Текст книги "186 суток на орбите (спросите у космонавта)"

Как и большинство членов экипажа «Союза», я надел «Кентавр» под скафандр и выпил солевые таблетки, чтобы дать возможность организму встретиться с гравитацией.

В: Как вы возвращались на Землю, как быстро все происходило?

О: Спуск на Землю начинается на скорости, с которой движется МКС. Но эта скорость не кажется чрезмерной, ведь к ней привыкаешь на высоте 400 км. Сгорание двигателя было очень мягким. Пристегнутые в наших сиденьях, мы сидели против движения (спиной), а главный двигатель расположен в направлении движения корабля. Все предусмотрено – чтобы «свернуть» с орбиты Земли, нужно замедлить скорость и позволить гравитации вернуть нас домой.

За 30 минут до входа в земную атмосферу главный двигатель сгорает за 4 минуты и 37 секунд (так называемое деорбитальное сгорание, de-orbit). Это создает достаточную тягу для того, чтобы замедлить движение корабля до 410 км/ч. По ощущениям нас как будто мягко толкнуло в спинку сиденья, и это было совсем не так жестко, как при ускорении во время запуска. Шум горящего двигателя казался ну очень обнадеживающим, ведь мы ждали его целых полгода. На случай, если главный двигатель не сработает, в «Союзе» предусмотрены небольшие запасные двигатели, которые также используются для торможения.

После успешного деорбитального сгорания двигателя мы, во-первых, поняли, что действительно возвращаемся домой, хотим того или нет! Благодаря торможению наш корабль сошел с круговой орбиты и теперь двигался по параболической траектории, что могло бы закончиться столкновением с планетой, ведь притяжения Земли уже не избежать. Но загвоздка орбитальной динамики заключается в том, что, когда космический корабль падает на землю, он набирает скорость, однако ее недостаточно для удержания на более низкой орбите. В момент вхождения в земную атмосферу скорость «Союза» снова была почти такой же, как и у МКС, и вот теперь, поскольку мы были уже намного ближе к земной поверхности (около 100 км, по сравнению с 400 км на МКС), она казалась нам фантастической. Перед посадкой я посмотрел в иллюминатор и был поражен мелькнувшей мыслью: «Это безумие, мы падаем, как кирпич»… и это действительно было так!

Перед посадкой космический корабль должен разделиться на три части. Сначала нужно разгерметизировать жилой модуль. В случае аварии этого можно не делать, но тогда разъединение корабля на части может быть взрывоопасным!

Разъединение произошло автоматически через 23 минуты после сгорания главного двигателя. Ну, я вас скажу, началось веселье! До этого момента спуск был довольно спокойным. Но все изменилось, как только корабль разорвало на части. «Союз» устроен так, что спускаемый аппарат находится в середине «сэндвича», между бытовым и приборным отсеками. Для того чтобы отделить спускаемый аппарат, должны взорваться несколько болтов, а это, как говорили предыдущие экипажи, отнюдь не пустяковое событие. Что правда, то правда! Сначала я услышал серию небольших взрывов прямо над головой, а затем почувствовал сильный толчок. Отлично, значит, корабль разделился на части. Мы были на высоте 139 км над Аравийским полуостровом, и я помню, как смотрел на Персидский залив вверх ногами, потому что спускаемый аппарат перевернулся перед входом в верхние слои атмосферы. Но потом он довольно мягко развернулся теплозащитным экраном вперед. Все, что оставалось, – положиться на законы физики и ждать, пока сопротивление воздуха снизит скорость до 800 км/ч и мы наконец спустимся на Землю.

В: Сколько длится возвращение и какую перегрузку вы испытывали?

О: От момента входа в атмосферу на высоте 99,8 км до момента раскрытия парашюта на 10,8 км прошло 8 минут 17 секунд. На этом отрезке больших перегрузок мы не испытывали. После разъединения модулей спускаемый аппарат стремительно приближался к Земле. Но я не чувствовал, что мы падаем, пока не посмотрел в иллюминатор. А вот когда посмотрел, было очень непривычно обнаружить неконтролируемость ситуации после долгого и безмятежного пребывания в космосе.

Примерно через четыре минуты кувыркания, на высоте 80 км, «Союз» наконец получил аэродинамический контроль, и вот тогда перегрузку дала о себе знать. К счастью, у нас было несколько минут, чтобы привыкнуть к чувству веса. Когда д начало стремительно увеличиваться, мы затянули наши ремни в креслах так туго, как только могли. И дело тут не в защите от перегрузки – жизненно важно было подготовиться к раскрытию парашюта и самой посадке: не пристегнешься как следует – не избежать травм. В спускаемом аппарате космонавты сидят спиной к тепловому экрану, поэтому при торможении максимальная нагрузка приходится на грудную клетку. Дышать становилось все труднее и труднее, и мне стало казаться, что я нахожусь под кучей регбистов во время ожесточенной игры. Может быть, игра в регби по субботам с утра была бы хорошей тренировкой для космонавтов…

Перегрузка достигла пиковых 4 g, а затем начала медленно спадать. Поскольку давило в основном на грудь, а не на все тело, было меньше шансов испытать «туннельное зрение», при котором человек теряет способность к периферическому обзору, такое иногда бывает у пилотов реактивных самолетов. Так что, несмотря на неудобства и ощущение тяжести, мы достаточно спокойно перенесли перегрузку, чему способствовала наша хорошая подготовка в центрифугах в Звездном городке.

В: Какая температура внутри «Союза» во время возвращения? Ее можно контролировать? – доктор Жаклин Бэлл

О: На «Союзе» установлена система терморегулирования, которая работает по тем же принципам, что и на МКС, только в меньшем масштабе. Через наружные радиаторы, которые подвергаются воздействию ледяного космоса, перекачивается жидкость. Охлажденная жидкость поступает внутрь космического корабля и через системы теплообмена изменяет температуру воздуха в системе подачи. Затем вентиляторы разгоняют охлажденный воздух по отсекам; кроме того, система терморегуляции есть и в скафандрах.

Это часть активной системы охлаждения. Однако есть и «пассивный» контроль температуры; он состоит главным образом из многослойного изолятора (MLI), обернутого вокруг космического аппарата. Такой же MLI есть и в наших скафандрах. Этот материал защищает от экстремальной жары и холода в космосе.

А ВЫ ЗНАЛИ?

• Во время спуска вследствие силы трения воздуха и сгорания теплозащитного экрана образуется плазма, что приводит к прерыванию радио– и телеметрической связи. Продолжительность обрыва связи варьируется в зависимости от типа транспортного средства и профиля спуска. При нашем спуске отключение длилось пять минут, в течение которых Юрий продолжал сообщать о величине д, состоянии транспортного средства и экипажа, но в Управлении полетами его не слышали. Потом связь наладилась.

В обычных условиях температура внутри корабля «Союза» находится на уровне плюс 18 – плюс 25 градусов по Цельсию. Однако после «отстреливания» отсеков спускаемый аппарат больше не получает охлажденную жидкость, так как радиаторы находятся в приборно-агрегатном модуле. Воздух внутри аппарата продолжает циркулировать, но он становится горячее. Снаружи температура может достигать 1600 градусов по Цельсию, и если бы не теплозащитный экран, можно было бы поджариться. Я не могу сказать точно, какая температура была внутри, но в я вспотел в своем скафандре. В это же время через иллюминатор я наблюдал потрясающий фейерверк: куски MLI и всего того, что могло гореть, отрываясь, превращались в фонтаны искр. Это продолжалось еще несколько минут, а потом иллюминаторы закоптились, и мы уже не могли ничего видеть.

В: Что вам больше понравилось: взлет или посадка? – Клэр

О: Хороший вопрос, Клэр! Мне понравилось и то и другое, но по разным причинам. Взлет был более захватывающим, если говорить об ощущении невероятной мощи ускорения, а также о предвкушении встречи с космосом. Но если вы хотите острых ощущений от тряски, как на «американских горках», то тогда вам нужно оказаться на спускаемом аппарате, когда раскрывается парашют! На самом деле открывается не один большой парашют, а целая серия парашютов в шахматном порядке, что позволяет замедлить скорость с 800 км/ч до 324 км/ч, и вот тогда создаются безопасные условия для раскрытия основного парашюта.

Большую часть работы по замедлению движения проделывает атмосфера, но на высоте 11 км над поверхностью земли мы все еще падали, как трехтонный кирпич, со скоростью, чуть меньшей скорости звука. Самое интересное начинается, когда раскрываются два парашюта-якоря. Они высвобождают тормозной парашют, и наш аппарат начинает вращаться. Тряска продолжалась секунд двадцать. Еще больше острых ощущений привнесло то, что нас сначала развернуло немного косо относительно парашюта, примерно на 30 градусов от главной оси, а потом повторное «заякоревание» исправило дело. Так что да, из-за раскрытия парашютов приземление превращается в настоящий аттракцион. Я думаю, что космонавт НАСА Даг Уилок прекрасно описал, каково это – быть внутри капсулы в тот момент: «Ты как будто проплываешь под Ниагарским водопадом в бочке и эта бочка горит».

Мой товарищ Джефф Уильямс предупредил меня, что первые 20 секунд торможения еще это только начало спектакля, а дальше будет тот еще толчок при раскрытии основного парашюта. Все, что я мог сделать, чтобы сосредоточиться во время раскрытия парашютов, – это сфокусироваться на маленьком секундомере передо мной. Внезапно тряска прекратилась, и я понял, что она длилась намного дольше запланированных двадцати секунд. Мне казалось, что я чувствую, как за стенками спускаемого аппарата на высокой скорости мчится воздух, но никакого сильного толчка я не ощутил.

Неуверенный в том, что главный парашют раскрылся, я посмотрел на Юрия, и он, как всегда невозмутимо, кивнул – мы были в безопасности. В общем, если выбирать самые острые ощущения, то определенно спуск намного выигрывает у взлета.

В: Кажется, что посадка корабля очень жесткая. У вас не было никаких травм после нее?

О: К счастью нет! Тим Копра шутил, что после посадки он провел первые десять секунд, похлопывая свое тело, проверяя, все ли в целости и сохранности. В посадке «Союза» нет ничего особенного – это примерно как небольшая автомобильная авария, которая только сбивает дыхание. Однако для того, чтобы космонавты не пострадали, в спускаемом аппарате предусмотрено несколько механизмов защиты. Самое главное – нужно затормозить капсулу, насколько это возможно. После того как главный парашют раскрыт, сбрасываются защитный тепловой экран и наружное оконное стекло. Это снижает вес и замедляет скорость до 22 км/ч. В это же время наши кресла переходят в приподнятое положение, что снижает нагрузку при ударе.

Отдельно скажу, что кресла, специально сделанные по форме тела, во время посадки становятся неотъемлемой частью нашей защиты. Кроме того, наши колени скрепляли специальные ремни, чтобы ноги не болтались и не произошло травм. За 15 минут до приземления, спускаясь под основным парашютом, мы проверили, нет ли в кабине незакрепленных предметов, которые могли бы взлететь в воздух при ударе о землю. У Юрия на запястье был высотометр, и мы могли вести приблизительный отсчет времени на последних 100 м перед посадкой. Прямо перед ударом мы приняли позу «скобки», скрестив руки на груди и крепко держа полетные карты. Нам сказали, что нужно выгнуть шею как можно глубже в сторону кресла, убедиться, что рты закрыты, а язык не находился между зубами. Самое неправильное – это смотреть в окно, потому что в этом случае шея находится в уязвимом положении.

Наконец, когда гамма-альтиметр (высотомер) капсулы показал, что мы находимся в 0,75 м над землей, был послан сигнал запуска двигателей мягкой посадки. Эти твердотопливные двигатели срабатывают непосредственно перед ударом, замедляя скорость примерно до 5 км/ч. Именно из-за этого видно столп пыли, когда «Союз» приземляется, а не из-за самой посадки. Хотя между срабатыванием посадочных двигателей и приземлением проходит всего лишь доля секунды, этого достаточно для смягчения удара. Космонавты все время шутят о двигателях «мягкой» (в кавычках) посадки, хотя на самом деле они защищают экипаж от возможных серьезных травм.

Когда трехтонная капсула падает на землю, она не подпрыгивает, как мячик, она врезается всей своей массой, оставляя небольшой кратер на поверхности. Первым делом капитан нажимает на кнопку отсоединения парашютов. Это предотвращает их надувание и возможное волочение капсулы по земле, что чревато травмами для экипажа. Однако лучше не отстегивать сразу все парашюты. Они могут понадобиться в том случае, если приземление происходит не по заданному курсу. Тогда парашют пригодится, чтобы сделать укрытие и ждать спасателей. В ноябре 2014 года, во время приземления моего товарища из ЕКА Алекса Герста, экипаж испытывал трудности с отсоединением парашютов, и капсулу довольно долго тащило по земле. Напарник Алекса из НАСА Рид Уайсмен потом сказал в интервью, что «путешествие по степи» было «самым ощутимым» событием во время возвращения из космоса!

А ВЫ ЗНАЛИ?

• В отчете за 2016[3]3
  One Third of US Astronauts Injured During Soyuz Landings' by Keith Cowing.nasawatch.com. 27 October 2016.


[Закрыть] год было подчеркнуто, что 37,5 % членов американских экипажей получили в ходе приземления «Союза» травмы. В основном они были незначительные, и все последствия травм были устранены в течение трех месяцев после посадки. Но я подтверждаю, что посадка в «Союзе» событие не простое.

Мы приземлились со скоростью около 11 узлов, и этого было достаточно, чтобы наша капсула перевернулась при ударе. Но все обошлось без травм. Место посадки – в 148 км к юго-востоку от города Джезказган в Казахстане, почти в 500 км к востоку от того места, где началось наше путешествие. «Союз» развернуло таким образом, что я в капсуле находился выше, а Тим и Юрий были ниже меня. Пока мы ждали поисково-спасательную бригаду, которая должна была открыть люк, все, что я мог сделать за эти 10 минут, это попытался достать разлетевшиеся полетные карты и другие документы, которые оказались на головах моих товарищей… Гравитация – отстой!

В: Что делать, если что-то пойдет не так и вы приземлитесь не в том месте?

О: Хороший вопрос! Во время спуска действительно есть несколько моментов, когда все может пойти не так, и это добавляет сложности полету. Очень важно, чтобы предельно точно произошло деорбитальное сгорание главного двигателя: промедление на несколько секунд чревато отклонением от места посадки на сотни километров. Наихудший вариант – если фаза горения произойдет слишком быстро, в этом случает корабль развернется недостаточно для того, чтобы направить вектор движения в сторону Земли. Вопреки распространенному мнению, корабль не отскакивает от атмосферы, как плоский камень от поверхности пруда. Вместо этого он войдет в менее плотные слои под плоским углом и не сможет достаточно снизить скорость, чтобы сойти с орбиты без проблем. Вы просто полетите обратно в космос по эллиптической орбите и, вероятно, вернетесь на Землю через пару часов, но совершенно неконтролируемым и катастрофическим образом.

С другой стороны, если горение будет происходить слишком долго, есть риск вхождения в слои атмосферы под слишком острым углом. Возросшее сопротивление воздуха приведет к моментальному нагреву корабля, а чем это грозит, догадаться не сложно. Таким образом, космический корабль должен точно войти в свой «коридор» – тот узкий диапазон, который позволит без лишних проблем вернуться на Землю.

Возможна ситуация, когда сгорания главного двигателя не происходит и «Союз» не разделяется на три части. Ну что же, в таком случае у вас есть двигатель, есть какое-то количество топлива, кислорода, электроэнергии, пищи и воды – этого должно хватить, чтобы, пока вы летите, придумать план спасения.

Если же сгорание главного двигателя произойдет успешно, то следующий важный этап – это разъединение. Раньше этот этап не всегда происходил благополучно. Юрий был капитаном корабля «Союз ТМА-11», который вернулся на Землю 19 апреля 2008 года. При посадке с разъединением возникли проблемы. Один из пяти пиротехнических болтов, соединяющих приборный отсек со спускаемым аппаратом, был неисправен, и в результате аппарат вошел в атмосферу с «лишним» модулем. Аналогичная ситуация произошла с «Союзом-5» в 1969 году. В обоих случаях, продолжая движение, корабль принял аэродинамически стабильное положение – люком вперед. Очевидно, что люк не предназначен для сильного теплового нагрева при вхождении в атмосферу. Уплотнительные прокладки люка «Союза-5» начали гореть, и российский космонавт Борис Волынов (он был один) оказался в капсуле, наполненной опасными газами и дымом. Кроме того, из-за неправильного расположения увеличилась g-нагрузка, и его вытеснило наружу из кресла. К счастью, в обоих случаях, и с Борисом и с Юрием, высокая температура при спуске и аэродинамические силы сломали крепления, и приборный отсек отсоединился до того, как люк был полностью разрушен. Это позволило спускаемому аппарату перестроиться теплозащитным экраном вперед.

То, что описано выше (когда спускаемый аппарат обладает нулевым аэродинамическим качеством, то есь неуправляем), называется «баллистический режим вхождения». В нормальных условиях «Союз» вырабатывает небольшую подъемную силу, которая немного компенсирует скорость, увеличивающуюся при приближении к Земле.

Девятнадцатого апреля 2008 года жесткую посадку по баллистической траектории на «Союзе ТМА-11» вместе с Юрием Маленченко совершила космонавт НАСА Пегги Уитсон, третьим членом экипажа была кореянка Ли Со Ён. Пегги утверждала, что на дисплее отображалось ускорение в 8,2 g. Это довольно опасно, так нагрузку надо было выдержать в течение нескольких минут. Вот почему космонавты должны тренироваться в центрифуге при нагрузке в 8 g не менее 30 секунд – это позволяет практиковать хорошую технику дыхания и подготовиться к условиям баллистического входа.

Другая проблема баллистического входа заключается в том, что космический корабль может значительно отклониться от заданного курса. В нормальных условиях «Союз» совершает очень точную посадку. Мы отклонились всего лишь на 8 км – неплохо для корабля, который за время снижения пролетел полмира! Точность обусловливается своевременным сходом с орбиты и подъемной силой корабля. Сначала, в первую часть снижения, корабль отклоняется влево, а во второй части – вправо; в итоге получается S-образная траектория полета. Регулируя угол крена и азимут (горизонтальное направление), можно варьировать высоту, что помогает направить корабль в точку приземления. А вот во время баллистического входа регулировать высоту невозможно, соответственно, возникают проблемы и с точностью приземления. «Союз ТМА-11» приземлился на расстоянии 475 км от предполагаемого места посадки. Тем не менее космонавты готовятся к любому исходу и еще до начала снижения определяют возможную точку «баллистической посадки», а также еще несколько возможных аварийных мест приземления по всему миру. Спускаемый аппарат автоматически передает свои координаты, что позволяет предупредить поисково-спасательные бригады.

Как и с запуском, ответственность за проведение поисково-спасательной операции лежит на Федеральном агентстве воздушного транспорта России. В районе расчетного приземления должны курсировать восемь вертолетов Ми-8, два самолета и четыре внедорожника. Кроме того, два поисково-спасательных вертолета Ми-8 кружат в районе возможной баллистической посадки, а еще два – на полпути между основной точкой и аварийной.

Таким образом, для обеспечения безопасного возвращения на Землю, в том числе в случае непредвиденных обстоятельств, разработано множество планов. Но все же некоторое время придется подождать, пока вас найдет поисково-спасательная бригада. Если что-то пойдет не так, внутри «Союза» есть GPS и спутниковый телефон, так что вы можете позвонить маме и сообщить ей свое местоположение, но главное – что вы в безопасности!

Еще до полета в космос для каждого члена экипажа собирают «посадочные сумки», в них укладывают летный костюм, сменную одежду и солнцезащитные очки. Солнцезащитные очки необходимы не для «крутости», а потому, что наши глаза – невероятно чувствительный орган (особенно чувствительны они к радиационному воздействию), и после шести месяцев в условиях искусственного освещения глаза необходимо максимально защищать от солнечного света.

В: Каково это было – впервые вдохнуть земной воздух после длительного пребывания в космосе?

О: Я с нетерпением ждал запаха свежего воздуха по возвращении на Землю. Это не значит, что на МКС пахло неприятно. Когда я впервые вступил на борт МКС, ее запах показался мне каким-то больничным, с металлическим привкусом, но я очень быстро привык и перестал этот запах замечать. На самом деле на МКС все разработано так, чтобы минимизировать запахи, и поэтому ваши обонятельные луковицы там не особо напрягаются. За исключением редких поставок свежих фруктов грузовым кораблем, мы были полностью лишены земных запахов.

Несколько лет назад, в 2011 году, я провел семь дней в глубокой пещере на Сардинии, это было частью моей подготовки в ЕКА. Одно из самых сильных воспоминаний об этом опыте – его окончание, когда мы вышли на яркое средиземноморское солнце. Вид и запахи были ошеломляющими. Это как будто вдруг в телевизоре поставить максимальный контраст – темно-голубое небо и пышные зеленые деревья казались неестественно яркими после семи дней темноты. Я чувствовал запах Земли – настойщий: запах грязи, мха и лишайника у входа в пещеру. Я наслаждался этими моментами, думая, каким замечательным мир должен казаться животным, которые имеют более остро развитые чувства, чем мы.

Так что с некоторым нетерпением я приготовился вдохнуть полной грудью свежий воздух по возвращении на мою родную планету. Но как оказалось, мне следовало задержать дыхание! Когда открылся люк, меня встретил не порыв чистого, свежего воздуха, несущего аромат казахских степей. О нет, вместо этого – резкий, едкий, жгучий запах: так пахла наша капсула, еще не успевшая остыть, и сгоревшая от соприкосновения с раскаленным металлом трава. А затем мы увидели здоровенного русского парня, который приветствовал нас широчайшей улыбкой.

Через несколько минут сначала Юрия, а затем меня и Тима вытащили из капсулы и донесли до находящихся на небольшом расстоянии легких кресел. Это был момент, которого я ждал, – я наконец почувствовал ветер, напоенный всеми этими чудесными земными запахами.

В: Что было после приземления?

О: После того как нас вытащили из спускаемого аппарата, мы дали короткое интервью для прессы, и нас, прямо в креслах, доставили в медицинскую палатку для быстрого осмотра. Я был весь потный после спуска, и к тому же мы провели в скафандрах почти полчаса в тридцатиградусную жару полуденного июньского дня в Казахстане. Чтобы избежать обезвоживания, мне сделали внутривенное переливание физраствора – я получил 1,5 литра жидкости. Переодеваясь в летный костюм, я уже чувствовал себя замечательно. Сразу после этого мы полетели на вертолете Ми-8 к Карагандинскому аэродрому (примерно 400 км к северо-востоку).

Во время перелета в Караганду мои глаза сами закрылись, ведь я не спал почти сутки. Даже несмотря на то, что отдых был совсем коротким, он помог восстановить силы. Мой врач крепко держал меня за руку, чтобы помочь сохранить равновесие, когда мы проходили через встречающую нас толпу. Постепенно мое тело начало приспосабливаться к земному притяжению. Но первое время мне казалось, что моя голова необычайно тяжелая из-за того, что мышцы шеи отвыкли от нагрузки.

Из Караганды Юрий отправился спецрейсом в Звездный городок, а мы с Тимом сели на самолет НАСА, который доставил нас в Буде, Норвегия. Буде был первой заправочной остановкой для самолета и точкой, в которой мы с Тимом расстались. Тим продолжил свой путь в Хьюстон, а я сел на другой самолет, в Кёльн, где находится Европейский центр подготовки космонавтов, там мне предстояли три недели реабилитации.

Прощаясь с Тимом и Юрием, я чувствовал себя немного потерянным. Мы так долго жили и работали вместе, что расставание угнетало. Однако я знал, что еще много раз увижу Тима и Юрия, так что, если честно, я скучал по нашей станции. У каждого из нас на Земле был плотный график, включавший послеполетный разбор, медицинское обследование и многочисленные интервью в средствах массовой информации, это тоже важные аспекты нашей работы, но ничто не могло сравниться с жизнью и работой в космосе. Во время прощания с Тимом в Буде я почувствовал, что миссия закончилась. И тогда я улыбнулся – это было действительно Большое приключение!

В: Когда вы выпили свою первую после возвращения чашку чая?

О: Моя заботливая жена передала нашему врачу несколько чайных пакетиков «йоркшира», чтобы я мог насладиться чашкой настоящего чая во время перелета из Казахстана в Норвегию. Это был первый за шесть месяцев напиток не из переработанной мочи, а с обычной земной водой. Я вроде выпил три чашки – это было прекрасно!

В: Когда вы вновь увидели свою семью?

О: Если мое короткое пребывание в Буде и навеяло грусть из-за окончания миссии, длилось это очень недолго. На борту самолета, который должен был доставить меня в Кёльн, находился особенный пассажир – моя жена Ребекка. Нет смысла говорить, что за время перелета в Кёльн мы смогли обсудить лишь пару тем.

Около трех утра я оказался в теплых объятиях друзей и коллег из ЕКА. Там были и мои родители, я сразу подошел и обнял их. А мои маленькие сыновья спали в гостинице – все родители знают, что не стоит будить ребенка, если в этом нет необходимости!

Мне удалось и самому пару часов поспать, прежде чем мои мальчишки меня разбудили. Они прыгали на кровати и щипали меня, чтобы убедиться, что отец вернулся из космоса целым и невредимым. Менее суток назад я находился на орбите в тесном космическом корабле, и вот, как и многих отцов по воскресеньям, меня разбудили мои дети, прыгающие на кровати. Для завершения образа не хватало лишь чашки чая и газеты. Это было одновременно и очень сюрреалистично и потрясающе обыденно.

Прощание с семьей на Байконуре – один из самых тяжелых моментов, через который я прошел. Несмотря на долгое обучение, тренировки, проверки, процедуры и прочее, каждый космонавт знает о рисках, связанных с полетом в космос. Отправляясь в полет, вы добровольно подвергаете себя риску не вернуться домой. Я стараюсь не принимать что-либо в жизни как должное, и, когда я утром обнял жену и детей, у меня были все основания считать себя самым счастливым человеком на планете.

В: Что вы съели во время первого после возвращения на Землю «правильного» завтрака или обеда? – Скарлетт Четуинн, 9 лет

О: Моя первая «правильная» еда после возвращения – воскресный обед в Европейском центре. До этого у меня были только небольшие перекусы во время перелетов из Казахстана в Кёльн.

Когда я был в космосе, один школьник спросил меня во время общественного сеанса связи, какой еды мне больше всего не хватает. Я ответил, что, конечно, скучаю по свежим фруктам и салатам, но я также скучал по свежему хлебу и пицце. Хлеб, который мы едим в космосе, – это хлеб «с увеличенным сроком годности». При его изготовлении используется тесто с пониженным содержанием воды. Технология такая: добавляют в муку, например, глицерин, который хорошо связывает воду. Затем «долгоиграющий» хлеб помещается в вакуумные упаковки. Другой вариант – тортилья вместо хлеба. Для быстрого приготовления сэндвича с арахисовым маслом и джемом вполне подойдет, но это, конечно, не то же самое, что хороший свежий хлеб, и большинство космонавтов действительно скучают по настоящему хлебу. Возможно, Джон Янг знал об этом, когда 23 марта 1965 года в кармане своего скафандра пронес на борт Gemini-3 контрабандные бутерброды с говяжьей солониной. Его товарищ по команде Гус Гриссом был в восторге, а Управление полетами ну очень недовольно, они сказали, что крошки могли нанести ущерб электронике космического корабля.

Я был очень рад, когда съел на Земле свежую пиццу, фрукты и салат в качестве первой «правильной» еды на Земле. Мне нравится гавайская пицца (я знаю, это похоже на ситуацию с мармайтом – вы либо любите его, либо ненавидите!), и вкус теплого свежего хлеба с кусками сочного, свежего ананаса был действительно восхитительным. Это была лучшая пицца, которую я когда-либо пробовал!

В: Каково было ходить по земле после стольких месяцев в космосе? – Лола Харрис

О: Мне было тяжело в первые 48 часов после возвращения. Я испытывал тошноту, и кружилась голова. Во время интервью на следующий день после приземления я описал это чувство как «худшее похмелье в мире». И я все еще придерживаюсь этого описания. Нет ничего сравнимого с изнурительным ощущением, когда вестибулярная система снова привыкает к гравитации. Когда я сидел на стуле, пытаясь свести к минимуму движения головы, я мечтал вернуться в невесомость, где практически невозможно вызвать головокружение. Тем не менее я понимал, что самый быстрый способ прийти в норму – это сделать все для того, чтобы тело вспомнило старые навыки, и этого не произойдет, если я буду сидеть в кресле. Поэтому я вставал и шел гулять.

Сначала двигаться было очень тяжело, и со стороны я выглядел неуклюжим. Наверное, это немного похоже на то, как Джон Уэйн, лучший голливудский ковбой, ковылял после долгого дня в седле – широко расставляя ноги для дополнительной стабильности. Когда я справился с головокружением, было довольно весело проводить некоторые эксперименты с равновесием. Например, было непросто стоять на одной ноге; глядя на потолок, я часто падал назад; и если я поворачивал голову вбок во время прогулки, то сходил с тротуара, для себя я отметил, что не стоит делать подобного при интенсивном движении на проезжей части.

Я уверен, что один или два раза мои коллеги из ЕКА думали, что я хорошенько «отметил» свое возвращение, когда видели, как я отталкиваюсь от стены во время движения по коридору. На самом же деле об алкоголе я не думал совершенно. К счастью, это состояние продлилось всего несколько дней.

В: Каково было принимать настоящий душ после возвращения с МКС? – Лили

О: Когда я принимал душ в первый раз после возвращения на Землю, то одновременно испытывал и удовольствие и… желание поскорее закончить эту процедуру. В душ я пошел сразу после прибытия в Кёльн. Конечно же мне нравилось ощущение сбегающей по телу горячей воды – это здорово! Но у меня и так безумно кружилась голова, а тут еще вода, бьющая по ушам, добавляла градуса. Поэтому я задержался в душе ненадолго, но этого было достаточно, чтобы осознать, как мне его не хватало!