Текст книги "Стратегия Московской Руси. Как политическая культура XIII–XV веков повлияла на будущее России"

При этом конфликт Руси и, выражаясь современным языком, «коллективного Запада» имеет с самого начала цивилизационный характер столкновения разных внешнеполитических культур, что наиболее ярко проявляется в отношениях с коренным населением Прибалтики и территории современной Финляндии. Историки отмечают, что «для шведов, как и для расширяющих „жизненное пространство“ на Востоке европейцев вообще, подчинение территорий (в частности, в Прибалтике) означало строительство сети укрепленных пунктов, опираясь на которые захватчики эксплуатировали местное население и проводили его христианизацию. Новгородцы же не стремились возводить крепостей на подчиненных землях, населенных другими народами. Они понимали свою власть, в первую очередь, как право на сбор даней, гарантировавшийся организацией периодических военных походов, которые могли иметь или характер военных экспедиций (в случае нежелания давать дань), или характер экспедиции с целью доставки полученных материальных ценностей. Находившиеся в зависимости народы при этом сохраняли и собственное традиционное управление, и свои религиозные верования, что, как мы видели, вызывало особенные нарекания у европейских крестоносцев»[36]36
  Кривошеев Ю. В., Соколов Р. А., 2009. С. 110–111.


[Закрыть]. Таким образом, для европейских противников Руси продвижение на Восток имело изначально характер завоевания жизненного пространства, что особенно ярко проявлялось в Ливонии и финских землях. В последнем случае «шведские феодалы не ограничивались получением дани, они стремились закрепиться на новых землях, возводя там крепости, подчиняя местное население пришлой администрации, вводя шведское законодательство, идеологически подготовляя и закрепляя все это насильственным обращением тавастов в католичество»[37]37
  Кучкин, 1996. С. 21.


[Закрыть]. С нашей стороны, напротив, отношения с местным населением имело исключительно даннический характер, что не предполагало физического захвата земель или обращения его в христианство.

Католическое наступление развивалось на двух фронтах: со стороны Швеции, планомерно устанавливающей свой контроль над территориями финских племен, часть из которых уже входила в сферу владений Новгородской земли, а также со стороны германских крестоносцев в Прибалтике, основной базой которых была основанная в 1201 г. в устье р. Двины крепость Рига. На протяжении первой половины XIII в. столкновениям с русскими предшествовала ожесточенная борьба германских крестоносцев за подчинение языческих народов Прибалтики – современных Латвии и Эстонии, а также противоборство с усиливавшимися литовцами. Эта борьба велась с высокой степенью ожесточения и продолжала «традиции», возникшие у германского рыцарства в период покорения поморских славян и пруссов, а ранее на Ближнем Востоке. Генрих Латвийский, автор «Хроники Ливонии», пишет о деятельности меченосцев:

«… Захватили эстов, уцелевших ранее от лэттов, и перебили их. Деревни, какие еще оставались, сожгли и все, что прежде было не доделано, тщательно закончили. Не имели покоя, пока окончательно не разорили ту область, обратив ее в пустыню, так что ни людей, ни съестного в ней не осталось. Ибо думали они либо воевать до тех пор, пока уцелевшие эсты не придут просить мира и крещения, либо истребить их совершенно. Дошло до того, что у сыновей Талибальда перевалило уже за сотню число врагов, которых они, мстя за отца, сожгли живыми или умертвили. Придя туда, мы разделили свое войско по всем дорогам, деревням и областям той земли и стали все сжигать и опустошать. Мужского пола всех убивали, женщин и детей брали в плен, угоняли много скота и коней»[38]38
  Хроника Ливонии. XX. 2, 3.


[Закрыть].

Захватническая деятельность шведских и немецких крестоносцев всегда встречала твердое вооруженное противодействие со стороны Новгорода и Пскова, за спиной которых стояло Великое княжество Владимирское со своими «низовыми» полками. Другим противником Ордена была Литва. Крупные поражения от войск Ярослава Всеволодовича (1234) и литовцев при Шауляе (1236) привели к истощению сил Ордена меченосцев и его слиянию с Тевтонским орденом, основной базой которого была уже покоренная Восточная Пруссия. Военной кульминацией этого этапа борьбы Русских земель и Запада оказались события, непосредственно совпавшие по времени с татаро-монгольским нашествием. В их центре находится знаменитая битва на Чудском озере в апреле 1242 г., после чего «стратегических планов завоевания Руси в Средние века уже никто больше в Западной Европе не решался всерьез ни разрабатывать, ни предлагать»[39]39
  Рамм Б. Я., 1959. С. 327.


[Закрыть]. Однако она была только кульминацией противоборства, которой предшествовали несколько активных столкновений на северо-западной границе новгородских земель и по поводу Пскова, и даже временный контроль тевтонскими рыцарями этих союзников новгородской земли (1240–1242). А за два года до этого дружина Александра Ярославича Невского нанесла поражение шведскому экспедиционному корпусу, высадившемуся на берегах р. Невы в июле 1240 г. Таким образом, самая решительная и организованная попытка западных соседей смять сопротивление Пскова и Новгорода, предпринятая в момент максимального ослабления Русских земель после монгольского нашествия, закончилась военным поражением.

Любые события на Северо-Западном направлении не были по своим масштабам сопоставимы с теми сражениями, которые русские вели в 1237–1240 гг. против монголов, а количество участников, как и их потери, исчислялись десятками и сотнями – в битве на Чудском озере, по оценкам историков, погибло около 26 рыцарей, что составляло примерно половину их общего состава в Ливонии. Но численность участников в действительности не имеет большого значения, поскольку последствия этих столкновений оказались историческими, и не важно, сколько человек сражалось и погибло в бою. Поэтому историки с полным правом отмечают, что «Невская битва по современным меркам не была многочисленной, и это совершенно очевидный факт. Однако значение ее все же было колоссальным: Русь смогла в наиболее тяжелое время показать свою способность защитить себя». Поэтому представляется исторически взвешенной оценка событий 1240 г. на Неве, данная известным современным специалистом по русской истории А. Я. Дегтяревым: «Истинное значение исторических событий выявляется тогда, когда мы умеем правильно поставить их в ряд длинных исторических следствий, когда удается взглянуть на итоги, к которым они привели, когда попытаемся понять и представить себе, что произошло бы при осуществлении каких-то других вариантов исторического развития. При таком взгляде Невская битва предстает перед нами как событие, несомненно великое»[40]40
  Цит. по: Кривошеев Ю. В., Соколов Р. А., 2009. С. 126.


[Закрыть].

И не случайно, что в течение более чем 100 лет после поражения на р. Неве «шведы единственный раз появились на русской границе в 1256 г., когда, возможно, в ответ на призыв папы Александра IV к крестовому походу против „язычников“ Восточной Европы, они начали строить крепость на реке Нарова вместе с финскими союзниками (емь и сумь) и, возможно, с отрядом датчан. Новгородцы послали в Суздальскую землю просьбу прислать войско и мобилизовали свои собственные силы. Этого оказалось достаточно, чтобы шведы, „услышавше, побегоша за море“»[41]41
  Феннел Дж., 1989.


[Закрыть]. Потерпев поражение в своих попытках подчинить северные Русские земли при помощи оружия, Римский престол переключает свое внимание на юго-восточное направление и активизирует дипломатическую деятельность, адресатами которой становятся князь Даниил Галицкий на юге – сравнительно успешно, и Александр Ярославич Невский на севере – здесь все для Рима закончилось, как мы знаем, полным провалом.

Однако то, что было достаточно на Западе, никак не могло соответствовать требованиям восточного направления. Именно политическое и моральное состояние Русских земель, если суммировать выводы историков, стало самым важным фактором успеха вражеского вторжения. И практически все исследования, посвященные событиям и последствиям нашествия Батыя, уделяют первостепенное внимание внутреннему развитию Руси накануне этих драматических событий. Политическая жизнь Владимиро-Суздальской Руси, расположенной в Междуречье Волги и Оки с момента распространения там славянского населения, в конце XI в. развивается в форме конкуренции крупных городских общин, среди которых лидерами были Ростов, Суздаль и Владимир[42]42
  Кривошеев Ю. В., 2015. С. 11.


[Закрыть]. Липицкая битва 1216 г. – одна из наиболее значительных и известных среди сражений русских междоусобиц – стала апофеозом этого противостояния, хотя не завершила его.

«Ибо не десять человек было убито, не сто, а тысячи и тысячи, а всех избитых девять тысяч двести тридцать три человека. Можно было слышать крики живых, раненных не до смерти, и вой проколотых в городе Юрьеве и около Юрьева. Погребать мертвых было некому, а многие, бежавшие к реке, утонули, а другие раненые умерли в пути, а оставшиеся в живых побежали кто к Владимиру, а иные к Переяславлю, а иные в Юрьев»[43]43
  Повесть о битве на Липице // Библиотека литературы Древней Руси (БЛДР). СПб., 1997. Т. 5: XIII век. 1997. С. 82, 83


[Закрыть].

Кроме того, земли-княжения Русского Северо-Востока находились в постоянном конфликте с древними центрами Южной Руси – Киевом и Черниговом. К моменту единовременного напора противников извне Русские земли пришли в состояние, которое советская историография называла феодальной раздробленностью, а дореволюционная и современная российская определяет, как процесс образования самостоятельных городов-государств (земель-княжений). В 1223 г. князья этих земель выходят на совместную битву против монголов на р. Калке и терпят сокрушительное поражение, показавшее их новым противникам масштабы внутренней слабости Русской земли.

Историки отмечают, что поражение на р. Калке не стало для русских основанием для того, чтобы извлечь уроки в плане собственной способности к скоординированным действиям в военное время. Это, по всей видимости, связано с тем, что их разделенность и конкуренция имели объективные причины, вытекающие из природы русской государственности на том историческом этапе: «Узость политического кругозора привела к тому, что завоевание Чингисханом всего Кавказа и Крыма осталось русским князьям неизвестным, а появление войска Субэдэ в половецких степях, в непосредственной близости от Руси – совершенно неожиданным»[44]44
  Алексеев Ю. Г., 2019. С. 494.


[Закрыть]. Тем более, что даже такой разгром, как на Калке, мало отличался от предыдущего опыта отношений с половцами, в которых было место как поражениям, так и победам. Видимо, так же воспринимались и перспективы взаимодействия с новыми противниками, что не могло быть основанием для мобилизации всех сил и возможностей.

Возобновились междоусобные войны, в результате которых к моменту нападения татар на Русь земли-княжения «истощили свои военные ресурсы. Даже Даниил Романович, правивший в эти годы Галицкой землей и Киевским княжеством, не мог быстро восполнить потери в людях и имуществе»[45]45
  Феннел Дж., 1989.


[Закрыть]. Таким образом, неспособность Русских земель к тому, чтобы спустя 14 лет после битвы на р. Калке дать совместный отпор монгольскому нашествию была обусловлена всем их внутренним устройством: в рамках единого лингвистического и культурного пространства происходил активный процесс разделения на конкурирующие между собой государственные образования. Данный процесс зашел уже достаточно далеко для того, чтобы стать обратимым в краткосрочной перспективе и, более того, даже не приобрел еще своей окончательной формы. Возможно, поэтому были обречены на провал попытки объединить Русские земли под своей властью, предпринимавшийся с середины XII в. владимиро-суздальскими князьями. В отличие от своих соседей на Востоке и на Западе Русские земли должны были пройти одновременно сопротивление внешним вторжениям и внутреннюю консолидацию, для которой к середине XIII в. не было предпосылок.

Этот исторический опыт закладывает устойчивую связь между вопросами выживания и единства русского народа, необходимости единоначалия и сильной центральной власти, как уникального способа обеспечить свое существование во враждебном внешнем окружении. Постепенно, год за годом противостояние противникам на Востоке и на Западе, независимость и единство стали взаимозависимыми категориями русской внешнеполитической культуры. Также можно предположить, что именно обстоятельства середины и второй половины XIII столетия заложили основу тесной связи и диалектического взаимодействия между внутренней и внешней политикой России на всех последующих этапах ее развития.

Другим последствием кризиса, протекавшего в исключительных внешнеполитических обстоятельствах, стало изменение природы отношений между представителями правящей династии, на что обращает внимание уже С. М. Соловьев. Результатом оказалось исчезновение архаичной системы межкняжеских отношений и становление более устойчивого к внешним угрозам порядка, основанного на силовом потенциале отдельных земель-княжений. Уже во второй половине XIII столетия «место родовых споров между князьями заступило соперничество по праву силы» – главным вопросом становится не кто прав по обычаю, а кто сильнее[46]46
  Соловьев С. М. Сочинения в восемнадцати книгах. М.: Мысль, 1988. Книга II. История России с древнейших времен Т. 3–4. С. 209.


[Закрыть]. Такое изменение стало признаком нового этапа развития русской государственности, позволившим с течением времени осуществиться «естественному отбору» земель-княжений, одно из которых смогло, в конечном итоге, объединить под своей властью общерусские силовые ресурсы.

Тем более что правящая в Русских землях элита в результате монгольского нашествия не подверглась физическому истреблению. Историки отмечают, что «возвращение к структурам повседневности» происходит довольно скоро, включая и такие важные аспекты, как военное дело, о чем свидетельствует дальний поход Ярослава Всеволодовича к Смоленску, состоявшийся в 1239 г. Этот поход «решал две задачи: оборонить русскую землю от соседей-врагов литовцев и вовлечь в сферу своего влияния смоленский княжеский стол»[47]47
  Кривошеев Ю. В., 2015. С.149.


[Закрыть], т. е. всего через год после монгольского нашествия Великий князь Владимирский обладал военными возможностями для того, чтобы не просто отразить набег Литвы, но и расширить пределы своего влияния.

Прямые результаты нашествия монголов, напротив, остаются предметом нескольких противоречивых интерпретаций того, что мы обнаруживаем в текстах летописей и свидетельствах очевидцев. Для того, чтобы оценить масштабы физического воздействия нашествия, историки, как правило, уделяют внимание нескольким аспектам. Во-первых, непосредственные масштабы разрушений и гибели населения в период активной фазы походов Батыя и его военачальников на Русь. Во-вторых, ближайшие последствия этих походов для экономики, демографии и культуры Русских земель. В-третьих, влияние военного поражения от татар на политический кругозор и самоидентификацию, природу отношений между отдельными землями-княжениями. С последним вопросом непосредственно связана, но не является для него исчерпывающей тема отношений русских земель с Ордой после возвращения Батыя из западного похода в 1242 г.

Историки спорят о том, насколько в действительности значительными были масштабы монгольского разорения для территорий Северо-Восточной Руси, в центре которых находилось Владимиро-Суздальская земля, ведь именно на них пришелся главный удар. Как мы отмечали выше, в течение нескольких месяцев была физически уничтожена почти половина крупных и средних городов, население которых подверглось частично истреблению, а частично вынужденно покинуло свои места проживания. Согласно оценкам советской историографии, «в результате многократных монголо-татарских вторжений и их последствий численность сельского населения в районах, подвергавшихся „татарским погромам“, значительно сократилась. Забрасывались пашни, превращались в пустоши деревни». Приводятся, в частности, свидетельства епископа Серапиона, писавшего: «Кровь отец и братья нашея, аки воды многа землю напои… множащася же братья и чады наша в плен ведены быша, села наши лядиною поростоша». В известном житии Михаила Черниговского так описывается состояние княжества после «Батыева погрома»: «Села отъ того нечестиваго Батыева пленениа запустеша и ныне лесомъ зарастоша, точию знамениа имень имъ памятию отъ рода в родъ предпосылаются». Автор «Повести о граде Курске» дает картину полного запустения Курской земли, которая после нашествия Батыя «разорена сущу бывшу» и «от многих лет запустения великим лесом поростоша и многим зверем обиталище бывша». Примерно так же описывается состояние русских земель на южной окраине в повести «О хождении Пименовом в Царьград» (XIV в.):

«Бысть же сие путное шествие печално и унынливо, бяще бо пустыня зело всюду, не бе видети тамо ничтоже, ни града, ни села… пусто же все и не населено, нигде бо видети человека, точно пустыня велия»[48]48
  ПСРЛ, т. II, стр. 96.


[Закрыть].

Даже в середине XV в. источники неоднократно упоминали о селах и деревнях, которые «опустели от татар», «разошлись люди от татар» и т. д.[49]49
  Каргалов В. В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси. Феодальная Русь и кочевники. М., 1967.


[Закрыть].

Вместе с тем, есть достаточное количество свидетельств того, что последствия походов Батыя не были тотально катастрофическими в плане продолжения социальной и хозяйственной жизни. В частности, об этом говорят приводимые историками данные – «коэффициент восстанавливаемости» поселений (по А. А. Горскому, это «количество укрепленных поселений, на которых в конце XIII – начале XIV в. возобновилась жизнь, в % к количеству прекративших существование». – Т.Б.) здесь значительно выше (125 %, выше только в Новгородской земле – 153 %, в то время как в Галицко-Волынской – 31 %, в Киевской – 22 %, в Рязанской – 57 %. – Т.Б.). По-видимому, именно во второй половине XIII – начале XIV в. начинают закладываться предпосылки относительного (в сравнении с другими землями) усиления Северо-Восточной Руси[50]50
  Кривошеев Ю. В., Соколов Р. А., 2009. С. 186.


[Закрыть]. К такому же предположению приходит и Дж. Феннел, отмечающий, что «образ жизни претерпел, по-видимому, незначительные изменения. В самом деле, в период после нашествия социально-политическая структура Суздальской земли и Новгорода осталась в целом такой же, какой она была раньше, во всяком случае, в первые годы после нашествия»[51]51
  Феннел Дж., 1989.


[Закрыть].

Для сравнения приведем данные о разгроме, учиненном монголами в Средней Азии, которые на основе анализа источников приводит американский историк Ф. Старр: «Доля умерших в Самарканде – городе, с которым обошлись относительно мягко, – составляла около трех четвертей всего населения. Несмотря на то что 30 000 ремесленников были взяты в плен, тысячи женщин порабощены, список погибших все равно составлял около 70 000 человек. Джувайни, монгольский придворный историк из Нишапура, сообщал, что группа выживших представителей знати в Мерве считала тела убитых 13 дней и ночей и насчитала около 1,3 миллиона умерших. Более осторожные современные подсчеты все же приравнивают потери в одном только этом городе, крупнейшем на земле на тот момент, к 700 000 человек. Аналогичные источники сообщают, что количество убитых в Нишапуре и Герате также составило более одного миллиона. Частичный список других разрушенных центральноазиатских городов, по которым у нас нет даже преувеличенных данных, включает Фараб (Отрар), Гургандж, Шаш (Ташкент), Баласагун, Узген, Ходжент, Бамиан, Кабул и Термез»[52]52
  Старр Ф. Утраченное Просвещение. Золотой век Центральной Азии от арабского завоевания до времен Тамерлана (пер. с англ.). М.: Альпина Паблишер. 2017. С. 604.


[Закрыть].

С непосредственными потерями военного времени были связаны и ближайшие последствия этих походов для экономики, демографии и культуры русских земель. Историки обращают внимание на то, что в течение первых двух лет после нашествия Батыя процесс восстановления на Руси происходил достаточно интенсивно: «В свои сожженные столицы въезжали с дружинами и ближними боярами „избывшие нашествие князья“. Летописцы сообщают о восстановлении городов, о новом заселении сел и деревень. Князь Ярослав Всеволодович, брат убитого на реке Сить великого князя Юрия, „седе на столе в Володимире“, а его младшие братья – Святослав и Иван – в Суздале»[53]53
  Каргалов В. В. Древняя Русь в советской художественной литературе. М.: Оникс, 2012. С. 148.


[Закрыть]. Другими словами, можно согласиться с историком в том, что «нет необходимости преуменьшать трагедию Руси и русского народа, но нет основания преувеличивать последствия ее»[54]54
  Кривошеев Ю. В., 2015. С. 149.


[Закрыть].

«В год 6746 (1238). Ярослав, сын великого Всеволода, занял стол во Владимире. И была радость великая среди христиан, которых Бог избавил рукой своей крепкой от безбожных татар. И начал князь творить суд, как говорит пророк: „Боже, даруй царю твой суд, и сыну царя твою правду – да судит праведно людей твоих и нищих твоих на суде“. И потом он утвердился на своем честном княжении. В тот же год великий князь Ярослав отдал Суздаль брату своему Святославу. В тот же год отдал Ярослав Ивану Стародуб. В тот же год было мирно»[55]55
  ПСРЛ. Т. I. Лаврентьевская летопись. М., 1997. Стб. 467.


[Закрыть].

Особым оказалось влияние военного поражения от татар на политический кругозор и самоидентификацию народа, а также на природу отношений между отдельными землями-княжениями. Мы уже обращали внимание на то, что по мнению авторитетных историков военные потрясения середины XIII в. и установление даннической зависимости от Орды привели к качественным изменениям в природе и содержании взаимодействия отдельных земель-княжений и их правящих домов между собой. Важнейшим изменением здесь становится завершение процесса формирования на Русском Северо-Востоке фактически самостоятельных государств, подчинение которых великому князю Владимирскому имело формальный характер. «Агония великокняжеской власти» в последней четверти XIII столетия, на которую обращают внимание практически все авторы, стала закономерным завершением этой формы внутриполитической организации русского общества и открыла дорогу возникновению новых форм, более приспособленных для решения внешнеполитических задач.

При этом политический кругозор русских правителей объективно расширился по сравнению с их предшественниками. В первую очередь, потому что они должны были действовать с позиции сравнительной слабости и в намного более комплексном, чем ранее, международном окружении. Другими словами, экзистенциальная угроза со стороны Орды и постоянное беспокойство на западном направлении создавали условия для более интенсивного процесса «взросления» русской государственности, по сравнению с предшествовавшими достаточно спокойными периодами. Теперь владимирские, тверские или московские правители и городские общины должны были учитывать в своих действиях факторы как внутреннего, так и внешнего характера.

В интенсивном взаимодействии с несколькими грозными противниками усиливается самоидентификация русского народа и его правящей элиты, чему также способствует деятельность церкви, а принимаемые политические решения приобретают новое качество. Рассуждая о последствиях правления Александра Невского, современные историки отмечают: «Александром Невским (как и митрополитом) руководили „соображения реальной политики“. Александр стремился остановить „развивающийся по нарастающей процесс образования все новых и новых суверенных и полусуверенных от центра общин“ с помощью сильной публичной власти, которая должна была выступить органом „объединенного территориально и административно союза волостей“. Т. е. речь в данном случае идет, не более и не менее, как о попытке формирования единого государственного пространства на территории Северной Руси»[56]56
  Кривошеев Ю. В., Соколов Р. А., 2009. С. 210–211.


[Закрыть]. Таким образом, мы видим, что внешнеполитический кризис середины XIII в. создает импульс для движения общества в сторону новой формы государственности, и процессы, что в обычных условиях были борьбой за увеличение собственного могущества, оказываются помещенными в новый историко-пространственный контекст.

Иноземные нашествия, особенно монгольское, вместо того чтобы стать тормозом на пути формирования единой русской государственности, объективно способствовали созданию для нее нового фундамента. Но не сугубо материального (в форме военного могущества одной из земель-княжений), а на гораздо более прочной основе – в виде целей, намного больших, чем стремление отдельных правителей к расширению своей власти. Поэтому в последующем возникшее на основе прототипа в виде наиболее конкурентоспособного Московского княжества русское государство приобретает уже намного более целостную идентичность. Подводя итог, можно сказать, что иноземные вторжения середины XIII в. не привели к гибели русской государственности, но стали потрясением, реакция на которое привела к новому этапу развития. При этом существовавшее на Руси политическое устройство на западном направлении не оказалось препятствием для успешной борьбы с крестоносной агрессией и вторжениями шведов, а на Востоке именно оно стало причиной военного поражения и наступления продолжительного периода даннической зависимости от монголо-татарского государства Золотой Орды.