Текст книги "Пятое Правило Волшебника, или Дух Огня"

Глава 21

Она воздела руки-крылья и сильным глубоким голосом запела старинную балладу, древнюю, как миф.

 
Явились они из страны леденящего мрака,
Настолько прекрасны, насколько ужасна их власть,
Исчадия смерти, исчадия тлена и праха,
Пришли в этот мир, чтобы здешнюю магию красть.
 

Колокола прозвонили трижды, и на зов их явилась смерть.

 
Не всякий способен увидеть их странные игры,
Когда путешествуют, сидя верхом на волне,
Роятся над пламенем, как бестелесные искры,
Иль в ивовых лозах таятся, скитаясь во тьме.
 

Колокола прозвонили трижды, и на зов их явилась смерть.

 
На грани меж воздухом, огненной дымкой, волною
Они существуют. И смертный любой обречен,
Едва лишь пленится безмерной красой ледяною,
Едва их увидит – с могилой навек обручен.
 

Колокола прозвонили трижды, и на зов их явилась смерть.

 
В охоте расставшись, но вновь собираясь для танца,
Для гибельной пляски, незримой коварной игры,
Любого введут в состоянье прекрасного транса,
Готовясь насытить своей королевы костры.
 

Колокола прозвонили трижды, и на зов их явилась смерть.

 
Когда же ушел с водопадов Он, жаждущий тризны,
Когда прозвонили охранные колокола,
Когда Он призвал и потребовал плату, и трижды
Пропели набаты, и на Гору гибель пришла,
 

Колокола прозвонили трижды, и на зов их явилась смерть.

 
Пытались они ускользнуть, не поддаться заклятью,
Пытались прельстить, откупиться иль очаровать,
Но Черной связал, обессилил Он их Благодатью,
И черные души пришлось им Ему отдавать.
 

Колокола смолкли, и Гора убила их всех.

И Гора похоронила их всех.[1]1
  Перевод И. Дугиной.


[Закрыть]

Молодая певица завершила свою зачаровывающую песню на невероятно длинной ноте, и гости разразились шквалом аплодисментов.

Это была древняя баллада о Йозефе Андере, и лишь по одной этой причине ее любили все. Далтон как-то однажды пересмотрел все древние тексты в попытке узнать смысл песни, но не нашел ничего, что могло бы пролить свет, к тому же слова баллады варьировались, поскольку версий существовало несколько. Это была одна из тех песен, смысл которых никто толком не понимает, но все очень любят, потому что в ней совершенно очевидно отражалась победа, одержанная некогда всеми глубоко уважаемыми основателями Андерита. По традиции эта чарующая мелодия исполнялась лишь в особо торжественных случаях.

По какой-то странной причине Далтону показалось, что сейчас слова песни более понятны ему, чем прежде. У него возникло ощущение, что он вот-вот поймет смысл. Но ощущение исчезло так же быстро, как появилось, и Кэмпбелл переключился на другое.

Длинные рукава певицы коснулись пола, когда она поклонилась Суверену, а затем рукоплещущим гостям, сидящим за головным столом рядом со столом Суверена. Расшитый золотом шелковый балдахин прикрывал оба головных стола. Откинутые края балдахина поддерживали андерские копья вдвое больше обычных. Это создавало эффект, будто головные столы стоят на подмостках, что, по мнению Далтона, было недалеко от истины.

Певица поклонилась остальным гостям, сидящим за длинными столами по обе стороны приемного зала. Рукава ее наряда были отделаны белыми совиными перьями, и когда она во время исполнения воздевала руки, то походила на крылатую женщину, некое странное существо из тех времен, о которых говорилось в ее песне.

Стейн, сидевший рядом с министром и его женой, вяло аплодировал и явно прикидывал, как молодая певица будет выглядеть без перышек. Сидящая по правую руку Далтона Тереза хлопала, сопровождая аплодисменты криками «браво!». Далтон, тоже хлопая, подавил зевок.

Певица удалилась, приветственно помахав раздающемуся ей вслед одобрительному свисту. Когда она исчезла, в зал вошли четыре оруженосца с платформой, на которой возвышался марципановый корабль, плывущий по марципановым волнам. Надутые паруса были, судя по всему, сделаны из сахара.

Естественно, сие произведение служило лишь для того, чтобы объявить, что следующие блюда будут рыбными, как преследуемый пряничными гончими пряничный олень, прыгающий в кусты остролиста, за которыми прятался желейный кабан, анонсировал мясные блюда, а фаршированный орел, с крыльями, распростертыми над бумажной панорамой города Ферфилда, предшествовал дичи. На галерее звон фанфар и барабанная дробь возвестили о прибытии следующей перемены.

Перемен было уже пять, и каждая состояла не меньше, чем из дюжины блюд. Сие означало, что предстоит еще семь перемен, и в каждой по крайней мере по двенадцать блюд. Между переменами гостей развлекали музыканты, жонглеры, трубадуры и акробаты, а по столам по кругу пускалось дерево с засахаренными фруктами. В подарок гости получили, ко всеобщему восторгу, механических лошадок.

Среди разнообразия мясных блюд было и обожаемое Терезой мясо молодняка – молочные поросята, телята, оленята и медвежонок, стоящий на маленьких лапках. Медвежонка переносили от стола к столу, и за каждым столом шкура, прикрывающая зажаренную тушку, отодвигалась в сторону, чтобы слуги могли отрезать ломти мяса гостям. Дичь – пудинг из лебяжьих шей, воробьи, столь любимые министром за их афродизийный эффект, горлицы, орлы и запеченные павлины, которых снова оперили и при помощи проволоки закрепили так, что казалось, будто летит стая.

Никто не рассчитывал, что такое количество пищи будет съедено. Нет, такое разнообразие было не только для того, чтобы у гостей имелся обширный выбор, но и для того, чтобы поразить их изобилием. Визит в поместье министра культуры был знаменательным событием, а для многих даже становился предметом обсуждения и бесед на многие годы.

Угощаясь, гости поглядывали на головной стол, где сидел министр, двое богатых пекарей, которых он пригласил за свой стол, и представитель Имперского Ордена. Стейн прибыл под всеобщие приглушенные охи и ахи, вызванные его военным облачением и плащом из человеческих скальпов. Стейн был сенсацией для многих женщин, у которых колени подгибались от перспективы заполучить в постель такого мужчину, и они одаривали его весьма недвусмысленными взглядами.

Бертран Шанбор являл собой полную противоположность воину из Древнего мира. На пир министр облачился в обтягивающий пурпурный дублет без рукавов, украшенный великолепной вышивкой, золотой нитью и серебряной канвой, надетый поверх простого короткого камзола. Этот наряд придавал его довольно-таки округлой фигуре более подтянутый мужественный вид. Белый стоячий кружевной воротник выглядывал из-под низкого ворота дублета. Такие же кружева украшали грудь и рукава.

Поверх дублета с плеч свисал великолепный темно-пурпурный, отороченный по вороту и груди мехом охабень. Рукава украшали полосы красного шелка с нашитыми между полосками рядами жемчуга.

Ясноглазый, улыбчивый – его улыбка всегда казалась предназначенной собеседнику, – с копной темных седеющих волос, Бертран Шанбор представлял собой внушительную фигуру. Все это и личность Шанбора – точнее, власть, которой он был облечен как министр культуры, – вызывало восхищение мужчин и страстное желание женщин.

Гости, если не глазели на стол министра, исподволь поглядывали на соседний с министерским, где сидел Суверен с супругой, тремя взрослыми сыновьями и двумя взрослыми дочерьми. Смотреть открыто на Суверена не осмеливался никто. Ведь в конце концов Суверен – наместник самого Создателя в мире живых, не только правитель страны, но и святейший религиозный вождь. Многие в Андерите – и андерцы, и хакенцы – боготворили Суверена до такой степени, что, когда проезжала его карета, с рыданиями падали на землю и каялись в грехах.

Суверен, жизнерадостный и внимательный, несмотря на ухудшающееся здоровье, был облачен в сверкающие золотом одежды. Красный камзол подчеркивал круглые рукава одеяния. Ярко-желтые чулки, пришитые разноцветными шнурами на середине бедер к бриджам. Перстни с каменьями на каждом пальце. Голова Суверена безвольно поникла, будто золотой медальон с инкрустированными бриллиантовыми горами стал со временем настолько тяжел, что под его тяжестью у Суверена согнулась спина. Руки владыки были усыпаны не уступающими по размеру перстням старческими пятнами.

Суверен пережил четырех жен. Нынешняя с любовной заботой стерла платочком остатки еды с подбородка мужа. Далтон сомневался, что она перешагнула двадцатилетний рубеж.

К счастью, сыновья и дочери Суверена, хоть и прихватили с собой своих супругов, детей оставили дома. Внуки Суверена были совершенно невыносимы. Никто не осмеливался сказать милым крошкам ничего, кроме ласковых поощрительных слов, когда они носились без присмотра. Некоторые из них были значительно старше нынешней бабушки.

Далтон сидел по одну руку от министра, по другую восседала госпожа Хильдемара Шанбор в элегантном серебряном платье с вырезом столь же низким, как у прочих присутствующих дам. Она шевельнула пальцем, и арфистка, сидящая перед головным столом, но ниже платформы, перестала играть. Жена министра правила пиром.

На самом деле ни в каком управлении пир не нуждался, однако Хильдемара настаивала, чтобы ее считали истинной хозяйкой величественного действа, и в этой связи время от времени принимала участие в процессе, воздевая палец, чтобы в нужное время остановить арфистку. И многие искренне полагали, будто весь пир вертится по мановению пальчика госпожи Шанбор.

Арфистка, безусловно, знала, когда ей следует прекратить играть, но тем не менее ждала, пока возденется благородный перст, не осмеливаясь сама прекратить игру. Пот выступил у нее над бровью, пока она не сводила глаз с госпожи Шанбор, опасаясь пропустить повелительный жест.

Хотя госпожу Шанбор повсеместно превозносили как яркую красавицу, она была женщиной довольно полной, с крупными чертами лица и всегда вызывала у Далтона ассоциации со статуей, которую ваял ремесленник, обладающий скорее рвением, нежели талантом. Далеко не то творение, которым хочется любоваться подольше.

Арфистка воспользовалась паузой, чтобы взять стоявший подле ее золотой арфы кубок. Она наклонилась, и министр тут же воспользовался случаем заглянуть ей за корсаж, одновременно подтолкнув Далтона локтем, на тот случай, если помощник вдруг упустил открывшееся зрелище.

Госпожа Шанбор заметила хищный взгляд мужа, но не выказала никакой реакции. Она никогда не реагировала. Хильдемара прекрасно знала, какой властью она обладает, и охотно соглашалась за это платить.

Впрочем, оставаясь наедине с супругом, госпожа Шанбор иногда лупила Бертрана чем ни попадя, но скорее за какой-то светский проступок в отношении нее, чем за супружескую измену. У нее не было действительных оснований возражать против его похождений, поскольку сама она тоже не являлась образцом добродетели и временами скрытно наслаждалась обществом любовников. Кэмпбелл хранил в уме их список.

Далтон сильно подозревал, что, как и любовниц ее мужа, партнеров Хильдемары тоже привлекала власть, которой она обладает, и надежда получить какие-либо привилегии. Однако подавляющее большинство понятия не имели, что происходит в поместье, и представляли ее всего лишь верной любящей женой – представление, которое она сама бережно культивировала. Народ Андерита любил Хильдемару, как в других странах любят королеву.

И во многих смыслах она и была королевой. Хитрая, владеющая информацией, целеустремленная, Хильдемара частенько издавала приказы за закрытыми дверями, пока Бертран искал развлечений. Министр зависел от ее знаний и опыта и часто обращался к ней за советом, не интересуясь, какому мерзавцу она оказывает покровительство или какой культурный разгром оставляет после себя.

Независимо от того, что она думает о своем муже, Хильдемара трудилась не покладая рук, чтобы сохранить его власть. Если он рухнет, она упадет вместе с ним. В отличие от супруга Хильдемара редко напивалась и потихоньку потягивала вино, довольствуясь одним-двумя бокалами за весь вечер.

Далтон никоим образом не мог недооценивать ее. Хильдемара плела собственную паутину.

Гости ахнули от восторга, когда из марципанового корабля выскочил «моряк», наигрывая на дудочке веселый рыбацкий мотивчик, аккомпанируя себе на прикрепленном к поясу бубне. Тереза засмеялась и радостно захлопала в ладоши.

– Ой, Далтон! – сжала она под столом колено мужа. – Ты когда-нибудь мог подумать, что мы будем жить в таком прекрасном месте, познакомимся с такими великолепными людьми и увидим дивные вещи?

– Конечно.

Она снова засмеялась и нежно толкнула его плечом. Далтон смотрел, как за столом справа аплодирует Клодина. Слева Стейн подцепил ножом кусок мяса и не церемонясь принялся есть прямо с клинка. Он жевал с открытым ртом, наблюдая за представлением. Судя по всему, развлечения были не того сорта, что предпочитал Стейн.

Слуги начали разносить подносы с рыбными блюдами, заливая их соусом и накладывая гарнир. У Суверена были собственные слуги, дегустировавшие и готовящие ему блюда. Чтобы отрезать лучшие куски Суверену и членам его семьи, они пользовались принесенными с собой ножами. Для того чтобы нарезать блюдо на тарелке, у них имелись другие ножи. В отличие от остальных тарелки Суверену меняли после каждой перемены.

Министр наклонился поближе, держа в руке кусок свинины, который он предварительно макнул в горчицу.

– До меня дошел слух о женщине, которая собирается распространить неприятную ложь. Возможно, тебе следует заняться этим делом.

Далтон двумя пальцами взял с тарелки, которую разделял с Терезой, кусок груши, вымоченной в миндальном молоке.

– Да, министр, я уже разобрался. Она не хотела проявить неуважения.

Он кинул грушу в рот.

– Ну вот и отлично, – выгнул бровь министр.

Он ухмыльнулся и подмигнул через голову Далтона. Тереза, улыбаясь, приветственно склонила голову.

– Ах, Тереза, дорогая, говорил ли я вам уже, как божественно вы выглядите сегодня вечером? А прическа просто чудесна! Она придает вам вид доброго духа, пришедшего облагодетельствовать мой стол. Не будь вы замужем за моим помощником, я бы позже пригласил вас танцевать.

Министр редко танцевал с кем-то, кроме жены и – в виде протокольной обязанности – с заезжими высокопоставленными дамами.

– Почту за честь, министр, – заикаясь, пролепетала Тереза. – Как и мой муж, я уверена. Я не могу оказаться в более надежных руках в танцевальном зале. Или в любом другом месте.

Несмотря на обычное умение держаться со светской невозмутимостью, Тереза вспыхнула от оказанной Бертраном высокой чести. Она взволнованно опустила голову, помня о завистливых взглядах, следящих за ее беседой с самим министром культуры.

По гневному взгляду, сверкнувшему из-за спины министра, Далтон понял: не стоит опасаться, что этот танец – в процессе которого министр, несомненно, прижмет к себе полуобнаженную грудь Терезы – состоится. Госпожа Шанбор не позволит Бертрану демонстрировать отсутствие безоговорочной верности супруге.

Далтон вернулся к делам, поворачивая беседу в нужном ему направлении:

– Кое-кто из городских должностных лиц очень озабочен той ситуацией, о которой мы говорили.

– Что он сказал? – Бертран знал, о каком Директоре идет речь, и мудро воздерживался от упоминания имен, но глаза его гневно сверкнули.

– Ничего, – заверил его Далтон. – Но он настойчив. Он может предпринять расследование – потребовать объяснений. Есть люди, тайно нам противодействующие, и они с радостью поднимут крик о неприличном поведении. Если нам придется отбиваться от беспочвенных обвинений в нелояльности, это приведет к опасной потере времени и уведет нас в сторону от выполнения долга перед народом Андерита.

– Да вся эта идея – полный абсурд! – ответил министр, придерживаясь двусмысленного стиля разговора. – Ведь не веришь же ты на самом деле, что наш народ действительно устраивает заговор, чтобы противостоять нашим добрым деяниям?

Фраза прозвучала очень гладко, поскольку Бертран не раз ее произносил. Обычная предосторожность требовала, чтобы разговоры на публике велись крайне осторожно. Среди гостей вполне могли оказаться люди, владеющие волшебным даром, надеющиеся с его помощью услышать что-то, не предназначенное для посторонних ушей.

Далтон и сам прибегал к услугам женщины, обладающей таким даром.

– Мы посвятили жизнь служению андеритскому народу, – произнес Далтон, – и все же остаются завистники, жаждущие остановить прогресс и помешать нам улучшать положение трудящихся.

С тарелки, которую он разделял с женой, Бертран взял жареное лебединое крылышко и макнул его в мисочку с пряным соусом.

– Значит, по-твоему, подстрекатели, возможно, постараются создать нам сложности?

Госпожа Шанбор, внимательно прислушивающаяся к разговору, наклонилась ближе к мужу.

– Всякие там ораторы мгновенно ухватятся за возможность уничтожить отличную работу Бертрана. И охотно помогут любым смутьянам. – Она пристально посмотрела на Суверена, которого кормила с ладони юная супруга. – Нам предстоит серьезное дело, и совершенно не нужно, чтобы противники мельтешили у нас на пути.

Бертран Шанбор был наиболее вероятным кандидатом на пост Суверена, но у него имелись и враги. Суверен избирался пожизненно. Малейшая промашка в столь критический период могла выбросить министра из списка кандидатов. И многие просто спали и видели, чтобы министр допустил такой промах, пристально следя за ним и прислушиваясь к каждому слову.

Как только Бертран Шанбор станет Сувереном, можно будет перестать беспокоиться, но до той поры следует быть крайне осторожным.

– Вы отлично понимаете ситуацию, госпожа Шанбор, – одобрительно кивнул Далтон.

– Из чего, надо полагать, следует, что у тебя есть конкретное предложение, – хмыкнул Бертран.

– Верно. – Далтон понизил голос едва не до шепота. Крайне невежливо шептать при посторонних, но выхода у него не было. Необходимо начинать действовать, а шепота не услышит никто. – Думаю, наилучшим выходом будет, если мы нарушим существующее равновесие. То, что я имею в виду, поможет не только отделить зерна от плевел, но и не даст произрасти другим сорнякам.

Искоса поглядывая на стол Суверена, Далтон объяснил свой план. Госпожа Шанбор, улыбнувшись краем губ, приосанилась. Рекомендации Далтона пришлись ей по душе. Бертран, бесстрастно наблюдая за Клодиной, кивком выразил свое согласие.

Стейн вогнал кинжал в стол, демонстративно распоров тончайшую льняную скатерть.

– Почему бы мне просто не перерезать им глотку?

Министр огляделся по сторонам, проверяя, слышал ли кто предложение Стейна. Хильдемара побагровела от ярости. Тереза побледнела, услышав подобную речь из уст человека, носившего плащ из человеческих скальпов.

Стейна уже предупреждали. Если подобное заявление услышат и сообщат в соответствующие инстанции, за этим немедленно последует полоса расследований, которая наверняка привлечет внимание самой Матери-Исповедницы. И она не успокоится, пока не выяснит всю правду, а ежели таковое случится, она вполне может использовать свою магию, чтобы отстранить министра. Навсегда.

Далтон одарил Стейна убийственным взглядом, сулящим молчаливую угрозу. Стейн ухмыльнулся, демонстрируя желтые зубы.

– Дружеская шутка.

– Мне наплевать, насколько велика армия Имперского Ордена, – прорычал министр специально для тех, кто мог услышать слова Стейна. – Если вас не пригласят – что еще предстоит решить, – вся она поляжет перед Домини Диртх. Император знает, что это так, иначе не предлагал бы на наше рассмотрение столь щедрые условия мира. Я уверен, что он будет крайне недоволен, если один из его людей оскорбит нашу культуру и законы, по которым мы живем. Вы здесь представляете императора Джегана и прибыли, чтобы изложить нашему народу позиции императора и его щедрое предложение, не более того. Если понадобится, мы можем потребовать, чтобы эти предложения изложил кто-нибудь другой.

Стейн лишь ухмыльнулся этой пламенной речи.

– Да я только пошутил, конечно. Такая пустая болтовня в обычаях моего народа. Там, откуда я прибыл, такие слова вполне обычны, и никто не обижается. Заверяю вас, что просто хотел вас позабавить.

– Надеюсь, вы будете лучше выбирать выражения, когда станете говорить с нашим народом, – буркнул министр. – Вы прибыли для обсуждения крайне серьезных дел. Директора вряд ли верно оценят столь грубый юмор.

– Мастер Кэмпбелл объяснил мне нетерпимость вашей культуры к таким заявлениям, – хрипло засмеялся Стейн, – но моя грубая натура вынудила меня забыть его мудрые слова. Пожалуйста, извините мое дурное чувство юмора. Я никого не хотел обидеть.

– Ну ладно. – Бертран откинулся на спинку стула. Внимательный взгляд скользил по гостям. – Народ Андерита очень плохо воспринимает жестокость и не привык к таким разговорам, не говоря уж о действиях.

Стейн склонил голову.

– Мне еще предстоит усвоить образцовые обычаи вашей великой культуры. Я с нетерпением жду возможности узнать ваши наилучшие порядки.

После столь обезоруживающих слов мнение Далтона об имперце возросло. Всклокоченная голова Стейна производила обманчивое впечатление. То, что скрывалось внутри этой головы, было куда как упорядоченно.

Если госпожа Шанбор и уловила злобное ехидство в тираде Стейна, то никак этого не продемонстрировала, и на лице ее снова появилось обычное приторное выражение.

– Мы все понимаем и восхищаемся вашим искренним стремлением узнать то, что кажется вам… странными обычаями. – Она кончиками пальцев подтолкнула к Стейну его кубок. – Пожалуйста, попробуйте нашего лучшего вина из долины Нариф. Нам всем оно очень нравится.

Если госпожа Шанбор не уловила в словах Стейна скрытого сарказма, то Тереза поняла все точно. В отличие от Хильдемары Тереза всю свою сознательную жизнь провела среди женщин на линии фронта, где слова использовали как оружие, способное пустить противнику кровь. И чем выше уровень, тем острее оружие. В такой ситуации либо быстро учишься понимать, когда тебя укололи и пустили кровь, либо выбываешь из игры.

Хильдемаре не требовалось уметь разить словом. Ее защищала власть. Андерские генералы редко скрещивают мечи.

Потягивая вино, Тереза с прагматичным уважением наблюдала за Стейном, опорожнившим кубок одним большим глотком.

– Отличное вино! Вообще-то говоря, я бы сказал, лучшее, что мне доводилось когда-либо пить.

– Мы рады слышать такую оценку из уст столь много путешествовавшего человека, – ответил министр.

Стейн поставил кубок на стол.

– Я сыт по горло. Когда я смогу произнести свою речь?

– Когда гости насытятся, – поднял бровь министр.

Снова ухмыльнувшись, Стейн принялся есть с ножа очередной кусок мяса. Жуя, он нагло встречал пылкие взгляды, которыми его одаривали некоторые женщины.