Текст книги "Экономист под прикрытием. Почему возникают пробки, кофе стоит дорого и невозможно найти хорошую подержанную машину"

Глава 3. Идеальные рынки и «мир правды»

Вы, наверное, не думали, что между фильмами Джима Керри и экономикой есть что-то общее, но, оказывается, мы можем многому научиться у этого комедианта с гуттаперчевым лицом. Возьмите фильм «Лжец, лжец», который рассказывает историю Флетчера Рида. Сын Рида попросил в качестве подарка на день рождения, чтобы его отец целые сутки говорил только правду. Для Флетчера это сложное задание, ведь он юрист – то есть лжец, по мнению ребенка[14]14
  В английском языка слова lawyer (юрист) и liar (лжец) похожи по звучанию.


[Закрыть]. Поэтому неизбежно возникают комичные ситуации, когда паникующий Флетчер сам себя разоблачает, беспомощно выдавая исключительно честные ответы на все задаваемые вопросы. Вряд ли о свободных рынках можно снять такое милое кино, но они чем-то похожи на сына Флетчера Рида, потому что заставляют вас говорить правду. Для персонажа Джима Керри все закончилось унижением, но мы с вами убедимся: «мир правды» приводит к идеально эффективной экономике, где невозможно осчастливить одного человека, не навредив кому-то другому.

В этой главе мы узнаем, что означает правда в экономических терминах, как она приводит к эффективности и почему эффективность – это хорошо. Мы также рассмотрим недостатки этого явления: почему оно не всегда справедливо и отчего нам приходится платить налоги. Как мы увидим, налоги похожи на ложь: они мешают «миру правды». Но я расскажу о честном и эффективном способе взимания налогов. Это понравится пенсионерам, вынужденным оплачивать счета за отопление, и не очень приглянется Тайгеру Вудсу[15]15
  Элдрик Тонт (Тайгер) Вудс (род. 1975) – знаменитый американский гольфист, первый спортсмен-миллиардер, но большую часть денег (около 90 %) он заработал не на поле для гольфа, а за счет рекламы.


[Закрыть].

Представьте, что сын Флетчера добился исполнения своего желания не только от балабола-отца, но и от всего мира. Итак, попытаемся купить капучино в «мире правды». Прежде чем взбить молочную пенку, бариста оглядит вас сверху донизу и спросит:

– Сколько вы готовы заплатить за кофе?

Вы бы захотели соврать и притвориться, что кофе вам не так уж и нужен, но с языка срывается правдивый ответ:

– У меня кофеиновая ломка. Десять фунтов.

Бариста с довольной ухмылкой готовится пробить эту грабительскую сумму, но у вас тоже есть пара вопросов:

– Сколько стоят эти кофейные зерна?

– Сколько вы платите за крышечку и стаканчик?

– Сколько стоит вырастить корову, сколько молока вы можете от нее получить?

– Сколько стоит электричество, к которому подключены холодильник, освещение и отопление в кафе?

Теперь уже бариста чувствует себя Флетчером Ридом. Как бы ей ни хотелось уйти от ответа и завысить стоимость капучино, она не может соврать. Оказывается, капучино стоит не 10 фунтов, а менее одного. Бариста пытается торговаться, но у вас в запасе убийственный вопрос:

– Есть ли на расстоянии тридцати метров другие кофейни, где продают такой же кофе?

– Да, – стонет она, опуская голову на стойку и демонстрируя свое окончательное поражение.

Вы выходите на улицу с кофе, который приобрели за скромные 60 пенсов.

Цены условны, а это значит, что они сообщают информацию

Существует правило, присущее любой системе цен. Оно заключается в том, что магазины и покупатели не обязаны продавать и приобретать товары по указанной цене. Они имеют право отказаться. Если вы готовы платить только 50 пенсов за кофе, никто не заставит вас заплатить больше, а бариста – снизить цену. Сделка просто не состоится.

Вы наверняка слышали, что людям приходится платить завышенные цены за то, что они хотят купить, например за квартиру с видом на Гайд-Парк. Это правда. Но даже если цены выглядят несправедливо высокими, вы не обязаны платить. Используйте свои деньги, чтобы купить квартиру в Хакни[16]16
  Один из неблагополучных районов Лондона.


[Закрыть], или дом в Лутоне[17]17
  Город в 50 километрах к северу от Лондона. На его окраине расположен лондонский аэропорт Лутон.


[Закрыть], или, наконец, миллион чашек кофе.

На свободном рынке люди не покупают то, что для них менее ценно, чем запрошенная цена. И не продают вещи, на которые потратили больше, чем деньги, которые им предлагают. (Если они так делают, то это длится очень недолго: компании, торгующие чашкой кофе за половину стоимости, быстро вылетают в трубу.) Причина проста: никто их не принуждает. То есть большая часть сделок на свободном рынке улучшает эффективность: они приносят выгоду обеим сторонам, или, по крайней мере, никому не делают хуже, в том числе и третьим лицам.

Теперь вы, наверное, начинаете понимать, почему цены «рассказывают правду» и раскрывают информацию. На свободном рынке все покупатели хотят иметь кофе, а не деньги, которых он стоит. Проще говоря, они предпочитают кофе всему тому, что еще могут приобрести за 60 пенсов. Таким образом, ценность продукта для клиента равна или выше его цены, а стоимость для производителя – равна или ниже цены. Как просто! Но выводы, к которым мы придем, окажутся поразительными.

Повторим очевидное: на свободном рынке клиенты ценят кофе больше, чем деньги, которые за него платят. Но все не так бесспорно, как кажется. Мы уже получили больше «очевидной» информации, чем в тех случаях, когда платим за что-то вне рынка, например за Олимпийские игры в Лондоне в 2012 году. Их стоимость, приблизительно 10 миллиардов фунтов стерлингов, в основном оплачена[18]18
  Книга писалась в 2011 году. Реальная стоимость Олимпийских игр в Лондоне составила около 23 миллиардов фунтов стерлингов.


[Закрыть] британскими налогоплательщиками. Может быть, это отличное применение денег, а может, и не очень. Непонятно, как это выяснить.

Когда решения принимаются внутри рыночной системы, таких сомнений не возникает. Если я плачу 25 фунтов за то, чтобы посмотреть соревнования, то никто не спрашивает, стоит ли билет своих денег. Я сделал свой выбор, значит, именно так и считаю. Данный поступок сообщает о моих предпочтениях. А когда миллионы людей делают свой выбор, рыночные цены – это сигнал об их общих приоритетах.

Идеальные рынки: правда и ничего кроме правды

Итак, тот факт, что на свободном рынке покупатели ценят капучино больше, чем деньги, которые за него платят, не так уж очевиден. Но мы двигаемся дальше.

Теперь представьте, что кофейный рынок можно назвать не только свободным, но и крайне конкурентным. Предприниматели постоянно создают новые компании, вводят инновации и выходят с ними на рынок в надежде свергнуть старожилов. (Прибыли в конкурентной индустрии хватает только на зарплату работникам и поддержание в предпринимателях уверенности, что, положив деньги на счет в банке, они получили бы меньший доход.) Конкуренция снизит цену на кофе до маржинальной стоимости (это стоимость кофе для кофейни, когда в ней готовят еще один капучино, который продается менее чем за доллар). На идеальном конкурентном рынке цена кофе равна его маржинальной стоимости. Если бы цены были ниже, то бизнесы разорялись бы еще до того, как встанут на ноги. А если бы цены оказались выше, то на рынок выходили бы новые компании, а старые расширяли бы свое влияние до тех пор, пока рынок не рухнет. Неожиданно цена перестает сообщать неточную информацию («этот кофе стоит 60 пенсов или чуть больше для покупателя и столько же или чуть меньше – для кофейни»). Теперь она предельно правдива: «этот кофе стоит кофейне ровно 60 пенсов».

Что бы произошло, если бы другие отрасли также стали идеально конкурентными? Цена каждого продукта равнялась бы маржинальной стоимости, любой товар был бы связан с другим товаром невероятно сложной системой цен. То есть если в экономике где-то что-то меняется (например, в Бразилию приходят морозы, а в США возникает мода на iPad), то и все остальное тоже меняется, незначительно или серьезно, чтобы сохранить баланс. Предположим, что заморозки в Бразилии повредили плантациям кофе и уменьшили его мировые запасы. Он стал дороже для оптовых покупателей, а повышение цен оттолкнуло рядовых любителей этого напитка. Это привело к небольшому повышению спроса на альтернативы – например, на чай. Его поставки выросли, как и цены. Спрос на дополнительные товары (такие как молочники для кофе) немного снизился. В Кении фермеры, выращивающие кофе, обрадовались повышению прибыли и вложили деньги в различные улучшения, например в алюминиевые крыши для своих домов. Это привело к росту цен на алюминий. Тогда часть фермеров, решив не торопиться с крышами, положила деньги на банковские счета. Это увеличило спрос на банковские услуги, но только не для невезучих фермеров Бразилии, у которых вымерзли плантации. Суперкомпьютер свободного рынка анализирует информацию о спросе и ценах и стимулирует людей реагировать на изменения в экономике весьма причудливыми способами.

Приведенный сценарий может показаться нелепым. Но экономисты уже измерили некоторые из этих эффектов! Когда в Бразилии ударил мороз, мировые цены на кофе действительно возросли. Реальные кенийские фермеры стали покупать алюминиевые крыши – и цены на алюминий и кровельные работы поднялись. Тогда эти люди решили придержать свои инвестиции, чтобы не платить слишком много. Даже если рынки не идеальны, они способны передавать невероятно сложную информацию.

Правительства, как и любые организации, с трудом воспринимают такие сведения. В Танзании кофе производился не в условиях открытого рынка – и так было до начала 1990-х годов. В этой стране именно правительству, а не фермерам, достались все выгоды от повышения цен на кофе. Но оно не умело разумно расходовать заработанные деньги, тратя слишком много на повышение зарплат государственным служащим, и не догадалось, что подъем цен – временный.

Чтобы понять, почему рынки умеют правильно распоряжаться сложной информацией, вспомните о потребителе. Мы уже знаем: он не купит капучино, если не ценит его больше всего остального, что можно купить за такие же деньги. Но что за них можно купить? В нашем «мире правды» это будет что угодно, если стоит столько же, что и капучино, или меньше. Выбирая кофе, потребитель заявляет, что из всех вещей на свете, которые стоят столько же, он предпочитает именно этот напиток.

Разумеется, другие люди могут поступать иначе и покупать не кофе, а билеты в кино, на автобус или приобретать белье. А есть такие, кто не тратит свои деньги вовсе, предпочитая положить их в банк. Эти конкурирующие потребности вызывают у производителей желание реагировать. Если потребители хотят покупать компьютеры, то производители будут строить фабрики, нанимать рабочих, покупать пластик и металл и вместо всего другого делать только компьютеры. Если люди жаждут кофе вместо белья, то больше земли уйдет под посадки кофе и меньше – на парки, плантации табака и т. д. Магазины белья сменятся кофейнями. Конечно, стартапы будут занимать деньги у банков, и проценты кредитования станут выше или ниже в зависимости от баланса между количеством людей, желающих сохранить деньги и занять их. Проценты – это просто другая цена. Вы платите ее за возможность потратить деньги сегодня, а не завтра. (Не исключено, что вы считаете, будто кредитные ставки устанавливаются главными банкирами, такими как Бен Бернанке[19]19
  Бен Бернанке (род. 1953) – председатель совета управляющих Федеральной резервной системы США с февраля 2006 до февраля 2014 года.


[Закрыть] из Федерального резерва США или Мервин Кинг[20]20
  Мервин Аллистер Кинг (род. 1948) – управляющий Банка Англии с 2003 по 2013 год.


[Закрыть] из Банка Англии. На самом деле их советы определяют «номинальную» ставку. Реальные кредитные ставки назначаются с учетом инфляции, установленной рынком, реагирующим на ведущих банкиров и их денежные операции.)

Перемены на этом не заканчиваются. Сдвиги в системе цен распространяются дальше. Они проносятся через некоторые сектора экономики на огромной скорости и вызывают медленные, но могущественные перемены в других, таких как образование или технологии. Например, если недостаточно обученных работников, чтобы производить компьютеры, поставщики Dell и Compaq должны будут подготовить их или поднять зарплаты, чтобы переманить персонал у поставщиков Apple и Acer. Когда оплата труда квалифицированных специалистов поднимется, люди увидят, что имеет смысл потратить время и деньги на учебу в колледже. Заинтересованность производителей в создании более дешевых и качественных компьютеров даст толчок исследовательским лабораториям и инженерным школам. Более высокий спрос на пластик поднимет цены на сырье – неочищенную нефть. Они, в свою очередь, подтолкнут тех, кто использует нефть для производства энергии, к поиску дешевого альтернативного топлива или инвестиций в технологии энергосбережения. И так далее, и тому подобное. Какие-то эффекты окажутся несущественными. Другие будут глобальными. Некоторые наступят немедленно. Иные мы не сможем осознать десятилетиями. Но в «мире правды» с ее идеальными рынками все они будут иметь значение.

К чему приводит возникновение системы тесно связанных друг с другом идеально конкурентных рынков?

Компании производят вещи правильно. Любая компания, которая напрасно тратит ресурсы, создает лишнее или использует неподходящие технологии, теряет бизнес. Каждый продукт производится наиболее эффективным способом.

Компании создают правильные вещи. Цена продукта равна стоимости его производства. Цена также отражает условия, при которых клиенты обменивают один приоритет на другой. (Две чашки кофе стоят столько же, сколько одна датская сдоба – что вы выберете?) Цена – это честное сообщение о том, сколько стоит продукт и что предпочитает покупатель (и наоборот).

Вещи производят в необходимых количествах. Если будет слишком много кофе, то производители снизят цены. А если слишком мало – цены возрастут. В любом случае ситуация сбалансируется. На конкурентном рынке цены равняются стоимости затрат, и никому не придет в голову производить меньше (отказываясь от выгодных продаж) или больше (создавая продукты, которые стоят больше, чем за них готовы платить). Правило конкурентности – цена равна стоимости затрат и равна ценности для потребителя – сохраняет ситуацию эффективной.

Вещи поступают «правильным» людям. Люди, которые покупают продукты, – это именно те, кто готов заплатить соответствующую цену. Предположим, я отниму капучино у Акселя и отдам Бобу. В «мире правды» это считается расточительным. Аксель был готов заплатить за кофе, а Боб нет. Значит, Аксель ценит кофе больше, чем Боб, и моя конфискация неэффективна. Заметьте, что тут я приравниваю «правильно» к «эффективно». Это предположение мы вскоре изучим и оспорим.

Вывод: если правильные вещи создаются так, как надо, в достаточном количестве и передаются людям, которые ценят их больше всего, то не остается возможности повысить эффективность. Иными словами, невозможно создать что-то более эффективное, чем идеальный конкурентный рынок. Все это следует из истины, содержащейся в системе цен: они – истинное отражение стоимости продукта для компаний и его ценности для покупателей.

Жизнь без рынков

Поскольку западное общество серьезно зависит от рынков, нам сложно вообразить, как бы мы жили без них, или узнать, насколько сильным было их влияние. И все же любая современная демократия предоставляет товары вне рыночной системы. Изучив способы этого, мы сможем оценить преимущества и слабости рыночной системы. Подумайте о работе местной полиции, которая оплачивается благодаря нерыночной системе налогообложения. Она имеет некоторые преимущества: например, когда вы набираете номер службы спасения 999, никто не интересуется номером вашей кредитной карты. Предполагается, что правительство может обеспечить одинаковый уровень защиты и бедным, и богатым, хотя это у него не всегда получается.

Но у нерыночных систем есть и недостатки. Например, если полицейский груб или некомпетентен, вы не можете заменить его на другого. А полагая, что уровень полицейской защиты избыточен, вам не удастся ее сократить. Вы также не сможете доплатить, если решите, что вам нужны дополнительные услуги. Для этого придется тормошить местных политиков и надеяться, что они рассмотрят ваши обращения.

Предлагаемое правительством школьное образование – это другой пример нерыночной услуги, которой многие из нас пользуются. Как в Великобритании, так и в США многие люди отправляют своих детей в государственные школы. Но эти учебные заведения отличаются друг от друга: в каждом своя атмосфера и академические достижения. И самое главное: есть школы хорошие и плохие. Рыночное решение для них было бы таким же, как и для питания: лучшая еда достается людям, которые готовы (и способны) больше заплатить. Но в государственном секторе нет цен. Что в итоге происходит? Родители объединяются и протестуют. Они переезжают в районы, где школы лучше. В Англии религиозные школы, управляемые государством, часто имеют более высокий академический уровень, так что атеисты каждое воскресенье водят детей в церковь, чтобы, получив положительные рекомендации от священников, устроить своих сыновей и дочерей в эти школы. Так же, как и в случае с полицией, нерыночная система деликатно скрывает тот факт, что бедные не получают такого же хорошего образования, как богатые. Все дело в том, что нерыночная система не сообщает правды о ценности, ценах и прибыли. Невозможно выяснить, какие родители записывают своих детей в церковные школы по религиозным мотивам, а какие – ради хорошего образования. И никак не узнаешь, сколько отцы и матери готовы были бы заплатить за увеличение числа учителей и качество учебных материалов. В рыночной системе мы бы все это узнали. Нерыночная оставляет эти базовые вопросы без ответа.

Похоже, что люди, готовые платить за хорошие школы, существуют. Не секрет, что цены на дома в тех районах, где находятся школы с хорошей репутацией, обычно выше. Нерыночная система, отдающая предпочтение местным детям, направляет деньги, которые родители готовы заплатить за хорошую школу, в руки владельцев недвижимости, находящейся рядом с такими учебными заведениями. Это выглядит не слишком разумно. Рыночная система направила бы деньги на оплату лучших школ.

Сигнальная функция цен

У цен есть две функции. В рыночной системе они предлагают способ определить, кто получит преимущества ограниченной поддержки школ: тот, кто заплатит больше, сможет отправить своих детей в лучшие заведения. Это не очень справедливая ситуация, и система государственных школ разработана для ее предотвращения. Но цены просигнализировали бы нам, что необходимо построить больше школ, нанять более профессиональных учителей или поднять им зарплаты, а также купить лучшие учебные материалы. В долгосрочной перспективе система цен трансформирует высокий спрос на хорошие школы в большое их количество, так же, как высокий спрос на кофе превращается в солидный объем капучино.

Разве политики не знают, что нужны хорошие школы? Почему они не пускают государственные средства на их организацию? Проблема в том, что государственные службы все прекрасно понимают, в том числе и то, что мы хотим видеть больше полицейских на улицах, иметь достойное здравоохранение, много отличных дорог, высокие социальные выплаты, низкие налоги и двойной карамельный латте венти. Нам легко требовать все это, но цены заставляют нас подтверждать свои слова делами и раскрывают правду. Система налогообложения имеет свои преимущества, но она не говорит всей правды. Мы не можем выбирать, платить налоги или нет, даже если выясним, куда именно они будут направлены. Поскольку цены условны, они передают информацию. Ничто из сказанного выше нельзя назвать убедительным аргументом против предоставления публичных услуг или государственной школьной системы. Но нерыночные системы утрачивают один важный аспект – информацию о желаниях, потребностях, неудобствах и затратах. Иногда такая потеря оправдана, потому что ее обратная сторона – это равенство и стабильность. Но в других случаях утрата информации может привести к тому, что экономика и общество начнут погружаться в хаос. Мы думаем, что ценность школ и полиции выше той цены, которую мы платим в виде налогов. Но мы не знаем этого точно. В отличие от ситуации с капучино.

Эффективность против справедливости: готовы ли мы к правде

Идеальный конкурентный рынок подобен гигантской сети суперкомпьютера. Используя сложнейшие вычисления и разместив датчики в каждом секторе экономики и даже в нашем мозгу (чтобы узнать обо всех желаниях), рынок постоянно преобразует производство и идеально распределяет ресурсы. Помните: когда экономисты говорят, что экономика неэффективна, они имеют в виду наличие способа сделать кому-то лучше, не навредив остальным. Идеальный конкурентный рынок абсолютно эффективен, но этого недостаточно, чтобы обеспечить справедливое общество или хотя бы такое, в котором хотелось бы жить. Ведь эффективно было бы сосредоточить все деньги в руках Билла Гейтса, а всем остальным дать умереть с голода… потому что нет другого способа сделать кому-либо лучше, не навредив при этом Гейтсу[21]21
  Я написал эту фразу в первом издании до того, как Билл Гейтс покинул Microsoft, чтобы возглавить крупнейший благотворительный фонд. Прости меня, Билл. Прим. автора.


[Закрыть]. Нам нужно нечто большее, чем эффективность.

Так что не удивительно, когда мы предпочитаем правде красивую ложь: например, обогрев дома пожилой дамы в Мидлсбро[22]22
  Крупный промышленный город на северо-востоке Англии, расположен в графстве Северный Йоркшир.


[Закрыть] стоит дорого, но мы предпочтем субсидировать топливо, не желая, чтобы она узнала его истинную цену.

Куда чаще, чем субсидии, причиной неэффективности становятся налоги. Правительство облагает ими рыночные трансакции и, как нам кажется, тратит деньги с пользой – на полицию, школы и т. д. Почему же налоги неэффективны? Потому что они уничтожают информацию, передаваемую ценами на идеально конкурентных, эффективных рынках. Цены больше не равняются стоимости и ценности. Например, 10 %-ный налог c продаж рождает следующую «ложь»:

Цена капучино: 60 пенсов

• Цена капучино на идеально конкурентном рынке – 60 пенсов.

• Цена капучино после уплаты налогов – 66 пенсов.

• Готовность оплатить капучино – 63 пенса.

• Капучино продано – ни одного.

• Налогов получено – ноль.

Итак, у нас была сделка, которая могла дать три пенса выигрыша в эффективности (капучино стоит 60 пенсов, но оценено в 63), но так и не состоялась из-за налогов. Более того, налог так и не был выплачен. Если бы правительство могло отказываться от налога в таких обстоятельствах, ему бы не стало хуже, а покупателю было бы лучше: чистый выигрыш в эффективности.

Налоговым органам сложно понять, когда взимать налоги (ситуация, где налоги не изменят поведение покупателей), а когда – нет (потому что потенциальные потребители все равно будут их избегать, не покупая кофе). Но они пытаются разобраться в этом, используя вариант стратегии таргетирования цен, описанный в главе 2. Налоги часто поднимают, когда чувствительность к цене ниже. Например, правительство взимает большие налоги с продаж топлива и сигарет не потому, что беспокоится об экологии и здоровье граждан. Просто люди, которые покупают эти продукты, должны куда-то ехать и зависимы от курения. Они не слишком изменят свое поведение даже из-за угрозы больших налогов. (Если вы думаете, что топливные сборы связаны с защитой окружающей среды, я вас разочарую. Несмотря на вред, причиняемый экологии воздушным транспортом, производством электроэнергии и отоплением жилья, 90 % всех «экологических» налогов в Великобритании в 2009 году заплатили автовладельцы.)

Перед нами встает дилемма. Мы хотим избежать неэффективности, потому что из-за нее упускаем возможность сделать кому-то лучше, не вредя другим. Но налоги вызывают неэффективность, а большинство из нас считает, что они нам нужны для перераспределения доходов между богатыми и бедными. Мы, похоже, сталкиваемся с двумя противоречащими друг другу императивами: необходимо избегать «неэффективных» трат, но нужно убедиться, что богатство, по крайней мере в какой-то степени, равномерно распределено. Как же сделать экономику и эффективной, и справедливой?

Могут ли рынки помочь нам добиться справедливости

Неужели мы вынуждены выбирать между эффективностью идеальных рынков и справедливостью великодушного вмешательства правительства? Кажется, все государства свободного мира, столкнувшись с феноменом Великой депрессии и Второй мировой войной, решили именно так. «Новая сделка» – программа президента Рузвельта 1930-х годов – расширяла роль правительства США. В Англии послевоенное правительство Клемента Эттли[23]23
  Клемент Ричард Эттли (1883–1967) – премьер-министр Великобритании с июля 1945 по октябрь 1951 года.


[Закрыть] контролировало большую часть сферы здравоохранения, производства стали, воздушного и железнодорожного сообщения, нефтяной промышленности и телефонной связи. Предприятия, принадлежащие правительству, отчасти возникали потому, что истощенные, утомленные, но полные надежды экономисты послевоенных лет доверяли экспертам, руководившим военными достижениями. Они полагали, что те наверняка справятся и с организацией экономики. Мало кто мог предугадать будущий коллапс государственных экономик: и таких огромных, как Советский Союз или Китай, и таких маленьких, как Танзания или Северная Корея. Но даже если бы экономисты тех лет и верили в эффективность частных рынков, все равно времена были другими. В 1940-х годах послевоенное лейбористское правительство Великобритании было готово смириться с некоторыми ограничениями, если это означало создание более справедливого общества.

Старый спор между эффективностью и справедливостью разрешил молодой житель Нью-Йорка Кеннет Эрроу, который знал все о несправедливости. Подростком он видел, как его отец потерял успешный бизнес и все свои сбережения во время Великой депрессии. Эрроу сохранил мечту о социальной справедливости, но как интеллектуальный человек не мог игнорировать вопросы эффективности. Молодой экономист направил все свои способности и знания на борьбу с противостоянием между эффективностью свободного рынка и главенством справедливости. Его решение было удивительным. Он перевернул традиционное представление о конкурентных рынках и эффективности с ног на голову и доказал, что все идеальные рынки эффективны. Более того, он доказал, что все эффективные результаты могут быть достигнуты с использованием конкурентного рынка при корректировке исходных позиций. Эрроу заслужил все возможные награды, доступные экономисту, и остается самым молодым лауреатом Нобелевской премии по экономике. В чем значимость его открытия?

Я называю это теоремой форы. Вместо размышлений о невероятной сложности реальной экономики подумайте об очень простой вещи – 100-метровом забеге. Самый быстрый спринтер выиграет соревнование. Если вы хотите, чтобы все спринтеры пересекли финишную черту одновременно, то измените правила забега, приказав быстро бегущим поспешать медленно и всем держаться за руки, когда они будут финишировать. Или можете подвинуть часть стартовых тумб назад, а другую – вперед. Пусть бегуны стараются изо всех сил и подчиняются стандартным правилам забега. Но самому быстрому придется покрыть дополнительное расстояние, так что в финале он прикоснется к ленте одновременно с главным тихоходом.

Эрроу доказал, что тот же подход может работать при попытке сбалансировать перегибы конкурентных рынков: вместо того чтобы вмешиваться в работу самих рынков, необходимо передвинуть «стартовые тумбы» при помощи единовременных выплат и разового взимания налогов.

Например, правительство может единовременно взять с каждого 500 фунтов стерлингов. Или, как вариант, собрать 500 фунтов со всех граждан старше шестидесяти пяти лет либо с людей, чья фамилия начинается с Х. Суть в том, что в отличие от подоходного налога или налога с продаж кофе единовременный налог не влияет ни на чье поведение, потому что вы не в силах его избежать. Таким образом, в отличие от налога с продаж он не приводит к падению эффективности. Аналогичным образом примером единовременной выплаты было бы начисление 500 фунтов всем, чьи имена начинаются с Х. Я бы с радостью поддержал такую практику.

В примере с забегом на сто метров единовременный налог – это все равно что стартовые тумбы, отодвинутые на несколько шагов назад. А подоходный налог и налог с продаж – это то же самое, что требовать от лучших бегунов бежать задом наперед. И то и другое приведет к одновременному финишу, но перемещение стартовых тумб не заставит никого бежать медленнее.