Текст книги "Интимная история человечества"

Стихийные бедствия стали еще более пугающими, поскольку их приписывали сверхъестественным силам. Страх перед дьяволом сознательно, почти любовно взращивали те, кто утверждал, что понимает, как устроен мир. В Европе первая эпидемия страха перед кознями дьявола произошла в XI веке, еще одна – в XIV, и паника в XVI, когда особенно пострадали немцы: «Ни в одной стране мира дьявол не пользовался такой тиранической властью, как в Германии», – писал один из очевидцев в 1561 году. Преимущество объяснения каких-то несчастий кознями дьявола состояло в том, что оно давало человеку ощущение, будто он понимает причину своих злоключений. С другой стороны, дьявола видели уж слишком часто, куда ни повернись, что становилось причиной эмоциональных кризисов. Многие безобидные люди подверглись преследованиям за то, что якобы служили ему. Опасности преувеличивались при одной только мысли о его проделках. Сегодня мир может показаться более густонаселенным, чем пять веков назад, но это если не считать миллионов чертей, гномов, гоблинов, монстров и злых фей, когда-то обитавших здесь. Из-за них выработалась привычка думать, будто в том или ином бедствии всегда виноват кто-то еще, какая-то злая сила, которую следует бояться и которой нужно сопротивляться. Сатана до сих пор существует для 37 процентов британцев, 57 процентов воцерковленных французских христиан и 20 процентов невоцерковленных. Тем же, кто считал его воплощением марксизма, еще предстоит решить, кто в таком случае будет его преемником.

Иллюстрацией того, как лекарство от страха порождает новые страхи, может служить чистилище. Чтобы уменьшить страх перед адом, католическая церковь с XII века предлагала грешникам искупить грехи в менее ужасном месте, но это лишь превратило тревогу в муки чистилища. Тогда церковь стала уменьшать страх перед чистилищем, выдавая индульгенции, которые сокращали срок пребывания там, но наделяли священнослужителей устрашающей властью. Шарлатаны стали продавать индульгенции за деньги, поскольку спрос превышал предложение. Тогда люди стали бояться, эффективны ли эти индульгенции, что заставляло их еще чаще думать о муках чистилища. Церковь, чтобы успокоить эти новые страхи, поощряла шествия, братства, благословения, экзорцизм. Все больше и больше святых становились специалистами по предотвращению болезней (например, не менее чем к десяти из них обращались даже за лечением сифилиса). Начиная с XIV века всех убедили, что за каждым, каким бы грешником он ни был, наблюдает личный ангел-хранитель. Но вся эта защита лишь усиливала осознание опасностей, от которых нужно защищаться.

Когда напряжение стало невыносимым, произошел взрыв. Реформация одним махом уничтожила все эти гарантии против страха в надежде уничтожить страх. Все искренне верующие, покаявшиеся, были уверены, что для них есть место на небесах. Это была одна из самых важных революций в мире, революция против страха, длившегося несколько столетий. Образ христианского Бога полностью изменился: из грозного и гневного тирана, требующего полного повиновения, он стал милосердным, бесконечно добрым отцом. Угроза вечного наказания ушла в прошлое. Большинство христиан выбросили на свалку и ад, и чистилище.

Однако, когда религия перестала пугать людей, они изобрели новые страхи, словно ценили страх как необходимую составляющую жизни. Это был единственный способ выжить, какой они могли себе представить. С XVIII века безопасность стала почти повсеместно официальной, но недостижимой целью, раем, который все труднее найти за тучами сомнений. Американская Конституция провозгласила право на безопасность, что означало право не иметь страхов, но тщетно. Психоаналитики заявили, что безопасность необходима для нормальной жизни, но мало кто считает себя абсолютно нормальным. Отсутствие безопасности стало самой распространенной жалобой нашего времени. Одином Непредсказуемым больше не восхищаются.

Действительно, после 1762 года, когда в Лондоне была основана первая страховая компания Equitable Life, стало возможным устранить опасения по поводу финансовых последствий стихийных бедствий. Жизнь в городах, освещенных по ночам и охраняемых полицией, уменьшила (на время) страх перед насилием, тогда как процветание и государство всеобщего благосостояния снизили число тех, кто боялся голода, потери крыши над головой, болезней, безработицы, старости. Тем не менее нынешнее поколение тратит гораздо больше денег, чтобы застраховаться от этих страхов, чем когда-либо наши предки платили за защиту церквям или магам.

Детские ночные кошмары показали, что старые страхи не забыты, что мифологические ужасы все еще живы, хотя взрослые озабочены новыми. Тем временем у цивилизованных людей благодаря литературе и медицине появляются все более тонкие виды тревоги, большее осознание собственной неполноценности, страх перед неудачей и успехом, усовершенствование искусства самоистязания. Каждый раз, когда рушится религия или политическое мировоззрение – как это произошло после распада СССР – и люди теряют духовную опору, они как никогда уязвимы перед страхом.

И каждый раз, когда обнаруживается новая болезнь, ипохондрики добавляют ее в свой список страхов. Студенты-медики лидируют по этому показателю и остаются самыми серьезными жертвами таких страхов; популярные руководства по медицине раньше учили, что болезни таятся в каждой щели, подобно греху. Коттон Мэзер (1663–1728), изучавший медицину в Гарварде, еще до охоты на ведьм в Салеме признавался: «Меня самого беспокоили почти все недомогания, о которых я читал во время учебы, и потому принимал лекарства, дабы излечиться от воображаемых недугов». В XIX веке невидимые микробы заменили невидимых духов. Говорят, что врачи, зависящие от богатых пациентов, пять шестых своего дохода получают от лечения воображаемых жалоб. Ипохондрией страдали даже самые одаренные люди. Жена Льва Толстого писала: «С утра, весь день и всю ночь, он внимательно, час за часом выхаживает и заботится о своем теле». Многие браки, несомненно, таким образом укрепились, как, например, брак Дарвина, чья жена могла рожать бесконечно. «Мы так любим друг друга, потому что наши недуги одинаковы», – говорили братья Гонкуры, считая болезнь признаком чувствительности. Ипохондрия разбавила страх надеждой и предложила альтернативный способ познания себя. Одна американка попала в учебники за то, что совершила 548 визитов к 226 врачам и 42 студентам-медикам и получила 164 разных диагноза, но она никогда не отчаивалась.

Попытка искоренить страх, а не просто заменить один страх другим привела к странным результатам. В течение последних ста лет, одновременно с переселением человечества в города, постоянным обитателем научных лабораторий стала серая крыса. В результате тщательной селекции на протяжении трехсот поколений она превратилась в более послушное и менее пугливое существо, хотя почти единственная ее функция теперь – переносить стресс, бегать по лабиринтам, нажимать кнопки, чтобы избежать удара током, и выживать после ампутации разных частей тела. Таким образом было доказано, что страх можно уменьшить, даже если опасности стали еще ужаснее.

Однако в результате того, что крыса стала меньше пугаться, у нее произошли заметные физические изменения. Теперь она спаривается в любое время года, чего не наблюдалось раньше, когда она была дикой и агрессивной. Борьбу с опасностью заменило совокупление. Ее надпочечники сморщились до половины или четверти прежнего размера, и их функции взяли на себя половые железы. Заменять сексуальной активностью борьбу с опасностями свойственно не только крысам, это наблюдается и у некоторых обезьян, причем у них в таком случае не происходит эякуляция – это практически эквивалент защищенного секса у человека. Но учащение сексуальных контактов, очевидно, не сделало крысу счастливее. Чем больше у нее потомства и чем больше заселена клетка, тем труднее становится ее жизнь. Самкам значительно лучше удалось избавиться от страха, чем самцы, потому что последние по-прежнему поддерживают высококонкурентную среду и соблюдают иерархическую структуру. Самки в этом не участвуют, они редко дерутся с самцами или с другими самками. Крыса-самец по-прежнему жертва крысиных бегов, он стремится доминировать, но почти всегда вынужден подчиняться и бояться того, кто побеждает.

Кошки, напротив, одиночки, не имеют иерархии, и никакой разницы в боязливости между самцами и самками не наблюдается. Только когда в иерархии участвуют представители обоих полов, как в случае с шимпанзе и людьми, самки становятся такими же боязливыми, как самцы, а то и больше. Серая крыса живет в лаборатории, как в отеле, получает регулярное питание и, казалось бы, сама открыла для себя принцип: «Занимайтесь любовью, а не войной», но не смогла отказаться от своих социальных претензий и поэтому не нашла формулу жизни без стресса.

Раньше считалось, что эмоции возникают в желудке. Но то, что на самом деле происходит в желудке, когда человек чувствует страх, – рвота, бабочки в животе или любое из многих затрудняющих движения ощущений, которые может вызвать желудок, – стало ясно только в 1950-х годах. В истории осталось только имя героя этого открытия – Том (пациенты тоже заслуживают, чтобы их помнили за храбрость). Он был американцем ирландского происхождения и в 1895 году, в возрасте девяти лет, выпил миску похлебки из моллюсков, настолько обжигающе горячей, что сжег себе пищевод. Он не мог глотать, и ему проделали дыру в животе, куда можно было вливать еду. Он жевал пищу ради удовольствия, а потом выплевывал ее в воронку, вставленную в этот «свищ». Если не считать того, что он не мог есть в общественных местах, он жил обычной жизнью, был режиссером, сантехником, механиком и канализационным мастером. А потом ему предложил работу в больнице профессор Стюарт Вольф из Оклахомы, много лет смотревший в эту дыру. Подобные исследования, особенно раненых солдат, проводили уже более ста лет, но впервые речь шла об изучении взаимосвязи желудка и эмоций. Вольф следил за всеми подробностями личной жизни Тома и обсуждал каждую его мысль, и желудок оказался гораздо интереснее сердца, предполагаемого вместилища эмоций, в монотонном биении которого нет ничего особенного.

В животе Тома сразу же были видны все следы страха. Например, когда его дочь установила телефон, беспокойство по поводу затрат, которые это повлечет за собой, вызвало у него кровотечение в желудке. Раздражали желудок или заставляли его бастовать, отказываться работать не только пугающие события, но и простой разговор о чем-то неприятном и даже смутное воспоминание. Желудок показывает, что люди скрывают великое множество эмоций, бурлящих у них внутри. Он нередко пытается покончить жизнь самоубийством, позволяя своим кислотам сжигать стенки. Есть наблюдения, что эмоции нейтрализуют действие лекарств, которые желудок не желает поглощать, когда раздражен. «Самостоятельность» и чувствительность желудка с тех пор подтвердили и другие случаи с похожими «свищами». Взять хотя бы такой пример: один итальянский сборщик налогов с завидным постоянством переживал взлеты и падения в личной жизни, испытывая раздражение, возбуждение и ужас, а его желудок выдавал водопады кислоты. Желудок следит за тем, чтобы люди поняли, когда им страшно.

Однако иногда можно и принято молчать. Человечество впервые ощутило, что победа над желудком возможна, в VIII или VII веке до н. э. в «Мудрости великого леса» («Брихадараньяка Упанишад»), где говорилось: «Всякий страх беспочвен». Индийская война со страхом длилась почти 2000 лет, и в результате была досконально проработана уникальная тактика: в X–XII веках была изобретена хатха-йога. Она появилась в северном регионе, который позже прославился своими суровыми войсками гуркхов. Йога как система профилактической медицины, основанная на программе физических и умственных упражнений, позволила целенаправленно контролировать функции, которые обычно выполняются автоматически. Как духовная дисциплина, индуистская или буддийская, она готовит путь к исчезновению индивидуального самосознания. «Страх, – говорилось в книге, – возникает, когда есть другой человек». Значит, если в мире нет другого человека, не может быть и страха. Практикуя упражнения под руководством гуру, ученик постигает, что его индивидуальность – это иллюзия, а душа – часть вселенской души. Иными словами, цена изгнания страха – перестать быть личностью в обычном смысле этого слова. Истинный последователь йоги отказывается от всего, что имеет, часто выживает в состоянии полуголода, побеждая желудок, увеличивая паузу между каждым вдохом, между выдохом и вдохом до пяти минут, концентрируясь на одном объекте медитации, пока разум не «растворится». Йога не для слабых, но миллионы людей успокаивают свои нервы и желудок с помощью более мягких и упрощенных ее версий. Облегчение симптомов страха помогает определить, чего именно следует бояться.

Импорту этих идей на Запад препятствовала их ассоциация с мистицизмом и доктринами вроде реинкарнации, а чрезмерное их упрощение в 1960-е годы дискредитировало их. Но теперь, когда их применяют при реабилитации парализованных, обучая людей изменять частоту сердечных сокращений и кровяное давление по своему желанию, чтобы они могли снова научиться двигаться, взаимоотношения разума и тела, страха и желудка уже не кажутся чем-то неизменным, как считалось когда-то.

Мнение о том, что страх – это естественная реакция животных, с которой ничего нельзя поделать, несправедливо по отношению к животным: у многих из них порой на удивление отсутствует страх. Вполне возможно, что одни люди рождаются более пугливыми, другие – менее, или что темперамент младенцев закладывается в очень раннем возрасте. Новейшие исследования, например, утверждают, что у голубоглазых детей особая склонность к «сдержанности, что может быть связано с более высоким уровнем норэпинефрина в пренатальный период», и что они остаются сдержанными в более взрослом возрасте, «с беспричинными приступами тревоги». Но это не повод для отчаяния, во всяком случае, не более, чем открытие, сделанное столетие назад, что одни дети лучше справляются с тестами на интеллект, чем другие. Потребовалось некоторое время, чтобы понять, что одних только коэффициентов интеллекта недостаточно и успех зависит от того, как используются «разведданные». Точно так же за делением человечества на интровертов и экстравертов последовало осознание того, что творческое начало ни тем ни другим не гарантировано, что для этого нужны оба качества и их сочетание не обязательно должно присутствовать в одном и том же человеке: две личности, встретившись, чаще проявляли оригинальность, чем гениальность. Снова и снова случайные встречи и мельчайшие детали придавали судьбам людей, во многом схожих, совершенно разные направления.

«За последние несколько лет, – пишет один психолог, – достигнуты значительные успехи в нашем умении купировать человеческие страхи. В контролируемых условиях теперь можно в течение получаса добиться существенного и длительного снижения укоренившихся страхов, даже тех, что преследуют человека всю жизнь». Но современная медицина не может прийти к единому мнению о том, какое лекарство от страха самое лучшее, колеблясь между медицинскими препаратами, выработкой новых привычек и разрешением бессознательных конфликтов. И она, несомненно, никогда не сможет справиться со страхом так, как с оспой: часто она способна уменьшить страхи, но каждому человеку нужно свое решение, и неизвестно, сработает ли оно у другого и как долго продлится эффект. Более того, медицина не может помешать людям выдумывать новые страхи. Неудивительно, что огромный объем накопленных научных данных о страхе (каждые десять лет появляется более 10 тысяч новых исследований на одном только английском языке) не снизил спроса на магию и нетрадиционных целителей. Многие предпочитают оставаться в неведении, держатся за свои привычные страхи, закрывают глаза на статистику, подсказывающую, чего им следует бояться на самом деле. Психолог Мартин Селигман из Филадельфии, специализирующийся на превращении пессимистов в оптимистов, утверждает, что страх – это, по сути, чувство беспомощности или утраты надежды и что оптимизму можно научить. Он заметил, что даже в США не все хотят быть оптимистами: те, кто находится у власти, особенно чуть ниже высшего эшелона, склонны быть пессимистами, потому что это предполагает наличие мудрости. В культивировании страха много плюсов. Никто не способен вылечить тех, кто хочет увековечить свои страхи из опасения, что с ним может случиться нечто еще более ужасное. И некоторые страхи в их мягкой форме можно обратить во благо. Клаустрофобия причиняет дискомфорт, но интеллектуальная клаустрофобия иногда порождает оригинальность.

Однако самое важное открытие науки о страхе состоит в том, что его физиологические симптомы с точки зрения химических веществ, вырабатываемых для защиты тела, отличаются от симптомов любопытства лишь по степени выраженности. Это помогает лучше понять, как люди, терзаемые страхами, смогли избежать или забыть их под влиянием любопытства, одержимости какой-то целью. Цель настолько их поглощает, что они ведут себя так, как если бы они были очень смелыми. Поскольку корни страха связаны с любопытством, тот факт, что практически никто не рождается одинаково смелым во всех сферах жизни, не означает, что люди обречены до конца дней жить со своей собственной разновидностью трусости. Можно удивить себя. В прежние времена такое мнение прозвучало бы абсурдно, как раньше считалось абсурдным полагать, что бедняк может быть равен аристократу. Только в эпоху всеобщего образования и путешествий можно оценить решающую важность любознательности, о которой я расскажу в следующей главе.

В 1991 году было проведено исследование, где сравнивали депрессию у мужчин и женщин. Оно показало, что мужчины преимущественно стремятся облегчить свое состояние, отвлекаясь на что-то, и поэтому страдают меньше, тогда как женщины предпочитают размышлять, бесконечно прокручивать в уме свои проблемы, в результате загоняя себя в еще более глубокую депрессию. Выяснилось, что эмоциональный секс дает больше времени для размышлений, чем рациональный. Женщины только начали вносить свой вклад в науку о том, как смягчать страх. Размышления не обязательно приводят к унынию или панике, когда мысли ходят по кругу, превращая опасности в неминуемые катастрофы и ужас перед самой перспективой страха. Размышления могут держать страх на расстоянии, и человек сможет выбирать, о чем будет размышлять. Если у человека нет такого выбора, значит, он не свободен.

Глава 11. Как любопытство стало ключом к свободе

«Какая честь – иметь возможность говорить о себе», – произносит шестидесятисемилетняя Морисетт, бывшая владелица автомастерской. Но говорит она о том, насколько интересны ей другие. Вспоминая своего дедушку-парижанина, работавшего извозчиком, она уверена, что его жизнь была полна удивительных приключений: что может быть интереснее, чем встречать незнакомцев и доставлять их в самые немыслимые места? Когда она рассказывает об отце, торговце электрическими лампочками, открывшем в 1919 году один из первых магазинов по продаже запчастей для автомобилей, она называет его пионером. Он умер, когда ей было чуть больше двадцати. Она бросила писать диссертацию по философии и возглавила его фирму. Увеличив ее вдвое и добавив автомастерскую, она, возможно, стала одной из первых женщин-автомехаников. Любопытство всегда было ее главным источником вдохновения.

Однако после сорока лет в бизнесе ей начало приедаться ежедневно удовлетворять потребности клиентов. Когда она заметила, что сотрудники предлагают ей попробовать что-то новое – хотя раньше всегда именно она убеждала их в необходимости изменений и неоднократно меняла оформление витрины магазина, – она поняла, что уже не пионер. Обнаружив, что ее некогда верные клиенты покинули ее из-за нескольких лишних франков, которые они экономили, покупая запчасть в супермаркете, она начала просыпаться по утрам с мыслью: «Черт, снова на работу». Так она поняла, что какой-то этап в ее жизни закончился.

Тогда она продала фирму и в шестьдесят три года начала жизнь заново. «Выйдя на пенсию – ненавижу это слово, – человек остается совсем один в собственном пузыре. Мой был мне мал, потому что мне все интересно, я как коллекционер бабочек. Я создана для коммерции, потому что я общительная. Да, мои дни иногда были долгими, но никогда не были скучными; я всегда чему-то училась. Мне было приятно общаться с клиентами. Если бы в моей юности была профориентация, я бы никогда не занялась философией, хотя не жалею об этом, ибо она расширила мой кругозор. Мне хотелось попробовать свои силы во всех профессиях, все узнать. Магазин был моей жизнью только в течение дня. Я так и не научилась готовить, никогда не тратила время на покупки, у меня всегда была помощница по хозяйству, я всегда выходила куда-нибудь вечером. Я люблю праздновать, есть, делать что-то руками, но люблю и умственную деятельность, мне интересны религия и психология».

Теперь она заменила работу несколькими разными друзьями. Ее самая старшая подруга – парикмахер. Она начинала почти с нуля и постепенно построила бизнес – самый большой и модный салон в городе: «Она была настоящей начальницей». Морисетт восхищалась ею за то, что она была ее полной противоположностью, всегда прекрасно одетой и накрашенной: «Когда я ношу шарф, он просто прикрывает мне шею, а у нее он похож на облако, удивительно шикарное. Для меня она олицетворяла женственность, что меня и привлекает, а я представляла для нее серьезность и уравновешенность». С этой подругой Морисетт объездила весь мир, включая Китай, Японию, Шри-Ланку и США. Собственная страна ее не интересует, потому что в путешествии она стремится уйти от привычного, испытать изумление, а это непростая задача, когда «из-за телевидения у нас все меньше поводов удивляться». Но недавно парикмахер тоже вышла на пенсию и стала другим человеком, уже не умной, общительной светской женщиной, а затворницей, не желающей выходить на улицу. Морисетт не может понять почему, ведь сама она стала общительнее прежнего.

Одна группа ее друзей предназначена для развлечений, походов в рестораны и поездок в Бельгию, а другая – для серьезных разговоров на серьезные темы с регулярными встречами для обсуждения книг, в данный момент – Тейяра де Шардена[17]17
  Пьер Тейяр де Шарден (1881–1955) – французский философ, теолог, антрополог. Автор теории ноосферы. Прим. ред.


[Закрыть]. «Я участвую в духовных поисках, хотя приступами тревоги не страдаю». Она была воспитана в католицизме, но поверхностно, религия служила лишь поводом для общения. Но теперь, когда времени у нее и больше, и меньше одновременно, она задумывается о вечном. «Я не готова к смерти – хотя и не боюсь ее, – потому что я еще не закончила расти, не завершила поиски Бога, не перестала открывать для себя людей. Я не сестра милосердия, но я люблю людей, до известных пределов; они возбуждают мое любопытство». Означает ли ее удовольствие от знакомства с новыми людьми, когда она занимается благотворительностью, что на самом деле она делает это из эгоистических побуждений? Иногда ее беспокоит это, а иногда то, как обеспечить себе комфортную жизнь в мире, где так много бедных. Но она старается обратить свое любопытство на пользу окружающим. Она вернулась в университет, чтобы изучать «морфопсихологию» – науку о том, что собой представляют люди. Это позволяет ей встречаться с более молодыми студентами, озабоченными проблемами в семье и безработицей. Она помогает в библиотеке для слепых и с удовольствием общается с посетителями. В другие дни она работает волонтером на вокзале, помогая обездоленным, которые приходят туда погреться. Однако самая интересная ее работа – в публичном доме: «Я ничего о них не знала, обращала на них не больше внимания, чем на бродячих собак на улице. Но когда я случайно обнаружила этот дом, мне стало очень интересно, как женщина становится проституткой, оказывается в двусмысленном положении. Я ухаживаю за двумя из них и узнала, как родители выгоняют своих детей, когда голодных ртов слишком много, понимая, что в конечном счете они окажутся в борделях. Я отношусь к этим проституткам по-человечески, не осуждаю их. Одна из них сказала мне: “У тебя глаза смеются, и мне это помогает”. Это потому, что я осознаю, что счастлива. У многих есть причины быть счастливыми, но они не знают об этом».

По словам Морисетт, волонтерская работа изменила ее внешность. «У меня суровое лицо, но теперь я улыбаюсь на улице. Раньше, когда у меня была автомастерская, я улыбалась, но это была маска лавочника, любезничающего с покупателями. Когда я улыбаюсь сейчас, это не маска. Скорее, я надеваю маску, когда не улыбаюсь, представляя себя в своей эгоистичной маске перед теми, кто всегда знал меня такой, – было бы слишком сложно измениться, мир коммерции эгоистичен. Из своего прошлого я жалею только об упущенном: я проходила мимо того, что должно было вызвать во мне бурю эмоций, и не замечала. Пытаюсь исправляться».

Все друзья Морисетт – вдовы, старые девы или разведенные. Она тоже никогда не была замужем. «Иногда я думаю о своей второй половинке, которую так и не встретила». Но ни один мужчина никогда не был способен заставить ее расцвести. «Мне нравится встречаться с мужчинами, но я не люблю слишком зависеть от них и никогда не влюблялась страстно. Излишне говорить, что я не девственница и не мученица». Некоторые из ее друзей были бы шокированы, если бы услышали, что ей бы хотелось быть мужчиной, хотя она счастлива быть женщиной. Причина в том, что ей хотелось бы знать, что думают мужчины, что, например, они чувствуют, когда занимаются любовью. Их поведение она считает невероятным, эмоции – странными: как могли нацисты казнить людей, играя Моцарта? Мужчины тоже часто бывают трусами: «У них не хватает смелости бросить жену, хотя они предпочли бы жить с другой женщиной». Иногда она размышляет о том, как бы повела себя, если бы была замужем и муж стал бы дурно с ней обращаться: «Я имею в виду не то, что он изменял бы мне – как бы неприятно это ни было, – а что он бы меня обманывал морально, использовал бы меня, мешал бы иметь свое мнение. Я спрашиваю себя, могла бы я стать убийцей, могла бы убить его, уничтожила бы я человека, который пытается уничтожить меня, мешает мне жить». По ее словам, женщинам гораздо труднее вести полноценную жизнь, поскольку общество устроено для мужчин, а женщинам нужно больше силы воли.

Ее не тревожат ни одиночество, ни сожаление об отсутствии детей, ведь ее ребенком была автомастерская. В своем доме постройки XVII века она наслаждается обществом всех тех, кто когда-то здесь жил и так или иначе живет до сих пор. Ее воспоминания не столько ее собственные, сколько воспоминания других людей. Она не рассматривает по вечерам семейные фотографии, потому что они кажутся ей холодными; при этом она не думает о прошлом. Вместо этого каждую ночь перед сном она около двух часов читает книги о путешествиях, биографии, книги по истории, психологии, помогающие ей формировать новые связи с неведомым ей миром. «У каждого из нас много граней, но проявляются лишь некоторые из них. Когда я буду умирать, я скажу: где другие мои грани?»

Жизнь все больше становится похожей на магазин, куда можно зайти «просто посмотреть», примерить одежду, которая там развешена, даже если у вас нет денег. Актеры большую часть времени именно это и делают, для себя и своей аудитории пробуют, каково это – быть кем-то другим, и обнаруживают, что внутри них есть частичка этого другого. Каждый в какой-то степени актер, но мало кому выпадает возможность сыграть много ролей. Профессиональными актерами больше всего восхищаются там, где ценится свобода, ведь актерское мастерство – это инструмент освобождения, позволяющий людям осознать, что они не в заточении внутри себя, а могут понимать других и быть поняты ими.

Шарлотта Кэди пока еще только старлетка, известная благодаря ролям в фильмах Бертрана Тавернье. Ранее она получила более широкую известность как ведущая детского шоу на французском телевидении. Она хочет еще больше славы, потому что это единственный способ иметь более широкий выбор ролей. Но какую роль она способна сыграть?

Пока что мир знает ее в основном как жизнерадостную, счастливую девушку. «Я сама создала этот образ. Я притворилась свеженькой, здоровой во всех отношениях, без каких-то проблем. Но внутри меня была тревога». Ее детство и правда было в целом счастливым, если не считать того, что она была окружена чем-то вроде забора из колючей проволоки. Ее отец был алжирцем, врачом, получившим образование во Франции. Он решил поселиться в Лионе и женился на француженке, студентке медицинского факультета, а во время жестокой войны за независимость Алжира был вынужден скрываться в течение девяти месяцев, как раз в период, когда родилась Шарлотта. В школе дети не любили тех, кто отличался от других. «Я лгала, притворялась, что я турчанка, а не алжирка, потому что у меня бабушка была русско-турецкого происхождения. Я боялась, что меня разоблачат. Я сильно переживала из-за антиарабских разговоров тех, кто думал, что я на их стороне». Даже семья ее матери не желала принять брак дочери с арабом. Но для актрисы, разумеется, сочетать в себе разные национальности – это преимущество.

Ей пришлось бороться за право быть актрисой. В детстве ее любимыми играми были переодевание и подражание, но в респектабельном мире провинциального среднего класса сказать, что ты хочешь зарабатывать себе на жизнь игрой на сцене, было почти то же самое, что заявить о стремлении стать проституткой. Учителя считали, что ей следует стать математиком, но она все свое свободное время проводила за чтением актерских биографий, какие могла найти. Итак, в ней уже жили две личности. Чтобы понять, кем еще она могла бы быть или что еще есть внутри нее, она заявила, что хочет учиться в Париже.

Любой большой город – это гигантский театр, куда провинциалы приезжают в масках и пробуют себя в новых ролях. Париж добился особенного успеха, потому что всегда стимулировал своих жителей к тому, чтобы они придумывали новые роли. Как писали в 1874 году в «Большом словаре Ларусса», его «высокая культура» – продукт «непрерывного скрещивания и смешения»; но сегодня только каждый четвертый его житель родился здесь. Поскольку сестра Шарлотты работала чиновником в Сенате, она могла жить у нее. Это было прилично, и родители согласились. В Париже она училась не только в университете (овладев русским, немецким и английским языками), но и в школе актерского мастерства и в итоге получила образование в области рекламы, театра и телевидения. «Я до сих пор не знаю, насколько я одарена, буду ли я средней актрисой или выдающейся. Я не узнаю, пока не приобрету опыт. Я чувствую, что у меня все есть внутри, но не только от меня зависит, смогу ли я это вытащить. Мне нужно, чтобы меня узнавали. А это отчасти дело случая». И правда, свою первую работу она получила случайно: пришла на прослушивание за компанию с подругой, и режиссер выбрал ее, хотя она сидела сзади и не участвовала в конкурсе. «У меня все всегда происходит случайно».