Текст книги "Обречённая"

9. Ава

Глаза Сэм наполняются болью. Она сглатывает.

– Ава. Я не… не могу… – Голос срывается, и я пугаюсь.

– В чем дело? Что случилось?

Она качает головой.

– Я не хотела говорить. Хотела подождать. Не лучший момент.

– Можешь не спрашивать. Я сама попрошу.

– Дело не в этом. Получается, что я уже спросила.

– Как это?

– Пару дней назад. До того, как… в общем, до всех этих событий. Не о переезде в Швецию. Я попросила его разузнать что-нибудь о твоей маме. И он узнал.

Плохие новости – это видно по лицу Сэм. И я словно начинаю тонуть, будто я оказалась посреди моря и вода смыкается над головой, отрезая свет и небо. Я не чувствую, но вижу, как Сэм подходит и берет меня за руку.

– Ну же. Говори. – Голос звучит слабо.

– Ладно. Ава, мне очень жаль. Твоя мама болела. У нее был рак. Ты ведь знаешь, что случилось в День расставаний: до того, как границы закрылись, европейцам пришлось решать – уехать или остаться. Те, кто выбирал остаться, проходили процедуру получения гражданства, но до его получения ни медицинской страховки, ни других преимуществ у них не было. Папа говорит, что, скорее всего, она уехала в Швецию, чтобы лечиться.

Мама болела? Я пытаюсь вспомнить те дни, когда она еще жила с нами. Знала ли я? Могла бы догадаться? Ничего не припоминаю, но я ведь была тогда еще маленькой. Мама мазала содранные коленки, лечила простуду, а не наоборот. Если и было что-то не так, я не замечала этого.

– Может, ее вылечили? И сейчас она в порядке?

Сэм покачала головой.

– Мне так жаль, Ава. Папа сказал, это была последняя стадия. Она уже умирала, когда собралась уезжать.

Я закрываю глаза и откидываюсь на спинку дивана. Внутри все немеет. Не могу осознать, не могу понять. Мама уехала, потому что болела? Она должна была остаться с нами, с любящей семьей.

Но тогда бы мы наблюдали, как она медленно угасает и мучается без лекарств. Она не могла обречь нас на такое. В этом все дело, правда?

Я так долго злилась, что она бросила меня, бросила папу, а она умирала, и я даже не знала об этом.

А папа знал?

10. Сэм

Ава снова захотела остаться в одиночестве, но я боялась уходить. Она была спокойна и молчалива. Я думала, новость ее сломает. Может, осознание придет позже. Я сказала, чтобы она будила меня в любое время, если захочет поговорить.

Вернувшись в комнату, я принялась расхаживать из угла в угол. Уже очень поздно, третий час, но как уснуть?

Я с сомнением включила ноутбук. Не хотелось пустой болтовни ни с Шарлиз, ни с кем-то еще. А что насчет Лукаса? Шарлиз говорила, он пытался связаться со мной. После всего, что мы вместе пережили на акции протеста, только он, пожалуй, остается настоящим, искренним.

Я: Привет, Лукас. Надеюсь с тобой и твоей семьей все в порядке. Сумасшедшие деньки. И плохие новости. Папа Авы погиб от взрыва бомбы. Она пока поживет у меня.

Ответ пришел почти моментально. Тоже не спится?

О нет. Бедная Ава. А ты как? Я видел в новостях, что вы с отцом тоже чуть не погибли. Ты в порядке?

Я: Всего пара синяков. Но на душе паршиво. Почему не спишь, уже поздно?

Лукас: Шумно у нас тут. Сирены, и не только.

Я: Не только? Что происходит?

Лукас: За моим окном Армагеддон, как я себе его и представлял. Не волнуйся, мы заперлись и не собираемся выходить.

Я пришла в ужас. Большинство моих знакомых живут в охраняемых районах вроде моего. Мне даже в голову не пришло, что Лукас может оказаться в опасности только из-за того, что живет не в том месте.

Я: Обещай писать время от времени, чтобы я знала, что ты в порядке.

Лукас: Ага! Тебе все-таки не безразлично. Все хорошо, честно. У нас нечего красть, кроме книг, а мародеров они не интересуют.

Я: Обещай!

Лукас: Торжественно клянусь написать утром. А теперь я собираюсь зарыться в подушки и уснуть. Чего и тебе желаю.

Я: Обязательно.

Лукас: Береги себя.

Я: Ты тоже.

Я переодеваюсь в пижаму, забираюсь в кровать и включаю телевизор. Живая съемка с вертолета. Полиция уже не может контролировать то, что происходит на улицах Лондона и других городов. Небо на горизонте раскалилось. Здания горят. Люди, закрыв лица, разоряют магазины. На улицах драки. Беспорядки охватывают все больше районов – их отмечают на карте, и с каждым часом их становится все больше.

Меня начинает мутить.

Огонь пылает ярко, но не разгоняет тьму.

До чего скучно ходить с мамулей по магазинам! Я прячусь за вешалками с одеждой и хихикаю и когда она сама пытается меня найти, и когда ей на выручку бросается продавец. Но их голоса удаляются, и я осторожно выглядываю. И вижу незнакомую женщину. Постороннюю.

– Привет, Сэм, – говорит она и улыбается. – Идем, я отведу тебя к маме и папе.

Она берет меня за руку. Но я не вижу мамы, когда мы выходим из магазина, и, испугавшись, пытаюсь вырваться. Она держит крепко.

Меня запихивают в машину, привозят в незнакомый дом, но мамы с папой здесь нет.

Закрывают в комнате. Мне холодно, я хочу есть, и здесь темно.

Так темно, что ничего не видно. Темнота подобна монстру внутри меня, который выбирается, только когда я одна.

Я плачу, но никто не приходит.

Я буду вести себя хорошо, обещаю. Просто заберите меня домой. Пожалуйста.

Пожалуйста, я хочу домой…

11. Ава

Я запираю дверь и приваливаюсь к ней, на миг закрыв глаза.

Какое облегчение, что рядом никого нет. Я настояла на том, чтобы одной вернуться домой, но отец и так вряд ли отпустил бы Сэм, хотя до моего района беспорядки еще не добрались. Водитель и охрана должны были помочь мне со сборами, но я отказалась: мне нужно время и не нужны свидетели.

Я делаю глубокий вдох, считаю про себя и вновь вдыхаю и только потом открываю глаза.

Несколько дней назад я выходила в эту дверь вместе с папой. Ничего не изменилось, да и не могло. Все очень обыденно.

Наша игра в шахматы – моя очередь. Я не стала двигать фигуры – пусть последний ход останется за папой.

Сначала моя комната. Тут все просто.

Я пробегаю пальцами по книгам на полках. Пока я росла, моими друзьями были книги, многие из них – подарки родителей. Я погладила корешки и стала складывать книги в приготовленные коробки.

Я знала, что следует поторопиться. Через час или два обо мне вспомнят и решат помочь с коробками.

Теперь комната папы. Конечно, раньше это была комната обоих родителей, и здесь до сих пор остались мамины вещи. Папа так и не смог от них избавиться. И хотя мама нас бросила, папа все же был к ней во многом привязан. Во всяком случае, я так раньше думала.

Или, возможно, папа знал больше.

Я ведь, наверно, именно поэтому хотела сюда вернуться? Эти стены точно хранят ответы, которые я так отчаянно хочу получить.

Сначала я внимательно просматриваю вещи мамы. И нахожу в глубине стола медальон – как она могла его забыть? Она никогда его не снимала. В нем хранилась моя детская фотография и локон впервые срезанных волос. Я открываю крышку, но медальон пуст. Неужели она забрала то, что он хранил, но оставила его, чтобы я однажды нашла? Я надеваю его на шею, и вскоре серебро нагревается от кожи.

Еще нашелся джемпер, который она носила в моих воспоминаниях и который я тут же натягиваю поверх футболки, и томик стихов, которые она любила. Стихи на шведском – прочитать не могу, но все равно забираю с собой.

Теперь вещи папы.

Личных вещей у него мало, только книги – он изучал и преподавал классическую литературу в университете, пока факультет не закрыли. Я упаковала пару его любимых авторов, которых он без конца перечитывал. Этих страниц когда-то касался он, а теперь их гладят мои пальцы.

А вот и толстый шарф, который я давным-давно вязала для него и с которым он не желал расставаться. Я прижала его к лицу и вдохнула знакомый запах – мяты, кофе и чего-то еще. Я дышала, пытаясь навсегда запомнить этот запах.

Теперь письменный стол.

Счета. Банковские реквизиты – скоплено немного. Из нижнего ящика я выгребаю мелочь. Здесь же нашлись счета за аренду – мы платим вперед и ежеквартально. Папа заплатил три недели назад, поэтому у меня есть время, чтобы решить, как поступить дальше. Бумаги, разбросанные фотографии: среди них одна, где мы все втроем, и я не помню, чтобы видела ее раньше. А под фотографиями старая коробка из-под шоколадных конфет. Я снимаю крышку.

Внутри письма. От мамы. Со шведскими марками. Целая пачка, начиная с самых ранних, написанных много лет назад еще до моего появления, до замужества, до того, как она навсегда переехала к папе.

Я стала просматривать письма и обнаружила, что даты прыгают. По телу побежали мурашки. Некоторые письма написаны уже после того, как она ушла.

И среди них есть нераспечатанные письма, адресованные мне. Руки мои дрожат. Эти письма я вижу впервые. Я смотрю на них, написанные моей матерью, которая, как я считала, бросила меня, ни разу не оглянувшись. Она писала мне?

Не могу сейчас об этом думать, просто не в силах. Я сунула их в сумку к остальным письмам, решив, что прочитаю потом.

А на дне коробки лежит письмо, которое отличается от остальных. Оно в официальном конверте, с отпечатанным, а не написанным от руки адресом. Письмо для папы и пришло через несколько месяцев после того, как мама ушла.

Я открыла его.

Слова прыгают перед глазами.

…сообщаем вам, как ближайшему заявленному родственнику… скончалась вчера.

Папа знал. В тайне от меня он хранил написанные ее рукой письма. Все это время он знал, что с ней случилось, и не говорил мне.

12. Сэм

Ава стоит у окна в своей комнате, спиной ко мне. Коробки, совсем немного, аккуратно сложены у стены – мало же у нее осталось от прошлой жизни.

– Ава?

Она оборачивается. Подруга бледнее прежнего, под глазами залегли глубокие тени. К груди крепко прижата сумка на ремне.

– Ты будто призрака увидела.

– Похоже, что так.

– Ты в порядке? Прости, глупый вопрос.

– Все нормально. Я будто… оцепенела.

Шею она обмотала толстым вязаным шарфом. И сейчас, будто вдруг вспомнив о нем, она поспешно его размотала и бросила на пол.

– Ава?

– Он знал, Сэм. Папа. Знал о маме.

– Знал? Ты уверена?

– Да. Я нашла ее письма. И еще… – Она передернула плечами. – Извещение о смерти, через несколько месяцев после ее ухода.

– Мне так жаль, Ава.

– Я уже была готова, конечно, но все равно поразилась, когда увидела. Но это еще не все. – Она смотрит на меня. Глаза ее полны боли и злости. – Мама и мне писала. Но я не получила писем – папа хранил их в коробке в своей комнате.

– Ты их читала?

– Еще нет. Они здесь. – Она бросила взгляд на сумку, которую прижимала к груди, и вновь посмотрела на меня. – Я догадывалась, о чем-то таком. Перед смертью он пытался что-то сказать. Он пытался извиниться. – Она качает головой. – Как он мог так поступить? Ничего не рассказал, а я все это время думала, что она просто бросила меня, будто я для нее ничего не значила.

Теперь уже я беспомощно качаю головой.

– Не знаю.

– Теперь уже не спросишь. Я не могу разозлиться на него, выслушать его и, наконец, простить. И это навсегда.

– Ох, Ава. – Я делаю единственное, что могу, – подхожу к Аве, не пугаясь ее ярости и гнева. Беру ее за руку и усаживаю рядом с собой на диване. Ава послушно садится, хотя видно, что она напряжена до предела.

– Теперь, когда я точно знаю… знаю, что мама умерла, мне некуда идти. Я не могу вечно жить у вас в гостевой комнате.

– Почему нет? У нас хватает места. В этом доме легко заблудиться.

– Дело не в этом. А что скажут твои родители?

– А что они скажут? Прошу, не уходи. Как бы то ни было, не думаю, что папа тебя выставит: что о нем тогда напишут в газетах? Сначала он утверждает, что А2 уничтожены, потом выставляет на улицу девушку, которая осталась сиротой по милости этой группировки. Вот уж чего точно не случится.

Она смотрит на меня, склонив голову к плечу, и выдавливает смешок.

– Пожалуй, ты права. Но все равно не в этом дело.

– А в чем же?

Она качает головой.

– Я уже даже не знаю.

– Оставайся. Поверь мне.

Она бледно улыбается.

– Спасибо, что выслушала. Но меня ждут письма. – Она касается сумки, которую так и не выпустила. – Хочу почитать в одиночестве.

– Ты уверена?

– Да, вполне.

– Дай мне знать, если надоест одиночество или захочется поговорить. Что бы ни случилось. Ладно?

– Хорошо. Обещаю.

Я обняла ее. Она не сразу расслабляется, но потом прижимается ко мне щекой. Отстраняется и смотрит на меня. В ее глазах появляется что-то новое, чего я не могу прочесть.

Она опускает взгляд и говорит:

– Иди.

13. Ава

Я слежу за Сэм, когда она идет через комнату. На пороге она останавливается, будто сомневаясь, но все-таки выходит. Дверь закрывается.

Я вздыхаю, откидываюсь на спинку дивана. Злость проходит: ее прогнали слова Сэм об отце. Я улыбаюсь, но улыбка быстро сходит.

Она все еще не знает главной причины, почему я не могу оставаться здесь в качестве ее подруги. Не знаю, как долго я смогу скрывать свои чувства к ней.

Но куда еще мне пойти?

Я качаю головой. Я просто пытаюсь отвлечься от того, что нужно сделать. Я отчаянно хочу прочитать письма и вместе с тем боюсь.

Я открываю сумку. Письма к папе тоже здесь. Их я оставлю на потом или вовсе не стану читать.

Я достаю те, что адресованы мне, не меняя порядка.

Сначала самое раннее. Я касаюсь надписи на конверте – обвожу пальцем буквы, которые она выводила, чтобы отправить письмо мне.

Я вскрываю конверт, достаю листок, раскрываю его и читаю.

«Моя драгоценная Ава!

Сначала я должна сказать: прости, что не попрощалась. Я посчитала, что поступаю правильно, но стоило уехать, и я тут же пожалела о своем решении. Прости меня.

Я вернулась в Швецию. Я так по тебе скучаю, больше чем по звездам в небе, чем по волнам в океане. Я уехала не потому, что хотела.

Я больна. Ужасно больна. Без помощи врачей мне не обойтись, но этого мы не можем позволить себе в Лондоне. Поэтому мы с твоим папой решили, что мне лучше вернуться домой, в Швецию.

Я знаю, что папа любит тебя. Он сделает все, чтобы присмотреть за тобой, чтобы сделать тебя счастливой. Прости и его тоже.

С любовью,

Мама».

Полились слезы, и зрение затуманилось. Читать я больше не смогла.

Позже я одно за другим открыла остальные письма. В каждом мама говорит, как сильно любит меня. А еще она рассказывает о цветах в больничном саду, о том, что видит в облаках, о добрых медсестрах и докторах, которые пытаются ей помочь.

В последнем чувствуется, что она уже догадывается о близком конце. Она говорит, что я должна быть храброй, что у меня есть сила и упорство, чтобы достичь чего угодно.

И прощается.

14. Сэм

Я вернулась в комнату, и тут же в дверь постучали. Вошла мама.

– Папа вернулся, – говорит она. – Хочет поговорить с нами обеими в кабинете. Сейчас.

– О чем?

– Не знаю, – трудно не заметить, как мама взволнована.

Мы вместе входим в кабинет сквозь открытую дверь, и мама закрывает ее за нами.

– А вот и мои девочки, – говорит папа.

– Что случилось? – спрашивает мама.

– Садитесь. – Мы переглянулись и опустились на диван. Он подтащил стул и сел к нам лицом. – Пришло время для семейного совета.

– В чем дело, Мертон? – беспокоится мама.

– Информация конфиденциальная, учтите.

Со мной обычно не делятся такими сведениями.

– Ты меня пугаешь, – говорю я.

– Премьер-министр Пауэлл подает в отставку в связи с недавними событиями в Лондоне и стране.

– Когда? – спрашиваю я.

– Сегодня вечером состоится пресс-конференция.

– Значит, теперь премьер-министром станешь ты? – говорит мама.

– Маловероятно, – отвечает папа. Мама явно разочарована, а я чувствую облегчение.

– Это значит, что вся реформаторская партия лишается мест или просто назначат другого лидера? – спрашиваю я, мысли беспорядочно скачут. – А что с коалиционным правительством? Будут выборы?

Папа вскинул бровь.

– Вопрос еще решается. Мне нужно возвращаться.

– Ты что, всю ночь не спал? – спрашивает мама.

– Почти. Прилег на пару часов в кабинете на диване.

– Ты можешь нам еще что-нибудь рассказать? – прошу я.

– Имей терпение. – Он помедлил. – Пришло время перемен. Этой стране нужен твердый правитель, – говорит он и берет нас с мамой за руки. – Команда Грегори в сборе? – спрашивает он, как раньше спрашивал всякий раз перед важными политическими событиями, когда нам с мамой приходилось стоять за его спиной, улыбаться и махать. Это значит, что мы вместе против целого мира и нельзя показывать слабину.

– Конечно, – говорит мама.

Он целует ее в щеку и сжимает мою руку.

– Саманта? – спрашивает он.

Он хочет, чтобы я согласилась, не зная, что нас ждет и что мне предлагают. Но я соглашаюсь. А как иначе? Я киваю, и он целует меня в щеку.

– Мне нужно в душ, переодеться, и я пойду, – говорит папа. – Смотрите новости, телефоны отключите. Телефонной службе велено пока блокировать звонки.

Он поднимается и идет к двери.

Мы с мамой переглядываемся. Она качает головой.

– Что дальше? – Мама обнимает меня, по-настоящему, не боясь помять одежду или испортить макияж.

Это случается так редко, что я еще больше пугаюсь.

Я дождалась папу на лестничной площадке. Меня мутило от предчувствия, что вот-вот случится нечто плохое: не только со страной, но и с нами.

Вскоре он спустился ко мне, в свежем костюме, и я проводила его до дверей.

– Пап. Мы бежим с крысами или идем на дно с кораблем? Пусть будет ни то, ни другое, пусть кто-нибудь другой решает.

Но он не слушает. Никогда не слушал, с чего бы стал сейчас?

15. Ава

Я застряла в дверях, испугавшись людей. Мне не хотелось никого видеть, но Сэм рассказала, что происходит, и я не смогла остаться в стороне. Надеялась незаметно постоять в уголке и уйти, когда захочется.

Но Сэм, наверное, ждала меня. Стоило войти, она обернулась к двери и помахала. И я пошла, будто меня подцепили на крючок. Она приберегла мне местечко рядом с собой на диване. С другой стороны сидит ее мама и, увидев меня, кивает. Пенни тоже тут, стоит позади дивана, а еще десяток других, незнакомых людей расселись по диванам и стульям. Женщина, похожая на маму Сэм, но с более округлой фигурой – должно быть, сестра, а еще другие родственники, друзья и старшие слуги. Пенни коротко касается моего плеча, но ничего не говорит, все остальные тоже молчат. Они будто затаили дыхание, и я спокойно выдыхаю – все внимание сосредоточено на телевизоре, а не на мне.

По новостям показывают то, что теперь называется «Зверства А2», и произносится это явно с заглавной буквы. Лондон, Бирмингем, Манчестер и Глазго стали целью четырех смертников. Я поняла, что есть и другие люди, которых это коснулось, и почувствовала себя не такой одинокой. Вот только все зашло слишком далеко, беспорядки и насилие не могу быть делом рук только одной группировки. Будто на свободу вырвалось то, что долго, очень долго ждало своего часа.

И не только эта комната ждала, затаив дыхание. По лицам ведущих новостей и экспертов, к которым обращались за советом, ясно читалось: близятся перемены, которые перевернут все.

Наконец прозвучали слова: «Далее прямая трансляции пресс-конференции из Вестминстера». Кто-то нашел пульт и прибавил громкость.

Все три партийных лидера – Грегори, Армстронг и Пауэлл – стоят плечом к плечу. Но ведь это не настоящая пресс-конференция. Она проходит в стенах Вестминстера, так что присутствуют только специально приглашенные корреспонденты.

Премьер-министр Пауэлл подходит к микрофону. Прочищает горло. В руке у нее листок, и он дрожит.

– Спасибо, что собрались здесь сегодня после череды событий, которые случились на прошлой неделе и останутся в моей памяти самыми кровавыми. В первую очередь позвольте мне от лица всего правительства и всех партий принести глубочайшие соболезнования всем невинным жертвам, пострадавшим от террористических зверств, а также их друзьям и семья. Мы сделаем все возможное, чтобы помочь им справиться с последствиями.

Этой ночью в ходе длительных переговоров нами было достигнуто историческое соглашение между тремя партиями. С настоящего момента я снимаю с себя обязанности премьер-министра. Парламент распускается, и объявляется чрезвычайная ситуация. Это беспрецедентный случай для нашей страны. В ходе трехсторонних переговоров было решено внести изменения в действующее законодательство. Подробности последуют позже. С настоящего момента и до урегулирования ситуации формируется временное правительство на основе нового коалиционного правительства, после чего состоятся выборы. – Она помолчала. – Это было честью для меня – стоять во главе великой страны.

Она делает шаг назад и… вперед выходят Армстронг и Грегори. Армстронг встает у микрофона.

– Для нас наступают тяжелые времена. Нашей стране требуется порядок, твердая и честная рука, которая заставит террористов из А2 отвечать за свои поступки. Не время для партийной политики, нужно заявить о себе, приняв решительные меры.

Он продолжает говорить, и его слова наверняка придутся по душе многим людям, но в них нет смысла. И я перестаю прислушиваться. И хоть моя собственная жизнь полна событий, голова идет кругом от услышанного.

Каковы последствия? Парламент распущен, и теперь страной правит Армстронг, а Грегори становится его заместителем, пока… все не придет в порядок? Что это вообще значит? И как они будут править без одобрения парламента?

Никак. Это уже не демократия.

Я повернулась к Сэм, а вокруг радостно загомонили. На ее лице тоже отражается изумление, но оно быстро сменяется искусственной улыбкой, когда мама шепчет ей что-то на ухо.