Текст книги "Король былого и грядущего"

6

В Карлионе все было вверх дном – шли приготовления ко второй кампании. Мерлин придумал, как ее выиграть, но поскольку его предложения подразумевали устройство засад и тайную помощь из-за рубежа, их приходилось держать в секрете. Медленно надвигавшаяся армия Лота настолько превосходила численностью королевское войско, что поневоле приходилось прибегать к стратегическим хитростям. План битвы оставался тайной, известной лишь четверым.

У рядовых же граждан, не ведающих о высокой политике, дел было по горло. Надлежало доостра заточить пики, и потому по всему городу день и ночь скрежетали точильные камни; следовало оперить тысячи стрел, и потому в домах лучников свет не гас круглые сутки, а по всем выгонам возбужденные йомены, имевшие нужду в перьях, гоняли несчастных гусей. Королевские павлины разгуливали голышом, похожие на старую подметальную щетку, – большинство первоклассных стрелков норовили заполучить то, что Чосер называет павлиньей стрелой, ибо в ней было больше шика, – и запах кипящего клея восходил к небесам. Оружейники, работая по две смены, дабы довести рыцарей до полного блеска, музыкально звенели молотками, кузнецы подковывали боевых коней, а монахини безостановочно вязали шарфы для солдат или готовили перевязочный материал – то, что они именовали «тампонами». Король Лот уже назвал место встречи двух армий, у Бедегрейна.

Король Англии с трудом одолел двести восемь ступенек, ведших к башенной комнате Мерлина, и постучал в дверь. Волшебник был у себя вместе с Архимедом, сидевшим на спинке его кресла и пытавшимся отыскать корень квадратный из минус единицы. Он позабыл, как это делается.

– Мерлин, – задыхаясь сказал Король, – мне нужно поговорить с тобой.

Мерлин гневно захлопнул книгу, вскочил на ноги, ухватил свою палочку из дерева жизни и налетел на Артура, как на цыпленка, которого следовало загнать обратно в курятник.

– Убирайся отсюда! – завопил он. – Ты что здесь делаешь? Как тебе в голову такое взбрело? Ты Король Англии или не Король? А ну пошел из моей комнаты! Неслыханное дело! Немедленно вон, и пришли за мной кого-нибудь!

– Да ведь я уже здесь.

– Ошибаешься! – находчиво ответил старик, вытолкал Короля за дверь и захлопнул ее прямо перед его носом.

– Ну ладно! – сказал Артур и печально спустился по двумстам восьми ступеням.

Час спустя Мерлин явился в Королевскую Палату в ответ на вызов, переданный с пажом.

– Вот так-то лучше, – сказал он, с удобством усаживаясь на покрытый ковром сундук.

– Встань, – сказал Артур и хлопнул в ладоши, чтобы паж унес сиденье.

Мерлин, кипя от негодования, встал. Костяшки его стиснутых кулаков побелели.

– Так вот, по поводу того разговора о рыцарстве, – непринужденно начал Король.

– Не помню никакого разговора.

– Нет?

– В жизни меня так не оскорбляли!

– Так ведь я же Король, – сказал Артур. – Разве ты можешь сидеть в присутствии Короля?

– Чушь!

Артур захохотал не вполне подобающим образом, а его сводный брат, сэр Кэй, и старый опекун, сэр Эктор, вылезли из-за трона, позади которого они прятались. Сэр Кэй снял с Мерлина шляпу и водрузил ее на сэра Эктора, и сэр Эктор сказал:

– Ну, благослови, Господь, мою душу, я теперь негромант. Фокус-Покус.

Тут уже все рассмеялись, и немного погодя к ним присоединился и Мерлин, и послали за стульями, дабы можно было присесть, и откупорили бутылки с вином, дабы не вести беседы всухую.

– Видишь, – с гордостью сказал Артур, – я созвал совет.

Наступило недолгое молчание, ибо Артур впервые произносил речь и хотел собраться с мыслями.

– Так вот, – сказал Король, – касательно рыцарства. Я хочу поговорить о нем.

Мерлин мгновенно насторожился и уставился на Короля пронзительным взглядом. Пальцы его завились в узлы между звезд и таинственных знаков мантии, но он не пришел говорившему на помощь. Пожалуй, можно сказать, что этот миг был важнейшим в его карьере, – ради этого мига он прожил вспять Бог ведает сколько столетий, и теперь ему предстояло точно узнать, не прожил ли он их напрасно.

– Я все размышлял, – сказал Артур, – о Силе и Праве. Мне не кажется, что какие-то вещи должны делаться лишь потому, что ты можешь их сделать. Делать что бы то ни было следует, как мне кажется, потому, что ты это сделать должен. В конце концов, грош грошом и останется, с какой бы силой ни давили мы на него с любой из сторон, пытаясь доказать, что он грош или что он – не грош. Это понятно?

Никто не ответил.

– Ну вот, как-то раз мы с Мерлином беседовали на крепостной стене, и он сказал, что последняя наша битва, – в которой погибло семьсот крестьян-пехотинцев, – не такая уж и веселая штука, как мне представлялось. Конечно, если вдуматься, ничего занятного в сражениях нет. Я хочу сказать, что людей убивать вообще не следует, ведь так? Пусть лучше живут. Хорошо. Однако занятно другое – занятно, что Мерлин помогал мне побеждать в сражениях. Он помогает мне и сейчас, и мы вместе надеемся победить в сражении при Бедегрейне, когда до него дойдет дело.

– И победим, – сказал сэр Эктор, посвященный в тайну.

– Мне это кажется непоследовательным. Почему он помогает мне выигрывать войны, если война – такое дурное дело?

Ответа ни от кого не последовало, и Король заговорил с еще пущим волнением:

– Единственное, до чего я сумел додуматься, – сказал он, заливаясь румянцем, – это что я… что мы… что он… что он желал моей победы по какой-то серьезной причине.

Он остановился и взглянул на Мерлина. Мерлин отвернулся.

– И причина была в том, если я прав, – причина была в том, что если я, победив в этих двух битвах, смогу стать хозяином в моем королевстве, то я в дальнейшем сумею предотвратить сражения и как-то справиться с Силой. Я догадался? Правильно?

Волшебник не повернул головы, и руки его мирно лежали у него на коленях.

– Правильно! – воскликнул Артур.

И он заговорил так скоро, что едва сам поспевал за собой.

– Понимаете, – говорил он, – Сильный не прав. Но Сила, и немалая, бродит по свету, и с этим нужно что-то сделать. Это все равно как если бы Человек был наполовину добр и наполовину ужасен. Может быть, люди ужасны и больше чем наполовину, и, когда их предоставляют самим себе, они просто дичают. Возьмите теперешнего рядового барона, человека вроде сэра Брюса Безжалостного, который разъезжает по всей стране закованным в сталь и ради спортивного удовольствия делает, что ему заблагорассудится. Это олицетворение нашей норманнской идеи о том, что высшие классы обладают исключительным правом на власть, и никакое правосудие их не касается. Вот так начинает преобладать ужасная сторона человека, и возникают воровство, насилие, пытки. Люди обращаются в зверей. Однако Мерлин, как видите, помогает мне выиграть две моих битвы, чтобы я мог это прекратить. Он хочет, чтобы я навел порядок. Лот, Уриенс и Ангвис и все остальные – они принадлежат старому миру, они из тех, кто желает потакать своим прихотям. Мне придется расправиться с ними собственным их оружием, они навязали мне это оружие, потому что сила – главный мотив их жизни, и лишь после этого начнется настоящая работа. Понимаете, битва при Бедегрейне – это только предварительный шаг. Мерлин же хотел, чтобы я задумался о том, что будет после нее.

Артур снова умолк, ожидая замечаний или ободрений, но лицо чародея оставалось повернутым в сторону, и только сэр Эктор, сидевший с ним рядом, мог видеть его глаза.

– И вот до чего я додумался, – сказал Артур. – Почему бы не впрячь Силу – так, чтобы она служила Правоте? Я понимаю, что звучит это глупо, но я хочу сказать, что нельзя же делать вид, что Силы не существует. Она существует, в дурной половине человека, и пренебрегать ею невозможно. Ее нельзя просто отсечь, но, может быть, ее удастся направить – понимаете? – так, чтобы от нее была польза, а не вред.

Слушатели заинтересовались. Все они, за исключением Мерлина, наклонились вперед и слушали.

– Мысль моя в том, что если мы победим в предстоящем сражении и утвердимся в стране, то я образую своего рода рыцарский орден. Я не стану карать дурных рыцарей, не повешу Лота, я постараюсь вовлечь их в наш орден. Понимаете, надо так все устроить, чтобы это стало великой честью, вошло в моду и так далее. Чтобы всякому хотелось в него попасть. И затем я напишу клятву ордена, согласно которой Сила должна применяться лишь ради правого дела. Это ясно? Рыцари моего ордена будут странствовать по всему свету, по-прежнему облаченные в сталь и размахивающие мечами, – это даст отдушину для потребности рубиться – понимаете? – для того, что Мерлин называет духом лисьей охоты, – но они будут обязаны разить, лишь сражаясь за доброе дело: защищать от сэра Брюса девиц, исправлять сотворенное некогда зло, помогать угнетенным и тому подобное. Вам эта мысль понятна? Это позволит использовать Силу вместо того, чтобы сражаться с ней, позволит зло обратить в добро. Вот, Мерлин, это все, что я смог придумать. Я думал очень старательно и, скорее всего, надумал что-то не то, как обычно. Но я думал. И ничего лучше этого выдумать не смогу. Прошу тебя, скажи же хоть что-нибудь.

Волшебник поднялся, выпрямился, словно столб, раскинул в стороны руки, уставил глаза в потолок и произнес первые несколько слов из «Ныне Отпущаеши».

7

Ситуация в Дунлоутеане сложилась запутанная. Практически любая ситуация, к которой имел касательство Король Пеллинор, становилась таковой, даже на самом что ни на есть диком севере. Прежде всего, он был влюблен, – потому он и плакал в барке. Это он объяснил Королеве Моргаузе при первой возможности – дело было не в морской болезни, а в любовной.

Случилось же с ним следующее. За несколько месяцев до того Король охотился на Искомого Зверя на южном побережье Страны Волшебства, как вдруг эта зверюга бросилась в море. Она уплывала, и змеиная голова ее рассекала водную гладь, подобно головке ужа, и Король окликнул проплывавший мимо корабль, имевший такой вид, словно он отправлялся на завоевание Гроба Господня. На корабле обнаружились сэр Груммор и сэр Паломид, каковые по доброте душевной повернули судно и пустились преследовать Зверя. Втроем они достигли берегов Фландрии, где Зверь сгинул в лесу, и там-то, пока они отдыхали в гостеприимном замке, Пеллинор влюбился в дочь Королевы Фландрии. До поры до времени все складывалось отлично, – ибо избранницей Пеллинора оказалась особа средних лет, решительная, верная сердцем, умевшая стряпать, прекрасно ездить верхом и стелить постель, – однако надежды обеих сторон были сокрушены в самом начале появлением волшебной барки. Трое рыцарей взошли на нее и уселись – посмотреть, что будет дальше, поскольку не должно рыцарям уклоняться от приключения. Барка же сама по себе поспешно отчалила от берега, оставив дочь Королевы Фландрии в тревоге размахивать носовым платком. А перед тем как берегу вовсе скрыться из глаз, из леса высунулась морда Искомого Зверя, имевшая выражение, насколько можно было различить на таком расстоянии, еще более удивленное, нежели у Королевны. После этого они все плыли и плыли, пока не приплыли на Внешние Острова, и чем дальше они уплывали, тем сильнее недуг любви одолевал Короля, делая его общество совершенно невыносимым. Он проводил все время за писанием стихов и писем, кои невозможно было отправить, или рассказывая своим спутникам о принцессе, в семейном кругу прозванной Свинкой.

Подобное состояние дел еще можно было вытерпеть в Англии, где люди вроде Пеллинора временами встречаются и даже почитаются соотечественниками за относительно сносных. Но в Лоутеане и Оркнее, где всякий англичанин – угнетатель, оно приобрело черты почти сверхъестественной невыносимости. Ни единый из островитян не мог понять, с какой именно целью пытается Король Пеллинор их обмишурить, прикидываясь самим собою, а потому было сочтено и мудрым, и безопасным не посвящать приезжих рыцарей в подробности, относящиеся к войне с Артуром. Лучше подождать, пока не удастся проникнуть в их замыслы.

А сверх всего этого возникло еще одно осложнение, особенно расстроившее детей. Королева Моргауза принялась вешаться приезжим на шею.

– Чем это матушка занималась с рыцарями на горе? – поинтересовался Гавейн как-то утром, когда они направлялись к келье Святого Тойрделбаха.

После долгого молчания Гахерис с некоторым затруднением ответил:

– Они там охотились на единорога.

– А как на него охотятся?

– Приманивают на девицу.

– Наша матушка, – сказал Агравейн, также знавший подробности, – отправилась охотиться на единорога, а для рыцарей она – все равно что девица.

– А вы-то откуда все знаете? – спросил Гавейн.

– Подслушали.

У них имелось обыкновение подслушивать, затаясь на винтовой лестнице, – по временам, когда мать утрачивала к ним интерес.

Гахерис с необычайной для него свободой, ибо мальчик он был молчаливый, пустился в объяснения:

– Сэр Груммор сказал, что любовную грусть Короля можно развеять, если его удастся увлечь старым его занятием. Они беседовали о том, что у Короля был обычай охотиться на Зверя, который теперь потерялся. Вот она и сказала, что можно взамен поохотиться на единорога и что она готова стать для них девственницей. По-моему, они удивились.

Несколько времени они шагали в молчании, пока Гавейн не произнес, вроде бы даже вопросительно:

– Я слыхал разговоры, что будто бы Король любит женщину, живущую во Фландрии, и что этот сэр Груммор уже женат. А у сарацина вообще ведь черная кожа?

Никто не ответил.

– Долгая у них вышла охота, – сказал Гарет. – Я слышал, они никого не поймали.

– И рыцарям понравилось играть с нашей матушкой в эту игру?

Отвечать снова пришлось Гахерису. Ему, хоть и молчаливому, наблюдательности было не занимать.

– По-моему, они ничего в ней не поняли.

И они потащились дальше, и каждый молчал, не имея охоты обнаруживать свои мысли.

Келья Святого Тойрделбаха походила на старинный соломенный улей, только размером побольше и сделанный из камня. Окон у нее не имелось, а дверь была только одна, да и через ту приходилось проползать.

– Святой Отец, – закричали мальчики, колотя по неотесанному камню. – Святой Отец, мы пришли послушать историю.

Он был для них подателем пищи духовной – своего рода гуру, каким был для Артура Мерлин, – от него они получили все те зачатки культуры, какими им довелось обладать. Когда мать отталкивала их, они бросались к нему, будто голодные щенки, согласные на любую еду. Именно он научил их читать и писать.

– А, это вы, – сказал святой, просовывая голову в дверь. – Да пошлет вам Господь всякого преуспеяния нынешним утром.

– Да пошлет Он и вам того же.

– Новости есть?

– Нет, – сказал Гавейн, не желая упоминать о единороге.

Святой Тойрделбах испустил тяжкий вздох.

– И у меня тоже, – сказал он.

– Вы не могли бы рассказать нам какую-нибудь историю?

– А ну их, эти истории. Толку-то от них! С какой стати стану я, погрязший в ересях, рассказывать вам истории? Вот уж сорок лет, как я не видал порядочного сражения, да и красной девицы тоже, ни одной, за все это время, – какую же историю я вам могу рассказать?

– Вы могли бы рассказать нам историю, в которой нет ни девиц, ни сражений.

– Ну и что проку в такой истории? – гневно воскликнул он, выбираясь на белый свет.

– Если бы вам удалось посражаться, – сказал Гавейн, оставляя в стороне вопрос о красных девицах, – вы бы, наверное, чувствовали себя получше.

– То-то и горе! – вскричал Тойрделбах. – И с чего меня понесло в святые, понять не могу! Кабы я мог разок приложить кого-нибудь моей старой палицей, – и он извлек из-под рясы устрашающего вида дубину, – я бы себя чувствовал лучше, чем все святые Ирландии!

– Так расскажите нам про палицу.

Они внимательно разглядывали оружие, пока его святость рассказывал им, что нужно делать, чтобы дубинка получилась на славу. Он объяснял им, что для хорошей дубины годится лишь корневище, потому как обычные ветки норовят обломиться, особенно яблоневые, и как ее нужно смазать свиным перетопленным жиром и потом обернуть во что-нибудь и зарыть в навоз, и держать там, покуда корень не распрямится, и как ее потом полируют, натирая графитом и салом. Он показал им дырку, сквозь которую вовнутрь заливался свинец, и гвозди, торчавшие на конце, и зарубки у рукояти, заменившие скальпы, коими похвалялись древние люди. Затем он уважительно поцеловал ее и с прочувствованным вздохом снова сунул под рясу. Он отчасти ломал комедию, подпустив в свои речи акцента.

– Расскажите про черную руку, вылезавшую из печной трубы.

– Что-то не лежит у меня душа к этой истории. И вообще, она у меня хоть и не заячья, а все не на месте. Не иначе как порчу на меня напустили.

– Я думаю, – сказал Гарет, – и на нас напустили порчу. Все кажется каким-то неправильным.

– А вот был однажды такой случай с одной женщиной, – начал Тойрделбах. – Был у этой женщины муж, а жили они в Мэлайн Виг. А из детей прижили они только одну маленькую девочку. Вот как-то отправился этот мужчина резать торф на болоте, а как наступило время обедать, эта женщина и послала к нему с едой девчонку. Только отец присел, чтобы поесть, а девочка вдруг как закричит: «Смотри, отец, видишь вон там на горизонте большой корабль? Я могу заставить его пристать прямо здесь, у берега». – «Да где тебе, – говорит отец. – Я вон побольше тебя, а и то не могу этого сделать». – «Ладно, – говорит девочка, – а вот посмотри на меня». Подошла она к источнику, что был неподалеку, и ну мутить в нем воду. Корабль и пошел прямо к берегу.

– Она была ведьма, – объяснил Гахерис.

– Нет, это ее мать была ведьма, – сказал святой и продолжал свой рассказ: – «А теперь, – говорит она, – я могу сделать так, что корабль врежется в берег». А отец и говорит: «Ну уж этого ты не можешь». – «Ладно, – говорит девочка, – а вот посмотри на меня». Взяла да и прыгнула в источник. Тут корабль как врежется в берег – и развалился на тысячу кусков. «Кто это тебя учит таким делам?» – спрашивает отец. «Моя мать. Когда ты уходишь работать, она меня дома учит, только мы пользуемся лоханью».

– А зачем она прыгнула в источник? – спросил Агравейн. – Она, наверное, промокла.

– Чш-ш-ш.

– И вот пришел этот мужчина домой, поставил в угол лопату и сел на свою скамью. И говорит: «Чему это ты учишь девчонку? Не нравится мне жить в одном доме с ворожеями, больше я здесь не останусь». Взял да и ушел, и больше они его никогда не видели. А что с ними дальше сталось, того я не знаю.

– Ужасно, наверное, когда твоя мать колдунья, – сказал Гарет.

– Или когда жена, – добавил Гавейн.

– Еще хуже, когда жены и вовсе нет, – сказал святой и с пугающей внезапностью скрылся в свой улей, словно человечек в швейцарском барометре, который прячется внутрь, если погода ожидается ясная.

Мальчики не удивились и остались сидеть вкруг двери, ожидая, не случится ли чего-нибудь еще. Они размышляли об источниках, колдуньях, единорогах и о материнских повадках.

– Я предлагаю, мои герои, – неожиданно молвил Гарет, – самим отправиться и изловить единорога.

Все уставились на него.

– Это все-таки лучше, чем совсем ничего. Мы не видели нашу маму уже целую неделю.

– Она забыла про нас, – горько сказал Агравейн.

– Это неправда. И не следует тебе так говорить о матушке.

– Это правда. Мы даже за обедом ей не прислуживаем.

– Это оттого, что ей приходится принимать тех рыцарей.

– Нет, не оттого.

– А отчего же тогда?

– Не скажу.

– Если мы сможем добыть единорога, который ей нужен, – сказал Гарет, – и принести его к ней, может, нам и позволят прислуживать?

Они обдумали эту идею, и в них зародилась надежда.

– Святой Тойрделбах, – закричали они, – выйдите снова! Мы собираемся ловить единорога.

Святой просунул голову в дырку и с подозрением их оглядел:

– Кто такой единорог? На что они похожи? Как его ловят?

Святой важно покивал и сгинул вторично, но лишь для того, чтобы через несколько мгновений вернуться на четвереньках и с обтянутым кожею томом, единственной мирской книгой, какой он владел. Подобно большинству святых, он зарабатывал себе на жизнь, копируя рукописи и рисуя в них картинки.

– Нам понадобится девица для приманки, – объяснили они святому.

– Да у нас этих девиц куча, – сказал Гарет. – Можно взять любую служанку или стряпуху.

– Они не пойдут.

– Ну, можно взять судомойку. Ее мы сможем заставить.

– И тогда, если мы поймаем единорога, который ей нужен, мы торжественно принесем его домой и отдадим нашей матушке! И будем каждый вечер прислуживать ей за ужином!

– И она будет довольна.

– А может, и после ужина тоже.

– А сэр Груммор посвятит нас в рыцари. Он скажет: «Клянусь святыми мощами, никто никогда еще не совершал столь доблестного подвига!»

Святой Тойрделбах положил драгоценную книгу на траву, что росла рядом с его норой. Трава была вся в песке и в пустых улиточьих домиках, маленьких, желтых, с лиловатыми спиральками. Он раскрыл книгу, – бестиарий, озаглавленный «Liber de Natura Quorundam Animalium», – и оказалось, что на каждой его странице имеется картинка.

Мальчики заставили его побыстрее перелистывать пергаментные страницы чудесной готической рукописи, пропуская чарующих Грифонов, Бонаконов, Кроходилов, Мантикор, Харадров, Симургов, Сирен, Перидиксионов, Драконов и Аспидокалонов. Тщетно пытался привлечь их нетерпеливые взгляды Анталоп, трущийся извилистыми рогами о дерево тамариск, – коего ветви, перевивая ему рога, превращали зверя в легкую добычу для ловца. Тщетно испускал Бонакон газы, желая окоротить охотников. И Перидиксионы, сидевшие по веткам древа, делавшего их неуязвимыми для драконов, так и остались сидеть незамеченными. И Панфир, ароматным дыханием своим завлекающий добычу, не показался им интересным. И Тигрус, коего легко обморочить, бросив к его ногам стеклянный шар, дабы он, узрев там свое отражение, подумал, что это один из его детенышей, и Лев, что щадит лежачих и пленников, страшится белого петуха и заметает следы свои хвостом, покрытым листвою; и Козерог, способный без вреда для себя спрыгнуть с горы, ибо приземляется он на свои крутые рога; и Ял, умеющий прядать рогами так, словно они – уши; и Медведица, имеющая обыкновение вынашивать своих медвежат в виде комков, каковым она после придает языком такую форму, какая взбредет ей на ум; и птица Харадр – ежели оная сядет, оборотясь к вам лицом, на край вашей кровати, то, значит, вскорости вам умереть; и Дикобразы, что сбирают для своего потомства виноград, катаясь по оному, и несут домой ягоды на кончиках игл; и даже большая китообразная тварь с семью плавниками и туповатой мордой – Аспидокалон, к которому неосторожный мореплаватель, случалось, приставал, принимая его за остров, даже Аспидокалон задержал их совсем ненадолго. В конце концов Тойрделбах отыскал им единорога, зовомого греками «Носорог».

Оказалось, что единорог столь же робок и быстр, сколь Анталоп, изловить же его возможно только одним способом. Нужно иметь для приманки девицу, и, когда единорог увидит, что девица одна, он сразу же подойдет, чтобы положить свой рог ей на лоно. В книге была картинка, на которой не весьма достоверного вида девственница, держа одной рукой бедного зверя за рог, другой подзывала каких-то копейщиков. Написанная на ее физиономии неискренность уравновешивалась глупой уверенностью, с какой единорог взирал на девицу.

Едва прочитав наставления и переварив содержание картинки, Гавейн поспешил на поиски судомойки.

– А ну-ка, – сказал он, – пошли с нами на гору, будем единорога ловить.

– Ох, мастер Гавейн! – вскричала ухваченная им служанка, имя которой было Мэг.

– Да-да, пошли. Будешь у нас приманкой. Он придет и положит рог тебе на колени.

Мэг расплакалась.

– Ну ладно, не дури.

– Ох, мастер Гавейн, не хочу я единорога. Я всегда была честной девушкой, право, и потом, у меня еще вон сколько посуды немытой, и если Мистрис Трулав узнает, что я прогуляла, она меня высечет, мастер Гавейн, вот что она сделает.

Мастер Гавейн взял ее покрепче за косу и вывел из кухни.

На чистом и влажном ветру, обдувающем вершину горы, они обсудили детали предстоящей охоты. Мэг, так и не переставшую плакать, держали за волосы, чтобы она не сбежала, и время от времени один из мальчишек передавал ее другому, если тому, кто держал ее, требовались для жестикуляции обе руки.

– Так вот, – говорил Гавейн. – Я буду командиром. Я самый старший, значит мне и командовать.

– Я так и думал, – сказал Гарет.

– Вопрос вот в чем. В книге сказано, что приманку надо оставить одну.

– Она удерет.

– Ты удерешь, Мэг?

– Да, мастер Гавейн, конечно.

– Ну вот.

– Тогда ее надо связать.

– Ох, мастер Гахерис, как вам будет угодно, только зачем же меня вязать?

– Закрой рот. Ты всего лишь девчонка.

– Чем же мы ее свяжем? У нас и нет ничего.

– Я ваш командир, мои герои, и я приказываю, чтобы Гарет сбегал домой и принес каких-нибудь веревок.

– Не стану я этого делать.

– Но ты же все испортишь, если не сделаешь этого.

– Не понимаю, почему именно я. Вот так я и думал.

– Тогда я приказываю, чтобы наш Агравейн сходил за веревками.

– Только не я.

– Тогда пусть Гахерис.

– Не пойду.

– Мэг, противная девчонка, ты не должна убегать, поняла?

– Да, мастер Гавейн, только, ох, мастер Гавейн…

– Если найти крепкий вересковый корень, – сказал Агравейн, – можно будет обвязать вокруг него ее косы.

– Так и сделаем.

– Ох, ох!

После того как девственница была надежно привязана, четверо мальчиков обступили ее, обсуждая следующий шаг. Они спроворили в оружейной настоящие пики, с какими ходят на вепря, так что с оружием все у них было в порядке.

– Эта девица, – сказал Агравейн, – моя мать. Она делает то же, что вчера делала мамочка. А я буду сэром Груммором.

– А я Пеллинором.

– Агравейн, если ему охота, может быть сэром Груммором, но приманку нужно оставить одну. Так сказано в книге.

– Ох, мастер Гавейн, ох, мастер Агравейн!

– Хватит выть. Спугнешь единорога.

– А нам после этого нужно уйти и спрятаться. Вот почему наша мама его не поймала, – потому что с ней оставались рыцари.

– Я буду Финн Мак Куил.

– А я – сэр Паломид.

– Ох, мастер Гавейн, умоляю, не оставляйте меня одну!

– Перестань ты вопить, – сказал Гавейн. – Ты дура. Гордиться надо, что тебя взяли в приманки. Вчера приманкой была наша матушка.

Гарет сказал:

– Ну что ты, Мэг, не плачь. Мы не позволим ему поранить тебя.

– В конце концов, он может тебя всего только убить, – жестоко сказал Агравейн.

От этого несчастная девочка разревелась еще сильнее.

– Зачем ты это сказал? – сердито спросил Гавейн. – Вечно ты пугаешь людей. Теперь она завывает громче прежнего.

– Послушай, – сказал Гарет. – Послушай, Мэг. Мэг, бедняжка, не плачь. Когда мы вернемся домой, я обязательно дам тебе пострелять немного из моей катапульты.

– Ох, мастер Гарет!

– Ах, да пошли наконец. Не можем мы с ней возиться.

– Ну, будет, будет.

– Ох, ох!

– Мэг, – сказал Гавейн и скорчил страшную рожу, – если ты не престанешь визжать, я на тебя вот так посмотрю.

Слезы мгновенно высохли.

– Ну вот, – сказал Гавейн, – как только придет единорог, мы тут же выскочим и проткнем его. Ты поняла?

– А обязательно его убивать?

– Да, непременно.

– Понимаю.

– Я надеюсь, ему не будет больно, – сказал Гарет.

– Одна из твоих дурацких надежд, – сказал Агравейн.

– Я все-таки не понимаю, зачем его убивать.

– Чтобы оттащить его домой, к матери, остолоп.

– Разве мы не можем поймать его, – спросил Гарет, – и отвести к матери живьем, как по-твоему? Я хочу сказать, что можно заставить Мэг вести его, если он смирный.

С этим Гавейн и Гахерис согласились.

– Если он смирный, – сказали они, – лучше привести его живого. Это самый лучший способ охоты на крупного зверя.

– А мы станем его подгонять, – сказал Агравейн. – Можно будет лупить его палками.

Да и Мэг заодно, – прибавил он, подумав.

После этого они удалились в засаду, решившись хранить молчание. Ничего не было слышно, кроме нежного ветра, пчел в вереске и жаворонка высоко в небесах. Да еще иногда долетало шмыганье Мэг.

Когда единорог появился, все сложилось не так, как они ожидали. Прежде всего он был благороднейшим из животных, вместилищем красоты, зачаровывающей всех, кто его видел.

Единорог был бел, с серебряными копытцами и жемчужным рогом. Он изящно ступал по вереску, казалось, почти не приминая его, столь легка была поступь, и ветер волнами бежал по его долгой гриве, только-только расчесанной. Самым чудесным в нем оказались глаза. По сторонам носа чуть синеватые складки взбегали к глазницам, погружая их в меланхоличную тень. Глаза, окруженные этой прекрасной и грустной тьмой, были столь печальны, нежны, одиноки и благородно трагичны, что при виде их всякое чувство, кроме любви, умирало.

Единорог поднялся к месту, на котором сидела Мэг-судомойка, и склонил перед нею главу. Он грациозно выгнул шею, так что жемчужный рог указывал в землю у ее ног, и, приветствуя Мэг, легко поскреб серебряным копытцем вереск. Мэг забыла о слезах. Сделав королевский приветственный жест, она протянула к животному руку.

– Приблизься, единорог, – сказала она. – И если желаешь, положи мне на лоно свой рог.

Единорог легонько заржал и снова поскреб землю копытом. Затем, очень осторожно, он опустился сначала на одно колено, потом на другое, пока не оказался склоненным пред нею. Застыв в этой позе, он посмотрел на нее снизу вверх своими тающими глазами и наконец опустил ей на колени голову. Он искательно глядел на нее и терся белой, плоской щекой о гладкую ткань ее платья. Глаза его закатились, показав ослепительные белки. Застенчиво опустив на землю круп, он улегся и лежал совершенно спокойно, глядя вверх на ее лицо. Из глаз его струилось доверие, он чуть приподнял переднюю ногу, словно желая ударить в землю копытом. То было лишь легкое движение воздуха, сказавшее: «Теперь удели мне внимание. Подари мне любовь. Пожалуйста, погладь мою гриву, ладно?»

Агравейн, сидевший в засаде, издал какой-то сдавленный сип и через миг уже мчался к единорогу, сжимая в руках отточенную кабанью пику. Прочие мальчики, сидя на корточках, вытянули шеи и следили за ним.

Добежав до единорога, Агравейн принялся колоть его пикой, спереди, сзади, в живот, под ребра. Он колол и визжал, а единорог с мукой смотрел на Мэг. Она казалась заколдованной, неспособной двинуть рукой. Видимо, и единорог не мог пошевелиться из-за ладони, мягко сжимавшей его рог. Кровь из ран, нанесенных пикою Агравейна, струилась по иссиня-белому ворсу шкуры.

Гарет припустился бегом, следом за ним Гавейн. Последним бежал Гахерис, глупый, не знающий, что предпринять.

– Стой! – кричал Гарет. – Отпусти его! Стой! Стой!

Гавейн подоспел первым как раз в то мгновение, когда пика Агравейна вошла в единорога под пятым ребром. Зверь содрогнулся. Трепет прошел по всему его телу, он далеко вытянул задние ноги. Они почти выпрямились, как если бы он совершал самый большой в своей жизни прыжок, и затем задрожали в смертельной агонии. Все это время глаза его не отрывались от глаз Мэг, и она по-прежнему глядела вниз, на него.