Текст книги "Триста миллионов спартанцев"

***

Итак, система этических ценностей, о которой идет речь, основана на таких категориях, как справедливость, свобода и гуманизм.

Справедливость – это абсолют; она превыше всего и может ограничивать свободу.

В то же самое время, как это ни парадоксально, гуманизм может ограничивать справедливость. Гуманизм – это то, что мы добровольно делаем сверх справедливости, хотя и не обязаны к этому. Это жест доброй и свободной воли, который мы совершаем не из необходимости следовать принципам справедливости, избранной нами для самих себя в качестве категорического императива, а без каких-либо вынуждающих причин ради самого акта добродетели.

Например, совершить акт прощения там, где мы имеем право совершить акт восстановления справедливости – есть не что иное, как проявление гуманизма.

Проявлять или нет гуманность в той или иной ситуации – это всегда на усмотрении индивида. Я лишь считаю, что достойные люди, совершающие гуманные поступки, заслуживают такого же отношения к себе уже по праву справедливости.

Когда мы обсуждаем любую тему, лежащую в плоскости вопросов морали и этики, нам никак не обойтись без некоторых определений.

Зло – это несправедливо причиненный другому индивиду вред либо препятствование восстановлению справедливости, либо допущение несправедливости или несчастья при возможности их предотвратить.

Добро – это акт восстановления справедливости либо акт предотвращения несправедливости или несчастья, либо акт гуманизма.

Гуманизм – это добровольный отказ от нанесения другому индивиду заслуженного им вреда (отказ от акта восстановления справедливости, прощение) либо польза, принесенная другому индивиду без корыстных и вынуждающих причин.

Основной закон справедливости состоит в следующем: у всех есть одинаковое право на свободу и ни у кого – на совершение преступлений. Таким образом, территория человеческой свободы заканчивается ровно там, где начинается территория преступлений.

Для кого-то это может стать открытием, но все возможные преступления – суть преступления против чужой свободы. Если вы, совершая что-либо, не переступаете границ ничьей свободы, то вы и не совершаете никакого преступления – даже если законы вашей страны убеждают вас в обратном.

Убийство также является преступлением против свободы – свободы человека распоряжаться собственной жизнью. В то же самое время, любой вред, причиненный индивиду с его добровольного согласия, не может считаться преступлением против свободы и, соответственно, преступлением вообще.

Понятие свободы не следует трактовать слишком узко и понимать под ним только лишь свободу физическую. У человека есть право на многие свободы: на свободу жить и на свободу умереть; на свободу не быть избитым и на свободу не быть оскорбленным; на свободу иметь собственность и на свободу не работать и не иметь ничего; на свободу молчать и на свободу говорить; в конце концов, на свободу защищать собственную свободу.

За каждое преступление должно наступать наказание, мотивированное стремлением к справедливости; его тяжесть должна соответствовать тяжести совершенного преступления. Такое наказание можно назвать актом восстановления справедливости.

При этом, необратимые наказания могут наступать только за преступления, последствия которых также необратимы. Это очевидно следует из справедливого принципа соответствия тяжести наказания тяжести совершенного преступления.

Для кого-то и это может стать откровением – но лишение физической свободы человека, обвиняемого лишь в мелком преступлении против чужой собственности, является безумием и актом чудовищной несправедливости.

Следует иметь в виду, что препятствование акту восстановления справедливости также является преступлением.

Итак, подводя итог вышесказанному, в самом широком смысле, преступление – это вред, нанесенный одним индивидом другому не в качестве акта восстановления справедливости и без добровольного согласия последнего (можно сказать – несправедливо причиненный вред), либо препятствование акту восстановления справедливости; также к преступлениям относятся поступки индивида, которыми он допускает несправедливость либо несчастье, имея возможность предотвратить их и не имея вынуждающих причин этого не сделать. К последним можно отнести и слабость воли и духа – добру крайне желательно быть с кулаками, но оно никак не может стать злом только лишь по той причине, что не имеет таковых.

Преступление можно также назвать актом несправедливости. Понятия акта несправедливости и преступления – синонимичны.

Понятия несправедливости и несчастья следует разделять: акты несправедливости совершаются людьми, в то время как несчастья происходят по естественным причинам.

Несчастье – эквивалент несправедливости, но в ситуациях, в которых не имеет места участие человека. Несправедливость всегда рукотворна; несчастья – всегда нерукотворны.

Убийство человека, не заслуживающего насильственной смерти – преступление. Безвременная смерть человека, не заслуживающего ее – несчастье.

Аналогично, то, что происходит по естественным причинам, не может считаться актом восстановления справедливости. Акт восстановления справедливости непременно должен быть рукотворным: для его свершения необходимо, чтобы человек, причинивший другому несправедливый вред, понес возмездие также от человека.

При этом, следует иметь в виду, что раскаяние безусловно являет собой частный случай такого возмездия, когда человек, совершивший преступление, сам наказывает себя за него – поскольку искреннее раскаяние всегда сопровождается душевными муками и способно, в отдельных случаях, искупить как часть вины индивида, так и всю ее целиком, как за мелкие проступки, так и за тяжкие преступления.

Преступления могут совершаться преднамеренным либо непреднамеренным действием; частным случаем действия является бездействие.

Преступления могут совершаться людьми с осознанием факта совершения преступления либо без такового – как вследствие заблуждения, так и вследствие неспособности осознать данный факт.

Преступления, вызванные непреднамеренным действием, а также преступления, совершаемые преднамеренным действием без осознания его преступности, можно отнести к несчастным случаям либо к проявлениям преступной халатности.

Люди не несут ответственности только за две категории преступлений: за те, что они совершают вследствие принуждения, и за те, которые можно квалифицировать как несчастные случаи. Несчастный случай наступает тогда, когда индивид, честно руководствуясь принципами справедливости и стремясь действовать в ее интересах, тем не менее, совершает акт несправедливости по независящим от него причинам.

Если человек осознает факт совершенного им преступления, он встает перед выбором – раскаяться в содеянном либо не сделать этого. Искренне раскаявшись в совершенном им преступлении, он, тем самым, уменьшает размер справедливого наказания для себя.

Продолжая говорить о справедливом возмездии, следует добавить, что оно непременно должно не только соответствовать принципам справедливости, но и быть мотивировано ее интересами – то есть, именно стремлением к восстановлению справедливости и ничем иным.

Из этого следует, что не может считаться актом восстановления справедливости действие, причиняющее вред преступнику – пусть даже и адекватный нанесенному им – но не мотивированное совершенным им преступлением вообще, либо мотивированное им, но совершенное, на самом деле, из садистских наклонностей, ради развлечения либо ради личной или чужой выгоды – в том числе, ради обогащения, власти, славы или вызова определенных чувств у других людей. Также не будет актом восстановления справедливости и аналогичное действие, совершенное ради соблюдения неких правил, не основанных на принципах справедливости – будь то обычаи, традиции, религиозные нормы или, к примеру, кодекс поведения, принятый в среде представителей некой социальной группы.

Такие действия не только не являются актами восстановления справедливости, но и являются новыми актами несправедливости. Они – не что иное, как эскалация несправедливости под видом борьбы с ней. Совершающий подобное не несет справедливое возмездие – он лишь совершает новое преступление. И принимает на себя всю ответственность за него.

Есть еще один важный вопрос, который непременно следует затронуть, говоря о правильном понимании справедливости, этичности и чести.

Существует распространенное заблуждение, согласно которому в определенных обстоятельствах индивид обязан проявлять некое благородство по отношению к тем, кто совершает либо уже совершил преступление против него либо против других людей. К примеру: если человек был несправедливо лишен свободы, а затем отпущен под данное им слово не искать мести, то он якобы обязан это слово сдержать – так же, как ему следовало бы это сделать в ином случае.

Подобные представления и близко не лежат к истине. Они ограниченны, этически абсолютно неверны и основаны на превратном понимании честности, поскольку лишают жертву преступления права на справедливое возмездие и, напротив, защищают интересы тех, кто это преступление совершил.

Слово, данное человеком и нарушаемое им для того, чтобы остановить или предотвратить преступление, либо для того, чтобы осуществить акт справедливого возмездия, ни к чему его не обязывает. Защищать интересы справедливости – вот его единственный этический долг, и никакого другого не существует. Клятвы, присяги, обещания, устные и письменные договоренности – все это теряет свою значимость тогда, когда к этому апеллируют с целью заставить вас отступиться от этого долга.

***

Человеческие мысли неподсудны. Но, тем не менее, наш образ мышления, то, как мы выносим свои суждения и даем оценки тем или иным событиям и человеческим поступкам – как своим собственным, так и чужим – многое говорит о том, кто мы есть на самом деле.

Справедливость, чувство и понимание справедливости, любовь к ней – именно то, что отличает достойных людей.

И, если справедливого человека я назову достойным, то справедливого и гуманного я назову достойным и благородным.

Любовь к справедливости выражается в отношении к ней как к высшей ценности, абсолюту – и, как следствие, в стремлении всегда руководствоваться ее интересами и принципами везде, где они применимы, в стремлении действовать исключительно в соответствии с этими принципами.

Справедливый человек всегда ставит интересы справедливости выше всех прочих – в том числе, своих собственных.

Добровольно отступив от них, он саморазрушится, перестанет существовать, как целостная личность, поскольку справедливость является фундаментом его этической системы ценностей, фундаментом для всех его оценок и суждений в этической сфере, фундаментом для доказательств правоты и неправоты; она – то, что позволяет ему отличать добро от зла.

***

Когда вы причиняете – осознанным действием или бездействием – вред другому индивиду, вы проявляете жестокость. И понятие жестокости само по себе не несет ни негативной, ни позитивной окраски – важен контекст, в котором она имела место.

Я могу выделить три вида жестокости: жестокость справедливая, жестокость обоснованная и жестокость необоснованная. Из всех них лишь жестокость справедливая не являет собой преступление.

Когда солдаты, освободившие концентрационный лагерь Дахау, вместе с его выжившими узниками убивали, уничтожали, рвали на части лагерную охрану, они проявляли справедливую жестокость.

Когда в государстве, которое ведет кровопролитную войну на выживание, устанавливаются драконовские законы – это являет собой пример обоснованной жестокости. Эти меры могут быть рациональными и оправданными в плане достижения поставленных целей, но никакой конкретный индивид не обязан становиться жертвой такой жестокости, какими бы важными эти цели ни были. Каждый пострадавший от такой жестокости человек – жертва совершенного против него преступления, жертва несправедливо причиненного ему вреда, неадекватного преступлению, совершенному им самим.

Когда тиран, облеченный властью, развязывает кровавый террор для того, чтобы сохранить ее, он проявляет необоснованную жестокость. Каждый человек, пострадавший от такого террора, становится жертвой преступления, совершенного против него без каких-либо благих целей или вынуждающих причин.

И у человека всегда есть моральное право сопротивляться несправедливости и защищаться от нее.

Даже если несправедливость совершается достойными людьми вследствие их заблуждения, возникшего по причине несчастливого стечения обстоятельств, это ни в коей мере не лишает человека, должного пострадать от нее, права на защиту и самозащиту. Кроме того, человек, защищающий себя или других от несправедливости, не несет никакой ответственности за вред, причиненный совершающим ее людям при противодействии им.

Из всего вышесказанного следует, что у человека всегда есть моральное право сопротивляться не только любой необоснованной, но и любой обоснованной жестокости – которая есть не что иное, как один из видов несправедливости.

Никто и никогда, ни при каких обстоятельствах не обязан становиться жертвой несправедливости и как-либо страдать от нее.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В семье тринадцатилетнего Яри произошла трагедия.

По семейной традиции, вне зависимости от того, хороший выдался день или плохой, они каждый вечер собирались за ужином в их просторной, светлой гостиной – он сам, его папа и мама.

Сегодня все было иначе. Как и обычно, они сидели вместе за длинным обеденным столом – но не ужинали, а обсуждали произошедшее.

Несчастье случилось с папиной сестрой, тетей Анне. Она возвращалась домой, когда к ней пристала группа солдат. Они не пытались изнасиловать ее – судя по всему, им это было не так интересно, как то, что они сделали; вместо этого, в глухом переулке они долго издевались над ней, пиная ее ногами и оскорбляя, разорвали на ней всю одежду – и, в конце концов, бросили ее там же, в луже собственной крови, избитую, дрожащую и полуживую от ужаса.

Они ничего не взяли у нее – у нее с собой почти ничего и не было.

Они сделали это ради развлечения.

На отца было страшно смотреть. Всего час назад, не помня себя от горя и ярости, он бегал по окрестным улицам, сжимая спрятанный во внутреннем кармане пиджака длинный кухонный нож, пытаясь найти их, прокручивая в своем сознании, помутившемся от боли и бессильной злобы, бесчисленные кровавые сценарии мести – и прекрасно осознавая, что такая удача едва ли улыбнется ему; теперь же он сидел за столом, положив голову на локти – и только судорожно сжатые, побелевшие пальцы его рук выдавали то, что происходило у него внутри.

Прошло чуть меньше года с тех пор, как Эстония стала советской республикой. На их глазах творилась история, и каждый день за этим самым столом они обсуждали последние новости. История эта неоднократно – и весьма бесцеремонно – касалась и их семьи; сперва отец лишился своей фабрики, а вместе с ней – средств к существованию; затем арестовали его двоюродного брата, служившего помощником префекта в полиции; и вот теперь история изуродовала самого доброго и ласкового человека на свете – его сестру.

Да, не так-то просто было спастись от истории – а найти на нее управу было и вовсе невозможно.

Яри был еще очень юным, он пока не вполне понимал некоторые вещи и подробно расспрашивал родителей о том, что за несокрушимая сила меняет уклад жизни целого народа, забирая у людей то, что им всегда принадлежало, устанавливая новые порядки и законы.

Каковы ее мотивы?

Чем она руководствуется?

Зачем все это происходит с ними?

И из всех пространных объяснений, на которые в те месяцы не скупился его папа, Яри почему-то больше всего запомнилась его фраза о том, что в мировоззрении любого приличного человека всегда найдется хоть немного места для левых идей – но только у полных идиотов они могут преобладать.

И эти самые идиоты, как говорил ему отец, всегда будут переваривать свободу, равенство и братство в невежество, глупость, кровавое мракобесие и террор.

***

В тот вечер они легли спать раньше обычного; впрочем, ни мальчику, ни его родителям не спалось.

Яри несколько часов проворочался в своей постели, мучительно пытаясь отогнать от себя уродливые образы несчастья, случившегося накануне – образы, теснившиеся в его мозгу и причинявшие такую боль, что он мог бы поклясться, что чувствовал ее не только разумом, но и телом – физически.

В конечном итоге ему все же удалось заснуть – но сон его был неглубоким и беспокойным; его мучили кошмары и предчувствие чего-то дурного. Трудно было сказать, сколько времени он провел в этой полудреме – быть может, всего полчаса, а может, гораздо больше, – когда его внезапно разбудил громкий, резкий стук.

Стучали в парадную дверь на первом этаже. Мгновенно проснувшись, Яри сел на кровати; в доме стояла гробовая тишина.

Требовательный, грубый, резкий стук повторился снова – и ему показалось, что одновременно все вокруг пришло в движение.

Он услышал голоса с улицы, и услышал шум в спальне родителей; вскочив с постели, он стал быстро собирать одежду.

В дверях показалась мама.

– Скорее, Яри, – сказала она дрожащим голосом, – одевайся.

До смерти напуганный, Яри хотел спросить что-то, но в этот самый момент в комнату торопливым шагом вошел отец; в руках у него Яри заметил худую и неровную пачку мелких купюр разного достоинства – судя по всему, все, что удалось найти второпях.

– Послушай, Яри, – заговорил отец шепотом, он говорил очень-очень быстро, – спускайся вниз и беги к черному ходу – но только не шуми, будь очень осторожен. Они почти наверняка не знают про черный ход. Осторожно выгляни в окно, если на улице пусто – беги к тете Анне…

В этот момент папа запнулся, но, переведя дух, тут же продолжил – сбивающимся от волнения голосом и под всхлипывания мамы:

– Имей в виду – там тоже может быть опасно. Обязательно как следует осмотрись перед тем, как стучаться к ней. Если где-то по дороге увидишь людей в форме – сразу прячься, если тебя заметят – убегай, если поймают – ври, скажи, что ты сын тети Анне, назови свое имя и ее фамилию, назови ее адрес, скажи, что маме стало очень плохо и она послала тебя домой к доктору, а убегал ты потому, что испугался. Ты все запомнил?

Яри лишь молча кивнул головой, стуча зубами от страха.

– Все, бегом, – скомандовал папа.

Не в силах больше сдерживаться, мама расплакалась. Яри крепко обнял ее – и она поцеловала его на прощание.

– А как же вы? – вдруг опомнившись, испуганно спросил ее мальчик.

– За нас не переживай, – ответил за нее папа, – что бы ни случилось, мы обязательно вернемся к вам.

– Я лучше останусь… – робко начал Яри, но папа остановил его:

– Бегом, Яри! Нет больше времени…

Они еще раз обнялись все втроем – и Яри, стараясь не производить лишнего шума, побежал вниз по лестнице.

Черный ход вел из кухни в узкий боковой проулок, куда не выходили двери других домов – только окна да стены. Миновав гостиную, Яри вбежал в кухню и тут же замер, как вкопанный – прямо перед ним стоял молодой человек в военной форме. Из-за его спины тянуло сквозняком – дверь черного хода была приоткрыта; судя по всему, за вчерашними волнениями мама забыла запереть ее.

Да, похоже, что они узнали про черный ход, послали этого солдатика стеречь его – а он, обнаружив, что дверь не заперта, вошел внутрь.

Все эти мысли пронеслись в голове Яри за какое-то мгновение. Он тут же понял, что обречен, и родители его обречены, и вся их жизнь так или иначе закончится прямо сегодня; и он уже мысленно попрощался с надеждой выбраться отсюда – как вдруг случилось нечто невероятное.

Не говоря ни единого слова, солдат молча взялся за ручку двери и распахнул ее перед ним настежь.

Яри непонимающе посмотрел на него.

В этот момент он услышал жуткий грохот – люди у парадной двери, очевидно, устали ждать и выбили ее; он услышал их голоса и понял, что они очень разозлены.

Он еще раз вопросительно взглянул на солдата – но тот все так же стоял сбоку от черного хода и все так же молча смотрел на Яри, убрав руки за спину и явно уступая ему дорогу.

Больше нельзя было медлить – и, преодолев свое оцепенение, Яри бросился бежать.

Он ожидал резкого окрика вслед, ожидал, что за ним погонятся – но, добежав до угла и оглянувшись назад, так никого и не увидел – проулок был пуст.

Когда он был уже на безопасном расстоянии, он сбавил шаг и даже ненадолго остановился, чтобы перевести дух, тяжело дыша, как затравленный зверь. Начинало светать; оставаться на улице было опасно.

Он направился к дому тети Анне, он двигался к своей цели перебежками и полусогнувшись, словно под пулеметным огнем, по возможности избегая широких улиц и открытых пространств. В одном месте он увидел вдалеке группу из четырех человек, которые показались ему подозрительными; он не смог разобрать, была ли на них какая-то форма, но на всякий случай затаился – и продолжил свое движение лишь после того, как они скрылись из виду.

Вся дорога до тети заняла у него немногим более четверти часа. Тетя Анне жила на первом этаже; оказавшись у ее дома, он, помня наставления отца, сперва осторожно подкрался к окну ее спальни и заглянул в него.

Свет в спальне не горел. В этот предрассветный час он с трудом смог разглядеть внутри лишь очертания мебели – комната была пуста.

Тогда он подошел к следующему окну и заглянул в гостиную, затем – в кухню; везде было пусто и везде был выключен свет.

Быть может, тетю положили в больницу вчера вечером? Но нет же – он точно помнил, как папа говорил накануне, что доктор осмотрел ее и они решили оставить ее дома; потом он сам уложил ее спать, а после вернулся к ним, намереваясь навестить ее следующим утром.

Была и еще одна догадка, но Яри боялся в нее поверить. Он просто не мог поверить в то, что они пришли и за тетей тоже – и забрали ее. Это означало бы, что он остался совсем один.

Быть может, вся эта паника вообще была беспочвенной? Быть может, к ним в дом они приходили за папой? Непонятно, правда, зачем именно; но теперь они допросят его – и после он вернется домой. А тетя, вероятно, проснулась ночью, почувствовала себя плохо и сама отправилась в больницу.

Яри боязливо осмотрелся по сторонам. На улице было все так же безлюдно. Он напряженно думал о том, что ему делать дальше – и не придумал ничего лучшего, чем постучать в парадную дверь.

Ответа, разумеется, не последовало.

Он постучал еще раз, затем еще раз. Затем еще раз, и вдруг – услышал шум за своей спиной.

Он резко обернулся и увидел, как распахнулась дверь в доме напротив; на пороге показался Андрес – сосед тети Анне, старый друг их семьи и бывший папин коллега.

– Яри! – Андрес произнес его имя голосом, полным одновременно и удивления, и страха. – Бегом заходи в дом, – скомандовал он, и в точности так же, как Яри – торопливо и затравленно – огляделся по сторонам.

Не заставляя дважды просить себя, Яри забежал внутрь. Андрес тоже жил в первом этаже, прямо напротив тети; еще раз убедившись в том, что улица пуста и никто их не видел, он закрыл за Яри входную дверь и запер ее.

– Что случилось с тетей Анне? – сразу спросил его Яри. – Ты видел, куда она пошла?

Андрес покачал головой; в его глазах Яри, к своему ужасу, прочел лишь жалость и сочувствие.

– Ее увезли с полчаса тому назад, – сказал Андрес. – Я заметил, что у нее в руках был чемоданчик; видно, ей дали немного времени на то, чтобы собрать вещи… а что ты здесь делаешь, Яри? – спросил он в свою очередь, явно зная ответ заранее.

– Маму с папой тоже забрали, – Яри произнес это, и, не в силах больше сдерживать себя, сел на корточки прямо в прихожей и разрыдался. – Что вообще происходит, Андрес?..

Возникла пауза; Андрес не знал, что сказать, и выглядел крайне растерянным. Наконец, сделав глубокий вдох, он ответил:

– Я не знаю, дружок. Я правда не знаю… послушай, а как ты не угодил вместе с ними?

– Убежал. Папа сказал бежать сюда.

Андрес еще немного помолчал, обдумывая что-то. Затем осторожно помог Яри подняться на ноги, отвел его на кухню, усадил за стол и, плотно задернув шторы на окнах, сам сел напротив него.

– Ты знаешь, – заговорил он, – я проснулся где-то с час тому назад. Здесь проезжали машины, целая автоколонна – наверное, десятка два, не меньше. А потом, минут через пять или десять после этого, приехала еще одна – за Анне…

Андрес запнулся и снова ненадолго умолк, собираясь с мыслями; Яри поднял голову и внимательно смотрел на него.

– А вчера у нас на работе забрали весь транспорт, – продолжал Андрес. – И даже не объяснили, зачем. Все, что было – грузовики, легковушки.

– И что все это значит? – непонимающим голосом, сквозь слезы спросил его Яри.

– Я думаю, это происходит по всему городу, – просто сказал Андрес.

Яри молчал, пораженный тем, что услышал.

– И что же теперь будет? Куда их всех забирают? – проговорил он наконец.

– Я не знаю, Яри.

Андрес, конечно же, догадывался, куда их всех забирали. Примерно туда же, куда не далее, как прошлым летом вместе со всей своей семьей поехал незадачливый президент их маленькой республики. Но, пока ничего не было толком ясно, еще оставалась небольшая, призрачная надежда – и было бы бесчеловечно лишать ее мальчика.

– …А что мне теперь делать? – этот вопрос Яри задал неожиданно спокойным, ровным голосом – в котором уже едва можно было уловить какое-либо участие в собственной судьбе.

– Останешься у меня на несколько дней. Я думаю, тебя могут искать, но ко мне не придут – мы не родственники, и им неоткуда знать, что ты можешь быть здесь. Посмотрим, что будет дальше, я постараюсь разузнать все, что смогу… думаю, завтра в городе только и будет разговоров, что о произошедшем этой ночью. Подождем, пока все уляжется, а после решим, что делать. Ты поживешь пока в моей комнате, а я в гостиной – из нее окна выходят на улицу, это опасно, поэтому, не появляйся там днем, да и ночью лучше тоже. На кухню тоже не стоит выходить – я буду приносить еду тебе в комнату. И, конечно же, ни в коем случае не выходи из дома, а если услышишь, что кто-то вдруг пришел ко мне – оставайся у себя и прячься.

– А где прятаться?.. – растерянно спросил Яри.

Андрес пожал плечами; лицо его выражало уныние.

– Да хоть под кроватью, хоть в шкафу, – ответил он. – Все лучше, чем ничего. Главное, чтобы ты случайно не попался никому на глаза… Я не думаю, что кто-то может прийти сюда специально за тобой.

Остаток ночи Яри не смыкал глаз. Он смог уснуть только под вечер следующего дня, пока Андрес ходил куда-то по делам. Когда он проснулся, было уже воскресенье; часы в комнате пробили два пополудни. Он встал и осторожно прокрался в гостиную.

Андрес сидел у окна и читал газету. Увидев Яри, он молча поднялся и наглухо задернул шторы.

– Голоден? – спросил он мальчика.

– Ужасно, – честно признался Яри.

– Я сейчас принесу поесть; посиди здесь.

Андрес ушел на кухню и через несколько минут вернулся с дымящейся тарелкой горячего рыбного супа. И, пока Яри ел, стал рассказывать ему последние новости:

– Оправдались мои худшие ожидания, Яри. Говорят, людей забирали по всему городу, целыми семьями; потом грузили в вагоны и отправляли на восток. Они и вчера еще кого-то арестовывали, и, возможно, продолжают сегодня.

– И что будет с этими людьми?

– Я думаю, в каждом случае это будет зависеть от обстоятельств, Яри. Твой папа не был крупным чиновником, он не состоял ни в какой партии. У папы была фабрика… честно говоря, я надеюсь, что их просто отправили куда-то на поселение.

Яри немного помолчал.

– Ты сказал, что аресты еще продолжаются? – спросил он после небольшой паузы.

– Да. Так говорят.

– Значит, они и меня тоже ищут? Они ведь не перестанут меня искать, правда?

– Я не знаю, Яри, вероятно, не перестанут. В любом случае, тебе нельзя оставаться здесь; ты ведь не сможешь прятаться вечно.

– И куда мне деваться?

– Очевидно, придется отсюда уехать.

– Куда уехать? – удивился Яри.

– У меня в Риге есть родственники; супружеская пара, очень хорошие люди, твой папа их тоже знал… знает, – Андрес тут же поправился. – У них есть кое-какие связи, я надеюсь, они смогут что-то придумать и найдут способ помочь тебе с документами и со всем остальным. И, конечно, будут заботиться о тебе дальше.

– Зачем я им? – в голосе Яри прозвучала горечь. – Они ведь даже не знают меня.

– Они ни за что не откажут, когда узнают, в какую беду ты попал. И они знали… знают папу, – Андрес снова допустил ошибку, и было заметно, что он здорово разозлился на себя за это.

– А как я доберусь до Риги?

– Я поеду с тобой, конечно же. Но только не сейчас, нам лучше сперва немного выждать. Побудешь здесь до конца следующей недели. В пятницу я схожу к знакомому доктору, получу нужную бумагу и возьму на работе отгул; утром в субботу двинемся в путь. Думаю, безопаснее всего для нас будет выбраться из города пешком, а дальше уже – как повезет. Надеюсь, кто-нибудь подберет нас по дороге.