Текст книги "Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских."

Глава шестая

Вооружение адыгов. – Ружья. – Пистолеты. – Сабли. – Кинжалы. – Старое оружие. – Лук и стрелы. – Кольчуги. – Приблизительное количество вооруженных. – Пешее и конное войско. – Военные игры и упражнения. – Русские дезертиры и военнопленные. – Их печальное положение. – Адыги, попавшие в плен к русским. – Некоторые примеры осуществляемой русскими деморализации. – Обмен беглых рабов и беглых солдат.

Вооружение адыге в сравнении с современным европейским вооружением очень отстало и мало приспособлено для регулярной массовой войны, но прекрасно для борьбы в одиночку, в лесу и горах и достаточно для конницы против русских казаков. Вооружение всадника и пехотинца одинаково. Вполне вооружен тот, кто имеет ружье (скоинг), пистолет (скоинг-сик), кривую саблю (шаш-хуа), кинжал или ятаган (кама). В последнее время встречаются также кое-где револьверы, можно увидеть иногда короткие пищали, лук и стрелы, секиры и пики. Часто встречаются еще кольчуги.

Ружье – длины обыкновенного европейского пехотного ружья, без штыка; оно очень легко, с длинным, узким и слабым прикладом; затвор кремниевый, превосходной и тонкой работы, потому что медные пистоны в стране не изготовляются: шомпол деревянный. Часто стволы и замки гравированы золотом и серебром очень красиво и искусно, приклады украшены золотом, серебром и слоновой костью. Хорошее, богато украшенное ружье оценивается более чем в 300 серебряных рублей, посредственное – в 10 серебряных рублей. Дальнобойность ружья редко достигает более 250–300 шагов, его точность не особенно велика; нарезные стволы редки, однако этот недостаток наверстывается, насколько возможно, упражнением, верной рукой и острым глазом адыга, и в перестрелке они почти всегда превосходят русскую линейную пехоту. Все ружья, которые попадают им в руки, сейчас же переделываются ими на свой лад; они чувствуют почти отвращение к тяжелым мушкетам. В каждом юнэ-из имеется один или несколько оружейных мастеров, которые, правда, медленно, но искусно изготовляют новое оружие или переделывают и починяют старое. Ружья носятся в непромокаемом чехле из козьей кожи шерстью наружу и на ремне за спиной. Этот способ ношения ружья превосходен как для всадника, так и для пешехода, потому что ружье не только защищено от сырости и ржавчины, но, кроме того, не утомляет солдата и может быть с такой же легкостью вытащено из чехла, как сабля из ножен.

Пистолет – длины обыкновенного кавалерийского пистолета, но очень легкий. Он также имеет кремниевый затвор и устроен таким образом, чтобы можно было выстрелить легче и удобнее левой рукой, чем правой. Он прикрепляется на длинной, надетой на шею перевязи, вышитой шелковыми и серебряными нитками, и засунут позади за узкий сабельный ремень. Пистолет – самая дорогая часть вооружения. Приклад пистолета даже у бедных отделан очень красиво. Дальнобойность и верность выстрела очень посредственны. Абаз пользуется пистолетом, из которого он стреляет левой рукой, в сражении только на близком расстоянии, когда он обнажил саблю или кама.

Сабля состоит из короткого, обыкновенно в три пальца шириной, чуть изогнутого клинка и слегка изогнутой рукоятки без эфеса. Встречается очень много старых превосходных клинков с грузинскими, турецкими, арабскими и латинскими надписями; странным образом можно видеть также много венгерских клинков из времен императрицы Марии Терезии. Ножны сделаны из дерева. Обтянуты сафьяном и часто богато украшены, так же как и сабельный эфес. Она пристегивается кругом талии на кожаном ремне, остра как бритва, и в руке ловкого адыга является страшным оружием. Старые клинки часто имеют большую ценность, рассматриваются как родовое имущество и ни за какую цену не уступаются чужим.

Ятаган (кама) состоит из прямого заостренного клинка длиной в один фут и в три пальца шириной, с прямой, в два дюйма длины, богато украшенной рукояткой. Ножны такие же, как и у сабли, но обыкновенно окованы серебром. Клинок заострен с обеих сторон и тоже острый как бритва. Кама прикрепляется спереди на сабельном ремне и является домашним оружием, которое адыг никогда не снимает.

Из всего, что абазы видели в последней Восточной войне у европейцев, их высшее удивление возбудили револьверы, и многие принесли значительные жертвы, чтобы приобрести себе это оружие.

Короткие ручные пищали, которые встречаются не очень часто, употребляются только всадниками, которые прикрепляют их к седлу. Лук и стрелы можно видеть только у очень старых людей, которые с присущим их возрасту отрицательным отношением к каждому новшеству пренебрегают употреблением огнестрельного оружия. Я встречал, к моему удивлению, очень хороших стрелков, попадающих стрелами в цель на 300–400 шагов.

Секиры в настоящее время сделались тоже редкостью. Изредка они встречаются у всадников, прикрепленные к седлу. Пики, или длинные, окованные железом палки, носят только бедняки и рабы, которые не имеют средств приобрести себе оружие. Всадники не употребляют и не знают копий, и те, которые представляют черкесов вооруженными копьями, не видели их или неверно осведомлены. Адыг любит свое оружие больше всего на свете и кладет на его сохранение больше забот, чем на свою собственную персону. Его оружие всегда находится в таком блестящем состоянии, что самый лучший европейский солдат может взять с него пример. Каждый кусок золота или серебра, который попадет в его руки, сейчас же относится им к серебряных дел мастеру, чтобы тот украсил им его оружие. Он с детства привык владеть оружием. Чтобы успокоить плачущего ребенка, отец насыпает ему несколько зерен пороха на ручку или дает пару свинцовых пуль для игры. В состоятельных семействах мальчики имеют маленькие ружья, пистолеты, сабли и кама; десятилетние мальчики смело гоняют лошадей, попадают уже часто в цель и так привыкают к оружию, что позднее не могут уже жить без него. Адыги – хорошие стрелки; это происходит оттого, что они не упускают случая для упражнения в стрельбе; обыкновенно держатся маленькие пари, которые проигрывающий выполняет с большой пунктуальностью. Каждый раз, когда видишь группу всадников, слышишь беспрерывно стрельбу, то кто-нибудь бросает свою шапку на землю и держит пари на несколько патронов пороха на то, чтобы поднять ее на полном скаку лошади или попасть в нее на дальнем расстоянии из ружья или пистолета; то выбирается для цели дерево, а всадники упражняются в том, чтобы попасть в него на полном скаку. Стрельба, пение, щелканье бичом и бешеная езда взад и вперед – приятнейшее времяпрепровождение для всех. Даже глубокие старики, которые в этой стране сохраняют удивительную бодрость, не пренебрегают стрельбой или скачкой на пари.

В отношении вооружения адыгский народ разделяется на четыре группы, а именно: всадники, которые вооружены вполне, т. е. ружьем, пистолетом, саблей и кама; вполне вооруженные пехотинцы; не вполне вооруженные; мужское население, которое не имеет оружия.

Основываясь на переписи оружия, которую я имел возможность устроить в некоторых местностях, я хочу привести самое меньшее и самое большее число и вывести из них среднее.

В 1858 году в одном юнэ-из на реке Богандур, в равнинах Шапсугии, и в 1859 году в одном юнэ-из на реке Ципсис, в горах Абадзехии, старшины сообщили мне следующие сведения о количестве мужчин, способных носить оружие, о количестве лошадей и обычного оружия.

Судя по этим вычислениям, следует считать для всей независимой страны адыгов почти 150 000 хорошо вооруженных воинов, из которых 100 000 человек пехоты и 50 000 кавалеристов. Еще остается запас в 40 000 не вполне вооруженных и столько же невооруженных. Как во всех моих статистических данных, я привожу не точные, но только приблизительные числа. Во всяком случае, число это не преувеличено.

На вопрос, как это было возможно, что 150 000 хорошо вооруженных воинов Адыгеи не смогли нанести большого вреда русским, можно ответить, что ведь вся гигантская мощь России не была в состоянии в течение срока целой человеческой жизни принудить этот народ к подчинению. Кроме того, 150 000 вооруженных – еще не 150 000 солдат, которых можно по желанию перемещать и направлять. Надо принять во внимание, что не все могут идти на войну, потому что в таком случае их семьи и они сами должны были бы умереть с голоду, что концентрация больших масс в настоящее время не возможна, т. к. народ не имеет ни военной организации, ни продовольственных магазинов, ни начальника, ни запаса пороха, и даже если бы эти трудности были устранены, то незнание правил ведения войны, недостаток в артиллерии и хорошем вооружении делает для адыгов невозможным наступательное продвижение вперед против русских и сопротивление в открытом сражении. Однако как нерегулярные вспомогательные отряды они оказали бы большую пользу регулярным войскам, чем русские казаки или арабские и турецкие баши-бузуки [49]49
  Баши-бузуками называют в Турции нерегулярные войска, которые организуются в военное время из добровольцев.


[Закрыть]. В оборонительной войне против турок и русских они сделали больше, нежели можно было от них ожидать.

Русские военнопленные и перебежчики были с незапамятных времен единственными европейцами, которые ступали на землю Адыгеи, и так как число их, особенно перебежчиков, очень значительно, то мы должны на этом остановиться немного обстоятельнее.

В России издавна принято зачислять политически осужденных офицеров и солдат сомнительного поведения и т. д. в Кавказскую армию. В течение многих лет весь годовой контингент рекрутов из польских провинций также направлялся туда. Если уже во всей русской армии много ненадежного элемента, который удерживается только железной дисциплиной, то на Кавказе его особенно много. Обстоятельства таковы (и правительство это знает), что осужденные принуждены носить солдатское платье и сражаться против врага, хотя бы они и желали перейти к нему.

Почему тысячи осужденных, которые рассматривают службу в Кавказской армии равносильной ссылке в Сибирь, предпочитают лучше переносить свой тяжелый жребий, чем перейти к врагу царя, известно немногим. Русский солдат, который бежит к абазам, принимается не как друг или гость. Первая мысль абаза, что перебежчик – подосланный шпион или изменник; и действительно, встречалось раньше, что солдаты или в солдатское платье переодетые офицеры посылались изучать страну. Многие проводили там много лет и вели тяжелую жизнь раба, им редко удавалось бегство; многие за свое слишком большое рвение к службе платили жизнью.

Перебежчик рассматривается тем, кто его первый встретит, как его собственность, как хорошая добыча; если он имеет лошадь, оружие и деньги, то все это у него отбирается, даже одежду на теле оставляют редко. Адыг ведет его в свой двор, там бреет ему голову, накидывает на него изодранное в куски платье, и он остается во дворе как раб так долго, пока владелец не пожелает продать его дальше. Обычно же его держат в доме, особенно если он хороший ремесленник, например, кузнец или шорник. В таком случае хозяин покупает ему необходимые инструменты, устраивает мастерскую и получает прибыль от его работы. Если он ничего не умеет, его употребляют для полевых работ, ухода за скотом и всяких хозяйственных работ.

Если семья им довольна, ему предлагают вступить в брак. Если он с этим соглашается, то владелец ищет девушку-рабыню, чтобы купить ее ему в жены. Свадьба происходит с такой же торжественностью, как и у свободных, и с этого времени беглец вступает в племя рабов (пшитль-тлако). Его дети, так же как он сам и его жена, делаются собственностью его господина.

Таким образом, женившись, русский беглец становится под покровительство тех же законов, которым подчиняется каждый абаз из племени рабов. Неженатый же может быть продан и использован по произволу хозяина. Для него опасно оставаться неженатым и по другим основаниям, как мы увидим дальше.

Беглец не получает оружия и не может принимать участия ни в какой борьбе против русских, как бы сильно он этого ни желал; нужны многие годы, чтобы абаз утратил свое недоверие. В черкесских магометанских семействах беглеца принуждают принять их веру. Употребляются всевозможные обманные обещания, лесть, угрозы, чаще же – плохое обращение, чтобы заставить его отказаться от своей старой веры. Если несчастный поддается соблазну, то все-таки не получает обещанной свободы и остается рабом, с ним и обращаются как с таковым. Рабов русского происхождения держат вдали от тех местностей, которые более подвергаются нападениям русских, поэтому их немного в равнинах Шапсугии и Абадзехии; напротив, много в горах, большинство же в Убыхии, куда никогда не достигает неприятель и откуда невозможно бегство. В южных частях Абазии, в местностях, населенных абазскими племенами, осетинами и сванетами, имеется также большое количество перебежчиков, с которыми равным образом обращаются как с рабами. Многих продают турецким купцам и как контрабандный товар доставляют на анатолийский берег, откуда они отправляются дальше в глубину Малой Азии, большей частью в Курдистан. Турецкое начальство закрывает глаза на эту торговлю и не оказывает такому несчастному никакого покровительства. Только немногим удается бежать под покровительство английского или французского консульства, и в этом случае обыкновенно консулы принимают участие в несчастном и доставляют ему возможность получить личную свободу. В стране курдов в Малой Азии имеется большое число таких христианских рабов, их участь там тяжелее, чем у абазов.

Только немногие беглецы принимают магометанскую веру, и только немногие позволяют себя уговорить взять жену. Большинство предпочитают терпеть свою жестокую судьбу и надеются всегда на улучшение их положения. Лишение личной свободы есть уже преступление, которое абазы совершают по отношению к каждому русскому беглецу, но еще возмутительнее то, что большая часть последних из корыстолюбия или по другим основаниям выдавалась назад русским, где их ожидал расстрел или медленная ужасная смерть под ударом палок или розог. Часто выдача беглеца происходит для освобождения из русского плена какого-нибудь адыга. В таком случае тот, кому это поручено, обходит все дворы, где, как ему известно, находятся также рабы, и старается купить их подешевле.

Эта отвратительная торговля благоприятствует русским офицерам, которые за освобождение пленных мужчин, женщин и детей адыгов, кроме суммы, соответствующей имущественному состоянию пленного, требуют еще выдачи одного или нескольких беглецов. Часто также перебежчики продаются алчными абазами русским за деньги или за товары, и доходнее продать беглеца, чем пленного солдата, т. к. за последнего платят не более 10 серебряных рублей за голову, первые же приносят от 60 до 100 рублей. Те беглецы, которые женятся и принимают магометанскую веру, не опасаются более выдачи русским; несмотря на это, число ренегатов очень незначительно, но очень часты самоубийства. Действительно, печально положение такого бедного беглеца. Предмет недоверия, презрения и насмешек, едва прикрытый лохмотьями, большую часть года подвергающийся мучительнейшему голоду, продаваемый как скот, он имеет только один выход – покончить свое существование в этих негостеприимных для него горах или подвергнуться нечеловеческой жестокости русских законов.

Число ежегодно бегущих к абазам русских солдат, как сказано, очень велико. Я считаю, приблизительно около 4000 человек, из которых три пятых находятся в Шапсугии и Абадзехии, две пятых – в Убыхии. Едва десятая часть жената и оставила христианскую религию (в большинстве случаев это великороссы). Больше половины перебежчиков– поляки, затем малороссы. Менее многочисленны великороссы и казаки. Последние поголовно негодяи, которые совершили какое-либо преступление в армии; татары также переходят часто к абазам, где они надеются найти единоверцев. Они, однако, очень ошибаются в своих расчетах, с ними обращаются так же, как и с другими. Можно считать число беглецов-татар ежегодно в среднем до 600 человек, из которых три шестых части остаются в стране как рабы, две шестых части продаются турецким купцам и одна шестая отводится к русским.

Сильное дезертирство дает печальное представление о моральном состоянии русской армии; положение русского солдата в Кавказской армии должно быть действительно отчаянным, если он, хорошо зная ужасную будущность, его ожидающую, ибо постоянно видит своих несчастных товарищей, приводимых со связанными руками абазами обратно, и сам является орудием, которым с утонченной бесчеловечностью приводится в исполнение наказание, несмотря на это, оставляет свои ряды и ищет у врага сомнительного покровительства. Если бы не глупость и жадность абазов, в этом случае очень важных союзников русских, если бы была какая-нибудь организация в стране, которая дала бы возможность извлечь пользу из этой слабой стороны русской армии, то последняя была бы скоро серьезно скомпрометирована громадным бегством из войска.

Нужно отнести к чести некоторых благородных и рассудительных адыгов, что они все испробовали, чтобы прекратить эту позорную и вредную торговлю. Очень мудрую и гуманную политику проводил в этом отношении наиб Мохамед-Эмин. Во время своего господства он преследовал строгими наказаниями тех, которые были виновны в позорном оскорблении обычая гостеприимства; он устроил даже в Абадзехии на реке Шавготча (вблизи истоков ее) род христианской солдатской колонии, где было собрано в то время около 800 человек, которые занимались всевозможными ремеслами и земледелием. Эта колония изо дня в день делалась все более цветущей, беглецы приобретали себе постепенно оружие. Мохамед-Эмин думал о военной организации этих людей и об образовании так необходимой для страны артиллерии. Во всех мехкеме службу при помещениях для арестованных и на караулах несли русские беглецы. Разбросанно живущие в стране получали вольные грамоты от народных собраний, не продавались как рабы, не выдавались русским; беглые казаки принимали участие во всех набегах адыгов против русских и руководили ими; хорошо зная расположение правого берега Кубани, где они родились и служили, они были для русских страшными и опасными врагами. Это положение беглецов начало серьезно беспокоить русских, хотя оно еще распространялось не на всю страну, а только на Шапсугию и Абадзехию. Жители Убыхии, для которых торговля этими людьми была очень выгодна и которые никогда не признавали вполне власти наиба, обращались с беглецами так же, как и раньше. Однако и там их положение начало улучшаться. Такое состояние продолжалось до 1854 года.

Когда в начале Восточной войны Оттоманская Порта, введенная в обман Сефером Занок и некоторыми другими интриганами, не только не поддержала влияние наиба, но подорвала его и назначением Сефера пашой и губернатором разрушила начало внутренней организации, Шапсугия сейчас же отпала от Мохамед-Эмина. Убыхия, которая никогда не хотела подчиниться никакому порядку, стала почти во враждебные отношения к нему; только Абадзехия, несмотря на все турецкие интриги, осталась верна добровольно избранному им начальнику, хотя и там новое и еще слабое устройство было сильно скомпрометировано. Кто, однако, потерпел больше всего от турецкой интервенции – это христианские беглецы. Назначенный пашой черкес князь Сефер Занок подал плохой пример, взяв себе сейчас же дюжину рабов; все абазы охотно последовали его примеру. Колония в Абадзехии также распалась. Мохамед-Эмин, власть которого поколебалась, не был более в состоянии поддержать их; однако беглецы, хотя и рассеянные, там, где его влияние еще имеет значение, находятся все же в более благоприятных условиях, чем там, где возвратилось к прежнему беспорядку.

Участь военнопленных ни в чем не отличается от участи перебежчиков, они только более внимательно охраняются. Если в руки абаза попадает офицер, то это считается большим счастьем – за него вымогается возможно больший выкуп. Казаки, попадающие в плен к адыгам, часто тоже выкупаются своими семействами за высокую цену; напротив, военнопленный линейный солдат имеет мало надежды увидеть свой полк, потому что, как выше уже было замечено, он оценивается русскими при выкупе в 10 серебряных рублей, в то время как беглец стоил не меньше 50, а часто больше 100 рублей. Адыг поэтому предпочитает оставить такого пленного работать у себя или продать его в стране или туркам, где получит за него не менее 25–30 рублей. Вследствие этого пленные солдаты почти никогда не возвращаются назад, если они не происходят случайно из зажиточной семьи, которая могла бы внести выкуп. Если абаз знает, что его пленник имеет средства, чтобы освободиться, то положение этого последнего хуже, чем тех, на освобождение которых нет надежды. Пленного офицера или солдата (т. к. различия между чинами адыг не понимает) мучают самыми тяжелыми работами, голодом и ужасным содержанием, чтобы вынудить большую сумму и ускорить выкуп.

Больше всего достойны сожаления бедные женщины и дети черноморских казаков и поселенцев, которые похищаются адыгами. Здоровая женщина, которая может еще рожать детей, освобождается только за большой выкуп, и так как абазы знают, что русские женщины во многих домашних работах искуснее, а также работоспособнее, чем их собственные, то они не очень спешат с их продажей.

Я видел много таких бедных женщин у адыгов; некоторые находятся уже много лет в плену, имеют мужа и детей – конечно, также рабов, и впоследствии забывают даже свой родной язык.

Любопытнее всего показалась мне одна бедная женщина, которую я видел на реке Лабе в Абадзехии. Она была замужем за русским беглецом, настоящим московитом, глупым и грубым, оба были, конечно, рабами у одного абаза. Она была похищена два десятка лет тому назад, имела теперь восьмерых детей, которые, т. к. отец и мать разговаривают между собой по-русски, также знали немного этот язык. Она имела что-то в своей манере говорить, что позволяло заключить о ее знатном происхождении, знала несколько французских слов. Ей еще не было десяти лет, когда ее похитили. Она помнила, что ее мать умерла еще раньше, что она жила в прекрасном доме и видела своего отца в красивой форме с блестящими эполетами. Она помнит о нападении адыгов на их загородный дом в Черноморье, об ужасном сражении, о смерти отца и поджоге дома; она сама была взята на лошадь и увезена бешеным галопом одним молодым абазом, тем самым, который теперь является ее господином. С этого времени она живет в этом доме, вытерпела много нужды и позора; когда сделалась старше, ее выдали замуж за абазского раба, которого, однако, через шесть месяцев продали туркам; позднее выдали ее за русского, от которого она имеет восьмерых детей.

Я спросил ее, не желает ли она возвратиться в свою семью; я хотел сделать все возможное, чтобы помочь ей в этом отношении. «Нет, – ответила она, – мои родители умерли, родственников я не знаю, поэтому никто не хотел во мне принять участия и выкупить меня, хотя Цако (имя ее господина), особенно в первые годы, очень старался получить за меня выкуп. Я имею детей, которых мне не отдадут, муж мой дезертир, не может меня также сопровождать; я даже не умею молиться, что я буду делать в России?» Я спросил ее, чувствовала ли она себя иногда все-таки счастливой. Она указала на своего мужа, действительно отвратительного парня, и залилась потоком слез.

Такова история почти всех похищенных христианских женщин и девушек. Вначале отчаяние, потом тупая покорность судьбе и никакого стремления возвратиться на родину. Большая часть детей таких матерей не понимает по-русски и живет, как большинство абазов, без всякой религии; похищенные дети, как правило, скоро забывают свой язык, и позднее их не отличить от абазов.

Если судьба русского пленного в горах безотрадна, то мало завидна и участь абаза, взятого в плен русскими. В открытом бою русские редко берут пленных, иногда им удается нападение на жилища или на пастухов, иногда русские крейсера берут в плен адыгов, едущих на турецких сандалах к анатолийскому берегу.

Хотя это, при осторожности лазских моряков, близости анатолийского берега и большом протяжении свободного абазского берега, не особенно часто случается, однако бывает ежегодно несколько случаев, что такое судно перехватывается. Это большое горе для многих семей, ибо на таком сандале часто находится от 60 до 100 человек, большей частью купцов или торговцев рабами с их живым товаром. Иногда едущие при опасности предпочитают смерть плену и уничтожают себя и свое судно, прежде чем их схватит враг; иногда они защищаются, хотя, конечно, без успеха; обыкновенно же не оказывают никакого сопротивления. Захваченное судно отвозится со своим грузом в какую-нибудь русскую гавань, и пленники заключаются в тюрьму крепости. Те, за которых вносится большой выкуп, требуемый русскими, сейчас же освобождаются, что часто невозможно за редкостью звонкой монеты в стране адыгов. Деньги всегда требуются прежде всего русским военным командованием, и это вернейшее средство освобождения; если адыг не в состоянии внести указанную сумму, то требуется выдача беглецов. Военнопленные оцениваются не выше десяти рублей.

Обращение с попавшим в русский плен адыгом нельзя назвать человеческим. Его гонят со связанными на спине руками или же группами в железных ошейниках из одной крепости в другую, напоследок в Сухум-Кале, Анапе или Екатеринодаре заковывают их в тяжелые цепи и до выкупа мучают окопными и другими работами. Ни старость, ни уважение, которым пленный пользовался у своего народа, не избавляют его от грубого и плохого обращения и побоев. Его заставляют страдать от голода и холода и придумывают всевозможные духовные и физические муки, чтобы побудить к уплате возможно более значительного выкупа.

Если нет надежды, что пленный будет выкуплен, потому что его семья не может внести требуемое, то он приговаривается к поселению в Сибири, или (если он во время своего плена совершит какое-нибудь преступление против дисциплины, что при таком непривычном для дикого сына гор обращении легко может случиться) ссылке в рудники Урала, или пожизненному пребыванию в одной из бесчисленных военных исправительных рот [50]50
  Конечно, ни в какой другой стране на свете нет такого количества военных арестантов, как в России. По достоверным источникам, их число достигает 10 процентов всей армии. Они разделены на роты и употребляются для тяжелых работ. Во время осады Севастополя большое число арестантов использовалось для обслуживания крепостных орудий.


[Закрыть]. Женщины, девушки и дети, если за них не получается выкуп, продаются как крепостные. Во многих русских офицерских семействах на Кавказе служат абазские девушки как крепостная прислуга, мальчики отправляются в казачьи колонии на Тереке, где и воспитываются будущими солдатами царя. Женщины и девушки иногда отправляются на Урал и даже в Сибирь и там распределяются между поселенцами. Адыги, которые всегда поддерживают известную связь в Черноморье, стараются всяческим образом освободить таких женщин и девушек [51]51
  Бывали, хотя редко, случаи, что русские офицеры женились на таких пленных девушках, которые предназначались для гарема турецкого паши.


[Закрыть], которые находятся между русскими.

Иногда этим несчастным существам удается бегство. Их рассказы о жестокости русских дворовых, гнетущей разнице в положении в русском обществе и страданиях и позоре, которые они терпели, усиливают ненависть и отвращение адыгов к московскому господству. Судя беспристрастно, надо признать, что обращение с военнопленными с обеих сторон варварское; но это легче простить некультурному, даже не имеющему письменности народу, чем генералам, офицерам и чиновникам большой, почти христианской страны, которая уже с давних пор указом Екатерины II сделалась европейской [52]52
  Указом от 1773 года Екатерина II объявила, что русские – европейцы. Финно-татарские московиты сделались, таким образом, прежде русскими и потом уже – европейцами. Удивительное заблуждение!


[Закрыть].

Очень редко случается, чтобы адыг бежал к русским; перебежчики из Абазии принадлежат большей частью к классу черкесско-татарских пши или уорков. Кроме того, иногда случается, что рабы поодиночке или всем семейством бегут к русским. Причина бегства у первых часто – страх перед кровной местью; у князей и дворян – наклонность к ничегонеделанию и надежда на легкий заработок у русских, у рабов – обыкновенно жестокое обращение их господина.

Как адыги обменивают беглых русских солдат на своих военнопленных или продают их за деньги русским, точно так же встречаются случаи, когда русские возвращают беглых рабов их хозяевам в обмен на их собственных беглецов или по другим политическим основаниям. Однако они никогда не выдают пши, уорка и тфохотля, которые ищут у них покровительства. Причина не очень этичная для христиан, которые уже со времен Екатерины II сделались европейцами, но политически очень полезная. Пши, уорк и тфохотль, который ищет у русских защиты, совершил обычно какое-нибудь преступление и бежит от наказания. Он всегда оставляет свое семейство в стране, имеет всегда с ним связь; он обычно воин, который знает все дороги и тропинки, следовательно, может оказать, как изменник, шпион и проводник, хорошую услугу. Пшитль, напротив, – бедняк, до которого никому нет дела, и обмен его не дает даже одного перебежчика, которого можно было бы в предостережение прочим засечь до смерти; он не даст возможности заслужить расположения его господина, абазского мошенника, который, совершая такую торговлю, этим самым компрометирует наполовину перед своим народом себя как русского друга.

В доказательство русских приемов приведу два примера из многих других. В 1845 году убежали из юнэ уорка Хаджи Али, Цацо-ок, живущего на реке Дшиубе в Шапсугии в получасе ходьбы от берега моря, пятеро рабов-мужчин и укрылись в крепости в Шапсугии, лежащей также на берегу моря на расстоянии пяти часов пути, где в качестве гарнизона стоял русский батальон. Уорк, владелец этих рабов, один из храбрейших и влиятельнейших людей в горах, послал к коменданту крепости требование выдать ему этих бежавших рабов, грозя в противном случае мстить всеми силами. Из форта несколько недель тому назад скрылись трое солдат, которые находились в окружающих горах у адыгов. Русский комендант, чтобы, с одной стороны, обеспечить себе покой и привлечь уорка, а с другой – получить назад своих дезертиров, сделал предложение обменяться беглецами. «Чистоплотная» торговля совершилась. Кто заслуживает здесь большего презрения – необразованный абаз или культурный штаб-офицер? Я забыл имя этого «чистоплотного» господина.

Второй случай, который произошел только два года тому назад, следующий. Из двора тфохотля Узбан-ока из племени Кобле в Шапсугии, живущего в долине реки Хапл на расстоянии шести часов пути от кубанской границы, бежала в 1860 году целая семья раба и искала защиты в русской крепости Адагум, находящейся приблизительно на расстоянии семи часов. Семья состояла из старика, его жены и их семерых детей: четырех девушек и трех юношей в возрасте от 10 до 25 лет. Во дворе того же тфохотля жил на свободе беглец-казак по имени Георгий, известный у адыгов под именем Махмуд. Этот Георгий (Махмуд), который, вероятно, бежал к адыгам от какого-нибудь наказания (как он сам хвастался – застрелил своего капитана), был опасный бандит, похититель людей и детей и бич Черноморья. Зная хорошо местность, он врывался обычно в Черноморье в сопровождении небольшого числа абазских сорвиголов, и каждое его посещение сопровождалось кровью, разбоем и уводом нескольких пленных. Говорили также, что он имеет там даже тайных соучастников. Главное командование черноморскими казаками назначило за его голову награду в 500 серебряных рублей и было в этом отношении совершенно право. Но к нему подступиться было невозможно: адыги, из которых многие очень охотно заработали бы такую высокую цену за перебежчика, не отваживались схватить его отчасти потому, что он был очень осторожен и отчаянно бы защищался, отчасти потому, что он имел группу дерзких друзей, которые участвовали во всех его предприятиях и кровью отомстили бы за всякий нанесенный ему вред; отчасти также и потому, что он был принят в фамилию состоятельного Узбан-ока, на дворе которого жил, делил с ним свою добычу и должен был жениться на его дочери. Георгий (Махмуд) был для этой страны почти богат; имел хорошую одежду, прекрасное, богато украшенное оружие и три лучших верховых лошади, а также, как многие утверждали, наличные деньги.