Текст книги "Ведьмины штучки"

Сказка о верности

В одной далёкой деревне жила сирота по имени Румяна – красивая как зорька ясная, как чистая роса светлая. Кто она и откуда – людям то было неведомо. Только смотрят, а у девушки уже изба стоит, и во дворе животина, и в поле десятина. Зажила Румяна в доме хозяйкой. Всё-то у неё получается: и прясть, и ткать, и пшеницу жать. И у печи проворная, и на гулянках задорная. Пройдёт по улице – старшим поклонится, старикам доброе слово скажет, малым деткам гостинчик даст.

Жил в той деревне юноша Елизар. Уж краше его и в соседних деревнях не отыщешь. Глаза ясные, губы красные, брови соболиные, кудри длинные. Врагам досада, материнскому сердцу отрада. Не было ему равного ни в бою, ни в поле. И на речке с неводом, и на веселье с гуслями. Он-то нравился всем красавицам, да только ни на одну добрый молодец не смотрел, ни одной ласковых слов не сказал.

Вышла как-то Румяна на берег, а там Елизар рыбу удит. Перемолвились словечком, встретились взглядом и полюбили друг друга. Стали они встречаться-миловаться. Хоть всю землю обойди – краше пары не сыскать. Пришёл Елизар к матушке за советом: «Хочу, – говорит, – на Румяне жениться, да не гневайся – сирота она». А матушка и отвечает: «Что сирота – не беда, если будет тебе хорошей женой, приму её как дочь, вот тебе моё благословение!»

Пошёл Елизар с доброй вестью к невесте, а она головой качает, сомневается:

– Будешь ли ты мне верным мужем?

– Нет для меня никого милее. И день, и ночь только о тебе и думаю. Всю жизнь тебя любить буду.

– Что ж, вот нам и испытание. – Протягивает ему свиток Румяна. – Гонец проезжал, грамоту передал, что в ней написано – не ведаю, письму не обучена, только, мне кажется, неспроста она.

Прочитал Елизар письмо – обрадовался и опечалился. Обрадовался, что зовёт его воевода на битву ратную, а опечалился, что расставаться ему с Румяной.

Пришёл домой, матушка ему и говорит: «Не печалься, сынок! Коли любит тебя девица – ждать будет, а не дождётся – знать, не любовь то была – и горевать нечего». Собрала в дорогу и дала напутствие: «Тяжко придётся – перекрестись, а если сила нечистая одолевать начнёт – наложи на неё крест святой».

Идёт Елизар по деревне – красны девицы его провожают, платочками машут. Подошёл он к околице. Там Румяна стоит, с головы алу ленту сняла, на три части разрезала и ему подаёт:

– Коли не станет пути – кинь мою ленту на землю, дорога и откроется.

Поцеловал Елизар Румяну в земляничные уста, вскочил на коня и поскакал.

Едет он, едет и дивится – дорогой этой он частенько хаживал, только чудится, что те́ да не те это места, вот и людей давно он уже не встречает на своём пути. Глядь – перед ним огромное озеро разлилось, а раньше его тут и не было. Осмотрелся – ни переправы, ни лодочки, ни мостика. Но думай – не думай, а ехать надо. Взял он алу ленту, кинул на воду, вмиг над озером пролегла дорожка. Переехал Елизар на другой берег, а тут новая напасть – поднялись перед ним горы, да такие крутые, что не перейти. Елизар другую ленту достал, на дорогу кинул – зазмеилась та между вершинами, повела героя дальше, привела к тёмному лесу.

А дело-то к ночи – солнце уже давно за горизонт закатилось. Посмотрел богатырь на небо – ни звёздочки, оглянулся – горы сомкнулись и нет ему пути назад, глянул вперёд – и там не пройти – стали деревья стеной. Но не сробел Елизар, бросил третью ленту, и тут же побежала тропинка, да всё в чащу. Пригибается Елизар, ветки ему лицо царапают, колючие кусты за ноги цепляются. Вдруг открылась перед ним поляна, а на ней – высокий терем: ставни резные, крыша в небо упирается, в окошке свечечка теплится – значит, есть там кто-то. Обрадовался Елизар ночлегу, тронул коня шпорами, но тот копытами забил, на дыбы поднялся, дальше не идёт. Спешился Елизар, отпустил коня пастись, а сам пошёл к терему. Смотрит, вокруг терема – частокол, но ворота не заперты. По высокому крыльцу поднялся, в двери постучался – никто не открывает, гостя не встречает. В сенях – никого; заходит в горницу – стоит посреди девица: сама белолица, жемчужные косы вокруг головы уложены, белыми лилиями увиты. Сквозь рубашку прозрачную кисейную видно тело пышное, сдобное, бёдра крутые сливочные, груди упругие с двумя розовыми бусинами набухли желанием.

Не устоял добрый молодец – шагнул к ней, тут аромат её тела и задурманил буйную головушку. Пуще прежнего стало тянуть Елизара к девице, ещё шаг – и колыхнулись её бёдра, затрепетали роскошные груди, потянулась она к Елизару, прижалась всем телом – горячим да податливым, обдало и его жаром и желанием. Вздрогнул богатырь. Вот уже обнял он тонкую талию, вот уж наклонился, чтобы поцеловать губы жадные, влажные, но вдруг вспомнил ту, что любил больше жизни – Румяну ненаглядную – и оторвал от себя, оттолкнул девицу.

В тот же миг в тереме засвистело, загудело, зашуршало, загрохотало! Перекрестился Елизар, как мать учила. Смотрит, а терема-то и нет. Стоит он посреди старой-престарой избы – стены перекошены, печь завалена, в одном углу – паутина, в другом – полоз шипит. А лицо девицы скривилось да пятнами пошло. Перекрестил и её Елизар. Тотчас исчезла краса неземная, а вместо неё стоит злющая-презлющая страшная ведьма. Седые волосы из-под платка выбиваются, подбородок трясётся, когтями к юноше тянется. «Чтоб ты провалился, – говорит, – чтоб ты сгинул!»

Засмеялся Елизар, понял, что против святого креста нет у ведьмы силы. Стал допытываться:

– Чего ж тебе, красавица, от меня надобно?

Ткнула пальцем ведьма в сторону окошка:

– Сюда гляди!

Смотрит Елизар – не столбы частокол поддерживают – добры молодцы. А ведьма продолжает:

– Это всё женихи моей дочери Румяны. В верности ей клялись, да никто испытания не выдержал, теперь вечно им тут забор подпирать. Ты один перед чарами устоял. Что ж, по уговору – чья любовь сильнее соблазна, тот на Румяне и женится.

– Чего ты тогда злишься на меня, коли я – молоде́ц?

Сверкнула ведьма глазами:

– Не верю я тебе. Нет верной любви на свете! Сказки всё это! Не хотела я дочь замуж выдавать, да деваться некуда. Так тому и быть! Видно, бессильно колдовство перед любовью людскою.

Вывела ведьма Елизара за ворота.

– Грамота воеводская – моя работа, так что ступай обратно домой, ждёт тебя Румяна – к свадьбе готовится.

Едет назад Елизар, крепко думает. Сначала было решил не жениться на ведьминой дочке, вырвать любовь из сердца, а потом подумал-подумал и махнул рукой, потому как у кого тёща не ведьма? А чтобы жена́ ведьмой не стала – это уж от него зависит. Будет он её любить, угождать да пылинки с неё сдувать!

Как заржёт тут верный конь да как пустится вскачь… Потому чего хочется, тому и верится!

Легенда о Ма́йме и Хасава́ко

Легенда одобрена Натальей Таровной Яндо, представительницей замечательного ненецкого народа

Полярная ночь сковала ледяным дыханием тундру. Но в чуме старого И́лко тепло: потрескивает железная буржуйка, дым из которой поднимается прямо вверх, в отверстие, где видно небо. Маленькая Е́ля по звёздам определяет, что настало время вечерней сказки, и просит дедушку включить телевизор. Сказки Илко она знает наизусть, а Лунтик или Смешарики ей, конечно, интересней.

Ненцам имена даются со значением: Илко – это жизнь, а Еля – надежда.

Я всматриваюсь в смуглое лицо древнего Илко – оно покрыто морщинами, в маленьких чёрных глазках словно сосредоточилась мудрость веков. Никто, да и сам Илко, не знает, сколько ему лет. Жена его внука Са́ване – хорошая – шутит, что он живёт вечно.

Илко раскуривает трубку, прищуривает глаз.

«Случилась эта история в стародавние времена, – незатейливо начинает он свой рассказ. – Жил на свете парень по имени Хасава́ко¹. Сильным был, смелым и красивым. Лучшие олени были в его стаде. Пришла пора жениться. Но ни одна девушка не тронула его сердце. Объездил дальние стойбища, – всё напрасно. Решил он отправиться к гордой Не́ко². Красивой была Неко: чёрные, как полярная ночь, длинные косы, лицо белее ясного утра. Много женихов уже сваталось к ней: и То́сана – осторожный, и Сэ́роко – беленький, и Ты́хко – оленевод, из дальнего рода приходил Ню́дяко – маленький, и даже Сятё – красивый. Где они теперь – никто не знает.

Глянула Неко на Хасавако, молвила:

– Принеси мне шкуру белого медведя.

Понравилась девушка Хасавако, отправился он в путь, взял с собой только собаку – верную Ёряко³.

Хасавако шёл на север. Он видел, что небо – это округлая со звёздами-озёрами чаша, которая краями направлена в землю, он верил, что на небе живут люди, у которых тоже есть олени, а над ними – одни над другими – расположены ещё шесть небес.

Хасавако шёл по тундре. Он знал, что под этой землёй есть ещё целых семь земель. На первой обитают люди – сихиртя́, для них небом служит наша земля, а Луна и Солнце светят всей Вселенной. Он шёл к мангазе́е – краю земли, где расстилается море и водятся белые медведи.

Много прошёл Хасавако. Трудной была дорога. Однажды утром он увидел стылое солнце и почувствовал, как холод забрался под его белый со́вик и ма́лицу, под пи́мы и то́баки⁴. А после ледяных дней начался буран, и он вместе с Ёряко пережидали его, согреваясь, тесно прижавшись друг к другу.

Далеко на север зашёл Хасавако, долго искал белого медведя, отчаялся и решил повернуть обратно. Но тут залаяла Ёряко. Смотрит Хасавако, а на другой стороне ручья стоит медведица с медвежонком. Вскинул он лук, прицелился. Хасавако – хороший охотник, ещё никому не удавалось уйти от его стрелы. Но увидел он глаза медвежонка, стало его жаль – не выживет малыш без матери. Опустил Хасавако лук – видно, не судьба ему взять в жёны гордую Неко.

Заскулила жалобно Ёряко. Обернулся Хасавако и замер. Перед ним стояла девушка необычайной красоты. Сама беленькая, росточка маленького, глаза – что небо весной, а одежда украшена серебряными и бронзовыми бляшками, расписными пуговками да бусинками. Шевельнулась она, и ажурные подвески вздрогнули мелодичным звоном.

– Хорошо, что ты не тронул медведицу. Видно, доброе у тебя сердце, – сказала девушка и добавила: – Знаю, это Неко захотела свой чум украсить шкурой белого медведя. Что ж, бери!

И к ногам Хасавако упал белый мех. Был он мягким да искристым, словно и не медвежий вовсе.

Но юноша даже не взглянул на него. Он не мог отвести взгляд от девушки. И чем больше на неё смотрел, тем милее она ему казалась. Пушистые белые косы её были из снега и спускались ниже колен, лента из разноцветного бисера повязывала лоб и вилась вокруг головы. Лицо девушки в виде сердечка было нежным и чудным. Кто она? Из племени сихиртя́? Это ведь они – знатные кузнецы – украшают свою одежду металлическими пластинами. А может, она – девушка из нув хасова, людей с неба?

– Как зовут тебя?

– Бери шкуру. Уходи.

– Я буду называть тебя Не́дко – безымянная.

Засмеялась та, и словно тысячи льдинок зазвенели разом. «Не простая это девушка, – подумалось Хасавако, – из другого мира!» – и чтобы она не исчезла, осталась с ним, выхватил нож и перекинул через её голову. Пуще прежнего расцвела красавица. Понял тогда Хасавако, что нашёл ту, что искал.

– Будь моей женой, Недко!

Снова засмеялась девушка.

– Ладно! Зови меня Ма́йма⁵.

Взмахнула девушка рукой, и разноцветное прозрачное полотно заиграло на ночном небе то зелёным, то синим, то красным блеском. Подняла другую руку, и такое же тонкое полотно расстелилось по воздуху перед Хасавако, стало переливаться цветными волнами. Хлопнула Майма ладошками, и огромная звезда засияла над ними. Легла девушка на волны, локтем упирается, рукой голову поддерживает, зовёт к себе юношу. А сама всё выше и выше поднимается. Звезда её освещает, и от этого она ещё краше делается. Снежные косы расплела, ледяным гребнем по ним проводит, а от них рассыпается сверкающий снег, в свете звезды переливается. Смотрит вверх Хасавако – искорки на него сыплются. Никогда такой красоты не видел, показалось ему, что взлетает он на небо. Ухватился он тогда за волосы Маймы и почувствовал, что летит. Звонко рассмеялась девушка:

– Не смотри вниз, Хасавако! Не смотри вниз!

Дух захватило у парня – земля уплывала всё дальше и дальше. Где-то внизу залаяла Ёряко. Посмотрел на неё Хасавако и очнулся, понял, что уносит его Майма на своё небо, в свою землю, и никогда ему не вернуться обратно. Не стал он смотреть на девушку, чтобы не передумать, крикнул «прощай!» и разжал руки. Только и услыхал заливистый смех прекрасной Маймы.

Очнулся Хасавако. Видит, лежит он на мягкой тёплой шкуре белого медведя, рядом с ним бок о бок сидит Ёряко, сунула нос между лапами, а вдалеке видны ненецкие чумы.

Пришёл он к Неко, кинул к ногам добычу. Ступила на неё гордая Неко, и заблестела белая шкура, словно снег.

Стали жить вместе Хасавако и Неко. Самым большим был их чум, самое лучшее стадо оленей было у них. Стали люди замечать, что удача никогда не оставляет Хасавако. То у него полный мешок муксуна, а у других всего-то по рыбёшке, то наутро найдёт он у чума красавца менару́я⁶, ищет хозяина, ищет – никто оленя не признаёт. Догадывался Хасавако, что это дело рук Маймы, но ничего не говорил он об этом Неко. Только нет-нет, да взглянет на небо. Вот уже родилась маленькая Я́ляне – свет-женщина; уже сыновья Илтё – радующийся жизни – и Со́йти – человек, который никогда не забудет своих корней, кидают тынзя́н на хоре́й⁷, но не может Хасавако забыть красавицу Майму, её смех. Если с неба сыплется сверкающий иней, кажется ему, что это Майма расчёсывает снежные волосы ледяным гребнем, тогда он поднимает лицо и представляет, что вновь летит в небо, и сжимает он руки, словно держится за белые косы любимой.

И с тех пор, когда зажигается северное сияние, потомки Хасавако верят – это Майма вновь расстелила тонкую ткань, чтобы забрать с собой своего суженого».

Умолк старик, опустил голову. Почудилось мне, что это он, Илко, много лет назад встретил в тундре снежноволосую красавицу Майму. Но спросить его об этом я не посмела.

_____________________________

¹Хасава́ко – по-ненецки мужчина.

²Не́ко – женщина.

³Ёряко – тёплый, толстый мех.

⁴Со́вик и ма́лица, пи́мы и то́баки – меховая одежда ненцев, меховая обувь.

⁵Ма́йма – радость.

⁶Менару́й – самый крупный красивый олень.

⁷Тынзя́н на хоре́й – обучающая игра юных ненцев. Тынзян – это ременной кожаный аркан длиной не более 30 метров. Его метают от черты круга радиусом пятнадцать метров, в центре которого устанавливается трёхметровый шест – хорей – им погоняют оленью упряжку. Пастуху достаточно несколько мгновений, чтобы тынзяном отловить среди тысячерогого стада оленя, который выбран.

Полнолуние

Случилось это давно, где-то в начале восьмидесятых прошлого столетия. Я – непосредственная участница – помню всё до мелочей и ощущений. Безусловно, руководствуясь разумом, я пробовала как-то проанализировать те удивительные события, но и по сей день не знаю, что тогда произошло и как всё это объяснить. Одно могу сказать – в рассказе моём нет выдумки: так всё и было на самом деле, поэтому смею надеяться, что кто-нибудь из вас в этом всё-таки разберётся и сможет дать какое-нибудь разумное пояснение. Для того, собственно, и пишу.

Сбылась наша мечта – мы с Родикой поехали на море! Нам, студенткам, непросто было собрать нужную сумму. Мы подрабатывали, мы экономили на всём: питались только в студенческом недорогом буфете, косметику не покупали – тушь была одна на двоих, в общем, много разных ухищрений есть у студентов. Наконец, кое-как сдали сессию, и вот мы на курорте.

У молодых жизнь проще. Вышли с поезда, сели в нужный автобус и поехали к морю, решили там и квартиру найти. Народ вокруг загорелый, одни мы белокожие, едем, смеёмся. Рядом стоит женщина, аккуратненькая, ухоженная, густые кудрявые волосы змеятся по плечам, смуглая до черноты кожа, вишнёвые крупные губы, чуть раскосые глаза очерчены подводкой – ничего так тётка, примерно лет тридцать. Чем-то она нас зацепила, слово за слово – разговорились. Когда узнала, что мы из Кишинёва, удивилась, оказывается, её предки тоже оттуда – цыгане из Молдавии. Предложила остановиться у неё, представилась Аидой. О цене, говорит, девчонки, не спрашивайте – так поживёте. Мы и обрадовались.

Дворик пятиэтажки был тенистым, уютным. Аида махнула небрежно в сторону:

– Та́м море.

А нам не терпелось. Побросали вещи, взяли ключ и полетели на пляж. А вечером, чуть подгоревшие, мы с удовольствием уплетали булочки с кефиром и весело болтали. Аида слушала, но в разговор почти не вступала, смотрела на нас внимательно, словно присматривалась. Мы было подумали, что дело в оплате, хотели денег ей дать. Но она отмахнулась: не беспокойтесь, мол, рассчитаетесь.

После ужина Аида предложила прогуляться, пояснила, что сегодня пятница, завтра на работу ей не надо, а вечер очень уж хороший. И добавила, улыбнувшись:

– Вот это и будет ваша плата.

Она отдёрнула штору, распахнула окно, и свежий ветерок влетел в комнату. Я тоже выглянула на улицу. Время было позднее. Огромная луна сочилась жёлто-зелёным светом, манила, притягивала к себе, завораживала. На луну можно смотреть долго-долго, волновать свою душу.

– Пойдёшь со мной? – прошептала Аида.

– Да.

– Не побоишься?

– А чего бояться? – я и вправду никогда не боялась темноты.

– Ну, ночь, полнолуние…

– Вот ещё чепуха! Сказки для малышей. Родика, одевайся!

Но та заупрямилась:

– Нет, сегодня без меня. Не хочется что-то.

Я очень удивилась. Обычно её не удержать, вечно меня куда-то тащит. Всего пять минут назад хохотала как сумасшедшая, а сейчас насторожилась. Подгадав момент, подруга шепнула, чтобы и я осталась, не ходила. Если честно, мне уже расхотелось гулять. Но отступать не в моих правилах. Натянув сарафан, я была готова.

Во дворе из-за густых деревьев – хоть глаз выколи, но Аида уверенно повернула направо, и мы пошли вокруг дома. С другой стороны было светло как днём. Я различала под ногами даже самые меленькие камушки. Мы шли и говорили всякую чепуху. Я подставила лицо под льющийся свет ночной красавицы.

– Видишь, вон в том тёмном двухэтажном доме живёт один человек, мой мужчина, – вдруг проговорила Аида и протянула руку в сторону частных домиков с черепичными крышами. – Он сказал, что сегодня будет дома. Но света нет. Как ты думаешь, он там?

Я была удивлена: к чему это?

– Не знаю, – промямлила я. – Может, спит?

– Может, и спит, – помолчав, она добавила: – Так уже было с другим, он хотел расстаться со мной. Не успел. Я нашла его утром. Представляешь, завтра приду, а он мёртвый.

Я не знала, что ей сказать. Аида схватила меня за руку.

– Давай пойдём к нему.

Уж это точно не входило в мои планы. И я решительно отказалась.

Мы шли по двору, на качелях сидела парочка, шепталась, и это немного успокоило меня. Мы снова повернули за дом, но разговор получался обрывистый, какими-то короткими фразами, а затем и стих. Только луна всё ещё привлекала меня – здесь, на юге, она была огромной, колдовской, и я, не отрываясь, смотрела и смотрела в её таинственное лицо.

Снова поравнявшись с подъездом, я хотела было зайти, но услышала уверенное:

– Ещё кружочек, и домой.

Её настойчивость была подозрительной, напрягала и нервировала. Я не из трусливых, меня сложно чем-либо напугать, но тут почувствовала непонятную тревогу, сдобренную противной мелкой дрожью. Я попыталась успокоиться и напомнила себе, что я комсомолка и со школьной скамьи под всю эту мистическую чушь могу дать вполне атеистическое объяснение. И чтобы доказать самой себе, что все эти страхи – полная ерунда, повернула на третий круг. «Ладно, не съест же она меня», – промелькнула вроде здравая мысль.

Говорить не хотелось. Поневоле глаза мои нашли тёмный дом. Теперь он показался мне зловещим, нежилым. Мы молчали, и лишь камешки хрустели у меня под ногами. Аида шла за мной совсем рядом, но ни её шагов, ни дыхания не было слышно. В воздухе, в лунном свете разливался и нарастал страх. Оглянуться я уже не могла – с каждым шагом всё сильнее меня сковывал ледяной ужас. Что-то кричало во мне: «Беги! Беги без оглядки!»

Краем глаза у левого плеча я увидела Аиду.

Зашелестело её медленное шипение:

– Что… страшно?!

Меня передёрнуло. Спина похолодела, показалось, я перестала слышать, волосы на голове поднялись дыбом, зашевелились. Ужас! Казалось, он сковал всё внутри, и только сердце редко, очень редко делало толчки, отбивая последние удары. Собрав всю свою волю, все силы, я напрягла голос, чтобы он, не дай Бог, не дрогнул, и постаралась спокойно произнести:

– Нет… Не страшно.

Тут же горячая кровь хлынула по моим жилам, сердце застучало быстро-быстро, страх ушёл в землю, и словно и не было колдовства, этого жуткого наваждения. Я услышала усталый голос Аиды:

– Поздно. Пора домой, – и через несколько шагов, – а ты молодец.

Притворяясь, что ничего не произошло, – а я всегда умела держать марку – я сказала:

– Ну почему же, можно ещё погулять.

Аида, глядя вниз, как-то грустно пробормотала:

– Вот всё и закончилась. Пятница… Тринадцатое… Полночь… и нет его.

Мы поднялись в квартиру. И там Родика удивила меня вопросом:

– Вернулись? Так вы ходили куда-то? Нет? Я смотрела-смотрела в окно…

– Странно.

На другой день, проснувшись, я позвала Родику к окну, чтобы показать, где мы гуляли с Аидой. Никакого двухэтажного домика я не увидела, не было и домов с черепичными крышами. Далеко-далеко виднелось кладбище. Я оглянулась – Родика уже собралась и стояла с сумками. Не попрощавшись с хозяйкой, мы тихонько вышли, оставив на столе плату за ночлег. А днём в городке заговорили, что неожиданно скончался известный, очень хороший хирург, совсем ещё молодой – нет и сорока. В Москву его пригласили; собирался уезжать.

Тем же вечером мы с Родикой переехали в соседний город.