Текст книги "Триста миллионов спартанцев"

– Да, как-то так, – кивнул Дмитрий. – Понимаю, что звучит банально; ну, а кто сказал, что это непременно должно быть сложно?

– Теперь мы можем сменить тему? – робко поинтересовалась Наташа, вопросительно посмотрев сперва на мужа, затем – на Дмитрия.

– Теперь просто обязаны, – ответил жене Антон. – Уже поздно, заведение скоро закроется и мы разойдемся в разные стороны – а кучу времени мы потратили на дурацкие разговоры, от которых портится аппетит.

– Зато выяснили, чем чистюли отличаются от грязнуль, – без энтузиазма проговорила Рина.

– Думаю, я смог бы без этого жить, – заметил Артур.

И Дмитрий, который и так уже чувствовал себя не лучшим образом из-за того, что замучил их своими разговорами, не ответил ничего. Вместо этого, выдержав небольшую паузу, он спросил, обращаясь ко всем:

– У кого-нибудь есть тост?

– У меня, – тут же откликнулась Рина.

Она встала из-за стола – и они подняли свои бокалы, готовые слушать.

– Дмитрий как-то сказал мне, – Рина говорила неторопливо, с паузами, – что ваша дружба проверена огромным количеством времени; но, даже если бы он знал вас всего несколько дней, то и тогда был бы совершенно уверен в вас – даже больше, чем в себе самом. Я среди вас человек новый, но, честное слово, мне с первого взгляда стало понятно, что он имел в виду – хоть я и ни за что не смогла бы этого объяснить; я просто почувствовала это. Надеюсь, и я тоже смогу разделить с вами – пусть не такое большое, но какое-то количество времени.

– Ура, – улыбнувшись, ответил ей за всех Артур. – Мы очень рады знакомству, Рина.

– И я рада, – сказала девушка, посмотрев на Дмитрия – который в этот самый момент взял ее за руку.

– За знакомство, – закончил он за нее тост.

– За знакомство! – хором откликнулись все.

Зазвенели бокалы.

***

Был уже поздний вечер, когда они, расплатившись по счету, вышли из кафе на заснеженную улицу – и там, немного пьяные, немного замерзшие после тепла, слегка навеселе от выпивки и от приближающегося праздника, обнимались, счастливые, желали друг другу всего самого лучшего и договаривались о встречах в новом году – пока, наконец, сказав друг другу последние слова, не разошлись в разные стороны. Дмитрий и Рина побрели по боковой улочке к парку Эспланады, остальные – в район Камппи, в ночной поход по барам.

– У тебя приятные друзья, – сказала ему Рина, когда они остались вдвоем.

– Я рад, что они понравились тебе.

– Так… что же ты хотел мне сказать?

Дмитрий не сразу же понял, о чем она; затем удивленно посмотрел на нее – он никак не ожидал, что по прошествии нескольких часов она вспомнит тот момент перед началом их длинного, странного разговора о войне, истории и этике. Наконец, испытывая сильные угрызения совести, ответил:

– Прости; я уже не помню.

Она не настаивала.

Они вышли к парку Эспланады и медленным, прогулочным шагом спускались вниз, к Рыночной площади; стояла все та же чудесная погода. Они шли, держась за руки, и время от времени Дмитрий украдкой поглядывал на нее – и почему-то она не казалась ему ни мрачной, ни счастливой, ни веселой, ни усталой, ни безразличной; она была никакой. Кажется, впервые он видел, как человек может совершенно ничего не чувствовать, и, в то же время, каким-то непостижимым образом не выглядеть при этом и безразличным, не демонстрировать и тени апатии.

– Пойдем уже в отель? – спросила его Рина.

– Пожалуй, – согласился он. – Завтра в обратную дорогу.

Через несколько минут они миновали Рыночную площадь и по ближайшему мосту, соединяющему ее с Катаянокка, перебрались на остров; идти оставалось совсем немного.

– Хочешь, прогуляемся здесь? – спросил Дмитрий. – Можем обойти вокруг и вернуться на это же место – а после пойдем спать.

– Нет, я уже устала, – Рина покачала головой.

Когда они подошли к отелю, он мягко придержал ее за руку; взял другую ее руку в свою, внимательно посмотрел в глаза.

– Спасибо, – искренне сказал он.

– За что? – так же искренне удивилась Рина.

– За поездку; мне было очень хорошо.

– Мне тоже, – она пожала плечами.

Он поймал себя на мысли, что в этот момент и ее голос был в точности таким же, как она сама – не безжизненным, и, в то же самое время, не выражавшим абсолютно ничего.

***

На следующее утро, наскоро позавтракав в отеле, они двинулись в обратный путь. С погодой им везло по-прежнему – день снова выдался замечательный, снег ненадолго перестал; было солнечно, морозно и ясно.

Пока Дмитрий вел машину, Рина спала сзади.

В два часа пополудни они пообедали в придорожном кафе, в три – пересекли границу, а еще через полчаса, когда начало смеркаться, притормозили на обочине и Рина пересела за руль.

– Будь осторожней, дорога скользкая, – предупредил он.

– Может, и ты поспишь? – спросила Рина.

– Мне не хочется.

Он сел рядом, пристегнулся – и они снова тронулись в путь. Движение было довольно плотным, дорога действительно была очень скользкой, и вскоре уже совсем стемнело. Девушка аккуратно вела автомобиль, Дмитрий без интереса разглядывал однообразный и мрачный зимний лес за окном и время от времени украдкой поглядывал на нее, на ее греческий профиль, то полусумрачный и мягкий в темноте северной ночи, то резкий и темный на фоне яркого света фар встречных автомашин.

Так прошло несколько часов; все это время они почти не разговаривали друг с другом, и Дмитрий понемногу начал засыпать; но где-то впереди уже светился огнями большой город, и он спросил:

– Хочешь, я сменю тебя?

Рина, с сомнением посмотрев на него, покачала головой.

– Лучше уж поспи, – ответила она. – Через час мы будем дома.

Он прислонился головой к прохладному стеклу, устроился поудобнее – настолько, насколько это было возможно, – и задремал. Время от времени, сквозь полудрему он чувствовал, как их немного заносило, когда Рина обгоняла очередного тихохода.

И было странное ощущение, что с каждым разом их заносит все сильнее и сильнее. Он подивился этому в своем полусне, он хотел что-то спросить у нее – но никак не мог стряхнуть с себя это сонное оцепенение.

Последний поворот показался ему особенно резким, его бросило куда-то вперед и в сторону – но, вместо того, чтобы проснуться от этого, он в то же мгновение провалился в глубокий, крепкий сон.

***

– Удивительное дело. За двадцать лет работы мне нечасто приходилось видеть такое – внезапная сердечная смерть на фоне отсутствия каких-либо патологий. Иными словами, сердце здорового, молодого мужчины просто остановилось.

– И это естественная смерть?

– Да; такое крайне редко случается, но, к сожалению, это происходит. Можно сообщить родным.

– Вряд ли это стало бы для них большим утешением – но у него нет родных. Когда это случилось, с ним была девушка, они не женаты. Я сообщу ей.

***

– Что это за место, где я?

– Везде.

– Везде?

– Это странно, но нет другого ответа. Я просто всегда здесь.

– А как здесь оказался я?

– Умер.

– Я умер?

– Да, умер.

– Но кто ты?

– Ты теперь уже знаешь, кто я.

– Что… со мной случилось, я разбился?

– Нет, не разбился. В дороге ты был не один, а здесь – один.

– Тогда что же произошло?

– Ты закрыл глаза, крепко уснул и больше уже не просыпался.

– Я что-то сделал не так?

– Ну, что ты. Совсем нет.

– Тогда почему именно сейчас?..

– О, я слышу горечь. И это тоже странно, но нет другого места, где ты мог бы услышать меня. Не бойся, это ненадолго.

– Я должен что-то узнать?

– И сделать.

– И это?..

– Узнать – о войне, которая случится совсем скоро. Она уже начинается – прямо сейчас, пока ты здесь. Эта война будет особенной – самой последней и первой, которую назовут справедливой. Ты часто говорил и думал о ней.

– Разве она возможна?

– Она случится.

– И я тоже пойду на нее?

– Как и все прочие. Эта война – для всех.

– А что я должен сделать?

– Я здесь; армия моя – там. Некому вести ее. Она малочисленна и обречена на поражение, но она моя. Имея выбор, вы выбирали меня; так же и я – вас; так же и я – тебя.

– Я никогда не бывал на войне.

– Уж я – тем более нет.

– И я лишь выбирал то, что считал правильным – даже если это было неудобно. Я ведь даже не думал, что здесь что-то есть.

– Большего я не жду.

– Но почему твоя армия обречена на поражение? Мне всегда казалось, что…

– Подумай сам. Подумай о том, сколько вас среди них. Один из десяти?

– И мне идти туда, зная, что все обречены?

– Тебе идти туда так же, как и всем прочим.

– А как же ты? Ты сказал всего несколько мгновений назад: твоя армия. Неужели ты не поможешь?

– Я никогда не помогал ни одному из вас, как не мешал ни одному из них. Но ты будешь понимать любой язык, и речь твоя будет понятна каждому; будешь уметь обращаться с оружием, но не оно с тобой. Ты будешь знать и уметь все, что должен, и все равно потерпишь поражение. Теперь же иди и сделай, что правильно – даже если это будет неудобно.

КНИГА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

– Итак, давайте вместе попытаемся решить одну задачу, – профессор Лассманн отложил свои записи в сторону и негромко постучал костяшками пальцев по столу, пытаясь привлечь внимание той части своей многочисленной аудитории, что расположилась на задних рядах. – Она была сформулирована более сорока лет тому назад и сегодня широко известна, как «проблема вагонетки»; кто-нибудь из вас уже слышал о ней?

Молодой человек в третьем ряду поднял руку.

– Пожалуйста, вы помните формулировку? – обратился к нему Лассманн.

– Да. Неуправляемая вагонетка несется по рельсам, к которым привязаны пять человек. У наблюдателя есть возможность перевести ее на запасной путь, переключив стрелку, и спасти им всем жизнь – но на запасном пути к рельсам кто-то также привязал человека.

– Спасибо, – поблагодарил профессор и продолжил, снова обращаясь ко всей аудитории, – итак, у вас есть выбор из двух вариантов: предоставить события самим себе и не вмешиваться в них – и тогда погибнут пятеро; либо, вмешавшись, спасти жизни пятерых ценой жизни одного. Как, на ваш взгляд, следует поступить?

– Конечно, вмешаться, – ответил тот же юноша.

Кивнув ему головой – а этот жест у него мог в равной степени означать как одобрение, так и простое засвидетельствование полученного ответа, – Лассманн обвел присутствующих взглядом, и, выдержав небольшую паузу, попросил:

– Пожалуйста, поднимите руки – все, кто считает так же.

Как и следовало ожидать, рук оказалось много.

– Хорошо; ну, а кто считает иначе?.. Один, два, три… шесть… вижу, восемь рук. Благодарю вас. Теперь давайте продвинемся немного дальше; вслед за нашей коллегой-философом Джудит Томсон мы немного изменим условия: предположим, что нет никакого запасного пути, но все еще имеется возможность остановить вагонетку до того, как она перережет пятерых несчастных – а именно, толкнув под ее колеса очень, очень толстого человека, по воле случая оказавшегося рядом с вами. При этом, вы не можете сами прыгнуть под колеса вместо него – вашего веса и габаритов заведомо недостаточно для того, чтобы остановить вагонетку. Кто в такой ситуации выберет действие вместо бездействия?

На этот раз желающих не оказалось.

– Что, совсем никого? – повторил профессор свой вопрос.

В этот момент он заметил на последнем ряду одиноко поднятую вверх руку; и, удовлетворенно хмыкнув, поправился:

– Прошу прощения, одного вижу.

После этих слов, наверное, абсолютно все присутствующие обернулись назад, чтобы посмотреть на единственного среди них злодея, который был готов столкнуть несчастного толстяка под поезд; обладателем этой единственной поднятой руки оказался темноволосый молодой человек с хмурым лицом – который, явно смутившись от столь пристального внимания к его персоне, тем не менее, поднялся со своего места, и, обращаясь к Лассманну, сказал:

– На самом деле, я просто хотел высказаться.

– На самом деле, сейчас как раз самое время для вопросов, комментариев, возражений, – улыбнулся Лассманн, – вы с чем-то не согласны?

– Да, – юноша утвердительно кивнул головой, и, сделав глубокий вдох, быстро – и несколько нервно – продолжил, – вы уж извините, но я не вижу никакой разницы между тем, чтобы столкнуть человека под вагонетку, и тем, чтобы направить вагонетку на него. Как по мне, так разница между первым и вторым действием иллюзорна.

– Хорошо, – кивнул ему профессор, – но прежде, чем вы объяснитесь, я хотел бы, чтобы кто-нибудь из тех, кто видит эту разницу, объяснил нам мотивы своего выбора. Есть кто-нибудь?

– Я могу, – голос принадлежал девушке в центре зала.

– Пожалуйста, – профессор снова улыбнулся, жестом приглашая ее встать.

– В первой ситуации мы не оказываем воздействия непосредственно на того человека, который находится на запасном пути. Мы должны спасти пять человеческих жизней, и для этого переключаем стрелку – но, к сожалению, по независящим от нас обстоятельствам, это действие будет стоить жизни кому-то другому. Во второй же ситуации мы взаимодействием непосредственно с этим человеком, что просто аморально – поскольку это убийство, пусть и ради спасения большего количества людей.

Хмурый молодой человек с последнего ряда рассмеялся.

– Мне одному кажется, что это какая-то иезуитская логика? – громко спросил он. – Вы ведь в обоих случаях прекрасно отдаете себе отчет в последствиях своих действий, и их фактическое содержание никак не отличается – разве нет? В первой ситуации вы жертвуете жизнью одного ради спасения пятерых – то есть, фактически, убиваете его; и во второй ситуации вы поступаете ровно таким же образом.

– Ну, а что ты предлагаешь? – с некоторым оттенком раздражения и неприязни спросила его девушка. – Столкнуть человека под поезд потому, что, на твой взгляд, нет никакой разницы между этими двумя поступками?

– Нет, – молодой человек покачал головой. – На мой взгляд, это неэтично и недопустимо – но ровно в той же степени, что и перевод стрелки в первом сценарии.

– А вот это уже интересно, – вмешался в разговор Лассманн. – И среди нас, если помните, было некоторое количество людей, также посчитавших, что и в первой ситуации лучше будет бездействовать. Вы можете это объяснить?

– Конечно, – кивнул юноша. – Все дело в том, что у меня нет права наносить человеку незаслуженный вред без его добровольного на то согласия – пусть даже и ради блага других людей. Ведь это не я лежу на запасном пути, а он, понимаете? Я не могу распоряжаться его жизнью – то есть, тем, что мне не принадлежит; не могу решить за него, что он должен быть принесен в жертву. Поэтому, в обеих ситуациях будет злодеянием пожертвовать жизнью одного человека ради спасения пятерых; и, конечно, я понимаю, что многие сочтут это необходимым злом – но это уж точно не будет этичным поступком. Действуя таким образом, вы совершаете преступление – преступление против его свободы.

А в общем и целом, как мне это видится, есть универсальное этическое правило: не переступай границы свободы других людей – и не сделаешь ничего дурного. И, напротив, какую бы благую цель ты ни преследовал – она не станет для тебя оправданием, если при этом ты попрал чужую свободу. Хочешь спасать людей – спасай, но не за чужой счет. Иначе невозможно? Что же, тогда остается только бездействовать.

Или, если угодно, я мог бы объяснить, что имею в виду, на примере из истории. Когда сто с лишним лет тому назад в Северной Атлантике тонул лайнер «Титаник», там было два офицера, два помощника капитана; фамилия одного из них была Питман, другого – Лоу; оба они эвакуировались с корабля на разных шлюпках и пережили крушение. Так вот, третий помощник Питман, когда судно затонуло и сотни людей оказались в ледяной воде, совершил смелый поступок: не раздумывая, он приказал людям, которые сидели на веслах, грести к месту катастрофы, чтобы попытаться спасти всех, кого удастся – несмотря на то, что это решение было сопряжено с огромным риском быть опрокинутыми и потопленными; но, когда другие пассажиры в шлюпке воспротивились ему, он отменил свой приказ – потому, что счел невозможным рисковать их жизнями против их воли. Понимаете? Он был готов добровольно поставить на кон свою собственную жизнь – но не чужие.

В то же самое время, другой офицер, пятый помощник капитана Гарольд Лоу, поступил иначе. Он имел возможность прийти на помощь утопающим, не подвергая жизни своих пассажиров риску – поскольку предусмотрительно пересадил их в другие шлюпки и взял к себе в гребцы шестерых добровольцев из команды – тех, что были готовы рисковать; но, несмотря на это, около часа он лежал в дрейфе, слушая истошные крики умирающих – потому, что собственной жизнью рисковать не захотел. В итоге, ему удалось спасти всего троих из полутора тысяч, но из-за этого он прослыл героем – в то время, как Герберта Питмана, действительно смелого и самоотверженного человека, после катастрофы лишь настойчиво допрашивали о том, почему он изменил свое решение…

Закончив наконец свое спонтанное выступление и переведя дух, юноша убрал руки за спину – словно предлагая всем желающим атаковать себя. В воздухе повисла неловкая тишина; профессор многозначительно хмыкнул и жестом предложил им обоим – ему и его оппонентке – сесть; после, чуть наклонив голову и глядя на присутствующих поверх очков, заговорил:

– На самом деле, чего-то подобного я и добивался – и очень удачно, что наш диспут пошел именно по этому пути; правда, я не предполагал, что дело дойдет до отсылок к самому известному кораблекрушению – но, честное слово, так даже увлекательнее, так что, отдельное спасибо за небольшой экскурс… Видите ли, то, что лежит в основе этого спора – это столкновение двух классических подходов к построению этических систем; один из них называют консеквенциалистским, и он определяет так называемую этику результата – когда этичность или неэтичность действия определяется исходя из того, к каким последствиям оно приведет. Используя этот подход, некоторые из нас принимают решение переключить стрелку, руководствуясь простой арифметикой – лучше потерять одну жизнь, чем пять жизней.

В то же время, существует и так называемая деонтологическая этика, или этика долга. Она определяет моральность или аморальность поступков исходя из их собственного содержания и безотносительно их последствий. Например, если мы принимаем ту позицию, что, переключив стрелку, мы совершим преступление против свободы человека, привязанного на запасном пути, то с позиций этики долга мы обязаны признать это действие недопустимым и позволить пятерым несчастным погибнуть потому, что так уж сложились обстоятельства…

– Но это же просто бред, – возразил кто-то из зала. – Неужели не очевидно, что не нужно иметь степень по философии, чтобы в подобной ситуации понять, что дать погибнуть пятерым хуже, чем дать погибнуть одному? Люди ведь погибнут в любом случае. Либо один, либо пятеро. Неужели не ясно, что здесь правильно, а что нет?

Лассманн тут же умолк – и стал с интересом наблюдать за продолжением спора.

– В тот момент, когда мы выбираем, вступать в игру или нет, – снова заговорил молодой человек с последнего ряда, – под угрозой находятся только те, что лежат на основном пути. Человек, который привязан к запасному, в безопасности; переводя стрелку, мы приговариваем его к смерти, которой он не заслужил. Неужели не ясно, что это преступление?

– А те пятеро – они что, заслужили смерть?

– Нет, но их гибель – это преступление того сумасшедшего, который их связал.

– Так может быть, этичнее будет совершить меньшее преступление, чтобы предотвратить большее?!

– Коллеги, – сейчас же снова вмешался Лассманн, мгновенно среагировав на повышение градуса дискуссии и останавливая спорщиков, – мы опять вернулись к тому же. Поверьте мне, этому спору не один десяток лет, и мы с вами едва ли сможем разрешить его сегодня даже общими силами; тем более, что до конца лекции осталось меньше пяти минут. Зато, благодаря вашему живому участию, мы сегодня смогли наглядно увидеть его суть… да? – последний вопрос был обращен все к тому же хмурому молодому человеку, который снова поднял руку, прося возможности высказаться.

– Я бы добавил еще пару мыслей, чтобы все стало совсем понятно, – сказал юноша, отвечая одновременно и Лассманну, и остальным. – Я хочу обратить ваше внимание на тот факт, что, наверное, все диктаторы и тираны в истории были именно консеквенциалистами; задумайтесь об этом всего на секунду – и вы поймете, о чем я. Они ведь руководствовались теми же самыми принципами: «лес рубят – щепки летят»; «цель оправдывает средства». А результат этого подхода всегда один – и он известен: миллионы загубленных жизней и никаких признаков всеобщего счастья, ради которого их губили.

– Ты говоришь, скорее, о злоупотреблениях этим подходом, – возразил ему кто-то с того же ряда.

– Да, так и есть, – охотно согласился молодой человек. – Но я также говорю и о том, что и при отсутствии любых злоупотреблений этот подход недопустим, поскольку он позволяет совершать преступления против людей ради некой благой цели – что я нахожу неэтичным и рассматриваю как пример ублюдочной этики, уж извините за грубость. И, к слову говоря, если уж вы хотите быть консеквенциалистами, так будьте уже ими до конца: к примеру, если рядом не нашлось подходящего толстяка, то соберите на улице четырех случайных людей, которые первыми попадутся вам под руку, да и сбросьте их всех под этот чертов поезд – вы же пятерых спасете, а значит, цель оправдывает средства? Или найдите даже пятерых, но чтобы один из них был убийцей и заслуживал смерти – и тоже сбросьте его на рельсы, а остальных – за компанию; и это также будет поступок этичный и корректный, следуя вашей логике, не так ли?

– А что, если тебе нужно украсть у кого-то инструмент для того, чтобы перевести стрелку? И, допустим, по каким-то причинам ты никогда не сможешь вернуть его владельцу? Ты и тогда предпочтешь не совершать преступления против свободы этого человека, и лучше позволишь пятерым погибнуть? – это был тот же самый голос, и на этот раз в нем прозвучала откровенно издевательская интонация.

– Разумеется, нет, – сухо ответил юноша. – То преступление, о котором ты говоришь – это преступление против собственности, и оно абсолютно несоразмерно тому преступлению, которое мы хотим предотвратить. И, конечно же, это не математика, и здесь нет и не может быть никакой формулы, которая позволила бы точно определить эту несоразмерность – и потому человек, принимающий решение, должен руководствоваться здравым смыслом.

– Друзья, я думаю, на этом мы можем на сегодня закончить, – в очередной раз перебив спорщиков, примирительно обратился ко всем профессор, подводя итог всему разговору. – Но, учитывая ваш интерес к теме, я бы выделил на нее десять-пятнадцать минут на следующей неделе – возможно, мы могли бы даже устроить что-то вроде небольших дебатов…

Эта лекция была последней, и после того, как Лассманн попрощался с ними и покинул аудиторию, она наполнилась привычным для окончания учебного дня оживленным гулом.

Хмурый молодой человек, который рассказывал историю про двух корабельных офицеров, задержался в дверях, явно дожидаясь кого-то. Через несколько минут к нему подошла привлекательная рыжеволосая девушка; она улыбнулась ему – пожалуй, несколько натянуто – и они вышли из аудитории вместе.

– Откуда такие энциклопедические познания о «Титанике»? – спросила она, когда они спускались по боковой лестнице на первый этаж.

– Читал как-то книгу о нем. Это была документалистика, но она написана, как очень хорошая художественная повесть. Если хочешь, принесу тебе.

– Нет, спасибо, Ян. Мне трудно понять, что может быть интересного в истории о том, как тонул корабль.

– Это история о людях, – искренне удивившись, ответил Ян.

Девушка только пожала плечами. Какое-то время они молча шли рядом; в конце концов, тяжело вздохнув, он спросил ее:

– Ты любишь джаз?

– Я терпеть не могу джаз и ненавижу бесконечно объяснять одно и то же. Я хорошо к тебе отношусь, ты это знаешь – но никуда с тобой не пойду.

– Ты разбила мне сердце, – язвительно произнес Ян. – Но я не понимаю, почему нельзя встретиться и поговорить.

– Мы говорим прямо сейчас.

– Это не то, ты же знаешь.

– Нет, не знаю.

– Послушай, Анна, – Ян вдруг остановился и мягко придержал ее, взяв за руку. – Мне не нравится то, что происходит. Ты очень любишь рассуждать о том, какие мы друзья; так веди себя соответственно. Я просил час твоего времени, чтобы мы могли поговорить нормально – а не в перерывах между лекциями.

– О чем поговорить, Ян? – устало спросила она.

– Приходи вечером, и я объясню. Так ты придешь или нет?

Она оттолкнула его руку и быстрым шагом направилась к выходу; Ян лишь невесело усмехнулся, глядя ей вслед. И вдруг, уже в дверях, она неожиданно обернулась к нему и небрежно бросила через плечо:

– Приду.

И скрылась из виду.