круга семьи и друзей, которых они выбирают эмоционально, а не исходя из их позиции в иерархии. Они четче различают друзей и неприятелей, часто имеют одного-двух абсолютных врагов, о примирении с которыми не может быть и речи.

Взаимосвязь между любовью и агрессией наблюдалась у шимпанзе и в обычае почти никогда не наказывать своих детей. В результате они не поддерживают с ними и тесных связей, в отличие от макак-резус, которые гораздо более агрессивны и суровы с детьми, но связь с ними устанавливают на всю жизнь. Зато самки шимпанзе прекрасно умеют мирить самцов: например, одна из них может после драки свести соперников вместе, сев между ними так, чтобы им не приходилось смотреть друг на друга, и позволяя обоим ухаживать за собой, а затем ускользнуть, и тогда они начинают ухаживать друг за другом. Иногда она оглядывается через плечо – проверить, все ли в порядке, и, если нет, она возвращается и кладет руку одного из них на другого. Самки стимулируют привязанность, а самцы заключают перемирие, находя общие интересы или притворяясь, будто находят их. Например, они берут какой-то предмет и зовут всех посмотреть. Все приходят и уходят, кроме прежнего врага, который притворяется покоренным. В итоге они касаются друг друга, начинают ухаживать друг за другом и снова становятся друзьями или, скорее, временными товарищами – до следующей драки.