Текст книги "Пятое Правило Волшебника, или Дух Огня"

Она выглядела такой жалкой и беспомощной. Если бы не далее чем час назад андерка, будь то даже вот эта самая Клодина Уинтроп, приказала ему опуститься на колени и вылизать языком ее туфельки, он бы подчинился, трясясь от страха. Он и не представлял даже, насколько порученное им с Морли дело окажется легким. Пара-тройка ударов, и знатная дама уже умоляет позволить ей сделать то, что прикажут. Он и не догадывался, как просто стать уважаемым человеком, как просто заставить людей делать то, что он прикажет.

Несан припомнил, что велел сказать Далтон Кэмпбелл.

– Ты ведь вертелась перед министром, верно? Предлагала ему себя, так?

Его слова вовсе не звучали вопросом.

– Да, господин.

– Если ты хотя бы подумаешь о том, чтобы сказать кому-то, будто министр тебя изнасиловал, то крепко пожалеешь. Такая ложь – не что иное, как измена. Ясно? Измена. А наказание за измену – смерть. А когда твое тело найдут, тебя даже опознать никто не сможет. Поняла, сука? Твой язык обнаружат прибитым к дереву. Это ложь, что министр тебя изнасиловал. Гнусная изменническая ложь. Повторишь свои измышления еще хоть раз, и смерть твоя будет долгой и мучительной.

– Да, господин, – рыдала она. – Я больше никогда не солгу. Простите. Пожалуйста, простите меня! Я больше никогда не стану лгать. Клянусь!

– Ты выставляла свои прелести перед министром, предлагая себя. Но министр слишком достойный человек, чтобы заводить с тобой интрижку. Или с кем бы то ни было. Он тебя отверг. Отказал тебе.

– Да, господин.

– Ничего недостойного не произошло. Усекла? Министр никогда не делал ничего недостойного ни с тобой, ни с кем другим!

– Да, господин. – Она рыдала, низко опустив голову.

Несан вытащил из ее рукава носовой платок и вытер ей глаза. В тусклом свете он видел, что от слез косметика на ее лице размазалась.

– А теперь прекрати реветь. У тебя лицо хрен знает на что похоже. Лучше вернись-ка в свои покои и приведи себя в порядок, прежде чем возвращаться на пир.

Она всхлипнула, стараясь сдержать слезы.

– Я не могу вернуться на пир. Мое платье испорчено. Я не могу вернуться.

– Можешь – и вернешься. Приведи в порядок лицо, смени платье. Ты вернешься на пир. Там будет кое-кто, кто за тобой присмотрит, проследит, чтобы ты вернулась, и проверит, усвоила ли ты послание. Если еще раз оступишься, то отведаешь его меча.

Глаза женщины округлились от ужаса.

– Кто…

– Не важно. Для тебя это не имеет значения. Важно лишь, чтобы ты усвоила послание и поняла, что с тобой произойдет, если посмеешь повторить свою гнусную ложь.

– Я поняла, – кивнула она.

– Господин, – сказал Несан.

Она подняла брови:

– Я поняла, господин! – и женщина прижалась спиной к Морли. – Я поняла, господин. Да, господин! Я правда все поняла, господин!

– Отлично, – хмыкнул Несан.

Женщина оглядела себя. Ее нижняя губа дрожала. По щекам струились слезы.

– Пожалуйста, господин, могу я поправить платье?

– Когда я закончу говорить.

– Да, господин.

– Ты пошла прогуляться. Ни с кем не разговаривала. Поняла? Ни с кем. Отныне держи рот на замке насчет министра, иначе, когда откроешь его в следующий раз, тебе его заткнут мечом. Усекла?

– Да, господин.

– Ну, тогда ладно. Можешь поправить платье, – смилостивился Несан.

Морли заглядывал ей через плечо, пока она поправляла корсаж. Несан сомневался, что платье с таким вырезом, как у нее, многое прикрывает, но ему уж точно нравилось наблюдать, как она приводит себя в порядок. Он и не думал, что ему когда-либо доведется увидеть подобное. Особенно как это делает андерка.

Судя по тому, как она ахнула, внезапно выпрямившись, Морли что-то делал сзади у нее под платьем. Несану тоже хотелось кое-что сделать, но он помнил слова Далтона Кэмпбелла.

Несан схватил Клодину Уинтроп за руку и толкнул ее вниз по ступенькам.

– А теперь убирайся!

Женщина быстро глянула на Морли, потом снова на Несана.

– Да, господин. Благодарю вас. – Она сделала быстрый книксен. – Благодарю вас, господин.

Не произнеся больше ни слова, она подхватила юбки, слетела со ступенек и побежала через лужайку, растворившись во тьме.

– Зачем ты ее отпустил? – спросил Морли, уперев руку в бок. – Мы могли бы с ней поразвлечься. Она бы сделала все, что мы хотим. А при виде ее прелестей мне захотелось.

Несан повернулся к разочарованному приятелю.

– Потому что мастер Кэмпбелл не говорил нам этого делать, вот почему. Мы просто помогли мастеру Кэмпбеллу, только и всего. И ничего больше.

– Да уж, – кисло буркнул Морли. Затем поглядел в сторону поленницы. – Во всяком случае, у нас еще осталось что выпить.

Несан вспомнил выражение ужаса на лице Клодины Уинтроп, вспомнил, как она плакала и всхлипывала. Конечно, он знал, что хакенки плачут, но и представить не мог, что андерки могут плакать тоже.

Министр – андерец, а значит, министр не способен сделать ничего недостойного. Наверняка она сама напросилась, одеваясь в такие вот откровенные платья. Несан своими глазами видел, как женщины ведут себя с министром. Вроде как они были бы рады, если он попользуется ими.

Потом он вспомнил, как плакала Беата, сидя на полу. Снова увидел ее несчастное лицо. Вспомнил, как Беата двинула ему в челюсть.

Все это слишком сложно для его понимания. Больше всего на свете ему сейчас хотелось напиться до умопомрачения.

– Ты прав. Давай выпьем. Нам есть чего отпраздновать. Сегодня мы стали значимыми людьми.

Обняв друг друга за плечи, они двинулись за бутылкой.

Глава 20

– Нет, вы только гляньте! – прошептала Тереза.

Далтон проследил за ее взглядом и увидел Клодину Уинтроп, проталкивающуюся среди собравшихся в зале. На ней было платье, которое она не носила уже давно. Старое скромное платье. Совсем не то, что было на ней в начале вечера. Далтон заподозрил, что под розовой пудрой ее лицо пепельно-серое. Надо полагать, теперь она взирает на всех с недоверием.

Люди, приехавшие в поместье из Ферфилда, изумленно изучали окружавшую их обстановку, стараясь впитать в себя как можно больше, чтобы потом в подробностях рассказать своим друзьям о великолепном вечере, проведенном в поместье министра культуры. Получить приглашение в поместье – большая честь, и никто из присутствующих не хотел упустить ни малейших подробностей. Мелкие детали очень важны, когда хочешь потешить свое самолюбие.

Весь пол в зале был устлан богатыми коврами, и ноги тонули в мягком покрытии. На драпировку, закрывающую окна, надо полагать, пошли сотни ярдов лучших тканей, специально подобранных в тон с цветным стеклом. Женщины исподволь щупали драпировки, проверяя качество. По краям золотисто-лазурных занавесей свисали разноцветные кисти с кулак толщиной. Мужчины восхищались мраморными колоннами, расположенными по периметру. Панели резного красного дерева, сделанные под художественно вырезанный кирпич, украшали потолок.

Далтон, наблюдая за окружающими, потягивал из кубка лучшее вино, привозимое из долины Нариф. Ночью, когда горят все свечи и лампы, залы поместья исполнены величия. Когда Далтон только приехал сюда, ему потребовалось немало выдержки, чтобы не глазеть по сторонам, как все гости.

Он следил, как Клодина Уинтроп ступает среди роскошно одетых гостей с деревянной улыбкой на лице, приветствуя знакомых и произнося какие-то слова, которых Далтон не слышал. Несмотря на все пережитые ею треволнения, она нашла в себе силы вести себя достойно. Жена богатого дельца, избранного членом парламента торговцами и зернопромышленниками, Клодина Уинтроп была сама не последней среди здешнего общества. Когда люди впервые видели ее с мужем, по возрасту годящимся ей в деды, то обычно считали, что Клодина – лишь игрушка в руках старика. И глубоко заблуждались.

Ее муж, Эдвин Уинтроп, начал свою карьеру как простой земледелец, выращивающий сладкое сорго, которое в изобилии произрастало на юге Андерита. Каждый заработанный от продажи грош он тратил с умом. Он экономил на всем, начиная с одежды и кончая любыми мелкими радостями жизни. Долго не обзаводился семьей.

На вырученные деньги Эдвин со временем купил скот, который выкармливал сорговым жмыхом. Продажа скота позволила закупить еще больше нового поголовья и оборудование для производства рома, и Эдвин сам стал производить спиртное из жмыха. Прибыль от продажи рома позволила Уинтропу арендовать еще земли, прикупить скот, новое оборудование и новые помещения, а со временем – склады и фургоны для транспортировки товаров. Ром, производимый на фермах Уинтропа, продавался повсюду от Ренвольда до Никобариса, по всему пути от Ферфилда до Эйдиндрила. Делая все сам – точнее, руками нанятых рабочих, – от выращивания сорго до производства и продажи рома, от выращивания скота до его забоя на собственных скотобойнях и продажи его мясникам, Эдвин Уинтроп продавал товар по низким расценкам и сделал себе значительное состояние.

Эдвин Уинтроп был скромным и честным человеком, его любили. Он женился лишь тогда, когда добился успеха. Клодине, дочери зернопромышленника, не было и двадцати, когда она больше десяти лет назад вышла замуж за Эдвина, но к тому времени она успела получить хорошее образование.

Великолепно справляющаяся с амбарными книгами и бухгалтерией, Клодина тщательно отслеживала все расходы не хуже супруга. Она была для него фактически правой рукой – примерно как Далтон для министра Шанбора. С ее помощью империя Уинтропа удвоилась. Даже жену Эдвин выбрал тщательно и мудро. Этот человек, никогда прежде не позволявший себе искать удовольствий, наконец позволил себе обрести достойную награду. Клодина была не только умна, но и красива.

После того, как торговцы избрали Эдвина своим представителем, Клодина оказалась полезна мужу и на этом поприще, помогая составлять торговые законы, которые Эдвин предлагал на обсуждение. В отсутствие супруга Клодина исподволь лоббировала от его имени предлагаемые законы. Никто из обитателей поместья не считал ее игрушкой.

За исключением, быть может, Бертрана Шанбора. Но этот-то на всех женщин смотрел одинаково. Во всяком случае, на привлекательных.

Далтону приходилось видеть, как Клодина, вспыхнув, хлопала ресницами и улыбалась Бертрану застенчивой улыбкой. Министр считал порядочных женщин всего лишь кокетками. Возможно, она лишь невинно флиртовала с высокопоставленным мужчиной, а может, хотела внимания, которого ее муж не мог ей оказать. Детей-то у нее нет. Может быть, она коварно предполагала получить от министра какие-то привилегии, а потом обнаружила, что обманулась в своих расчетах.

Клодина Уинтроп далеко не дура, она умна и находчива. Как все это началось, Далтон точно не знал, а Бертран Шанбор отрицал, что к ней вообще прикасался, как отрицал все, за чем не был застигнут. Но если уж она искала тайной встречи с Директором Линскоттом, вопрос о вежливом торге насчет отступного отпал. Теперь ее можно удержать лишь грубой силой.

Далтон указал кубком на Клодину.

– Похоже, ты ошиблась, Тэсс. Не все дамы облачились в откровенные платья. Или Клодина просто скромница.

– Нет, тут что-то другое. – Тереза выглядела действительно озадаченной. – По-моему, милый, раньше на ней было другое платье. Но почему она переоделась? Да еще и в старье?

Далтон пожал плечами:

– Пойдем спросим, хочешь? Только спрашивать будешь ты. Вряд ли будет вежливо, если подобный вопрос задам я.

Тереза подозрительно поглядела на мужа. Она знала его достаточно хорошо, чтобы понять: за невинной репликой скрывается какой-то план. А потому готова была принять его слова как руководство к действию и сыграть ту роль, которую он ей отвел. Улыбнувшись, Тереза приняла предложенную мужем руку. Клодина была не единственной умной и находчивой женщиной в поместье.

Клодина вздрогнула, когда Тереза тронула ее сзади за плечо. Быстро оглянувшись, она изобразила натянутую улыбку.

– Добрый вечер, Тереза. – Клодина сделала легкий реверанс Далтону. – Господин Кэмпбелл.

Тереза, озабоченно нахмурив бровь, склонилась к подруге.

– Клодина, что стряслось? Ты скверно выглядишь. И твое платье! Я что-то не припоминаю, чтобы ты приходила в нем.

Клодина убрала за ухо выбившуюся прядь.

– Со мной все в порядке. Я… Я просто нервничаю от такого большого количества гостей. Иногда в толпе мне становится дурно. Я пошла прогуляться, чтобы подышать воздухом. А в темноте то ли оступилась, то ли споткнулась. И упала.

– Добрые духи! Может быть, вы присядете? – вежливо поинтересовался Далтон, подхватывая Клодину под локоть. – Позвольте усадить вас на стул.

– Нет, со мной все в порядке, – настойчиво повторила она. – Благодарю вас. Я испачкала платье, и пришлось идти переодеваться, только и всего. Вот почему на мне теперь другое. Но со мной все хорошо.

Далтон отступил, и она бросила быстрый взгляд на его меч. С тех пор, как она вернулась в зал, он видел, как Тереза смотрит на все мечи…

– Вы выглядите так, будто что-то…

– Нет, – упрямо возразила она, – я ударилась головой, поэтому и выгляжу несколько странно. Но со мной все нормально. Правда. Просто пострадала моя самоуверенность.

– Понимаю, – посочувствовал Далтон. – Такого рода приключения заставляют понять, насколько коротка может быть жизнь. Заставляют понять, что можешь умереть в любой, – он прищелкнул пальцами, – момент.

Губы Клодины дрожали. Ей пришлось сглотнуть, прежде чем она сумела ответить.

– Да. Я понимаю, что вы хотите сказать. Но теперь я чувствую себя гораздо лучше. Самообладание вернулось ко мне.

– Да? Я не очень в этом уверен.

– Далтон, ты что, не видишь, что бедняжка потрясена? – ткнула его в бок Тереза. – Иди занимайся своими делами, а я позабочусь о бедной Клодине.

Далтон поклонился и ушел, предоставив Терезе возможность самой выяснять то, что нужно. Он был доволен хакенскими парнями. Похоже, им удалось вселить в нее должный страх. Судя по тому, с каким трудом она передвигается, послание ей передали именно в той форме, что он велел. Жестокость всегда помогает лучше усвоить указания.

Далтон был рад, что правильно оценил Несана. Он понял все, когда увидел, как паренек смотрит на меч. В глазах Клодины, когда она бросила взгляд на его меч, мелькнул страх. В глазах же Несана горел огонь желания. Мальчик не лишен честолюбивых замыслов. Морли тоже полезен, но в основном как гора мышц. И вместо мозгов у него мышцы. Несан понял инструкции куда лучше и, будучи столь сообразительным, может оказаться более полезным. В таком юном возрасте они понятия не имеют, насколько глубоко их невежество.

Далтон обменялся рукопожатием с мужчиной, поспешившим поздравить его с новой должностью. Он надел на лицо маску вежливости, но никак не мог вспомнить имени собеседника и не особенно вслушивался в его слова. Мысли Далтона витали далеко.

Директор Линскотт только закончил разговор с каким-то толстяком о налогах на зерно, хранящееся у толстяка на складах. Не такая уж мелочь, учитывая имеющиеся в Андерите огромные запасы зерна. Далтон вежливо и рассеянно отделался от безымянного типа и скользнул поближе к Линскотту.

Когда Директор повернулся, Далтон с теплой улыбкой схватил его за руку, прежде чем у того появилась возможность ускользнуть. Рукопожатие Директора было могучим, на его руках еще сохранились трудовые мозоли.

– Я счастлив, что вы смогли прибыть на пир, Директор Линскотт! Надеюсь, вы довольны вечером. Есть еще многое, что министр хотел бы обсудить.

Директор Линскотт, высокий жилистый мужчина с загорелым лицом, выглядевший так, будто у него вечно болят зубы, не ответил на улыбку. Четверо старших Директоров являлись мастерами гильдий. Один – из гильдии портных, второй – из объединенной гильдии бумагопроизводителей, третий – мастер-оружейник. И Линскотт. Линскотт был мастером-каменщиком. Большинство других Директоров были уважаемыми ростовщиками или торговцами, также имелось несколько барристеров и один адвокат.

Директор Линскотт был облачен в старомодный, но отлично сидевший на нем дублет теплого коричневого цвета, гармонировавшего с редкими седыми волосами. Меч тоже был старым, однако великолепная медная окантовка кожаных ножен сияла как новенькая. Серебряная эмблема – мастерок каменщика – сверкала на темной коже. Несомненно, и клинок в прекрасном состоянии, как и все остальное.

Линскотт не пытался сознательно пугать людей, просто это как-то получалось у него само собой. Наподобие того, как внушает естественный страх медведица с медвежатами. Линскотт считал народ Андерита, тружеников полей и других рабочих лошадок, а также членов прочих гильдий своими детенышами.

– Да, – ответил Линскотт, – я слыхал, будто у министра грандиозные планы. Говорят, он помышляет отринуть настоятельный совет Матери-Исповедницы и порвать со Срединными Землями.

– Уверен, что не открою ничего нового, – развел руками Далтон, – если скажу вам, что, насколько я понимаю ситуацию, министр Шанбор намерен выбрать то, что будет лучше для нашего народа. Ни больше ни меньше. Вот вы, к примеру. Что, если мы сдадимся этому новоявленному Магистру Ралу и присоединимся к Д’Харианской Империи? Этот Магистр Рал заявил, что все страны должны отказаться от суверенитета – в отличие от того, что было в альянсе Срединных Земель. Сие означает, я полагаю, что ему больше не понадобится Комитет Культурного Согласия и его Директора.

Загорелое лицо Линскотта побагровело.

– Речь идет не обо мне, Кэмпбелл. А о свободе народов Срединных Земель. Об их будущем. О том, чтобы не дать воякам Имперского Ордена поглотить и растоптать нашу страну на их пути к завоеванию Срединных Земель. Посол Андерита передал слова Магистра Рала, что, хотя все страны должны сдаться и подпасть под единое правление и командование, каждой стране будет позволено сохранить собственную культуру, если это не идет вразрез с общепринятыми законами. Он обещал, если мы примем его условия, пока они действительны для всех, мы примем участие в создании этих законов. И Мать-Исповедница подтвердила его обещания.

Далтон уважительно поклонился Директору.

– Боюсь, вы неверно понимаете позицию министра Шанбора. Он предложит Суверену, чтобы мы последовали совету Матери-Исповедницы, если искренне поверит, что это будет в интересах нашего народа. В конце концов, на кон поставлена наша культура. Он вовсе не намерен принимать чью-либо сторону, не подумав. Имперский Орден ведь может предложить более выгодные условия мира.

Взгляд, которым одарил его Директор Линскотт, мог заморозить и снеговика.

– Рабы живут мирно.

Далтон изобразил невинный беспомощный взгляд.

– Я не успеваю следить за вашими мыслями, Директор.

– Вы, Кэмпбелл, готовы продать ваше собственное культурное наследие в обмен на пустые обещания помешанной на конкисте агрессивной орды. Задайте себе вопрос, зачем еще они могли сюда пожаловать без приглашения? Как вы можете так спокойно заявлять, что рассматриваете возможность вонзить нож в сердце Срединных Земель? Да что вы за человек такой, Кэмпбелл, если способны после того, что для нас сделали Срединные Земли, повернуться спиной к советам и настоятельным рекомендациям Матери-Исповедницы?

– Директор, мне кажется, вы…

– Наши предки, – потряс кулаком Линскотт, – безуспешно сражавшиеся с хакенскими ордами, должно быть, в гробу переворачиваются, слыша, как вы втихую рассматриваете возможность продать наше наследие, за которое они шли на такие жертвы.

Далтон не стал отвечать сразу, позволяя Линскотту услышать, как его собственные слова эхом заполняют повисшую между ними тишину. Чтобы пожать именно этот урожай, Далтон и засевал свои тщательно продуманные слова.

– Я знаю, что вы искренне любите наш народ, Директор Линскотт, и всячески стараетесь защитить его. Мне очень жаль, что вы считаете мои стремления неискренними. – Далтон вежливо поклонился. – Надеюсь, остаток вечера вы проведете в приятной обстановке.

Умение так изысканно реагировать на столь тяжкое оскорбление являлось верхом вежливости. Более того, тот, кто был способен нанести такую рану, выказывал себя человеком, нарушающим древний андерский кодекс чести.

Считалось, что только хакенцы так жестоко унижали андерцев.

С глубочайшим уважением к тому, кто оскорбил его, Далтон откланялся и вознамерился удалиться, будто его попросили уйти, отослали прочь. Будто его унизил хакенский владыка.

Директор окликнул его. Далтон остановился и оглянулся через плечо.

Директор Линскотт скривил губы, будто пробовал на вкус редко использовавшуюся вежливость.

– Знаете, Далтон, я помню вас, когда вы еще работали у судьи в Ферфилде. Я всегда считал вас порядочным человеком. И теперь думаю так же.

Далтон вежливо повернулся, будто готовясь проглотить очередное оскорбление – если Директор захочет вновь его оскорбить.

– Благодарю вас, Директор Линскотт. Услышать такие слова из уст столь уважаемого человека, как вы, большая честь.

Линскотт сделал неопределенный жест, будто по-прежнему пытался отыскать в затянутых паутиной углах вежливые слова.

– И я совершенно теряюсь, пытаясь понять, как порядочный человек может позволить своей жене так вот выставлять титьки на всеобщее обозрение.

Далтон улыбнулся. Если не сами слова, то интонация, с которой они сказаны, явно примирительная. Шагнув обратно, он небрежно взял с проносимого мимо подноса бокал вина и предложил его Директору. Линскотт, кивнув, принял напиток.

Далтон отбросил официальный тон и заговорил так, будто они с Директором друзья детства:

– Вообще-то совершенно согласен. Честно говоря, мы с женой повздорили по этому поводу перед тем, как прийти сюда. Она настаивала, что такой фасон нынче в моде. Я топнул ногой, как уважающий себя женатый мужчина, и категорически запретил ей это платье надевать.

– Тогда почему она в нем?

– Потому что я ей не изменяю, – тяжело вздохнул Далтон.

Линскотт склонил голову набок.

– Хотя и рад слышать, что вы не сторонник современных нравов в том, что касается супружеских обетов, но какое это имеет отношение к цене на хлеб в Кельтоне?

Далтон отпил глоток вина. Линскотт не сводил с него глаз.

– Ну, поскольку я ей не изменяю, я лишусь постельных игр, если буду побеждать во всяком споре.

Впервые за все время на лице Линскотта появилась тень улыбки.

– Я понял, о чем вы.

– Молодые женщины здесь одеваются просто невообразимо. Я был в шоке, когда пришел сюда на работу. Моя жена молода и не хочет отставать от них, хочет с ними подружиться. Она боится, что другие живущие тут женщины станут над ней потешаться. Я разговаривал с министром на эту тему, и он согласен, что женщинам не следует демонстрировать себя подобным образом, но наша культура позволяет женщинам самим выбирать себе туалеты. Мы с министром полагаем, что нам с ним следует на пару подумать о том, как повлиять на моду в лучшую сторону.

Линскотт согласно кивнул.

– Что ж, у меня тоже есть жена, и я тоже не гуляю на сторону. Рад слышать, что вы – один из немногих нынче, кто придерживается древних идеалов, что данные клятвы священны и верность супругу – святая святых. Молодчина.

В культуре Андерита много места уделялось чести, верности и данному слову – необходимости соблюдать принесенные обеты. Но Андерит менялся. И очень многих заботило, что за последние десятилетия нормы морали сильно изменились. В высших слоях общества разгул теперь стал не только приемлем, но даже поощрялся.

Далтон поглядел на Терезу, на Директора, снова на Терезу.

– Директор, – сделал он приглашающий жест, – могу я представить вам мою возлюбленную супругу? Если позволите? И буду чрезвычайно признателен, если вы прибегнете к вашему огромному влиянию и выскажетесь по поводу благопристойности. Вы весьма уважаемый человек и пользуетесь таким авторитетом, которого мне никогда не получить. Она считает, что я говорю как ревнивый муж.

Линскотт размышлял недолго.

– С удовольствием, если вам угодно.

Когда Далтон подвел Линскотта к дамам, Тереза уговаривала Клодину выпить немного вина и говорила что-то утешающее.

– Тереза, Клодина, позвольте представить вам Директора Линскотта.

Тереза улыбнулась, когда Линскотт поцеловал ей руку. Клодина же, когда с ней проделали ту же процедуру, не отрывала глаз от пола. Она выглядела так, будто ей больше всего на свете хотелось кинуться Линскотту в объятия в поисках защиты или бежать прочь со всех ног. Далтон положил ей ладонь на плечо, не позволяя сделать ни то, ни другое.

– Тереза, дорогая, мы с Директором только что обсуждали проблему женских платьев и моды в свете благопристойности.

Тереза чуть подалась к Директору, как бы приглашая в конфиденты.

– Мой муж так беспокоится по поводу того, что я ношу! А вы что думаете, Директор Линскотт? Вы одобряете мое платье? – Тереза гордо просияла. – Оно вам нравится?

Линскотт лишь на мгновение опустил глаза.

– Очень мило, моя дорогая. Очень мило.

– Видишь, Далтон? Я же тебе говорила! Мое платье гораздо более консервативное, чем у других. Я просто счастлива, что столь глубоко уважаемый человек, как вы, Директор Линскотт, его одобрил.

Тереза отвернулась к проходящему мимо виночерпию, чтобы наполнить бокал, а Далтон одарил Линскотта взглядом «почему-же-ты-мне-не-помог». Линскотт, пожав плечами, наклонился к уху Далтона.

– Ваша жена – очень милая, привлекательная женщина, – прошептал он. – Я не мог унизить и огорчить ее.

Далтон изобразил тяжкий вздох.

– Вот и у меня та же проблема.

Линскотт выпрямился, улыбаясь.

– Директор, – уже более серьезно продолжил Далтон, – с Клодиной совсем недавно случилось несчастье. Прогуливаясь на улице, она оступилась и ударилась.

– Добрые духи. – Линскотт взял женщину за руку. – Сильно ушиблись, дорогая?

– Пустяки, – пробормотала Клодина.

– Я знаю Эдвина много лет. И уверен, что ваш муж все правильно поймет, если я провожу вас в ваши покои. Вот, возьмите меня под руку, и я доставлю вас до постели в целости и сохранности.

Потягивая вино, Далтон следил за сценой поверх бокала. Ее глаза бегали по залу. Они горели желанием принять предложение. Возможно, она будет в безопасности, если согласится. Линскотт – могущественный человек и охотно примет ее под свое крыло.

Этот маленький эксперимент должен был показать Далтону то, что ему было необходимо знать. К тому же тут не было большого риска. В конце концов, люди, случается, исчезают бесследно. Он ждал, когда Клодина покажет ему, как пойдет дело дальше.

– Спасибо за заботу, Директор Линскотт, но со мной все в порядке. Я так ждала этого пира, так хотела посмотреть на гостей. Я буду вечно сожалеть, если пропущу его и не услышу речи министра культуры.

Линскотт отпил глоток вина.

– С тех пор, как Эдвина избрали представителем, вы с ним крепко поработали над новыми законами. Вы работали вместе с министром. Какого вы о нем мнения? Только честно, – подчеркнул он жестом последние слова.

Клодина отхлебнула вина, перевела дыхание и, уставясь в пространство, заговорила:

– Министр Шанбор – человек чести. Проводимая им политика идет на пользу Андериту. Он с уважением отнесся к законам, предложенным Эдвином. – Она сделала еще глоток. – Нам повезло, что Бертран Шанбор стал министром культуры. Мне трудно даже вообразить себе другого человека, который бы справился со всем тем, с чем справляется он.

– Довольно громкое одобрение из уст такой женщины, как вы, – поднял брови Линскотт. – Нам всем прекрасно известно, Клодина, что ваша лепта в написании этих законов не меньше, чем Эдвина.

– Вы слишком добры, – пробормотала она, глядя в бокал. – Я всего лишь жена высокопоставленного человека. Вряд ли обо мне стали грустить и быстро забыли бы о моем существовании, сверни я себе шею нынче вечером. А Эдвина будут помнить долго и добрым словом.

Линскотт озадаченно уставился на ее макушку.

– Клодина слишком низкого о себе мнения, – встрял Далтон. Он заметил безупречно одетого в длиннополый красный сюртук мажордома, открывающего двойные двери. За этими дверями гостей поджидали чаши для омовения рук. В каждой плавали лепестки роз.

– Полагаю, вам известно, кто сегодня почетный гость? – обратился Далтон к Директору.

– Почетный гость? – нахмурился Линскотт.

– Представитель Имперского Ордена. Высокопоставленный имперец по имени Стейн. Приехал передать нам слова императора Джегана. – Далтон отпил вина. – Суверен тоже прибыл, чтобы услышать послание.

Услышав новость, Линскотт вздохнул. Теперь он понял, зачем его пригласили вместе с другими Директорами на то, что они посчитали не более чем самым обычным пиром в поместье. Суверен, в интересах безопасности, редко заранее предупреждал о своем появлении. Он прибыл со своей личной охраной и большим штатом прислуги.

Тереза просияла и лучисто улыбнулась Далтону, с нетерпением ожидая развития событий. Клодина смотрела в пол.

– Дамы и господа, ужин подан! – провозгласил мажордом.