Текст книги "Шляпа, полная неба"

Летим дальше, дороги, городки и деревья мелькают со свистом, и вон внизу раскинулся большой город, а в городе почти в самом его центре – огромная старинная башня, а у подножия башни – древний магический университет, а в университете – библиотека, а в библиотеке – стеллажи, а среди стеллажей… наше путешествие только-только начинается.

Мимо проносятся книжные полки. Книги на них прикованы цепями. Некоторые тома так и норовят цапнуть.

Вот мы попадаем в отдел ещё более опасных книг – их приходится держать в клетках, или в кадках с ледяной водой, или просто зажатыми между свинцовыми пластинами. Но одна книга, полупрозрачная, испускающая загадочное сияние, хранится под стеклянным колпаком. Начинающим волшебникам, которым не терпится предпринять рискованные магические исследования, предлагают прийти сюда и почитать эту книгу.

На обложке значится: «Роитель: Научный трактат о невиданно хитроумном устройстве», автор – Обижулити Хлопстел, Д-р Маг. Фил., маг-р ОЧКВТР, Непревзойдённый Профессор Магических Наук. Большая часть книги посвящена тому, как собрать огромную и мощную волшебную машину, которая позволяет поймать роителя так, чтобы он не причинил вреда изыскателю. Однако на последней странице Обижулити Хлопстел пишет (точнее, писал):

Согласно древней рукописи Res Centum et Una Quas Magus Facere Potest[15]15
  «Сто и одна вещь, которую может сотворить волшебник» (лат.).


[Закрыть], роители есть разновидность демонов. И в самом деле, профессор Полистрах именно к таковым относит их в «Моей первой книге про демонов», а Суслоу в LIBER IMMANIS MONSTRORUMS[16]16
  «Чудовищная книга чудовищ» (лат.).


[Закрыть] посвятил им раздел в главе «Духи-скитальцы». Однако тексты, обнаруженные в Пещере Кувшинов злополучной Первой экспедицией в область Локо, дают совершенно иную картину, которая лишь подтверждает мои отнюдь не маловажные изыскания.

Роители появились в первые же секунды Творения. Они не относятся к живым существам, однако обладают, как выясняется, особой формой жизни. Они лишены собственного тела, мозга или мыслей, и роитель как таковой обычно представляет собой пассивное создание, безвольно скитающееся в бесконечной ночи между мирами. Согласно Полистраху, большинство из них заканчивают свои дни на океанском дне, в жерлах вулканов или в сердце звёзд, куда их заносят бесцельные странствия. Полистрах, в отличие от меня, не отличался глубиной мысли, однако в данном вопросе он прав.

И всё же роитель испытывает страх и тоску. Неизвестно, чего боятся роители, но, судя по всему, они стремятся найти убежище в телах живых существ, наделённых той или иной силой, будь то сила физическая, сила ума или же способность подчинять себе магию. В этом отношении они напоминают хорошо известного слона-отшельника из Очудноземья, Elephantus Solitarius, который пребывает в вечном поиске самой прочной глинобитной хижины, чтобы использовать её как свою раковину.

По моему глубокому убеждению, роители стали истинной причиной развития жизненных форм. Что заставило первую рыбу покинуть морские воды и выползти на сушу? Как людям пришло в голову приручить столь опасную стихию, как огонь? У меня нет сомнений, что к этому их подтолкнули роители. Именно они разожгли в сердце наиболее выдающихся представителей различных видов должное стремление к величайшим достижениям, заставив их тянуться к новым высотам! Что есть цель поисков роителя? К чему он стремится? Каковы его желания? Это мне и предстоит выяснить!

О, разумеется, менее одарённые волшебники предупреждают, что роитель воздействует на разум, в котором находит убежище, самым неприятным образом: мысли начитают путаться, мозговое вещество сворачивается, как скисшее молоко, и носитель рано или поздно умирает от воспаления мозга. Но я говорю: всё это чепуха! Люди всегда боятся того, чего не понимают.

А я достиг понимания!

Сегодня в два часа ночи при помощи моего устройства мне удалось пленить роителя.

И теперь роитель заключён внутри моей головы. Воспоминания всех тех, в ком ему доводилось обитать, стали моими. Да, я полностью подчинил себе роителя! И всё благодаря моему могучему интеллекту! Я не ощущаю никакого воздействия на свой разум – он такой же ясный и выдающийся, каким был всегда!

Начиная с этого места чернила на страницах местами расплылись – вероятно, на них попали капли профессорской слюны.

О, эти жалкие черви и трусы, лишь по счастливому для них стечению обстоятельств оказавшиеся выше меня по положению! Все эти годы они не давали мне развернуться! Они смеялись надо мной! БОЛЬШЕ ОНИ НЕ СМЕЮТСЯ! Даже те, кто осмеливался звать себя моими друзьями, – всего лишь помеха на моем великом пути, ДА-ДА! «А как же предостережения?» – говорят они. «Разве на запечатанном кувшине, где ты обнаружил схемы устройства, не было написано на двадцати пяти древних языках «Не Открывать Ни При Каких Обстоятельствах»?» – спрашивают они. Трусы презренные! Тоже мне, приятели! «Роитель делает своего носителя подозрительным сверх меры и сводит его с ума!» – говорят они. «Роителя невозможно подчинить!» – блеют они. ДА ХОТЬ ОДИН ИЗ НАС СПОСОБЕН ПОВЕРИТЬ В ЭТО? О сколь великие свершения меня ОЖИДАЮТ!!! Отныне и навсегда я отрину прочь общество этих бесполезных ничтожеств и буду жить сам по себе!!! А что до тех, у кого хватает ДЕРЗОСТИ, ДА, ДЕРЗОСТИ колотить в мою дверь по тому ничтожному поводу, что я обошёлся, как считал нужным, с так называемым Аркканцлером и Учёным Советом… ДА КАК ОНИ СМЕЮТ СУДИТЬ МЕНЯ!!!! Подобно всем насекомым, они НЕ ИМЕЮТ _{ПРЕДСТАВЛЕНИЯ} О ВЕЛИЧИИ!!!!!! _Я ^ИМ _{ПОКАЖУ!!!} ^Но… _я ^{усолепсиз…} _плюз!!! ^{колотятссссс} ывлаождл _блым…

На этом записи обрываются. Рядом с книгой лежит карточка, на которой кто-то из волшебников былых времён написал:

Всё, что осталось от профессора Хлопстела, похоронено в урне в Саду Роз. Мы настоятельно рекомендуем каждому студенту, посвятившему себя магической науке, задержаться тут на некоторое время и попытаться представить, как умер профессор Хлопстел.

Луна была растущей. Такую луну, уже не молодую, но ещё не полную, называют прибывающей. Это одна из самых скучных фаз луны, её редко изображают на картинах. Молодой месяц и полная луна присвоили себе всю славу.

Явор Заядло сидел в одиночестве на склоне древнего кургана, недалеко от норы, замаскированной под кроличью, и смотрел на далёкие горы. Снег на вершинах серебрился в лунном свете.

Чья-то рука легонько тронула его за плечо.

– Ты сам на себя не походишь, Явор Заядло, – сказала Джинни, усаживаясь рядом. – Даж не послыхал, как я подошла.

Явор Заядло вздохнул.

– Туп Вулли грит, ты ничего не съел, – сказала Джинни с заботой в голосе.

Явор Заядло вздохнул.

– А Грамазд Йан грит, на охоте лис-зверь удрал у тебя с-под носа, а ты ему и люлей не накидал.

Явор вздохнул опять.

Раздалось тихое «чпок», а за ним булькающие звуки. Джинни протянула мужу крохотный деревянный стаканчик. В другой руке она держала крохотную кожаную флягу.

Испарения из стакана разлились в воздухе.

– Это остатние остатки особой овечьей притирки, что твоя мал-мал грамазда карга подарила нам на свадьбу, – сказала Джинни. – Я уберегла их на окрайний случай.

– Она не моя мал-мал грамазда карга, Джинни. – Явор и не взглянул на стакан. – Она нашая мал-мал грамазда карга. И помяни моё слово, Джинни, она способна стать всекаргой. У ней внутре сокрыта могутность, о какой она ни бум-бум. А вот роёвник ту могутность чует.

– Ах-ха, но, как ни назови, а пойло есть пойло, верно? – Джинни провела стаканом туда-сюда перед носом мужа.

Он вздохнул и отвернулся.

Джинни вскочила на ноги.

– Вулли! Грамазд Йан! Ну кыкс сюдыть! – пронзительно закричала она. – Он пойло не пьёт! Сдаётся, кирдыкс Большому Человеку!

– Ах, не время ныне для едкого пойла, женсчина, – сказал Явор Заядло. – На сердце у меня каменюк.

– Быро сюды! – крикнула Джинни в нору. – Ему кирдыкс пришёл, а он всё ещё грит!

– Она карга этих холмов, – произнёс Явор, будто не слыша её. – Прям как её бабка была. Она грит холмам, что они есть, день по-за днём. Холмы у ней в костьях. Холмы у ней в сердце. И мыслевать не хочу, как оно будет без неё.

Прочие Фигли выскочили из норы и столпились вокруг, с тревогой глядя на Джинни.

– Не так чё? – спросил Туп Вулли.

– Ещё как не так! – завопила кельда. – Явор Заядло не притронулся к особой овечьей притирке!

Лицо Вулли перекосилось от горя.

– Ах, Большому Человеку кирдыкс случись! – зарыдал он. – Ой-ёи-ёи…

– А ну кыкс затыкнул свой мерзявый рот, ты, угрязок! – взвился Явор Заядло. – Не кирдыкс мне! Я тут токо хотел себе поыметь минуту экзыстецияльного ужасу! Раскудрыть, мущщина не могёт ужо спокойно прислухаться к брыхолодным дуновеньям Рока в стеснялищах, чтоб ему не плямкали про кирдыкс!

– Опять ты грил с Жабом, Явор, – с упрёком сказал Грамазд Йан. – Только Жаб из всех нас грит слова такие длиннявые, что за день не объедешь… – Он повернулся к Джинни: – У него тяжкий случай думанья, хозяйка. Эт’ твоё читанье-писанье до добра не доводит, рано иль поздно приступ думанья кык шандаракснет… Мы с ребя окунём Явора балдой в кадуксу и бум держать, пока с думаньем не покончит. Это одно-едино спасенье. С энтого думанья ведь и скопытиться можно.

– Да я намастрячу рыло тебе и ишшо десятерым таким, как ты! – заорал Явор Заядло в лицо Йану, вскинув кулаки. – Я в нашем клане Большой Человек, и я…

– А я – кельда этого клана, – вмешалась Джинни. (Одно из таинствий кельд – умение говорить голосом острым и холодным, как ледяной кинжал.) – И я грю: ступайте все вниз, и носу из норы не кажьте, пока я не велю!

– Ой-ёи-ёи… – запричитал было Туп Вулли, но Грамазд Йан зажал ему рот широкой лапищей и уволок прочь.

Они остались одни. Клочья облаков принялись собираться вокруг луны в тучи. Явор Заядло повесил голову.

– Я остатнусь, Джинни, раз ты так хошь, – сказал он.

Джинни заплакала:

– Ах, Явор… Ты ни бум-бум. Я ж не хочу, чтоб с мал-мал каргой кака беда приключнулась, ей-ей не хочу. Но как я буду тут, когда ты уйдёшь драться с невбиваемым чудищем? Я ж за тебя боюсь, за тебя, понимашь?

Явор Заядло обнял её за плечи:

– Ах-ха, понимаю.

– Я – твоя жена, Явор, и прошу тя: не ходи!

– Лады, лады, не пойду, – сказал он.

Джинни подняла голову и посмотрела на него. Слёзы в её глазах блестели в лунном свете.

– Правда?

– Я ишшо своего обещання ни разу не рушил, – сказал Явор. – Ну, разве токо легавым и всяким-яким, но они не в зачёт.

– Дык ты остатнешься? Потому что я прошу? – Она шмыгнула носом.

Явор вздохнул:

– Ах-ха. Так и быть.

Джинни притихла на время, а потом сказала резким, ледяным тоном кельды:

– Явор Заядло, велю тебе: ступай и упаси мал-мал грамазду каргу.

– Чё? – не понял Явор. – Ты ж вот токо сказанула, шоб я не ходил…

– То я сказанула тебе как твоя жена, Явор, – объяснила Джинни. Она встала и решительно выпятила подбородок. – А это я грю тебе как твоя кельда, Явор Заядло мак-Фигли. И ты бум-бум, что кто кельду ослухнется, того с клана вон. А теперь слухай сюда. Возьми столько братьев, сколько надо, ступай и усмотри, штоб с мал-мал грамаздой каргой никакой-сякой беды не случилось. И возвращайся жив-здоровым, это тебе моё повеление. Нет, это на тебе мой гюйс! Я его наложила, теперь не сломить!

– Но я… – заикнулся Явор Заядло в полной растерянности.

– Я ж кельда, Явор, – сказала Джинни. – Я не могу править кланом, пришпандорив Большого Человека к дому. И холмам, где будут жить нашие дети, нужна карга. Всяк знает: кто-то должон грить земле, что она такое есть.

Что-то в том, как она произнесла слово «дети», насторожило Явора Заядло. Он соображал не слишком быстро, но до финиша рано или поздно добирался.

– Ах-ха, Явор, – сказала Джинни, прочитав мысли по его лицу. – Вскорости у меня родятся семеро сынов.

– О… – ахнул Явор. Он не стал спрашивать, откуда ей известно, сколько их будет. Кельды такие вещи просто знают. – Хорошенно-то кыкс…

– И дочь, Явор.

Он заморгал:

– Дочь? Так быро?

– Ах-ха. Теперь тебе есть к чему возвращаться жив-здоровым. И всего ради, Явор, помятуй: голова нужна, не токо штоб бодать нале-напра…

– Ублагодарствую, кельда, – сказал Явор Заядло. – Я всё выполню, как ты велишь. Возьму ребя, и мы разыскнём малу грамазду каргу. Беднявой грамаздой мал-малюхе наверняк нехорошо поживается там, вдали от дому, посредь чужих…

– Да. – Джинни отвернулась, чтобы он не видел её лица. – Это я тож знаю.

Глава 4
ПЛН

На рассвете Явор Заядло под настороженными взглядами толпы своих братьев написал на обрывке бумажного пакета одно-единственное слово:

П Л Н

И поднял клочок повыше, чтобы все видели.

– План, о как, – сообщил он собравшимся. – Знатца, план у нас есть. Таперь всё, чегой надо сделать – это решить, чегой делать. Что, Туп Вулли?

Вулли опустил руку:

– А что за гусём тебя Джинни пришваркнула?

– Не гусём, а гюйсом. – Явор Заядло вздохнул. – Грил же вам. Это знатца, всё сурьёзенно. Знатца, я должон привесть обратно малу грамазду каргу жив-здоровой во что б ни стало, а не то мою душу захлобыстнут в здоровущу небесну тубзю почёмздря. Это вроде магишного наказу. Нелёгкая это доля, под гюйсом быть.

– Ну да, они грамазды птахсы, – с важным видом кивнул Туп Вулли.

– Вулли, – с бесконечным терпением в голосе произнёс Явор Заядло. – Помнишь, я грил тебе, шоб ты вдругорядь думал поперёд, чем свой жиренный рот раззявливать?

– Ах-ха, Явор.

– Дыкс эт’ был тот-сам рядь, – сказал Явор Заядло и обратился ко всем, возвысив голос: – Тыкс, ребя. Про роёвников вы все бум-бум. Их нипочём не сгубить. Но наш долг – упасти мал-мал грамазду каргу. Знатца, это чистенное себяубийство, и всем вам может прийти кирдыкс, покуда мы то делишко обстряпнем. Сдобровольцы есть?

Все Фигли от четырёх лет и старше разом вскинули руки.

– Ну нае, не могём мы все топс-топс. Тады тыкс: Туп Вулли, Грамазд Йан и… и ты, Ой-как-мал Билли Мордаст. А кто меньше трёх дюймов рослом, тем обломикс. Ты не в счёт, Ой-как-мал Билли Мордаст. Остатние порешайте это как истовые Фигли: пойдут те пятьдесят, кто дольше всех устоит. Ну кыкс!

И Фигли радостно кинулись мутузить друг друга (за исключением троих избранных, которых Явор Заядло тем временем поманил в тихий уголок пещеры). Пиксты обожают сражаться в одиночку против всех – так можно лупить без оглядки, не боясь угодить по своим.

– До карги отсюдова сотня миль, – сказал Явор Заядло, пока бушевала драка. – Стоко нам не пробегнуть – далековасто. Что делать бу, чучундры?

– Хэмиш могёт на канюке долётнуть тудыть, – сказал Грамазд Йан, посторонившись, чтобы клубок сцепившихся в драке Фиглей прокатился мимо.

– Ах-ха, его-то мы возьмём, да токо птахс больше одного не снесёт, – ответил Явор Заядло, перекрикивая гвалт.

– А можь вплывь? – предложил Туп Вулли и пригнулся, когда нокаутированный Фигль пронёсся у него над головой.

Остальные посмотрели на Вулли.

– Вплывь? – переспросил Явор Заядло. – И по чём мы отсюда поплывнём, ты, биг-биг дуралей?

– Я токо хотел мозговья поштурмить, – с обиженным видом сказал Туп Вулли. – Вкладезь занесть, бум-бум? Помочь, чем смочь…

– Мал-мал карга на телегсе ехала, – сказал Грамазд Йан.

– Ах-ха, и чё? – спросил Явор Заядло.

– Ну, мож, и мы тож?

– Э, нае-нае-нае! – замахал руками Явор. – Каргам показнуться можно, но боле – никому! Забыл, чё было, когды Тупа Вулли призаметила дамочка, которая картинксы в межхолмье рисовастила? Шоб опять Обсчество Сбирателей Фольхлору тут суйносило? Оно нам не надыть!

– Имею предложить, господин Явор Заядло. Это я, Ой-как-мал Билли Мордаст. Можно ведь замаскироваться.

Ой-как-мал Билли Мордаст всегда представлялся полностью. Похоже, он опасался, что, если не будет напоминать, кто он такой, о нём забудут и он пропадёт пропадом. Тот, кто вдвое ниже среднего Фигля, и правда сильно не вышел ростом. Будь он ещё немного поприземистей, его голова была бы под землёй.

Он был новым гоннаглом клана. Гоннаглы – боевые поэты Фиглей, но они не проводят всю жизнь в одном клане. Скорее они сами себе клан. Гоннаглы странствуют по свету и поют песни и баллады, чтобы все Фигли их слышали. Ой-как-мал Билли Мордаст пришёл из клана Долгого озера вместе с Джинни – обычное дело у пикстов. Он был слишком молод для гоннагла, но Джинни утверждала, что начинать гоннаглить никогда не рано. Если у тебя есть дар – ты гоннаглишь, и все дела. Кроме того, Ой-как-мал Билли Мордаст знал все-все песни, а на визжали играл так жалостливо, что снаружи начинался дождь.

– А? Говори, паря, – подбодрил его Явор Заядло.

– Я просто подумал, мож, мы раздобыли б человечью одёжу? В балладе о вражде клана Трин-пикс и клана Быстрой реки говорится, что парни Быстрой реки однажды смогли унести ноги, заставив пугало ходить – трин-пиксы подумали, что это верзун идёт, и попрятались.

Трое его слушателей непонимающе переглянулись. Ой-как-мал Билли спохватился, что они всю жизнь провели на Меловых холмах и, возможно, никогда не видели пугала.

– Ну, пугало – это такой как бы верзун из палок, на которые одёжу нацепили. Чтоб птахсов от полей отпугивать, – попытался объяснить он. – Вообще-то в балладе поётся, что кельда оживила пугало таинствием, но я думаю, они обошлись хитростью и силой.

Он спел об этом. Его выслушали.

Он объяснил, как можно сделать верзуна, чтобы он мог ходить. Фигли переглянулись.

Это был безумный, отчаянный, чертовски рискованный и опасный план, который требовал невероятной силы и храбрости.

Устоять было просто невозможно.

Вскоре выяснилось, что, кроме работы по дому и изучения трав, у Тиффани есть и другие обязанности. Тётушка Вровень называла это «наполнять, где пусто, облегчать, где полно».

Обычно дом надолго покидала только одна тётушкина половина. Люди думали, что она – близнецы, и ведьма всячески поддерживала в них эту уверенность, но всё же предпочитала не показываться лишний раз целиком, чтобы не рисковать. Тиффани её хорошо понимала. Достаточно было посмотреть, как тётушка Вровень ест. Два тела передавали друг другу тарелки без единого слова, иногда одна половина ела с вилки в руке у другой. А когда одна тихонько рыгала после еды, вторая тут же говорила: «Ой, прошу прощения». Выглядело это, конечно, странновато.

«Наполнять, где пусто, облегчать, где полно» означало ходить по окрестным деревням и хуторам и в основном помогать больным и недужным. Сделать перевязку, поговорить с женщиной, ожидающей ребёнка, – такой работы всегда хватало. Ведьмы были деревенскими повитухами, но не только. Стоило тётушке Вровень в её остроконечной шляпе показаться возле того или другого дома, как в этот дом по чистой случайности начинали заглядывать соседки. И они садились пить чай и пересказывать слухи. Тётушка Вровень жила в текучем, запутанном мире сплетен и слухов, но Тиффани заметила, что ведьма больше собирает сплетни, чем передаёт.

Могло показаться, что в этом мире обитают исключительно женщины, однако на улицах, на межевых тропках между огородами, им порой встречались и мужчины. Они заводили разговор о погоде, после чего ведьма, словно уловив в словах прохожего некий секретный код, вручала ему то или иное снадобье.

Тиффани никак не могла разобраться, как тётушку Вровень благодарят за её работу. Да, корзинка, которую она брала с собой в такие походы, больше наполнялась, чем пустела. Порой хозяйки, увидев, как ведьма просто идёт мимо, догоняли её, чтобы вручить свежеиспечённый хлеб или горшочек с соленьями. А в другой раз тётушка Вровень и Тиффани целый час провели, штопая крестьянина, который был невнимателен с топором, и за это их лишь угостили чаем с чёрствым печеньем. Тиффани показалось, что это нечестно.

– О, всё уравновешивается, – объяснила тётушка Вровень, пока они шли через лес. – Ты делаешь, что можешь. Люди дают тебе, что могут. Старина Шлёпвик, который ногу повредил, тот ещё скряга, но не сомневайся: недели не пройдёт, как у моего порога будет лежать большой кусок мяса. Его жена об этом позаботится. А скоро начнут забивать свиней на зиму, и мне нанесут столько солонины, ветчины, бекона и колбас, что и за год не съесть.

– Правда? И что вы будете делать со всей этой едой?

– Сохраню про запас.

– Но…

– Я сохраню её про запас, вложив в людей. Люди, знаешь ли, удивительно подходящее место для запасов. – Тётушка Вровень засмеялась, увидев выражение лица Тиффани. – Я хочу сказать, что отдам лишнюю еду тем, у кого нет свиней, или у кого сейчас трудные времена, или тем, о ком больше некому позаботиться.

– Но выходит, вы сделаете им одолжение!

– Точно! А в ответ они должны будут когда-нибудь помочь мне. Так оно и вертится. И отлично работает.

– Наверняка некоторые люди такие жадные, что никогда не платят…

– Никакой платы и быть не может, – серьёзно поправила тётушка Вровень. – Ведьма никогда не просит платы, и ей остаётся только надеяться, что не настанет такой день, когда придётся просить. Но в целом, увы и ах, ты права.

– И что тогда?

– В каком смысле?

– Вы отказываетесь им помогать, да?

– О нет! – Тётушка была искренне потрясена таким предположением. – Нельзя отказывать людям в помощи только потому, что они слишком недалёкие, забывчивые или противные. В этих краях все живут бедно. Если я не стану помогать людям, кто же им поможет?

Тиффани немного подумала и вспомнила:

– Матушка Болен, моя бабушка, говорила: кто-то должен заступаться за тех, кто сам за себя заступиться не может.

– Она была ведьмой?

– Я в этом не уверена, – призналась Тиффани. – Мне кажется, да, но сама она об этом не подозревала. Она большую часть жизни провела в кибитке на пастбище высоко на склоне холма.

– А привычки мерзко хихикать за ней не водилось? – спросила тётушка Вровень, но под взглядом Тиффани тут же спохватилась: – Ну прости, прости. Вижу, что нет. Но это случается с ведьмами, которые сами не знают, кто они. Тогда ведьма становится словно корабль без руля. Но я понимаю, твоя бабушка, по всей видимости, была не такая.

– Она жила в холмах и разговаривала с ними, а ещё она знала об овцах больше всех на свете! – с жаром сказала Тиффани.

– Конечно, конечно…

– И она никогда не хихикала!

– Ладно, ладно… – примирительно сказала тётушка. – А в целительстве она разбиралась?

Тиффани замялась:

– Ну… только по части овец. – Она понемногу успокоилась. – Но зато уж овец-то она лечила хорошо. Особенно скипидаром. По правде говоря, большей частью скипидаром и лечила. И ещё она всегда… была… рядом. Даже когда на самом деле её рядом не было.

– Да, – кивнула тётушка Вровень.

– Вы понимаете, о чём я? – обрадовалась Тиффани.

– Очень хорошо понимаю, – сказала ведьма. – Твоя бабушка жила внизу, в предгорьях…

– Нет, наверху, на холмах, – поправила Тиффани.

– Прости, наверху на холмах, наедине с овцами, но люди нет-нет да и поднимали головы, вспоминали о том, что она где-то там, и спрашивали себя: «А как бы на моём месте поступила матушка Болен?» Или: «А что бы сказала на это матушка Болен?» Или: «А не рассердится ли матушка Болен, если вдруг узнает об этом?» – сказала тётушка. – Верно?

Тиффани задумчиво прищурилась. Да, именно так всё и было. Она вспомнила случай, когда торговец бил своего осла, на которого взвалил слишком много поклажи. Матушка Болен обычно обходилась словами, да и то немногими. Тот человек так испугался, когда она внезапно обрушила на него свой гнев, что не мог двинуться с места и безропотно принял удары.

Тиффани и сама испугалась. Матушка Болен обычно пару минут раздумывала, прежде чем проронить хоть слово, а тут дважды ударила торговца по лицу, да так быстро, что только хворостина просвистела. И слухи об этом происшествии разошлись по холмам. Люди, по крайней мере на какое-то время, стали лучше обращаться со своими домашними животными. Ещё много месяцев погонщики и кучера, прежде чем поднять хлыст или кнут, задавали себе вопрос: «А если матушка Болен это увидит?»

Вот только…

– А вы откуда знаете? – спросила Тиффани.

– О, я догадалась, – ответила тётушка Вровень. – Мне кажется, твоя бабушка была ведьмой, что бы она сама ни думала. И к тому же ведьмой хорошей.

Тиффани раздулась от фамильной гордости.

– Твоя бабушка помогала людям?

Фамильная гордость капельку сдулась. «Да!» – чуть не брякнула Тиффани, но прикусила язык и задумалась. Матушка Болен редко даже спускалась вниз, к людям, разве что на Страшдество и рано по весне, когда овцы ягнились. В деревне она почти не показывалась, только если странствующий торговец, который привозил ей «Весёлого капитана», сильно задерживался, – тогда бабушка, взмётывая испачканные в грязи чёрные юбки, мчалась вниз, чтобы занять у кого-нибудь из стариков щепотку табака.

Но не было на Меловых холмах человека, начиная с барона и заканчивая последним бедняком, который не был бы в долгу перед матушкой Болен. И когда наступало время ответной услуги, она переправляла её другим людям. Она всегда знала, кому не помешала бы услуга-другая.

– Она делала так, что люди сами помогали друг другу, – сказала Тиффани.

Некоторое время они шли по дороге в тишине, которую нарушали лишь птицы. Здесь было много птиц, но Тиффани не хватало пронзительных криков канюков.

Тётушка Вровень вздохнула.

– Мало кто из нас настолько хорош в своём деле, – сказала она наконец. – Если бы я так умела, нам бы не пришлось снова навещать старого Заткачика.

«Только не это!» – взмолилась Тиффани в душе.

Почти каждый раз, когда они обходили округу, они навещали престарелого господина Заткачика, Тиффани ждала этого с ужасом.

Кожа господина Заткачика была тонкая, как бумага, и желтоватая. Он всегда ждал их, сидя в кресле, в крохотной комнате своего домишки, окружённого порядком запущенным садом. В домишке пахло лежалой картошкой. Старик сидел в заношенном до жирного блеска костюме, выпрямившись, словно аршин проглотил, положив руки на две трости и глядя на дверь.

«Я слежу, чтобы каждый день он мог поесть что-нибудь горячее, хотя он и ест как птичка, – рассказывала тётушка Вровень. – А вдова Тусси, она живёт дальше по улице, стирает ему бельё, какое уж есть. Старику-то ведь уже девяносто один год стукнул».

Глаза у господина Заткачика были удивительно живые и яркие, и пока тётушка Вровень с Тиффани прибирали его комнату, он говорил и говорил. Когда Тиффани пришла к нему впервые, он назвал её Мэри. Он и теперь иногда её так называл. А когда она проходила мимо его кресла, он ухватил её за запястье. Сквозь кожу у него просвечивали синие вены, но рука была на диво сильная, и Тиффани испугалась до дрожи, когда в неё вцепилась старческая клешня.

– Не хочу быть никому обузой, – напористо проскрежетал старик. – Денежки на смерть я себе отложил. Тоби, сынку моему, не о чем волноваться. Я сам за себя заплачу! Хочу, чтоб похороны были знатные: лошади чёрные с плюмажами, плакальщицы и чай с закусками для всех опосля. Я всё расписал, комар носу не подточит. Погляди в шкатулке, всё ли на месте, хорошо? А то эта ведьма вечно тут крутится!

Тиффани в отчаянии посмотрела на тётушку. Та кивнула и взглядом указала на потёртую деревянную шкатулку под креслом старика.

Оказалось, шкатулка полна монет. Большей частью медных, но попадались там и серебряные. Для Тиффани это было целое состояние, и на миг ей захотелось, чтобы эта куча денег принадлежала ей.

– Здесь очень много денег, господин Заткачик, – сказала Тиффани.

Старик успокоился:

– Ну вот и хорошо. Значит, не буду я обузой.

На этот раз, когда они пришли, господин Заткачик спал в кресле и храпел. Челюсть отвисла, жёлтые зубы торчали наружу. Но старик тут же проснулся, уставился на них и заявил:

– Тоби, сынок мой, в субботу придёт меня повидать.

– Это очень хорошо, господин Заткачик, – сказала старшая ведьма, взбивая ему подушки. – А мы тут приберёмся, чтобы всё было чисто и красиво.

– Он отлично устроился в жизни, сынок-то мой, – с гордостью продолжал старик. – Работёнку нашёл непыльную: под крышей и тяжести таскать не надо. Обещал, придёт посмотреть, как я тут в мои-то годы, но я ему сказал, вот прямо так и сказал: я свои похороны сам оплачу, и землю, и соль, и два пенса перевозчику, как положено.

В этот раз тётушка Вровень решила его побрить. Руки старика так тряслись, что он уже не мог бриться сам. (А за день до того она подстригла ему ногти на ногах, потому что сам он не дотягивался. Зрелище было не для слабонервных – особенно когда один обрезок разбил оконное стекло.)

– Оно у меня туточки, под креслом, – гнул своё старик, пока Тиффани вытирала остатки пены с его подбородка. – Будь добра, Мэри, посмотри, всё ли на месте?

Ну конечно. Этот ритуал повторялся каждый день.

Шкатулка была на месте, и деньги тоже. Заткачик каждый раз о них спрашивал. Денег в шкатулке не прибавлялось и не убавлялось.

– А про какие два пенса перевозчику он говорил? – спросила Тиффани по пути домой.

– Господин Заткачик ещё помнит старые погребальные обычаи, – объяснила тётушка Вровень. – Некоторые верят, что после того, как умрёшь, надо пересечь Реку Смерти, а для этого – заплатить перевозчику. В наши дни люди об этом как-то не беспокоятся. Возможно, теперь там построили мост.

– Он всё время говорит про… собственные похороны.

– Что ж, для него это важно. У стариков бывает такой пунктик. Им страшно подумать, что люди скажут: он, мол, был таким нищим, что и за собственные похороны заплатить не смог. Господин Заткачик умер бы со стыда, если бы у него не было денег на похороны.

– Он такой одинокий, просто ужас. Надо бы что-нибудь с этим делать, – сказала Тиффани.

– Верно, – согласилась тётушка Вровень. – Вот мы и делаем. Да ещё вдова Тусси, добрая душа, присматривает за ним.

– Да, но ведь не мы должны этим заниматься, – сказала Тиффани.

– А кто же? – поинтересовалась старшая ведьма.

– Ну, например, сын, о котором он всё время толкует.

– Тоби? Он уже лет пятнадцать как на тот свет отправился. А Мэри, дочь старика, и вовсе молоденькой померла. Господин Заткачик очень близорук, но прошлое ему видится ближе, чем оно есть.

– Это несправедливо, то, как с ним обошлась жизнь, – только и смогла сказать Тиффани.

– Жизнь не может быть справедливой или нет. Жизнь – это просто жизнь: то, что с нами происходит, и то, что мы делаем сами.

– А вы не могли бы помочь ему волшебством? – спросила Тиффани.

– Да, я это и делаю. Слежу, чтобы он не страдал от боли, – сказала госпожа Вровень.

– С помощью трав, а не магии!

– И тем не менее это тоже волшебство. Если ты знаешь что-то, чего не знают другие, это и есть магия.

Тиффани чувствовала, что проигрывает спор, но упрямо сказала:

– Вы ведь прекрасно поняли, что я имею в виду!

– А, ты имеешь в виду – вернуть ему молодость и наполнить его дом золотом по самую крышу? Нет. Мы, ведьмы, этим не занимаемся.

– Мы лишь следим, чтобы у одинокого старика всегда было горячее на обед, и подрезаем ему ногти? – спросила Тиффани не без сарказма.

– Да, так и есть, – кивнула госпожа Вровень. – Мы делаем, что можем. Ведьмовское ремесло сводится по большей части к самым обычным вещам. Госпожа Ветровоск сказала, тебе важно к этому привыкнуть.