Текст книги "Благие знамения. Подарочное издание с иллюстрациями Пола Кидби"

Изредка они отдавали какой-нибудь из ее очерков на литературную обработку. («Иисус явился девятилетнему Мануэлю Гонзалесу во время решающего сражения на Рио-Конкорса и велел ему идти домой, потому что мама о нем беспокоится. «Я понял, что это Иисус, – сказал смелый малыш, – ведь он выглядел точно так же, как тогда, на моей коробке с сэндвичами».)

Но чаще всего в «Нэшнл уорлд уикли» просто аккуратно складывали материалы Рыжей Кармин в мусорную корзину.

Мерчисона, Ван Хорна и Анфорта это не волновало. Все они знали: где бы ни началась война, Рыжая Кармин окажется там первой. Практически до начала событий.

«Как же ей это удается? – недоумевали они. – Как, черт возьми, ей это удается?» Они переглядывались, и молчаливые взгляды словно говорили: будь она тачкой, то уж, конечно, «Феррари»; такую женщину легко представить себе в роли прекрасной супруги коррумпированного генералиссимуса какой-нибудь обанкротившейся страны Третьего мира, а она тусуется с нами. Эх, и повезло же нам, ребята!

А мисс Цуйгибер лишь улыбалась и ставила всем очередную выпивку за счет «Нэшнл уорлд уикли». И наблюдала, как разворачиваются вокруг нее боевые действия. И снова улыбалась.

Она сделала правильный выбор. Журналистика ей к лицу.

Но всем нужно отдыхать, и Рыжая Кармин впервые за одиннадцать лет взяла отпуск.

Странно было уже то, что она приехала на средиземноморский островок, живущий за счет туристов. Если женщина вроде Кармин и решает провести отпуск на острове, уступающем по размерам Австралии, то исключительно потому, что владелец этого клочка земли – ее приятель. А если бы вы месяц назад сказали местному жителю, что надвигается война, он только посмеялся бы и попытался всучить вам сплетенную из пальмового волокна подставку для бутылок или картинку с видом залива, выложенную из морских раковин, но то было тогда.

Зато теперь…

Теперь в результате серьезных религиозно-политических разногласий относительно того, какой из четырех небольших материковых стран принадлежит остров, все население раскололось на три фракции, статуя Девы Марии на городской площади была разбита, а туристический бизнес приказал долго жить.

Сидя в баре отеля «Паломар-дель-Соль», Рыжая Кармин потягивала напиток, который с натяжкой можно было назвать коктейлем. В углу что-то бренчал усталый пианист, а официант в парике проникновенно гнусил в микрофон:

 
Н-н-н-н-н-а-а-а западе диком жи-и-и-л одиноко
БЕ-Э-Э-ЛЫЙ БЫЧО-ОК…
Грустен он был и несчастен глубоко,
БЕ-Э-Э-ЛЫЙ БЫЧОК…
 

Вдруг через раскрытое окно в бар ввалился человек с ножом в зубах; в одной руке у него был «калаш», в другой – граната.

– Эхох охэй пэйехогих в хобхеннохфь… – Он умолк, вытащил изо рта нож и начал сначала: – Этот отель переходит в собственность Протурецкой либеральной фракции!

Последняя пара туристов[19]19
  Мистер и миссис Томас Трелфаль (дом номер 9, Вязы, Пейнтон). Они стойко придерживались того мнения, что одна из прелестей отпускной жизни – это возможность не читать газет, не слушать новостей и полностью отрешиться от мирской суеты. Мистера Трелфаля подкосило расстройство желудка, а миссис Трелфаль, дорвавшаяся до солнца, в день приезда изрядно обгорела, так что сегодня они впервые за полторы недели отдыха вышли из номера.


[Закрыть], задержавшаяся на острове, спряталась под стол. Рыжая Кармин беспечно вытащила из своего напитка вишенку, поднесла ее к алым губам и так эффектно втянула в рот, что всех мужчин в баре прошиб холодный пот.

Пианист встал, потянулся и вытащил из своего пианино древний пулемет.

– Этот отель уже захватила Прогреческая территориальная бригада! – заорал он. – Только дернись, и я выбью из тебя дурь!

В дверях послышался шум. Дюжий чернобородый детина с ослепительной улыбкой и музейным пулеметом Гатлинга возглавлял когорту таких же крепких, хотя и не столь впечатляюще вооруженных здоровяков.

– Этот стратегически важный отель, давний символ турецко-греческого фашистского империализма и продажного туристического бизнеса, объявляется собственностью итало-мальтийских борцов за свободу! – добродушно пророкотал он. – Сейчас мы вас всех поубиваем!

– Чепуха! – сказал пианист. – Нету здесь ничего стратегически важного. Только отличные винные погреба!

– Он прав, Педро, – сказал парень с «калашниковым». – Именно поэтому он нам и нужен. Генерал Эрнесто де Монтойя так мне и сказал. Фернандо, говорит, эта война к субботе закончится, и ребята захотят расслабиться. Загляни, говорит, в отель «Паломар-дель-Соль» и захвати его как трофей.

Бородач слегка покраснел.

– Нет, Фернандо Кьянти, он очень даже важен стратегически! Я нарисовал большую карту нашего острова – так вот, он стоит точно посредине. Чертовски важная точка, скажу я тебе!

– Ха! – сказал Фернандо. – Ты еще скажи, что дом Малыша Диего тоже стратегически важен, потому как из его окон видно капиталистический пляж, где загорают декадентские мадамы без лифчиков!

Пианист побагровел.

– Наши захватили его сегодня утром, – признал он.

В баре повисла тишина.

Ее нарушил тихий шелест шелка. Рыжая поменяла позу, распрямив ноги.

Кадык пианиста судорожно дернулся.

– Ну да, это стратегически важный дом, – выдавил он, стараясь не замечать женщину у стойки. – Если кто-нибудь подойдет к острову на подводной лодке, оттуда лучше всего следить за берегом.

Тишина.

– В общем, дом уж точно важнее, чем этот отель, – закончил он.

Педро угрожающе кашлянул.

– Следующий, кто скажет что-нибудь. Хоть слово. Мертвец. – Он ухмыльнулся. Поднял пулемет. – Отлично. А теперь – все марш к той стене.

Никто не шелохнулся. Его больше не слушали. Все прислушивались к монотонному бормотанию за его спиной у входа в отель.

Когорта, стоявшая в дверях, дрогнула. Она изо всех сил старалась устоять, однако ее неумолимо оттесняло с пути ворчание, которое постепенно начало делиться на слова и фразы:

– Разрешите, господа, разрешите; чудесный вечер, не правда ли? Три раза обошел вокруг острова, едва нашел это место, а таблички с адресами тут не в чести, не правда ли? Но нашел-таки, четыре раза дорогу спрашивал, пока не заглянул на почту, на почте уж точно знают, вот и карту мне нарисовали, где же это она…

Сквозь вооруженную толпу невозмутимо проскользнул, словно щука через пруд, полный форели, маленький очкарик в синей униформе; он держал длинный узкий предмет, завернутый в коричневую бумагу и перевязанный бечевкой. Он сделал одну-единственную уступку жаркому климату, надев коричневые пластиковые сандалии, хотя зеленые шерстяные носки свидетельствовали о его глубоком природном недоверии к иностранной погоде.

На нем была форменная фуражка с надписью большими белыми буквами: «Международная экспресс-почта».

Он был безоружен, но никто его не тронул, даже не прицелился. Все просто таращились.

Очкарик пробежался взглядом по сборищу и вновь сверился с записями в блокноте; затем он прямиком направился к Рыжей, по-прежнему сидевшей у бара.

– Вам посылка, мисс, – сказал он.

Рыжая взяла пакет и начала развязывать веревку.

«Международный экспресс» тактично кашлянул и протянул журналистке изрядно захватанный блокнот с квитанциями и желтой пластмассовой шариковой ручкой на пружинке.

– Распишитесь, пожалуйста, в получении, мисс. Вот здесь. Полное имя печатными буквами, а под ним подпись.

– Конечно.

Рыжая неразборчиво расписалась, а потом печатными буквами нацарапала свое имя. Только не Кармин Цуйгибер, а что-то гораздо более короткое.

Посыльный поблагодарил ее и поплелся к выходу, бормоча на ходу:

– Чудесное здесь местечко, господа, всегда мечтал выбраться сюда в отпуск, извините за беспокойство, простите, сэр…

И он исчез из их жизни так же спокойно, как появился.

Рыжая наконец развернула пакет. Любопытные подошли к ней поближе. В пакете оказался большой меч.

Она внимательно осмотрела его. Это был совсем простой меч, длинный и острый; казалось, его давно выковали и столь же давно не пускали в дело; он был лишен украшений и не производил особого впечатления. Он вовсе не походил на магическое оружие, исполненное силы и могущества. Самый обычный меч, несомненно созданный для того, чтобы рубить, кромсать, резать, убивать или, на худой конец, наносить увечья как можно большему числу людей. Его окружала не поддающаяся определению аура ненависти и угрозы.

Рыжая зажала рукоятку в изящной наманикюренной ручке и подняла меч к глазам. Клинок блеснул.

– Ах-х! – сказала она, вставая со стула. – Наконец-то.

Она допила коктейль и, положив меч на плечо, окинула взглядом озадаченных герильясов, которые теперь окружили ее плотной толпой.

– Очень жаль, ребята, но мне пора, – сказала она. – Я была бы не прочь остаться и познакомиться с вами поближе.

Каждый в баре внезапно осознал, что ему вовсе не хочется знакомиться с нею поближе. Спору нет, она была хороша – точно лесной пожар. Потрясающее зрелище, но безопаснее любоваться на него издали.

Она подняла меч и улыбнулась, как улыбнулся бы нож.

В зале было полно оружия, и все оно медленно, с тихой дрожью поднялось, целясь ей в грудь, спину и голову.

Кольцо сомкнулось.

– Не двигайся! – прохрипел Педро.

Все остальные молча кивнули.

Рыжая пожала плечами и начала пробираться к выходу.

Пальцы на спусковых крючках напряглись почти против воли. В воздухе запахло свинцом и бездымным порохом. Бокал в руке Рыжей разлетелся вдребезги. Уцелевшие зеркала взорвались смертоносными осколками. Обвалился кусок потолка.

И все кончилось.

Обернувшись, Кармин Цуйгибер взглянула на распростертые тела так, словно не имела ни малейшего представления о том, откуда они взялись.

Алым, словно кошачьим язычком она слизнула капли крови – не своей – с тыльной стороны ладони. И улыбнулась.

Она вышла из бара, и ее каблуки застучали по плитам, как далекие молоточки.

Двое туристов вылезли из-под стола и посмотрели вокруг.

– Ничего этого не случилось бы, если бы мы, как обычно, поехали в Торремолинос, – тоскливо сказала миссис Трелфаль.

– Иностранцы, – со вздохом произнес ее муж. – Они просто сделаны из другого теста, Патрисия.

– Ладно, тогда решено. В следующем году поедем в Брайтон, – ответила миссис Трелфаль, которая совершенно не уяснила смысл событий.

Никакого следующего года не будет.

Если уж на то пошло, то и вероятность следующей недели тоже резко уменьшилась.

Четверг

В Тадфилде появился новый обитатель.

Эти[20]20
  Не столь важно, как эти четверо называли свою банду; она сменила множество названий – в зависимости от того, что Адам накануне читал или смотрел (Эскадра Адама Янга, Адам и Компания, Генералы Мелового Карьера, Четыре Мушкетера, Легион Супергероев, Карьерное Братство, Тайная Четверка; Тадфилская Лига Справедливости; Галаксатроны; Четверо Праведных; Мятежники). Что до окружающих, то они мрачно называли компанию просто «Эти» – и, в конце концов, Эти стали называть себя так же.


[Закрыть] всегда с интересом обсуждали новоселов, но на сей раз Пеппер принесла особенно впечатляющие новости.

– Она поселилась в Жасминовом коттедже, а еще она колдунья, – сказала девочка. – Я узнала это от миссис Хендерсон – она убиралась в том доме и сказала маме, что видела у нее какую-то ведьминскую газету. Там и обычных газет полно, но одна – специально для ведьм.

– Мой отец говорит, что ведьм не существует, – заявил Уэнслидэйл, обладатель волнистых белокурых волос, серьезно смотревший на жизнь через толстые стекла очков в черной оправе. Многие полагали, что когда-то мальчика окрестили Джереми, но никто никогда его так не называл, даже родители обращались к нему «Малыш», в глубине души надеясь, что он поймет намек. Уэнслидэйл с рождения казался человеком, умственное развитие которого соответствует годам сорока семи.

– Почему это их вдруг не бывает? – сказал Брайан, чье открытое веселое лицо покрывал несмываемый слой грязи. – Почему бы ведьмам не иметь своей газеты? Со всякими там новейшими заклинаниями и заговорами. Вот мой папа выписывает «Рыболова-спортсмена», а я зуб даю, что на свете больше ведьм, чем рыболовов.

– Она называется «Новости парапсихологии», – вставила Пеппер.

– Тогда это вовсе не ведьминская газета, – возразил Уэнслидэйл. – Моя тетя тоже такую выписывает. Там пишут про всяких призраков, и предсказателей, и таких типов, которые думают, что в прошлой жизни были королевой Елизаветой. На самом деле ведьм теперь нет. Люди изобрели лекарства и все такое и сказали ведьмам, что они больше не нужны, ну и начали сжигать их.

– Там могли бы печатать картинки с лягушками и разными колдовскими штучками, – сказал Брайан, которому было жаль расставаться с плодотворной темой. – Или… или обзоры о новых метлах. И колонки про кошек.

– А может, твоя тетя тоже ведьма, – заявила Пеппер. – Тайно. Днем она тетя, а по ночам колдует себе вовсю.

– Только не она, – хмуро сказал Уэнслидэйл.

– А еще рецепты всяких зелий, – гнул свое Брайан. – Новейшие способы утилизации лишних лягушек.

– Да заткнись ты, – сказала Пеппер.

Брайан фыркнул. Скажи это Уэнсли, и дело кончилось бы вялой дружеской потасовкой. Но трое уже давно поняли, что Пеппер не считает себя связанной неписаными правилами братских потасовок. Она брыкалась и кусалась с поразительной для одиннадцатилетней девочки физиологической меткостью. Кроме того, с одиннадцати лет перед ними замаячило досадное и смутное понимание того, что во время драки со старой доброй Пеппи в них разгораются страсти, с которыми они еще толком не научились управляться, – и это не говоря о змеино-быстрых ударах, способных свалить с ног даже Малыша-Каратиста.

Но дружить с ней было хорошо. Они с гордостью вспоминали случай, когда Джонсон Жиртрест и его банда стали дразнить их за то, что они водятся с девчонкой. Пеппер набросилась на них как фурия, так что мать Жиртреста в тот же вечер приходила жаловаться[21]21
  Джонсон Жиртрест был унылым переростком. В любой школе такой есть; не то чтобы очень толстый, а просто детина, которому почти впору отцовская одежда. Под его здоровущими пальцами рвались тетради, а ручки ломались в его руках. Дети, с которыми он пытался играть в спокойные, мирные игры, неизменно попадали под его ножищу, и Джонсону Жиртресту пришлось стать задирой в целях самозащиты. Уж лучше слыть задирой, что по крайней мере дает определенные преимущества, чем завоевать прозвище неуклюжего тюфяка. Он приводил в отчаяние учителя физкультуры, поскольку если бы Джонсон Жиртрест проявил хоть малейший интерес к спорту, то школа могла бы вырастить своего чемпиона. Однако Джонсон никогда не считал спорт достойным занятием. Он тайно обожал свою коллекцию тропических рыб, за которую даже получил приз. Джонсон Жиртрест и Адам Янг родились в один и тот же день с разницей в несколько часов, и родители Жиртреста так никогда и не рассказали ему, что он приемный ребенок. Видите? Всё вы правильно догадались насчет тех младенцев.


[Закрыть].

Пеппер считала его, здоровущего мужика, своим кровным врагом.

Пеппер обладала короткой огненно-рыжей шевелюрой, а лицо ее было не то чтобы усыпано веснушками – нет, его скорее можно было назвать одной большой веснушкой с редкими вкраплениями светлой кожи.

Вообще-то, при рождении Пеппер назвали иначе: Пиппин Галадриель Луннодева. Этими именами ее наградили в ходе обряда, совершенного в топкой долине в окружении трех хилых овец и протекающих полиэтиленовых вигвамов. Ее мать сочла валлийскую долину Пант-а-Ллона идеальным местом для Возвращения к Природе. (Через шесть месяцев, до смерти устав от дождя, комаров, мужчин, а также овец, уничтоживших сначала весь общинный урожай конопли, а потом и допотопный микроавтобус, она начала догадываться о том, почему весь ход человеческой истории определялся стремлением уйти от Природы как можно дальше, и в итоге вернулась в Тадфилд, приятно удивив этим дедушку и бабушку Пеппер, купила бюстгальтер и с глубоким вздохом облегчения записалась на курсы социологии.)

У ребенка, получившего имя Пиппин Галадриель Луннодева, есть только два пути, и Пеппер выбрала второй; трое Этих мужеска полу кое-что узнали о ее характере в первый же школьный день, на игровой площадке, когда им всем было по четыре года.

Они спросили, как ее зовут, и она, в невинности своей, ответила.

Потребовалось ведро воды, чтобы отделить зубы Пиппин Галадриели Луннодевы от ботинка Адама. Тогда же была разбита первая пара очков Уэнслидэйла, а свитер Брайана пришлось зашивать в пяти местах.

С тех самых пор Эти были неразлучны, а Пиппин навеки превратилась в Пеппер для всех, кроме своей матери и (только когда те набирались отчаянной смелости, а Эти находились почти за пределами слышимости) второй банды Тадфилда – Джонсонитов под предводительством Джонсона Жиртреста.

Адам барабанил пятками по стенке молочного ящика, служившего ему престолом; он прислушивался к перепалке со снисходительным видом короля, внимающего пустой болтовне придворных.

Он лениво жевал соломинку. Начиналось утро четверга. Впереди простирались каникулы, бесконечные и пустые. Их необходимо было чем-то заполнить.

Он пропускал разговоры мимо ушей, словно стрекотание кузнечиков, или, точнее, просеивал его, как пустую породу, следя за тем, не мелькнет ли в песке крупица золота.

– В воскресной газете писали, что у нас в стране тысячи ведьм, – сказал Брайан. – Они поклоняются Природе, питаются здоровой пищей и все такое прочее. Почему бы одной не оказаться здесь у нас? Пишут, что они захлестнули страну Волной Бессмысленного Зла.

– Неужели тем, что поклоняются Природе и едят здоровую пищу? – спросил Уэнслидэйл.

– Так написано.

Эти тщательно обдумали услышанное. Однажды – по инициативе Адама – они целый день, начиная с полудня, питались здоровой пищей. Вердикт был таков: можно запросто и даже очень хорошо прожить на здоровой пище, если заранее плотно позавтракать.

Брайан заговорщически подался вперед.

– А еще там говорилось, что они устраивают пляски без одежды, – добавил он. – Залезают на всякие холмы или на Стоунхендж и танцуют там совсем нагишом.

На сей раз они задумались еще более глубоко. Они как раз достигли того возраста, когда ребенок, взлетая по американским горкам жизни, уже почти поднялся на вершину полового созревания и перед ним открывается новая перспектива – обрывистая колея, таинственные и ужасно волнующие повороты.

– Ха, – сказала Пеппер.

– Только не моя тетя, – повторил Уэнслидэйл, и чары рассеялись. – Точно не моя тетя. Она просто пытается пообщаться с дядей.

– Так он ведь умер, – сказала Пеппер.

– А она говорит, что он все равно может двигать рюмки, – ощетинился Уэнслидэйл. – А мой отец говорит, что он и умер-то от того, что слишком часто их двигал. Не понимаю, чего это ей так приспичило с ним поболтать, – добавил он. – Пока он был жив, они почти и не разговаривали.

– Это все некромантия, вот что, – сказал Брайан. – Точно как в Библии. Лучше бы твоя тетя бросила все это. Бог сильно против некромантии. И против ведьм тоже. За такие дела можно и в ад попасть.

Вожак, восседавший на тронном ящике, лениво шевельнулся. Адам собирался высказаться.

Все притихли. Адама в любом случае стоило послушать. Все они в глубине души понимали, что на самом деле их банда – вовсе не квартет, а трио под предводительством Адама. Но, предпочитая жить увлекательной, интересной и наполненной событиями жизнью, каждый из троих оценивал самое скромное положение в банде Адама выше, чем положение лидера в любой другой.

– Не понимаю, почему все так набросились на ведьм, – сказал Адам.

Эти переглянулись. Начало многообещающее.

– Ну, они губят урожаи, – сказала Пеппер. – Топят корабли. А еще предсказывают, что ты станешь королем, и всякое такое. Варят колдовские зелья с травами.

– Моя мама тоже заваривает травы, – сказал Адам. – Да и ваши тоже.

– Ну, эти-то травы правильные, – вставил Брайан, решив держаться роли знатока оккультных дел. – По-моему, сам Господь говорил, что мята и шалфей вполне себе полезные. С чего им быть плохими?

– А еще ведьмы могут так посмотреть на тебя, что ты сразу заболеешь, – заявила Пеппер. – Это называется дурной глаз. Вот так глянут на тебя, а ты и заболеешь, и никто не знает почему. А еще могут смастерить куклу в виде тебя, а потом утыкают ее булавками, а у тебя станут болеть те места, куда укололи куклу, – радостно добавила она.

– Ничего такого давно уже не бывает, – повторил Уэнслидэйл, человек здравомыслящий. – Ведь мы придумали Науку, а священники сожгли всех ведьм ради их же блага. Это называлось «испанская инквизиция».

– Тогда надо выяснить, точно ли она, в Жасминовом коттедже, на самом деле ведьма, и если точно, то сказать мистеру Пикерсгиллу, – решил Брайан. Мистер Пикерсгилл был викарием. Между ним и Этими существовал ряд разногласий – в частности, допустимо ли залезать на тисовое дерево посреди церковного двора, звонить в колокола, а потом убегать прочь.

– Не думаю, что это разрешено – жечь людей, – сказал Адам. – Иначе все вокруг только этим и занимались бы.

– Если ты верующий – то можно, – уверенно произнес Брайан. – Ведьма, которую сожгли, уже не попадет в ад, так что им стоило бы еще и спасибо за это сказать, если бы они понимали, конечно.

– Не могу себе представить, чтобы Пикер кого-нибудь сжег, – сказала Пеппер.

– Кто знает… – многозначительно протянул Брайан.

– Не станет же он взаправду сжигать их на настоящем костре, – хмыкнула Пеппер. – Скорее пожалуется их родителям, а те уж сами решат, нужен костер или нет.

Все с отвращением тряхнули головами, порицая падение нравов современных служителей церкви. Затем троица выжидающе посмотрела на Адама.

Они всегда смотрели на Адама выжидающе. Ведь именно он был генератором идей.

– А может, мы и сами справимся? – сказал он. – Кто-то же должен что-то делать, если вокруг ведьмы так и кишат. Мы могли бы устроить что-то вроде… местной охранной дружины.

– Ведьмоохранной дружины, – уточнила Пеппер.

– Нет, – отрезал Адам.

– Но мы не можем стать испанской инквизицией, – сказал Уэнслидэйл, – ведь мы же не испанцы.

– Да вовсе не обязательно для этого быть испанцем, – сказал Адам. – Спорим, она просто называется так – как яйца по-шотландски или американские гамбургеры. Надо, чтобы с виду она была испанской. Мы так и сделаем. И тогда все поймут, что это испанская инквизиция.

Наступила тишина.

Нарушило ее шуршание пустого пакетика из-под чипсов, которые всегда накапливались вокруг Брайана. Все взглянули на него.

– У меня есть афиша с боем быков, а на ней – мое имя, – медленно произнес Брайан.

Пришло и ушло время обеда. Новоиспанская инквизиция собралась снова.

Великий инквизитор критически взглянул на остальных.

– Это еще что такое? – требовательно спросил он.

– Ими прищелкивают, когда танцуют, – стал оправдываться Уэнслидэйл. – Моя тетя давным-давно привезла их из Испании. Называются вроде бы маракасы. Гляньте, на них нарисована испанская танцовщица.

– А почему это она танцует с быком? – спросил Адам.

– Ну надо же показать, что она испанка, – ответил Уэнслидэйл, и Адам одобрил маракасы.

Брайан и не обещал ничего сверх афиши с боем быков.

Пеппер притащила нечто вроде соусника, сплетенного из пальмового волокна.

– В нем подают вино, – вызывающе заявила она. – Мама привезла его из Испании.

– На нем нет быка, – придирчиво заметил Адам.

– А его там и не нужно, – парировала Пеппер, моментально приняв боевую стойку.

Адам колебался. Его сестра Сара и ее парень тоже ездили в Испанию. Сара привезла оттуда здоровенного лилового игрушечного ослика, который, несмотря на свое безусловно испанское происхождение, не соответствовал интуитивному представлению Адама о стиле испанской инквизиции. C другой стороны, парень Сары привез оттуда разукрашенный меч, якобы сделанный из толедской стали (которая, правда, почему-то гнулась, когда им пытались что-то проткнуть, и тупилась о бумагу). Проведя познавательные полчаса наедине с энциклопедией, Адам понял, что такой меч совершенно необходим инквизиции. Однако его тонкие намеки пока не подействовали.

В итоге Адаму пришлось взять с кухни несколько луковиц. Ведь их тоже запросто могли вырастить в Испании. Но даже Адам сознавал, что в качестве декорации для инквизиторских сборищ луковицы не вполне идеальны. Не ему было затевать споры о плетеной подставке для вина.

– Отлично, – сказал он.

– А ты уверен, что это испанские луковицы? – успокаиваясь, спросила Пеппер.

– Конечно, – сказал Адам. – Испанские луковицы. Они всем известны.

– А может, они из Франции, – упорствовала Пеппер. – Франция славится луком.

– Неважно, – заявил Адам, который был сыт луковицами по горло. – Франция – это почти то же самое, что Испания, и я не думаю, что ведьмы их различают, ведь они по ночам летают, в темноте. Для них все это – один большой континент. И вообще, если тебе не нравится, ты можешь устраивать свою собственную инквизицию.

Пеппер решила не перегибать палку. Ей была обещана должность Главного палача. В том, кто станет Великим инквизитором, сомнений ни у кого не было. Но Уэнслидэйла и Брайана не слишком вдохновляли отведенные им роли стражников.

– Вы же не говорите по-испански, – сказал Адам, который еще днем уделил минут десять просмотру испанского разговорника Сары, в романтическом порыве купленного ею в Аликанте.

– Это неважно, ведь на самом деле говорить надо по-латыни, – сказал Уэнслидэйл, тоже посвятивший часть дня изучению темы, даже немного более тщательному.

– И на испанском тоже, – твердо сказал Адам. – Инквизиция-то испанская.

– А я не понимаю, почему бы нашей инквизиции не стать британской, – сказал Брайан. – Чего ради, спрашивается, мы сражались с Испанской армадой – чтобы снова терпеть их вонючую инквизицию?

Эта мысль слегка волновала и патриотические чувства Адама.

– Я считаю, – сказал он, – начать надо с испанской, а когда освоимся, переименуем ее в британскую. А теперь, – добавил он, – Инквизиторская стража, отправляйтесь и доставьте нам первую ведьму, por favor.

Новой обитательнице Жасминового коттеджа, рассудили они, придется немного подождать. Нужно начать с малого, а уже потом постепенно двигаться вперед.

– Сознайся, ты ведьма, oh lay? – вопросил Великий инквизитор.

– Да, – ответила шестилетняя сестренка Пеппер, напоминавшая золотоволосый мячик.

– Ты не должна говорить «да», надо сказать «нет», – прошипела Главный палач, пихая подозреваемую локтем.

– А что потом? – спросила подозреваемая.

– А потом мы будем тебя пытать, чтобы ты сказала «да», – объяснила Главный палач. – Я же тебе говорила. Это весело и совсем не больно. Hastar lar visa, – быстро добавила она.

Маленькая подозреваемая окинула штаб инквизиции пренебрежительным взглядом. Здесь определенно попахивало луком.

– Нет, – сказала она. – Я хочу быть ведьмой с бородавками на носу и с зеленой кожей, и чтобы у меня был котик, я назову его Черныш, и стану варить всякие зелья, и…

Главный палач, покачав головой, переглянулась с Великим инквизитором.

– Послушай, – в отчаянии сказала Пеппер, – никто не говорит, что ты не ведьма, тебе просто нужно сказать, что ты не ведьма. Зачем нам с тобой возиться, – строго добавила она, – если ты сразу же скажешь «да».

Подозреваемая задумалась.

– Но я хочу быть ведьмой, – захныкала она. Эти мужеска полу беспомощно переглянулись. Это было выше их понимания.

– Если ты скажешь «нет», – сказала Пеппер, – то сможешь забрать мою игрушечную конюшню из набора для Синди. Я ее и в руки не брала, – добавила она, яростным взглядом предостерегая соратников от каких-либо комментариев.

– И вовсе она не новая, – живо откликнулась ее сестра. – Я сама видела, совсем старая, и штука для сена сломана, и…

Адам внушительно кашлянул.

– Так ты ведьма, viva espana? – повторил он.

Малышка заметила выражение лица Пеппер и решила не рисковать.

– Нет, – заявила она.

По общему мнению, пытка удалась на славу. Единственная сложность теперь состояла в том, чтобы как-нибудь избавиться от предполагаемой ведьмы.

Становилось все жарче, и стражникам начинало казаться, что их дурачат.

– Не понимаю, почему мы с братом Брайаном должны за всех отдуваться, – сказал брат Уэнслидэйл, утирая пот со лба. – Я считаю, что пора ее отпустить и попробовать самим. Benedictine ina decanter.

– Хочу еще! – потребовала подозреваемая, выливая воду из своих туфель.

Во время своих энциклопедических исследований Великий инквизитор пришел к выводу, что Британская инквизиция еще не вполне готова к повторному внедрению в обиход таких пыток, как «железная дева» и «стальная груша». Но изображения средневекового «позорного стула» наводили на мысль, что он прямо-таки предназначен для возрождения. Требовались лишь пруд, несколько досок и веревка. Эта комбинация всегда привлекала Этих, и они с легкостью нашли все три составляющие.

Подозреваемая уже позеленела до пояса.

– Как на качелях! – ликовала она. – Оп-ля!

– Если мне не дадут попробовать, я лучше пошел домой, – пробормотал брат Брайан. – Почему это веселиться должны одни только грешные ведьмы?

– Инквизиторов нельзя подвергать пыткам, – строго сказал Великий инквизитор, но особой убежденности в его голосе не было. Жарило все сильнее, инквизиторские наряды из старой мешковины воняли затхлым ячменем и кололись, отчего пруд выглядел вдвойне заманчиво.

– Ладно, ладно, – сказал он и обратился к подозреваемой: – Мы установили, что ты ведьма, все в порядке, больше не греши, а теперь поживей вылезай, а то у нас тут очередь. Oh lay, – добавил он.

– А что дальше? – спросила сестренка Пеппер.

Адам колебался. Сжигать ее на костре, рассудил он, слишком рискованно. Кроме того, она такая мокрая, что все равно не загорится.

К тому же он смутно предвидел грядущие вопросы по поводу грязных туфель и заляпанного ряской розового платьица. Но будущее было далеко – на дальнем конце длинного жаркого дня, полного досок, веревок и прудов. И оно могло подождать.

И вот будущее настало и отошло в прошлое – как свойственно всякому будущему, слегка обескураживающим образом: мистер Янг не стал утруждать себя лишними расспросами, а просто запретил Адаму смотреть телевизор, из чего следовало, что тому придется довольствоваться старым черно-белым телеком в спальне.

– Не понимаю, почему шланги запрещено подключать к водопроводу, – ворчал мистер Янг, выходя из дома вместе с женой. – Мы платим налоги, как все. А сад – просто пустыня Сахара. Удивительно, что в пруду вообще еще осталась вода. Я лично считаю, что во всем виноваты ядерные испытания. Вот когда я был ребенком, летом всегда стояла правильная погода. Лило как из ведра.

Адам, старательно сутуля плечи, слонялся по пыльной дорожке. Слонялся он мастерски. Он умел слоняться так, чтобы своим видом выводить из терпения благонамеренных обывателей. Он не просто горбился и волочил ноги. Нет, его тяжелая походка была полна скрытого смысла, она выражала боль и недоумение человека, чье бескорыстное стремление помочь окружающим вновь и вновь встречало на своем пути лишь препоны и нелепые придирки.

Толстый слой пыли покрывал кусты.

– И поделом им всем будет, когда ведьмы завладеют страной, запретят людям ходить в церковь да заставят всех есть здоровую пищу и плясать без одежды, – пробурчал он и пнул камешек. Хотя ему пришлось признать, что такая перспектива не кажется слишком уж пугающей, за исключением разве что здоровой пищи. – Дали бы нам нормально развернуться, так мы сотни ведьм нашли бы, – убеждал он сам себя, продолжая пинать камешек. – Уж, наверное, старика Такиминаду никто на старте не стопорил только из-за того, что какая-то глупая ведьма перепачкала платье.

За своим Хозяином послушно плелся Пес. Конечно, такая жизнь несколько не соответствовала представлениям цербера о том, как будут проходить последние дни перед Армагеддоном, но она невольно начинала ему нравиться.

Его Хозяин ворчал:

– Спорим, даже викторианцы не заставляли людей смотреть черно-белые телики.

Внешность формирует характер. Стиль поведения, свойственный лохматой собачонке, заложен на генетическом уровне. Нельзя просто принять и остаться, чем ты был раньше, – врожденная мелкособачность неизбежно начнет вступать в свои права.

Он уже научился гонять крыс. Ничего лучше с ним еще не случалось.

– Поделом им всем, если нас победят Силы Зла, – ворчал Хозяин.

А ведь есть еще кошки, вспомнил Пес. Его поразил вид огромной полосатой кошки из соседнего дома, и он попытался напугать ее до смерти старым добрым способом, который прежде безотказно действовал на грешников, – пылающим взглядом и грозным низким рыком. На сей раз дело кончилось тем, что он получил звонкую оплеуху, так что слезы брызнули. Кошки, рассудил Пес, гораздо опаснее грешников. Он с нетерпением предвкушал новые стычки с этими тварями и планировал, как будет прыгать вокруг них, заливисто тявкая. Затея, конечно, рисковая, но не безнадежная.