Текст книги "Пятое Правило Волшебника, или Дух Огня"

Глава 22

Музыканты на галерее исполняли морскую мелодию, а слуги спустили вниз длинные голубые транспаранты. Транспаранты колыхались, создавая эффект волны, по которой плыли нарисованные на ткани рыбацкие суда.

Пока слуги Суверена обслуживали хозяина, оруженосцы, облаченные в ливреи цветов поместья, сновали вокруг стола министра, поднося серебряные тарелки с разнообразными рыбными блюдами. Министр выбрал крабовые ножки, балык, жареных миног и угрей в шафрановом соусе. Оруженосцы поставили выбранные блюда между министром и его женой.

Министр Шанбор макнул большой кусок угря в шафрановый соус и предложил жене. Хильдемара, нежно улыбнувшись, взяла кончиками пальцев угощение, но вместо того, чтобы поднести к губам, положила на тарелку и повернулась к Стейну, чтобы спросить с внезапной заинтересованностью о кулинарных обычаях его страны. За то короткое время, что Далтон пробыл в поместье, он успел выяснить, что больше всего на свете госпожа Шанбор ненавидит угрей.

Когда один из оруженосцев предложил их вниманию блюдо с лангустами, Тереза сказала Далтону, с надеждой подняв бровки, что охотно съела бы одного. По требованию Далтона оруженосец ловко очистил лангуста, вынул нежное мясо, сдобрив маслом, положил на поджаренный хлеб. Далтон отрезал себе кусок мяса морской свиньи с блюда, которое протягивал ему на вытянутых руках оруженосец с низко склоненной, как и положено, головой. Оруженосец преклонил колени, грациозно поднялся и удалился танцующей походкой.

Сморщенный носик Терезы поведал, что угря ей вовсе не хочется. Далтон взял одного себе, и то лишь потому, что кивок усмехнувшегося министра сказал ему, что он должен это сделать. Министр наклонился к его уху и прошептал:

– Угорь полезен для конца, если ты понимаешь, о чем я.

Далтон лишь улыбнулся, прикидываясь, что оценил совет. Его мысли были заняты насущными проблемами, а кроме того, проблем с «концом» у него не было.

Тереза поглощала карпа в чесноке, а Далтон, лениво ковыряя жареную селедку с сахаром, наблюдал за хакенскими оруженосцами, которые, как оккупационная армия, сновали между столами. Они несли подносы с жареной щукой, форелью и окунем; печеной треской, хеком и сельдью; приготовленным на углях карасем, лососем, осетром и тюленем. А также крабов, креветок, устриц и мидий, жаркое из рыбы с миндалем, супницы с ухой из моллюсков. И все это с многообразными разноцветными соусами и подливками. Прочие блюда подавались в художественном изобилии соусов и травяных настоев. Морская свинья с горошком в винном соусе, осетровые молоки и бока морского петуха, здоровенный пирог с начинкой из трески и камбалы, залитый зеленой глазурью.

Еда, представленная в таком изобилии и столь изысканно приготовленная, служила не только как политический спектакль, предназначенный для демонстрации могущества и богатства министра культуры, но также имела – чтобы защитить министра от обвинений в показной пышности – глубокую религиозную подоплеку. Многообразие снеди являлось демонстрацией величия Создателя и, несмотря на кажущееся изобилие, было не чем иным, как бесконечно малой частью Его щедрости.

То, что пир был дан не ради какого-то светского события – скажем, свадьбы или празднования юбилея очередной военной победы, – подчеркивало его религиозную суть. Присутствие Суверена, наместника Создателя в мире живых, лишь придавало пиру еще более священный аспект.

Если же богатство, могущество и благородство министра и его супруги и производило впечатление на гостей, то это было лишь случайным и неизбежным побочным эффектом.

От разговоров и смеха в зале стоял непрерывный шум. Гости пили вино, угощались разными блюдами, пробовали соусы. Арфистка снова заиграла, чтобы развлечь пирующих. Министр, поглощая угря, беседовал с женой, Стейном и двумя богатыми пекарями, сидевшими на дальнем конце стола.

Далтон вытер губы, решив воспользоваться всеобщей расслабленностью. Сделав последний глоток вина, он обратился к жене:

– Тебе удалось выяснить еще что-нибудь касательно нашего разговора?

Тереза отрезала ножом кусочек щуки, взяла его и обмакнула в красный соус. Она знала, что он имеет в виду Клодину.

– Ничего особенного. Но подозреваю, что овечка не заперта в овине.

Терезе не были известны все подробности дела, но она знала достаточно, чтобы понять: Клодина может учинить министру крупные неприятности. Кроме того, хотя об этом никогда не говорилось особо, Тереза отлично знала, что сидит за головным столом не только потому, что ее муж знает вдоль и поперек все законы.

– Когда я с ней разговаривала, – понизила голос Тереза, – она много внимания уделяла Директору Линскотту. Ну, знаешь, следила за ним, пытаясь изобразить, что и вовсе на него не глядит. И наблюдала, не видит ли кто, что она на него смотрит.

Информация Терезы всегда была точной, а не основывалась на предположениях.

– Зачем, по-твоему, она трещала всем женщинам, что министр ее принудил?

– Думаю, она говорила всем о министре, чтобы защитить себя. Полагаю, она рассуждала так: если люди уже будут знать об этом, то она обезопасит себя от того, что ее могут заткнуть, прежде чем кто-нибудь спохватится. По какой-то причине она вдруг закрыла рот на замок. Но, как я уже сказала, она не сводила глаз с Директора Линскотта, притворяясь, будто не смотрит.

Тереза предоставила мужу самому делать выводы. Далтон, поднявшись, наклонился к жене.

– Спасибо, солнышко. Позволь мне удалиться ненадолго. Нужно урегулировать кое-какие дела.

Она схватила его за руку.

– Не забудь, ты обещал представить меня Суверену!

Далтон легонько чмокнул ее в щеку и встретился глазами с министром. Слова Терезы лишь подтвердили разумность его плана. Слишком многое поставлено на карту. Директор Линскотт может оказаться настойчивым. Далтон был почти уверен, что доставленное хакенскими парнями послание заткнет Клодину. Если же нет, то его план наверняка положит конец ее проискам. Далтон едва заметно кивнул министру.

Перемещаясь по залу, он останавливался то там, то тут, здороваясь со знакомыми, обмениваясь шутками и слухами, кому-то что-то предлагая или обещая с кем-то встретиться. Все считали его представителем министра, сошедшим с головного стола обойти гостей и узнать, все ли довольны.

Добравшись наконец до истинной цели, Далтон изобразил теплую улыбку.

– Клодина, надеюсь, вам лучше. Тереза порекомендовала мне узнать и позаботиться, не нужно ли вам что, учитывая, что Эдвин не смог прийти.

Она ответила ему неплохой имитацией искренней улыбки.

– Ваша жена просто душка, мастер Кэмпбелл. Со мной все в порядке, благодарю вас. Отличная еда и прекрасное общество окончательно привели меня в норму. Пожалуйста, передайте ей, что мне гораздо лучше.

– Рад слышать. – Далтон наклонился ближе к ее уху. – Я собирался выдвинуть одно предложение Эдвину – и вам, – но мне неудобно просить вас об этом не только потому, что Эдвина нет в городе, но и из-за вашего столь неудачного падения. Мне бы не хотелось навязывать вам работу, когда вы не совсем здоровы. Пожалуйста, зайдите ко мне, когда окончательно оправитесь от ушиба.

Клодина, нахмурившись, повернулась к нему.

– Спасибо за заботу, но со мной все в порядке. Если у вас есть какое-то дело, касающееся Эдвина, то он захотел бы, чтобы я вас выслушала. Мы с ним работаем в тесном контакте, и у нас нет друг от друга секретов, когда речь идет о делах. И вам это отлично известно, мастер Кэмпбелл.

Далтон не только знал, но и рассчитывал именно на это. Он присел на корточки, а она развернула стул, чтобы сесть к нему лицом.

– Пожалуйста, простите мне мое предположение. Ну, видите ли, – начал он, – министр испытывает огромное сочувствие к тем, кто не может прокормить семью иначе как прося подаяние. И даже если они могут выпросить еду, их семьям все равно нужна еще одежда, приемлемое жилье и прочие необходимые вещи. Несмотря на щедрые пожертвования добрых жителей Андерита, многие дети ложатся спать голодными. От нищеты страдают как хакенцы, так и андерцы, и министр сочувствует и тем, и другим, поскольку несет за них ответственность. Министр лихорадочно трудился и наконец доработал последние детали нового закона, позволяющего получить работу многим людям, у которых иначе не было никакой надежды ее найти.

– Это просто замечательно с его стороны! – провозгласила она. – Бертран Шанбор – хороший человек. Нам повезло, что он стал министром культуры.

Далтон провел рукой по губам, а она отвела глаза.

– Ну и министр частенько упоминает, с каким уважением он относится к Эдвину – за весь гигантский труд, что он проделал, – так что я предложил министру, что было бы неплохо продемонстрировать наше уважение к тяжелому труду Эдвина и его преданности делу. Министр охотно согласился и мгновенно предложил заявить, что новый закон предложен и спонсирован депутатом Эдвином Уинтропом. Министр даже пожелал, чтобы закон назывался Закон Уинтропа о дискриминации при найме. В честь вашего мужа. И вашу, конечно, за весь ваш огромный вклад в общее дело процветания Андерита. Всем известно об огромном вкладе, сделанном вами в законы, написанные Эдвином.

Взгляд Клодины снова устремился на Далтона. Она прижала руку к груди.

– О, мастер Кэмпбелл, это очень любезно с вашей стороны и со стороны министра. Вы просто застигли меня врасплох – и Эдвина, я уверена, тоже. Мы, безусловно, просмотрим закон как можно быстрее, чтобы провести его как можно более полное внедрение.

– Видите ли, – поморщился Далтон, – министр только что сообщил мне, что ему не терпится объявить о новом законе именно сегодня. Я-то планировал сначала показать вам проект закона, чтобы вы с Эдвином могли с ним ознакомиться прежде, чем он будет обнародован, но поскольку почти все Директора сейчас присутствуют здесь, министр решил воспользоваться подвернувшейся возможностью, ибо ему тяжело представить, что эти несчастные нищие пробудут без настоящей работы хоть один лишний день. Они должны кормить свои семьи.

Клодина облизала пересохшие губы.

– Ну да, я понимаю… пожалуй. Но я действительно…

– Вот и отлично! Очень мило с вашей стороны.

– Но мне действительно надо сначала просмотреть закон. Эдвин захотел бы…

– Да-да, конечно. Я все понимаю и заверяю вас, что вы получите экземпляр незамедлительно. Завтра утром его вам вручат.

– Но я имела в виду – до того, как…

– Поскольку все здесь, министр твердо намерен объявить новый закон сегодня. Министр не хочет откладывать его вступление в силу, не желает он также расстаться с мыслью присвоить имя Уинтропа столь судьбоносному закону. И министр так надеялся, что Суверен, раз уж он нынче здесь – а всем нам известно, насколько редко он наносит визиты, – услышит Закон Уинтропа о дискриминации при найме, предназначенный людям, у которых доныне не было никакой надежды на работу. Суверен знает Эдвина и, следовательно, будет очень доволен.

Клодина бросила быстрый взгляд на Суверена и снова облизала губы.

– Но…

– Вы хотите, чтобы я попросил министра отложить объявление? Министр будет огорчен не столько тем, что Суверен не услышит о новом законе, сколько тем, что будет упущена возможность как можно быстрей улучшить положение несчастных голодающих детишек, чье благополучие зависит от него. Вы ведь понимаете, не правда ли, что это делается лишь ради благополучия детей?

– Да, но для того, чтобы…

– Клодина, – Далтон взял ее ладошку обеими руками, – у вас нет детей, поэтому я понимаю, что вам трудно сочувствовать тем родителям, которые отчаялись прокормить своих малышей, отчаялись найти работу, но попытайтесь все же понять, насколько они напуганы.

Она открыла было рот, но не издала ни звука. Далтон продолжил, не давая ей возможности собраться с мыслями:

– Попытайтесь понять, что значит быть отцом или матерью, ждущими день за днем чуда, хоть малейшей надежды на то, что появится работа и им удастся накормить детей. Разве вы не можете помочь? Можете постараться понять, что испытывает безработная молодая мать?

Ее лицо стало пепельно-серым.

– Конечно, – прошептала наконец она, – я понимаю. Правда, понимаю. И могу помочь. Уверена, что Эдвин будет рад, когда узнает, что назван покровителем этого закона…

Прежде чем она успела сказать что-нибудь еще, Далтон поднялся.

– Благодарю вас, Клодина. – Он снова завладел ее рукой и поцеловал. – Министр будет очень рад узнать о вашей поддержке, как и те люди, которые смогут отныне найти работу. Вы сделали доброе дело для детей. Наверняка вам сейчас улыбаются добрые духи.

К тому времени, когда Далтон вернулся на свое место, оруженосцы снова пошли по кругу, быстро ставя в центр каждого стола пироги. Гости озадаченно глядели на пироги, корочка которых была надрезана, но не разрезана до конца. Нахмурившись, Тереза внимательно смотрела на пирог, стоявший в центре стола перед министром и его женой.

– Далтон, – шепнула она, – пирог движется сам по себе!

Далтон спрятал улыбку.

– Должно быть, тебе привиделось, Тэсс. Пирог не может двигаться.

– Но я совершенно уверена…

В этот момент корочка треснула и приподнялась. Из дырки высунулась головка черепахи и уставилась на министра глазами-бусинками. Затем появилась лапа, и черепаха вылезла из пирога. За ней последовала другая. По всему залу удивленные гости смеялись, аплодировали и изумленно переговаривались, глядя на вылезающих из пирогов черепах.

Конечно, черепах никто заживо не запекал. Пироги пекли, наполнив сухими бобами. Когда корочка запеклась, в нижней корке проделали дырку, через которую высыпали бобы и засунули черепах. Затем верхнюю корочку надрезали, чтобы она легко ломалась и зверюшки могли удрать.

Как развлечение на пиру черепаховый пирог имел огромный успех. Зрелище понравилось всем без исключения. Иногда это были черепахи, иногда птицы. И тех, и других специально выращивали для этих целей, чтобы порадовать и изумить гостей.

Когда оруженосцы с деревянными бадейками начали обходить столы и собирать расползшихся черепах, госпожа Шанбор подозвала мажордома и велела ему отменить представление перед следующей переменой. Затем она поднялась, и по залу пробежал шепоток, после которого повисла тишина.

– Добрые люди, уделите мне толику внимания, будьте так любезны. – Хильдемара оглядела зал, желая убедиться, что все ее слушают. Ее платье, казалось, светится холодным серебристым светом. – Высочайшее призвание и наш всеобщий долг – помогать нашим нуждающимся согражданам. Сегодня наконец мы надеемся сделать следующий шаг в оказании помощи детям Андерита. Это весьма решительный шаг, требующий мужества. К счастью, у нас есть вождь, обладающий таким мужеством. Для меня огромная честь представить вам величайшего человека, с которым я удостоилась быть знакомой, человека честного, неустанно работающего на благо нашего народа, человека, никогда не забывающего о нуждах тех, кто больше всего нуждается в нас, человека, для кого забота о лучшем будущем нашего народа превыше всего, – моего мужа, министра культуры Бертрана Шанбора.

Хильдемара надела на лицо улыбку и, зааплодировав, повернулась к мужу. Зал взорвался аплодисментами и приветственными криками. Бертран, сияя, поднялся и обнял жену за талию. Она восторженно поглядела ему в глаза. Он ответил исполненным любовью взглядом. Гости завопили громче, радуясь, что столь возвышенная супружеская чета смело ведет Андерит вперед.

Далтон встал и зааплодировал, высоко подняв руки, вынуждая всех присутствующих встать тоже. Он изобразил широчайшую улыбку, чтобы даже те, что сидят в самом конце зала, увидели ее, а затем, продолжая хлопать, повернулся к министру с супругой.

Далтон работал со многими людьми. Некоторым из них он не доверил бы провозгласить даже тост. Другие отлично следовали его планам, но не могли ухватить всю картину в целом до тех пор, пока не видели конечный результат. Никто из них не мог играть в одной лиге с Бертраном Шанбором.

Министр мгновенно ухватил суть и цель наспех изложенного Далтоном плана. Он вполне мог усовершенствовать его и сделать своим. Далтон никогда не видел человека столь ушлого, как Бертран Шанбор.

Улыбаясь, Бертран поднял руку, одновременно отвечая на приветственные вопли и призывая к тишине.

– Граждане Андерита, братья и сестры, – начал он низким, искренне звучавшим голосом, разносившимся до самых дальних уголков зала. – Сегодня я прошу вас задуматься о будущем. Пришло время нам проявить мужество оставить наши прошлые привязанности там, где им и место, – в прошлом. Вместо этого мы должны задуматься о будущем наших детей и внуков.

Он замолчал и, улыбаясь, ждал, пока смолкнет новый взрыв оваций. Затем продолжил, вынуждая публику к тишине:

– Наше будущее обречено, если мы позволим ретроградам править нашим воображением вместо того, чтобы дать возможность умственному потенциалу, дарованному нам Создателем, устремиться в свободный полет.

И снова ему пришлось ждать, пока стихнут рукоплескания. Далтон восхищался соусом, которым Бертран сдобрял в ином случае довольно неаппетитный кусок.

– Мы все, присутствующие в этом зале, облечены возложенной на нас ответственностью за весь народ Андерита, а не только за тех, кому повезло в жизни. Пришло время нашей культуре включить в себя всех жителей Андерита, а не только избранных.

Далтон вскочил и, хлопая в ладоши, засвистал. Все немедленно последовали его примеру и встали, разразившись приветственными криками и свистом. Хильдемара, продолжая сиять восторженной улыбкой любящей и преданной жены, встала и тоже захлопала своему супругу.

– Когда я был молод, – негромко продолжил Бертран, когда гости утихли, – я познал, что такое голод. Тогда Андерит переживал тяжелые времена. Мой отец был безработным. Я видел, как от голода рыдала перед сном моя сестренка. Видел, как тайком плакал отец, которому было стыдно, что у него нет работы, потому что ему не хватало квалификации. – Он замолчал и откашлялся. – Он был гордым человеком, но это едва не сломило его дух.

Далтон рассеянно подумал, а была ли вообще у Бертрана сестра.

– Сегодня тоже есть гордые люди, люди, желающие работать, и в то же время полно работы, которую надо делать. Сейчас строится несколько правительственных зданий, а в плане еще больше. Мы ведем строительство дорог, чтобы улучшить торговлю. Еще нам предстоит построить мосты на горных перевалах. Реки дожидаются строителей, чтобы возвести пилоны для мостов на этих дорогах и перевалах. Но никто из этих гордых людей, жаждущих трудиться и нуждающихся в работе, не может трудиться на этих работах и многих других, потому что не имеют квалификации. Как когда-то мой отец.

Бертран Шанбор оглядел аудиторию, внимательно ждущую его решения.

– Мы можем обеспечить этих гордых людей работой. Мой долг как министра культуры позаботиться, чтобы эти люди получили работу и могли прокормить своих детей, детей, которые и есть наше будущее. Я просил наши самые блестящие умы найти решение, и они не разочаровали ни меня, ни народ Андерита. Мне бы хотелось поставить в заслугу себе этот блестящий новый закон, но, увы, не могу. Эти радикально новые предложения были внесены людьми, которые заставили меня гордиться тем, что я занимаю свой пост и таким образом могу помочь им воплотить в жизнь новый закон. В прошлом бывали и такие, кто постарался бы использовать все свое влияние, чтобы похоронить этот закон в самых глубоких тайниках. Я не допущу, чтобы всякие эгоистические соображения убили надежду на будущее наших детей.

Бертран позволил себе гневно сверкнуть глазами, а его гневный взгляд был способен заставить людей бледнеть и дрожать от страха.

– В прошлом бывали такие, кто заботился лишь о себе подобных и ни за что не позволил бы другим проявить себя.

Не понять, о ком идет речь, было просто невозможно. Время мало способствовало лечению ран, нанесенных хакенскими владыками, – эти раны всегда оставались свежими и кровоточащими. Было весьма полезно оставлять их в таком виде.

Лицо Бертрана снова украсила знакомая улыбка, которая по контрасту с предыдущим гневным выражением казалась еще более обаятельной.

– И эта новая надежда выражена в Законе Уинтропа о дискриминации при найме. Госпожа Уинтроп, не могли бы вы встать? – жестом предложил он Клодине.

Вспыхнув, она посмотрела на окружавшие ее улыбающиеся лица. Раздались аплодисменты. Клодина походила на загнанную лань. Нехотя она поднялась со стула.

– Друзья мои, муж госпожи Уинтроп Эдвин Уинтроп – отец нового закона, а госпожа Уинтроп, как нам всем известно, является его незаменимым помощником в депутатской деятельности. Я нисколько не сомневаюсь, что госпожа Уинтроп сыграла существенную роль в новом законе своего мужа. Эдвин у нас вечно занят, но мне хотелось бы поздравить госпожу Уинтроп с великолепной работой, и я надеюсь, что она передаст мои поздравления Эдвину, когда он вернется.

Весь зал вместе с Бертраном принялся поздравлять ее и ее отсутствующего мужа. Клодина, красная как рак, осторожно улыбалась. Далтон приметил, что Директора, не зная, о чем, собственно, закон, поздравляют ее вежливо, но весьма сдержанно. Прошло некоторое время, прежде чем все покончили с поздравлениями и снова расселись по местам, чтобы услышать суть нового закона.

– Суть Закона Уинтропа о дискриминации при найме выражена в самом его названии, – объяснил наконец Бертран. – Это означает честное и открытое, а не привилегированное и закрытое предоставление работы. Для осуществления всех нынешних гражданских и общественных строительных проектов нам нужно проделать огромную работу на благо нашего народа.

Министр окинул аудиторию решительным взглядом.

– Но одна гильдия придерживается ради своей выгоды древних прерогатив, мешая таким образом прогрессу. Не поймите меня превратно, у этих людей высокие идеалы, и они все великие труженики, но пришло время отринуть старые порядки, предназначенные для защиты немногих избранных. Таким образом, согласно новому закону, работу получит каждый, кто пожелает трудиться на этом поприще, а не только члены закрытого братства Гильдии Каменщиков!

Аудитория дружно ахнула. Бертран продолжал напирать.

– Более того, из-за этой закрытой гильдии, где лишь немногие соответствуют их таинственным и излишне жестким правилам, народу Андерита приходится платить за общественные строительные работы гораздо больше, чем платили бы, будь дозволено работать другим! – Министр потряс кулаком. – Мы все платим слишком высокую цену!

Директор Линскотт побагровел от сдерживаемой ярости.

– Огромные знания каменщиков должны быть использованы. – Бертран ткнул в присутствующих пальцем. – Безусловно, должны, но с появлением этого нового закона неквалифицированные рабочие тоже получат работу и будут трудиться под присмотром каменщиков, и детям не придется голодать, потому что их отцы получат желанную работу.

Министр продолжил, подчеркивая каждое слово ударом кулака о ладонь.

– Я призываю Директоров Комитета Культурного Согласия теперь показать нам открытым голосованием, что они поддерживают закон, предоставляющий работу голодающим людям, поддерживают правительство, которое наконец-то сможет завершить общественное строительство по приемлемой цене, используя труд тех, кто хочет работать, а не только членов тайного общества каменщиков, которое устанавливает свои собственные чудовищные расценки, которые все мы вынуждены терпеть! Что Директора поддерживают детей! Поддерживают Закон Уинтропа о дискриминации при найме!

Директор Линскотт вскочил на ноги.

– Я протестую против такого голосования! У нас еще не было времени…

Он замолчал, увидев, что Суверен поднял руку.

– Если другие Директора пожелают продемонстрировать свою поддержку, – твердо провозгласил Суверен, – то собравшиеся здесь люди должны это узнать, чтобы никто не смог лжесвидетельствовать о том, какого мнения о новом законе каждый из Директоров. Нет ничего плохого в том, что Директора выразят свое мнение здесь и сейчас. Поднятие рук не есть финальный акт поддержки и не отрицает возможности обсуждения прежде, чем закон будет официально принят.

Суверен своей нетерпеливостью невольно избавил Бертрана от необходимости настаивать на голосовании. Хотя такое голосование и правда не делало закон окончательным, но существующие распри между гильдиями и профессиями обеспечат его окончательное утверждение в дальнейшем.

Далтону не было необходимости ждать, когда Директора проголосуют. Он нисколько не сомневался в результате. Закон, только что оглашенный министром, был не чем иным, как смертным приговором одной из гильдий, и министр только что продемонстрировал Директорам топор палача.

Хотя они и не понимают причины, Директора увидят, как одного из них вышибли. Хотя лишь четверо из Директоров являлись мастерами гильдий, другие тоже были весьма уязвимы. Ростовщиков могли вынудить снизить проценты или вообще запретить их деятельность, торговцев – изменить маршруты и привычные рынки сбыта, а стряпчих и адвокатов – работать по расценкам, которые будут по карману даже нищему. Ни одна профессия не застрахована от появления нового закона, если ее представители чем-то не угодят министру.

Если сейчас Директора не поддержат министра, топор запросто может обрушиться на их гильдию или профессию. Министр призвал к открытому голосованию лишь для того, чтобы показать им, что топор не обрушится на них, если они сделают все как надо.

Клодина рухнула на стул. Она тоже поняла, что все это значит. Людям официально запрещалось заниматься строительными работами, если они не являлись членами гильдии. Гильдия устанавливала правила обучения, стандарты, расценки, занималась судебными разбирательствами, ежели таковые возникали, выделяла рабочих на строительство по мере необходимости, заботилась о больных и покалечившихся каменщиках, выплачивала пособия вдовам погибших при несчастных случаях на работе. Если неквалифицированным рабочим будет позволено заниматься строительством, члены гильдии потеряют свои преимущества. И это уничтожит Гильдию Каменщиков.

Для Линскотта это означает конец его карьеры. За то, что в бытность его Директором гильдия потеряла свои преимущества, каменщики отзовут Линскотта в мгновение ока. Неквалифицированные рабочие отныне смогут работать. А Линскотт станет парией.

Естественно, в конечном итоге строительные работы обойдутся дороже. Ведь неквалифицированный труд – он неквалифицированный труд и есть. Человек, отлично знающий свое дело и получающий за свой труд больше, в конечном счете обходится дешевле, а сделанная им работа безупречна.

Один из Директоров поднял руку, демонстрируя свою неофициальную, но по многим практическим соображениям окончательную поддержку нового закона. Остальные наблюдали за его рукой, как за кинжалом, вонзающимся в сердце человека. И этим человеком был Линскотт. Никто не хотел разделить его участь. Один за другим Директора поднимали руки, пока их не стало одиннадцать.

Линскотт, прежде чем покинуть зал, одарил Клодину убийственным взглядом. Ставшая пепельно-серой, Клодина опустила голову.

Далтон захлопал в ладоши. Это заставило всех оторваться от драматического зрелища, и гости тоже стали аплодировать Директорам. Стоявшие вокруг Клодины принялись поздравлять ее, говоря, какое великое дело они с мужем сделали для детей Андерита. Сплетники начали немедленно возмущаться эгоистическим поведением каменщиков. Скоро из желающих поблагодарить Клодину образовалась целая очередь, и все они также восхваляли министра культуры за его бескорыстную смелость.

Клодина пожимала руки с бледной улыбкой на лице.

Вряд ли Директор Линскотт отныне соизволит перемолвиться хоть словом с Клодиной Уинтроп.

Стейн глянул на Далтона с лукавой улыбкой, Хильдемара самодовольно ухмыльнулась ему, а Бертран хлопнул помощника по спине.

Когда все расселись по местам, арфистка приготовилась заиграть снова, но Суверен поднял руку. Глаза присутствующих устремились на него.

– Мне кажется, нам следует воспользоваться случаем и перед следующей переменой послушать то, что хочет нам сказать прибывший издалека чужеземец.

Надо полагать, Суверен с трудом боролся со сном и, прежде чем уснуть, хотел услышать Стейна. Министр снова поднялся и обратился к гостям:

– Дамы и господа, как вам всем известно, идет война. И у каждой из воюющих сторон есть свои аргументы, почему мы должны присоединиться к ней, а не к противнику. Андерит хочет лишь мира. Мы не испытываем ни малейшего желания видеть, как наши юноши и девушки проливают кровь в чужой битве. Наша страна уникальна, поскольку защищена Домини Диртх, так что нам нет необходимости бояться, что война придет на нашу землю. Но есть и другие соображения, не последнее из которых – внешняя торговля.

Мы намереваемся выслушать, что нам скажут Магистр Рал, Владыка Д’Хары, и Мать-Исповедница. Они намерены пожениться, о чем все вы, безусловно, слышали от наших дипломатов, вернувшихся из Эйдиндрила. Таким образом, Д’Хара объединится со Срединными Землями, образовав могучую силу. Мы с глубочайшим уважением ждем, что они нам скажут. Но сегодня мы имеем возможность услышать, что предлагает нам Имперский Орден. Император Джеган прислал нам из Древнего мира, что лежит за Долиной Заблудших, которая теперь, впервые за тысячи лет, открыта для прохода, своего представителя. Позвольте мне представить вам императорского посланца, мастера Стейна! – Бертран указал рукой на имперца.

Раздались вежливые аплодисменты, тут же смолкшие, едва Стейн встал. Имперец представлял собой весьма внушительную, грозную и поразительную фигуру. Он продел большие пальцы под ремень, на котором в данный момент не висело оружия.

– Мы ведем борьбу за наше будущее, примерно такую же, какую вы только что наблюдали, только более широкомасштабную. – Стейн взял небольшой кусок жесткого хлеба и могучими руками раздавил его. – Нас, человеческую расу – а в нее входят и добрые граждане Андерита, – медленно уничтожают. Нас отбрасывают назад. Душат. Нас лишают нашего предназначения, лишают будущего. Самой жизни. Точно так же, как ваши сограждане лишены работы из-за эгоистических гильдий, паразитирующих на других, лишая их работы и, следовательно, возможности прокормить детей, магия паразитирует на всех нас.

По залу пробежал шепоток. Люди растерялись и несколько заволновались. Некоторые опасались магии, но многие весьма уважали.

– Магия решает за вас вашу судьбу, – продолжал Стейн. – Обладающие магией правят вами, хотя вы и не давали на это добровольного согласия. У них есть могущество и власть, и они держат вас в своих лапах. Владеющие магией пользуются заклинаниями, чтобы причинить вред тем, кому завидуют. Владеющие магией причиняют вред и губят тех, кого боятся, кто им не нравится, кому завидуют. Да и просто для того, чтобы держать массы в напряжении. Владеющие магией правят вами, нравится вам это или нет. Не будь магии, разум человека мог бы расцвести. Пришло время простым людям самим определять свою судьбу, без того, чтобы над нами довлела магия, принимала за нас решения и определяла наше будущее. – Стейн развернул свой плащ. – Это скальпы тех, кто владел волшебством. Каждого я убил своими руками. Я помешал этим ведьмам и колдунам корежить жизнь нормальных людей. Люди должны бояться Создателя, а не каких-то там колдуний, чародеев или ведьм. Мы должны боготворить Создателя, и никого другого.