Текст книги "Блистательный и утонченный"

25

Несколько долгих минут доктор стоял рядом со своим столом, в чистом изумлении уставившись вниз, на безжизненное тело. Затем, когда его рука двинулась было в замедленном движении, сжимаясь, как краб, через стол по направлению к внутреннему телефону, образы пред его мысленным взором стали расти и схлестываться в непонятом конфликте, пока внезапно их не затмила темная, мучительная нерешительность. Он упал в кресло и закрыл лицо руками, портрет отчаяния.

– Господи Боже! – сказал он вполголоса. – Из огня да в полымя!

Затем, в какую-то долю секунды, эта кипящая двойственность ушла, и осталась только мрачная убежденность, что он не может, при всей своей сознательной искренности, рисковать снова, вынося самого себя на суд остальных. Это открытие, со всеми вытекающими неожиданными последствиями, несколько шокировало доктора, но становилось не менее реальным, и его отчаяние уступило место размышлениями и составлению плана действий.

Он подошел к окну. Еще один прекрасный день: мягкий ветер дул над растянувшимися тенями кипарисов и сосен, а белокаменные лавочки вдоль дороги все так же отдавали теплым матовым отблеском от мягкого солнца. В поле зрения не было ни единой души. Доктор Эйхнер закрыл окно и развернулся, и с этого момента он двигался быстро, с несгибаемой решимостью и уверенностью. Заперев предварительно дверь, он натянул пару резиновых перчаток и хирургический фартук. Он быстро отыскал парик Тривли и натянул ему на голову. Затем он снял длинную черную перчатку с правой руки Тривли, поднял его тело и поднес к окну и, осторожно, но твердо нажав его рукой на оконную ручку, открыл окно. После этого он оттащил тело в клозет и усадил его внутри, оставив дверь клозета открытой. Доктор вернулся к столу и быстро просмотрел содержимое сумочки, которую принес Тривли, а затем вынул большой скальпель из стеклянного ящика на стене и, прижав к нему палец Тривли, бросил его в сумочку. После этой процедуры вместе со скальпелем и черной перчаткой он положил в сумочку двести долларов, которые он вынул из своего собственного бумажника, и четыреста долларов, которые он достал из ящика стола. Из графина, стоящего на стойке, доктор Эйхнер отмерил около полупинты виски и влил его в камеру желудочного насоса Нориджа. Вернувшись в клозет, он всунул трубку насоса в рот Тривли, включил насос в обратном режиме и закачал содержимое камеры ему в желудок.

Затем доктор снял ботинок с правой ноги Тривли, тяжелый, низкий английский прогулочный ботинок, и вернулся с ним к окну. Подоконник окна был всего лишь на два фута выше уровня земли снаружи, и с этой стороны Клиники окна выходили на клумбу из темного суглинка. Клумба под окном была около ярда шириной, свежевспаханная, и почва клумбы выглядела мягко и масляно.

Доктор, на коленях, держа ботинок в своей вытянутой вперед правой руке, высунулся из окна и на мгновение вдавил его в землю на противоположной стороне клумбы, подержал, а затем, несколько замешкавшись, резко отдернул руку. Это было первое колебание в предприятии доктора, и это заставило его остановиться. Что-то вынудило его интуитивно запомнить отпечаток ботинка и теперь в целом пересмотреть ситуацию…

Взяв рулетку со своего стола, он отмерил ширину клумбы – сорок пять дюймов. Средний шаг женщины – это двадцать пять дюймов, а средний шаг мужчины – тридцать. Естественно, не было ничего сверхъестественного в том, что отпечаток ботинка находился на дальней стороне клумбы, на самом ее краю – поскольку, согласно умозаключениям доктора, если взять в расчет высоту подоконника и естественный импульс перешагнуть через клумбу, для убегающего человека был вполне осуществим этот нереальный, трамплинный прыжок с подоконника. Этот вариант также имел то преимущество, что при этом не брались в расчет вес и сила толчка, которые были бы необходимы для вычисления правильной глубины следа. Сразу же за клумбой начинался газон, тяжелая голубоватая густая трава, к тому же жесткая, и, очевидно, отпечаток от ботинка с низким каблуком не сохранился бы на ней дольше минуты. Так что, оставив клумбу нетронутой, доктор Эйхнер повернулся прочь от окна и снова надел ботинок на ногу Тривли, запихнул сумочку в клозет вместе с телом, захлопнул дверь и запер ее.

Затем он уселся за стол и набрал номер полиции, чтобы заявить о похищении около шестисот долларов наличными.

26

Барби Минтнер весь день провела как во сне, пока, уже ближе к полудню, она не встретила медсестру Бет Джексон как раз на выходе из гинекологии, и они сразу же оказались в объятиях друг друга. Бет воскликнула от удивления, но минутой позже сказала, что она интуитивно чувствовала, что дитя пробудилось.

– О, Бет! – вскричала Барби, сцепив руки на груди и беспомощно глядя. – Это совсем не чудесно!

– Да, дитя, – ответила Бет, готовая расплакаться, – да, о боже, боже милосердный, – и они обе зарыдали и стали успокаивать друг друга.

Медсестры Торн, поскольку это была не ее смена, какое-то время не было в Клинике, но она вернулась около пяти, мужеподобная, но элегантная в облегающем твидовом костюме. Она вышагивала взад и вперед по комнате отдыха для медсестер, и казалось, ей не хватало только короткой жесткой плетки, которой она бы размахивала, больно ударяя по бедрам, и сметала прочь все, что посмело бы ей противостоять.

– Так! – Она остановилась у окна и свирепо уставилась на Бет Джексон, которая сидела на диванчике, рассеянно шурша сквозь зубы последним глотком холодной кока-колы. У нее была привычка делать так после еды, и она делала так каждый раз, когда она пила кока-колу, на простом рефлексе от однажды запомненной ассоциации.

– Так! Это действительно произошло! Какая я была дура! Какая слепая дура! О! – Медсестра Торн была так рассержена, что готова была искусать себя. – Эл, она вся в мечтах! На эту штуку надо обратить внимание! Она словно в сказке, зачарованная! О, это и заставило меня вернуться, а ты даже понятия не имеешь! – Она опрокинула пустой стакан, возмущенно фыркнув. – А теперь, я полагаю, она беременна! – сказала Элеанор Торн, как будто только ее этих слов было достаточно, чтобы сделать кому-то плохо.

Бет распахнула глаза.

– О, послушай, я не думаю, что они так далеко зашли! Действительно, Эл, я не думаю…

– Почему нет? – воскликнула медсестра Торн, уже приготовившись к самому худшему. – Почему нет? Зачарованная! Зачарованная! О, эта ненавистная, ненавистная ирония! – Она пророческим, обвиняющим жестом указала на Бет Джексон. – Запомни мои слова! – вскричала она, а затем, посмотрев в окно, она поднесла руку к своему грозному лицу. – О, этого действительно – действительно слишком много!

– Ну, – вздохнула Бет, глядя с отсутствующим видом в пустой стакан, – я отважусь сказать, что он будет хорошенький.

– Да, – сказал Фред Эйхнер, уставившись в окно, пока он говорил по телефону. – Я все еще ее вижу. Она как раз дошла до передних ворот и поворота – я сейчас ее не могу видеть – мешают деревья, но я полагаю, что она повернула налево. Налево на Уилшир, да. Все в порядке, я буду ждать его здесь. Да, до свидания.

Доктор повесил трубку, а затем снял трубку внутреннего телефона.

– Мисс Смарт, как звали женщину, которая только что здесь была, последняя пациентка? Хорошо, давайте скажем, та, которая, как вы предполагаете, должна быть сейчас здесь. Да. Миссис Хьюго Гросс. Вы ее когда-нибудь раньше видели? Я понимаю. Теперь я хочу сказать следующее. Я знаю, что мы небрежно относились к этому в прошлом, мисс Смарт, но с этого дня я хочу, чтобы вы запрашивали и подтверждали рекомендации от любого нового пациента. Это понятно? Да, ваша миссис Хьюго Гросс только что угрожала моей жизни скальпелем Ханлона и сбежала с шестьюстами долларами через окно. Это точно. Что? Нет, это сделано. Естественно, я сообщил в органы перед тем, как звонить вам, это нормально, не правда ли? Я не первое заинтересованное лицо в том, видите ли, чтобы разбалтывать об этом инциденте. Представитель полиции скоро будет здесь. Вам не нужно ждать, но вы можете помочь следующим образом: если вы потрудитесь описать, в чем была одета эта женщина. Такова природа женщин, ваш поверхностный взгляд может быть более точным на этот счет, чем мой собственный. Да, любые детали ее одежды, которые вы можете вспомнить. Черные перчатки и так далее… нет, вам не нужно сосредотачиваться насчет лица – я помню это лицо вполне отчетливо. Да, запишите это все и оставьте на столе. Я заберу это, когда приедет офицер. Да, спасибо. И вы можете идти домой. Да, счастливо, мисс Смарт.

27

Пятью минутами позже к Клинике подъехала полицейская машина, из которой вылезли два офицера. Это были Стоктон и Фиске. Торжественно и дружелюбно доктор Эйхнер обменялся с ними рукопожатиями.

– Похоже, нелегкая выдалась вам неделька, док, – громко сказал Фиске, широко усмехнувшись.

Оба мужчина, казалось чувствовали себя в этой обстановке несколько странно. Фиске таращил глаза вокруг, смущенно изучая ковер под ногами и удивляясь его плотности, а Стоктон скорее выглядел жестким и подозрительным.

– Это здесь вы работаете? – резко спросил он доктора. – Я имею в виду, вы здесь практикуете?

Каждый раз, когда доктор и Стоктон разговаривали, Фиске внимал их репликам так, как накачанный наркотиками внимает ходу фантастического теннисного матча. Казалось, он всегда готов вот так стоять, покачивая головой, шлепать себя по бедрам и беззвучно смеяться, иной раз в тихом удивлении.

Доктор Эйхнер рассказал им историю деловито и просто, только в ключевых моментах припуская некие драматические обертона:

– Пока она рассказывала историю своего заболевания, она прошла по полу, снова нервно встала напротив ящика с инструментами, притворяясь… О, я скажу вам, что вот так играть свою роль – это великое мастерство… притворяясь, что восхищается инструментами, но рассеянно, понимаете, как будто на самом деле это не отвлекало ее внимание от рассказа. Затем, когда она закончила свой рассказ, она стояла – вот как раз там, где вы сейчас, сержант, – рядом с ящиком для инструментов, минуту она молчала и непринужденно крутила пальцами – или мне так показалось – скальпель Ханлона – хирургический нож с лезвием в четыре инча, – которым, как я успел заметить, она медленно обвела вокруг своей руки. И затем, слегка покачав головой и не глядя на меня, она сказала: «Нет. Нет, доктор, есть только один способ, которым вы можете мне помочь…» – и с удивительной, действительно убедительной проворностью она неожиданно повернулась, угрожающе размахивая скальпелем, и быстро пошла прямо на меня, говоря сквозь стиснутые зубы: «Если вы отдадите мне деньги, которые лежат у вас в столе!» Да! Я скажу вам, джентльмены, это застало меня врасплох! – И доктор проиллюстрировал это, моментально беспомощно и слабо упав в кресло. Затем он резко встал и, сузив глаза, словно предаваясь каким-то фантазиям, продолжил: – Не столько сам простой факт инцидента, но само развитие ситуации, или, лучше сказать, произведенное на меня впечатление. Что я хочу сказать, так это следующее: никто не может себе представить, что женщина с ножом действительно способна вызвать страх… И я бы не представил – и все же, было что-то настолько – такая убедительная угроза во всем этом, нечто такое… можно сказать, атлетическое в том, как она держала этот нож, что я – я признаю это – действительно испугался за свою жизнь. Тем не менее сначала я протестовал, пытаясь ее убедить, и даже отрицал тот факт, что в столе были деньги. Я попытался встать из кресла – и в мгновение ока она поднесла скальпель к моему горлу! Короче, я отдал ей все деньги, которые были у меня в офисе – около шестисот долларов, – и она убежала через окно, как какое-то животное.

Фиске низко присвистнул и перевел взгляд с доктора на Стоктона и обратно. Стоктон, который за все время повествования только пару раз оторвался с неодобрительным видом от своего блокнота, внезапно широким шагом направился к окну.

– Через это окно, верно? – резко спросил он, делая пометку в своем блокноте, хотя на самом деле в комнате было только одно окно. Он импульсивно схватился за ручку, чтобы открыть окно пошире. Доктор Эйхнер попытался было заговорить, но вовремя опомнился.

– Она вышла через это окно, – объявил Стоктон и, держась за ручку, перегнулся наружу, озираясь вокруг. – Вы помните, в какую обувь она была одета в тот момент, доктор?

– Конечно, я не могу быть уверенным до конца, – серьезно сказал Фред Эйхнер, поднимая маленький листочек, – но я попросил мою секретаршу, чтобы она описала, во что была одета женщина, и вот ее список – и он весьма примечателен, поскольку такие тонкости могут заметить только женщины. Итак, она была одета: «коричневые чулки, британские шнурованные плоские туфли на креповой подошве», и я полагаю, это обычная разновидность ботинок на плоской подошве… Точно. Я скажу, что не припоминаю этого клацанья от высоких каблуков, которые обычно носят мои пациентки – хотя, по правде говоря, я не могу сказать, что уделил этому особое внимание… так что у меня нет четкого визуального представления на тот момент о…

– Она все точно написала, – произнес Стоктон из окна, – здесь нет следов.

Он сделал пометку в своем блокноте. Было очевидно, что Стоктон воображал себя очень проницательным, то есть на самом деле он был в полнейшем замешательстве, но хотел произвести обратное впечатление. Доктор Эйхнер протянул ему бумагу.

– Все, что я сам смог вспомнить по поводу ее одежды, полностью описано здесь и, как я сказал бы, во всех подробностях. Я думаю, эта бумага лучше послужит описанием, чем все, что я скажу по этому поводу. Я это внимательно изучил и, думаю, больше никаких подробностей…

– Сержант, – сказал Стоктон, обращаясь к своему компаньону, – передайте это описание в управление. – Он быстро передал бумагу Фиске, который сначала удивленно на него посмотрел, затем произнес:

– Так точно! – И направился к выходу из офиса.

– Подожди минуту, – сказал Стоктон. – Я хочу, чтобы здесь также поискали отпечатки пальцев. Скажи им, чтоб прислали для этого человека. – Он внимательно уставился на ручку окна, за которую держался, громко комментируя: – Если она вышла через это окно… – Этого было достаточно, чтобы у Фреда Эйхнера начались спазмы в желудке.

– Я понял тебя, Сток, – радостно сказал Фиске. – Так точно! – И в один прыжок он был уже за дверью.

– Доктор, – снова вернулся к теме разговора Стоктон, стараясь говорить с некой небрежностью, – вы говорите, что никто не попытался задержать эту женщину. Я имею в виду, вы никому не кричали, чтобы ее остановили, когда она ушла?

– Женщина была опасно вооружена, сержант, – холодно сказал доктор. – Это явно задача департамента полиции и ничья больше.

– Эти деньги были застрахованы? – вопросил Стоктон – он был не из тех, кого легко одурачить.

Доктор понимающе улыбнулся.

– У меня обычная страховка «Убытки против воровства», – сказал он. – Однако я сомневаюсь, что она применима в данном случае. Так случилось, что у меня сохранились серийные номера четырехсот долларов – тех денег, которые лежали в столе. Эти номера включены, как вы могли заметить, в список, который вы передали сержанту Фиске.

Стоктон вернулся, чтобы посмотреть на ручку от окна.

– Подождите минуту, – внезапно сказал он и выбежал из офиса, но его пронзительный голос тем не менее отчетливо слышался: – Фриске, подожди с вызовом!

Доктор уселся обратно, чувствуя себя странным образом удовлетворенным. Рассказанная им история о грабеже была, очевидно, единственным творческим порывом за всю его жизнь, и теперь он пребывал в волшебном изнеможении, чувствуя внутри чистоту и спокойствие. Это было настолько сильным ощущением, что на мгновение он забыл о Феликсе Тривли, лежащем в клозете. Затем он снова собрался с мыслями и вернулся к своей прежней сосредоточенности, взглянув сначала на часы, а затем в окно.

Пыль осела, как сухой туман, серо-синим светом на каменных лавочках и посыпанной гравием дорожке. Через полчаса должно было стемнеть.

Когда офицеры вернулись, доктор надевал пальто и шляпу одновременно.

– Ну, надеюсь, что на этом все, доктор, – сочувственно сказал Стоктон, отводя глаза от окна. – Я не собираюсь никого приглашать сегодня, чтобы снять отпечатки пальцев. Я имею в виду, что нам пока будет достаточно этого превосходного описания женщины, которое у нас есть.

– Я понимаю, сержант, – сказал доктор, не меняя выражения лица. Он направился к двери вместе с ними, на ходу говоря Стоктону: – Если вы поменяете планы, то я, конечно, дам указания в приемной, чтобы вашего человека пропустили в офис. – Он дошел до двери их машины и со словами предостережения протянул им на прощание руку. – Берегите себя, – сказал он, – женщина опасна.

– О, мы достанем ее для вас, док, – очаровательно заверил его Фиске, – не переживайте.

– Спасибо вам, джентльмены, и спокойной ночи, – сказал доктор, махнув им рукой.

– Спокойной ночи, – ответили они в унисон, и голос Стоктона, как всегда, звучал недовольно.

Доктор стоял неподвижно, провожая глазами отъезжающую машину, и когда она выехала за ворота, он сам быстрым ходом стал спускаться по дорожке.

На бульваре он сел в первый же автобус и проехал несколько кварталов в жилую секцию, располагавшуюся по соседству с Клиникой. Взбирающаяся вверх круговая дорога пролегала мимо респектабельных домов с просторными лужайками, с большими семейными машинами и кабриолетами, припаркованными под деревьями на протяжении всей улицы. Как раз было время коктейлей.

Доктор Эйхнер, усевшись в задней части автобуса, медленно вытащил пару тонких кожаных водительских перчаток. Минутой позже он вышел из автобуса и пошел пешком. Почти что стемнело. Он шел по левой стороне улицы мимо припаркованных машин, периодически заглядывая вовнутрь. И возбуждение, которое началось от прикосновения его ног к тротуару, росло и росло внутри него, пока ему не пришлось сосредоточиться, чтобы обрести контроль над колотящимися сердцем и висками. Он уже обошел пятнадцать машин, все в первой половине квартала, а затем остановился рядом с одной и, быстро взглянув на освещенные окна дома, он сел в нее, включил ключ зажигания и осторожно поехал прочь.

Когда доктор доехал до Клиники, уже окончательно стемнело, хотя с момента его выхода прошло не больше четверти часа. Он припарковал машину по одну сторону веранды и вошел внутрь.

Строгая мисс Стивен, ночной секретарь, сидела за своим столом в фойе.

– Мисс Стивен, – жестко сказал доктор Эйхнер, – не сходите ли вы в Западное крыло, в комнату медсестер, и не поищите ли там мою мисс Смарт? У меня кое-что срочное, и я пока посижу на вашем месте.

– Конечно, доктор, – сказала мисс Стивен и в спешке вышла.

А доктор, минуя несколько дверей, побежал к своему офису. Там он взял из бара свежую бутылку виски как раз той марки, что вливал в мистера Тривли, вылил пинту в один из своих собственных графинов, а наполовину наполненную бутылку он положил в карман пальто. Затем он открыл клозет, подхватил мистера Тривли и, пристально следя за происходящим вокруг, протащил его через пустое фойе, на веранду, вниз по лестнице и положил на пол перед задним сиденьем машины. Он вернулся к секретарскому столу и написал записку для мисс Стивен:

«Мисс Стивен. Простите, что побеспокоил вас. Я был уверен, что видел нашу мисс Смарт, направляющуюся в комнаты отдыха для медсестер, чтобы переодеться, но я ошибся – большинство наших девушек так похожи друг на друга в этом белом (позвольте мне сказать, пожалуйста, что за исключением той, которая сейчас это читает!), что они теряют индивидуальность и их очень легко перепутать. У меня есть домашний номер мисс Смарт, и я ей позвоню. Спасибо вам за ваше беспокойство, мисс Стивен. Мне надо бежать. Спокойной ночи.

Ф.Л. Эйхнер».

Он пошел прямо к машине, сел в нее и выехал в ночь. Когда машина повернула на Уилшир и стала взбираться на гору, доктор легко открыл отделение для перчаток, вытащил частично наполненную бутылку виски и отложил ее.

Фред Эйхнер вел машину через сгущающуюся темноту без страхов и дурных предчувствий. Автомобиль «Кайзер-Даррин», по сравнению с машинами, к которым он привык, несколько раздражал доктора, но вполне подходил под его безрассудное настроение. Он доехал до заброшенной горной дороги и поехал вверх, оставляя огни города далеко позади. Он спокойно ехал около получаса, и единственным звуком в ночи был звук постоянно урчащего мотора и медленный стон резиновых шин, шуршащих по гравию после каждого поворота. Доктор вел машину практически на автомате, одновременно скрупулезно изучая отдельные части дороги, особенно те, которым предшествовали предупредительные знаки. Наконец, увидев дорожный знак «Опасно. Резкий поворот, 200 футов», он замедлил машину. Сразу за знаком фары выхватили угрожающий белый крест указателя и красные огни отражателя. Он остановил машину и вылез, чтобы разведать местоположение. Это был крутой поворот с обрывом в тысячу футов за оградой.

Доктор внимательно обследовал местность, забрался на ограду, чтобы изучить землю перед обрывом. Внизу был глубокий, бездонный туман, который, в свете восходящей луны, казался молочно мягким, как будто все огромное пространство внизу и скалы вокруг были залиты чистой, теплой водой. В этом свете лицо доктора также казалось изменившимся, расплывчатым, и когда он вернулся к машине, его явно трясло от волнения. Он сел внутрь и, не поворачивая ключа зажигания, откатил машину приблизительно на сто футов назад. Он завел мотор и, уставившись вперед, на белую ограду, несколько раз с ужасным ревом надавил до отказа на акселератор, затем поехал вверх, быстрее и быстрее, прямо на ограду, а потом – в нужный момент – нажал на тормоз, и машина с визжанием закрутилась, ударившись об ограду, и остановилась, развернувшись боком, в двух футах от края обрыва.

Минуту доктор спокойно сидел за рулем, затем вылез и посмотрел на свою работу. Это была первоклассная работа. Почти все края машины он разбил об ограду, оставив позади на дороге семнадцатифутовый черно-выжженный ужасающий мазок. Все, что теперь было необходимо сделать, – это отпустить тормоз, и тогда машина поехала бы дальше. Он отключил двигатель и поставил машину на передачу, для безопасности поставив на ручной тормоз. Он вылез из машины и подтянул Тривли на переднее сиденье, за руль, после чего закрыл двери и, просунувшись внутрь, включил зажигание, поставил рычаг передач на третью скорость и отпустил аварийный тормоз.

Машина медленно поехала вперед и вперед, лениво и пьяно. Сначала могло показаться, что она плыла, держась на поверхности, как камфорный шарик, упавший с высокого здания, затем она прыгнула через первый борт, слегка накреняясь в пустоту, где, казалось, снова плыла, нетронутая в мягком море лунного света, пока не ударилась о землю. Ударившись, она взорвалась, но словно бездымная бомба – почти неслышно на таком расстоянии.

Послонявшись несколько минут по выступу рядом с оградой, он быстро осмотрел жженые следы на шоссе позади, а затем пошел вниз по дороге. У него заняло почти три часа, чтобы добраться до автобусной остановки, откуда он отправился прямо домой, поужинал, почитал часик и затем лег спать, словно усталый любовник.