Текст книги "Ограниченный контингент"

Теперь у Цаплина настала очередь радостно потирать руки.

– А он теперь мой, товарищ майор! Капитан Колчанов пролетает. Правда, Миша?

Расстроенный комвзвода – два только рукой махнул…

* * *

Полевое занятие по тактике. Колотун за двадцать градусов. Преподаватель, полковник Бородин, выстроил курсантов в две шеренги лицом к безжалостному ветру, а сам ходит вдоль строя, защищенный от мороза меховым танковым комбинезоном, собачьими унтами и двумястами граммами коньяка. Его багровые щеки комфортно лежат на нежной цигейке широкого воротника.

Страшно моргнуть – ресницы мгновенно слипаются на холоде. Ног не чувствуем уже давно. В промороженные мозги откуда-то издалека падают льдинками слова полковника.

– Танковые войска недаром называют ударной силой сухопутных войск. Мы первыми идём на врага и видим его натурально, близко, в перекрестье своих прицелов. А не то, что какие-нибудь артиллеристы, прости господи, которые по карте пальчиком водят и по каким-то там им одним известным квадратам лупят с закрытых позиций. Курсант Тагиров! Не спать, замерзнешь! Как называется эмблема артиллеристов?

– Как же… Скрещенные пушечные стволы!

– «Два» за невнимательность. Я спрашивал, как она называется, а не выглядит. «Палец о палец не ударит», понятно?! Потому что когда вам будет позарез нужна огневая поддержка, у них не окажется либо связи, либо снарядов. Либо они на рабочей карте закуску разложат и селёдку уронят прямо на район боевых действий. Из-за пятен не смогут разглядеть, куда стрелять, и заплачут от бессилия. И авиация не поможет – у них не будет керосина или погоды. А у саперов не будет настроения или минные тралы в тылу застрянут… Это я к чему? Танкист надеется только на себя! Понятно?

Учебная группа хрипит хором:

– Так точно, товарищи полковник!

– Продолжаю. Именно танкисты первыми прорывают линию обороны противника, а пехота телепает сзади пешочком и уничтожает сначала самое для танков опасное – вражеских гранатометчиков и расчеты противотанковых ракет. Если раньше не обосрётся со страху или не потопнет в болоте. Курсант Федоткин! Что такое «час «Ч»?

– Это. Как же… Это время, которое… При наступлении…

– Оценка «два»! Не мямлить, блин! Даже если офицер не знает ответа, он несёт полную ахинею, но браво и чётко! Вселяя тем самым восхищение в начальников и уверенность в подчиненных. «Час «ч» – это время, когда яйца механика-водителя головного танка повисают над передней траншеей противника! Подчеркиваю – механика-водителя ТАНКА! А не какого-нибудь космического корабля, бомбардировщика или боевой машины, в рот её, пехоты! Курсант Прухин! Толкните его кто-нибудь, совсем заиндевел, бедолага. Прухин, слушай мою команду! Вспышка снизу, воздух, газы!

Прухин стоит, не шевелясь, растерянно хлопая поросячьими глазками на полковника.

– Оценка «кол»! Офицер не имеет право тупо тормозить! Лучше сделать хоть что-нибудь, неправильно, но быстро, чем не делать ничего. Потому что в первом случае есть мизерный шанс угадать с решением, а во втором ты погибнешь сам и угробишь личный состав со стопроцентной вероятностью. Группа, внимание! Над полем появляется вертолет «Чинук», блым-блым-блым!

Полковник размахивает руками в «шубинках», имитируя вращение лопастей.

– Курсант Баранов, о чём это говорит?

– Товарищ полковник, это говорит, что прилетели.

– Да ёпта, недоумки! Это говорит о том, что американцы высадили тактический воздушный десант! А наши истребители и зенитчики его просрали, как всегда! Группа, слушай мою команду: ориентир два, куча говна, уничтожить вражеский десант. Бегом!

Мы несемся через снежное поле, топоча бесчувственными, как деревянные протезы, промёрзшими конечностями, и простуженное грозное «ура» несется под стылым бесцветным небом…

* * *

Преподаватель истории КПСС майор Горшков – всеобщий любимец. Он умница, острослов и эрудит. Курсанты меняются очередью в наряды по роте, чтобы не пропустить его лекции и семинары.

Ходят слухи, что его кандидатская диссертация о работе в первый год войны армейских политических и была немедленно засекречена, так как содержала крамольный, но неоспоримый вывод: добровольная сдача в немецкий плен в июне – сентябре сорок первого года миллионов красноармейцев никак не могла быть доказательством поголовной верности народа коммунистической власти…

У Горшкова всегда и обо всем есть собственное суждение, не бесспорное, но непременно оригинальное и остроумное. И ему плевать на мнения авторитетов – будь то секретарь ЦК КПСС по идеологии либо летописец Нестор.

Говорят, именно поэтому его сослали подальше от Москвы, в заурядное политическое училище, и вот уже третий год прокатывают с присвоением звания «подполковник». Однако Горшков, унывать, похоже, вообще не умеет.

Вот он садится на краешек стола (брючины при этом задираются и показывают совершенно неуставные клетчатые носки) и продолжает вести семинар про становление политорганов в начале Гражданской войны.

– Так вот, гаврики, если вы хотите быть настоящими идеологическими бойцами, а не деревянными болванчиками, то обязаны самостоятельно изучать исторические факты и давать всему собственную оценку. Помните, что архивные материалы, исторические документы нередко врут в угоду ныне предержащим власть. Потому как не вписывающиеся в концепцию – уничтожаются. Так, увы, бывает и с людьми… Возьмем, хотя бы, Льва Давидовича Бронштейна. Ну-ка, юноши, что вы знаете о Троцком? Сержант Скачек.

– Да еврей он, товарищ майор.

– Очень содержательный ответ, Вацлав. А вы что нам сообщите, загадочный курсант Прухин?

Прухин поднимется из-за стола и молчит, изображая мучительную умственную работу созданием морщин на лбу. Потом сообщает:

– Ну… Мой папа говорит – «пиздишь, как Троцкий».

– Фууу. За мат в присутствии старшего по званию соблаговолите, курсант Прухин, сообщить старшине роты о только что приобретенных вами трёх нарядах вне очереди. Жаль, что ваш небогатый внутренний мир не исправить наказанием так же легко, как вашу грубость. Садитесь. Так вот, друзья курсанты. Я уже рассказывал на прошлом занятии о сокрытии официальной историей истинной роли Троцкого в организации Петроградского вооруженного переворота, принятого теперь называть Великой Октябрьской социалистической революцией. В то время как Ленин прятался в Разливе и на конспиративных квартирах, именно Лев Давидович, не имея никакого военного опыта, руководил всей подготовкой и осуществлением силового захвата власти. И поэтому он в 1918 году возглавил процесс создания Красной Армии. Вот теперь представьте себе ситуацию – Вооруженные Силы Республики имеют в своем составе миллионы штыков и сабель, а командовать-то ими некому. Единицы большевиков, обладающих мало-мальски боевым прошлым, немедленно делают сумасшедшую карьеру: унтер-офицер Буденный командует армией, матрос Дыбенко становится народным комиссаром (то есть министром!) военно-морского флота… И всем им не хватает специальных знаний, а многим – элементарной грамотности. В то же время на территории, контролируемой Советами, проживают сотни тысяч офицеров, прошедших Первую мировую войну – потенциальных белогвардейцев. Так вот, изощрённый ум Троцкого предложил отличный выход из положения – эти боевые кадры были привлечены на штабные и командные должности в Красную Армию. Убили, таким образом, двух зайцев – себя укрепили и врага ослабили. Но про роль бывших царских штабистов и боевых офицеров, которые как раз планировали и проводили стремительные операции Гражданской войны, вы в учебниках не прочитаете.

Мнения специалистов расходятся – одни считают, что бывших офицеров принудили к сотрудничеству силой и террором, угрожая расправой над семьями. Другие говорят, что военспецам элементарно не хотелось помереть с голоду в условиях революционного бардака и разрухи, а паёк в Красной Армии они получали по тем временам выдающийся. Третьи утверждают, что слуги царёвы вдруг внезапно прониклись революционной романтикой и загорелись идеями мировой революции, благо, что немало офицеров военного времени вышли из разночинцев, а в этой среде социалистические мечтания всегда были весьма популярны… Что ж, разумное зерно есть во всех этих версиях. Но! Нельзя забывать и ещё одно, практически сакральное объяснение. Офицер – это человек, созданный для войны. Способный и сам погибнуть за Отечество, и подчиненных повести на смерть, если это будет нужно. И настоящий офицер служит не царю, не власти! Родине он служит, земле предков. А понятия офицерской чести и долга – вне времени! И вне политики. Подумайте над этим на досуге.

Контроль над малонадежными военными специалистами был поручен комиссарам – вашим предшественникам. И они же отвечали за просвещение неграмотных народных масс, мобилизованных в Красную Армию. Ах, какие умницы этим занимались! В политорганах служили поэты Николай Асеев и Эдуард Багрицкий, писатели Александр Фадеев, Исаак Бабель, Ярослав Гашек…

– Как! Тот самый Гашек, который «Солдат Швейк»?!

Майор кивает и по памяти цитирует несколько перлов из гашековского «Коменданта города Бугульмы».

Мы восхищенно смеемся. Хочется, чтобы занятие не кончалось…

* * *

Пришла скромная и нерасторопная уральская весна. Снег покинул Уктусские холмы, отправились в полугодовой отпуск в ротную кладовку наши армейские лыжи.

Эти удивительные произведения плотницкого искусства ведут свою родословную от обычной заборной доски: толстые, неуклюжие и столь же далекие от пластиковых чемпионских красавиц, как солдатская перловка от фуа-гра…

Вместо разбитой десятикилометровой осточертевшей лыжни по субботам курсантов ждал не менее выматывающий марш-бросок с полной выкладкой на шесть километров. Зачет «по последнему». А это значит, что даже если в твоей группе бегут двадцать пять чемпионов мира по лёгкой атлетике, секундомер остановят только тогда, когда последний, двадцать шестой, задыхающийся доходяга пересечет финишную ленту. Поэтому проходим дистанцию вместе и помогаем друг другу.

В казарме грохот и суета – пацаны получают пулеметы и автоматы из оружейной комнаты, готовятся к тяжелому забегу. Всё лишнее – из карманов, каждый ненужный грамм потом ляжет тонно-километрами дополнительной нагрузки. Тщательно, без малейшей складочки, наматываются портянки. Обрывками веревки крест-накрест крепко обвязывается низ сапог, чтобы не болтались и прилегали плотно. Подгоняются все ремни – поясные и брючные, противогазной сумки и вещмешка. Особенно тщательно подвешивается на спину автомат, иначе при марш-броске он будет прыгать в такт бегу и лупить по очереди то прикладом по почкам, то стволом по затылку… Тут обычно очень выручает шинельная скатка, отлично работающая буфером.

Прухин смотрит на всё это с нескрываемым интересом, сияя дебильноватой улыбкой.

Старший лейтенант Цаплин хищной птицей влетает в проход между двухъярусными койками.

– Так, пошустрее, гвардейцы! Выходим через пять минут. И чтобы не как в прошлый раз! А то я из-за вас пиво Колчану проиграл. Если опять плохо пробежите – закрою увольнения к чёртовой матери. Пруха!!! А ты какого хрена сопли жуёшь, не готовишься?

С одутловатого Игорёхиного лица исчезает улыбка.

– Так это… Как же я? Я не смогу. Никогда ещё не бегал.

– Слушай, ты, результат акушерской ошибки, так бывает, что твой график бесконечного лечения не совпадает с планом спортивных занятий роты. Собирай своё барахло – и на улицу, в строй.

Сержант Скачек ржёт:

– Всё, товарищ старший лейтенант, идите Колчанову пиво покупайте. С Прухой мы вообще до финиша не доберемся. Никогда. В нем же почти центнер живого весу, если с дерьмом считать.

– Так, Вацлав, отставить идиотский смех. Если он бежать не сможет – несите его на руках. Для равномерного распределения нагрузки на курсантов группы разрешаю его расчленить на мелкие части.

Пруха горько вздыхает и бредет по центральному проходу, волоча по полу автомат и роняя поочередно противогаз и вещмешок.

* * *

– На старт! Внимание! Марш!

Пошли, родимые. Два коротких вдоха – два выдоха, снова два вдоха… Про себя надо петь какую-нибудь бодрящую песню, тогда организм быстрее втянется в ритм. Например, Высоцкого:

 
Солдат всегда здоров,
Солдат на всё готов,
И пыль, как из ковров
Мы выбиваем из дорог…
 

Бух-бух сапогами. В горку работаем, с горки отдыхаем. Если ты переел за завтраком – ты труп! Если ты куришь – ты труп! Кто-то уже ловит недостающий воздух раззявленным ртом, пуча глаза. Кто-то блюет в кустиках, чтобы, вытерев рот, вернуться на усыпанную скользкими сосновыми иглами дорожку и догонять своих.

Впереди – Сашка Ершов, перебирает длиннющими лосиными ногами, задает темп. Он спиной чувствует дыхание группы и регулирует скорость.

Бух-бух. Сердце где-то в пищеводе. Бок колет, будто пронзённый штыком.

Пруха не держит темп. Глаза закатываются под бледный лоб.

– Бежать, скотина! Кто-нибудь, возьмите автомат у него.

Искандер Анваров подхватывает чужой «калашников», вешает на шею прухинский вещмешок и уносится в голову колонны. Это помогает ненадолго – через минуту ноги у Игоря подламываются, и он плашмя падает мордой на асфальт, не успев даже подставить руки. Мы останавливаемся, переводя дыхание.

– А ну, гад, подъём! Всех подводишь! Не уложимся в норматив – завтра опять побежим. Так, берем его под конечности…

– Может, проще его прибить и в кусты закинуть?

– Не, не выйдет. На финише считать будут, засекут нехватку.

Бух-бух сапогами. Вдох-вдох-выдох-выдох. Мы несем Пруху, растянув за руки и за ноги лицом вниз.

– Как он там, хоть дышит?

– Да какая на хрен разница! Главное – за ленточкой это туловище сдать.

 
И не остановиться,
И не сменить ноги,
Сияют наши лица,
Сверкают сапоги…
 

Последний длинный спуск. Мы уже видим злую физиономию нашего взводного Цаплина и радостно предвкушающего пиво капитана Колчанова…

* * *

Батальонные тактические учения – серьезное трёхсуточное испытание. Каждый из нас будет исполнять различные офицерские должности, от командира взвода до командира батальона, готовить боевые документы и карты и тут же, в полевых условиях, поверять теоретические знания практикой управления в почти настоящем бою…

Последнее занятие перед БТУ шло к концу. Полковник Бородин самодовольно сиял багровым лицом и подкалывал слегка волнующихся курсантов.

– Командовать – это вам не на политзанятиях трындеть, рукоблудием… тьфу, то есть словоблудием заниматься. Все боевые приказы и боевые карты должны быть оформлены надлежащим образом. А для кого? Ну-ка, курсант Ершов, ответь-ка!

– Э-э-э. Для вышестоящего командира, товарищ полковник?

– Садись, наивный. Для военного трибунала, блин! Когда вы обосрётесь и свою роту на минные поля заведёте, наши любимые особисты с прокурорами по документам определят – сразу вас расстрелять или для начала пыткам подвергнуть, гы-гы. Так, приступаем к распределению должностей. Сержант Шляпин!

– Я!

– Как заместитель командира взвода, и значит, старший в этой шарашкиной конторе – будешь командиром танкового батальона. Начальником штаба определяю к тебе Тагирова. Он давеча на парте в аудитории во всех деталях голую бабу изобразил, вот пусть теперь на боевой карте в рисовании упражняется. Дальше, командир первой танковой роты…

Процесс шёл стремительно.

– Так, пошли подразделения усиления. Ершов лучше всех бегает – будет командиром мотострелковой роты. Они всё время куда-то драпают, гы-гы! Так, кто у вас самый ленивый, прямо как артиллерист?

Развеселившиеся пацаны были единодушны:

– Курсант Прухин, товарищ полковник!

– Не-не, этого паренька к боевой технике допускать опасно. А идеально подходящей ему должности батальонного врача условиями занятия не предусмотрено. Он в группу имитации пойдёт, будет противника изображать. Во, Баранов, ты же боксёр? Назначаю тебя командиром приданной артбатареи. Будешь жестоким кулаком огневых налётов мимо лупить, ха-ха-ха! А у кого фантазия самая богатая? Творческие личности есть?

– Лёша! Федоткин! Ты же поэт, поднимайся, давай!

Полковник восхитился.

– Что, прямо натуральный поэт?! Ну-ка, прочти что-нибудь.

Федоткин для порядка посмущался и, наконец, продекламировал:

 
Я помню жуткое мгновенье,
Когда патруль «комендачей»
Бежал за мною в воскресенье,
Гремя крылами кирзачей!
 

– Тьфу ты, Лёша! Бред, а не стихи. Мало того, что плагиат, так откуда у кирзовых сапог крылья? Вот послушайте. Жизненно, и какая сила образа!

 
Водка с пивом перемешана,
Сбоку кобура привешена —
Не какой-нибудь там хер,
А советский офицер!
 

– Ладно, Федоткин. За неимением других кандидатур назначаю тебя командиром приданного взвода химической защиты. Внимание, вопрос на «пятерку». Зачем офицеру-химику фантазия?

Курсанты растерянно переглянулись и промолчали.

– Эх вы! Затем, чтобы придумывать себе – чем бы заняться! Химическое оружие с Первой мировой войны не применяется, а должность, однако, имеется! С прилагающимся к ней немалым окладом денежного содержания. Знаете, сколько офицеров-химиков погибло в Великую Отечественную?

– Никак нет, товарищ полковник.

– Трое! Первый решил проверить противогаз на исправность, надел на себя и заснул от усталости. Мимо шла корова, наступила на противогазный шланг, перекрыв тем самым доступ кислорода – и нет человека! Второго насмерть задавили в очереди за медалью. А третий полез на Рейхстаг, чтобы написать «И мы здесь были!», сорвался и разбился нафиг… Так, командиром разведвзвода назначаю курсанта Анварова. Ну и рожа у тебя, Искандер! Вылитый душман…

Мы ржём, даже не представляя, насколько слова полковника про Щюрку окажутся пророческими…

* * *

После марша «к линии фронта» и изнурительного оборудования позиции наш экипаж отдыхал. Танк Т-62, замаскированный срезанными ветками, уютно устроился в свежевырытом окопе. До начала наступления ещё долго, курсанты скучали, валяясь на солнышке. Витька Шляпин спросил у Тагирова:

– А вы сколько холостых снарядов к пушке получили?

– Шесть штук, а что?

– Если буханку хлеба в орудие засунуть, а потом холостым зарядить – много она пролетит?

– Да ни хрена она не пролетит, Витя. Сгорит в стволе.

– Спорим, метров пятьдесят продержится? Вон до того фашиста.

Недалеко от танка стояла покосившаяся забытая ростовая мишень. На серой, промытой дождями фанере кто-то нарисовал свастику.

– Ну давай забьемся на пачку «примы». Только стрёмно стрелять без команды, трендюлей получим.

– Не ссать, Марат! Я командир батальона или где? Внимание, экипаж, слушай мою команду! Обнаружена группа пехоты противника, приказываю уничтожить огнем из танкового орудия. В связи с режимом радиомолчания перед наступлением доклад вышестоящему командованию о принятом решении не представляется возможным. По местам!

Курсанты, хихикая, полезли в башню. Тагиров открыл затвор, с трудом запихал в пушку сероватую тяжелую буханку. Вытащил из укладки холостой снаряд…

– Ну чего ты там муму полощешь?

– Застряла, блин. Никак…

– Досыльником пропихни буханку подальше.

– Во, готово.

Клацнул затвор. Витька, сидевший на месте наводчика, начал крутить ручку, вращая тяжеленную башню.

– Еле ползёт. Шляпин, может, двигатель заведем, привод поворота башни запустим?

– Не, не будем. Немного ещё… Есть! Внимание, выстрел!

Грохнула пушка, откатил назад казенник. Вылетела со звоном гильза, в башню повалил густой едкий дым…

Превратившаяся в грозный снаряд буханка снесла фанерную мишень и, пролетев ещё пару сотен метров, навылет выломала оба борта спрятанного в рощице грузовика «ГАЗ-66». В машине, слава Богу, никого не было…

Шляпин, вылезший продышаться от дыма на башню, торжествующе тряс кулаком и вопил:

– Видали?! Русским хлебом можно танки подбивать! А мы его жрём и даже зубы не ломаем!

Надрывно сигналя, к нам нёсся «уазик» с матерящимся багровым полковником Бородиным на борту…

* * *

– Витя, сколько там до начала?

– Ещё десять минут. Команду ждём.

– Чего препод сказал-то?

– Сказал, ага… Он орал так, что я думал – в штаны от напруги наложит. Ещё один косяк – и рапорт подаст начальнику училища, а уж «двойки» по тактике сам поставит всему экипажу. Мешок с пайком отобрал, гад. Чтобы мы не вздумали консервами пулять и рафинадом вместо картечи… Ладно, он мужик отходчивый. Прорвёмся.

Рация ожила, зашипела.

– Броня, я первый, доложить о готовности.

Витька нажал тангенту переговорного устройства.

– Первый, я «Береза», к бою готов… Механик, заводи!

Заревели дизели, плюясь синим дымком. Визжа, ушла в зенит красная ракета. Линия «переднего края противника» вздыбилась черными фонтанами взрывов – группа имитации старательно изображала артиллерийскую подготовку наступления.

– Броня, я первый. Шквал – триста тридцать три, шквал – триста тридцать три…

– Механик, вперед! Ну, понеслась манда по кочкам…

Грохоча гусеницами, «шестьдесят двойки» летят вперед. Танк швыряет на ухабах. Витька командует:

– Тридцать – ноль, танк противника, дистанция восемьсот. Бронебойным – огонь!

Марат, с трудом балансируя на прыгающем полу боевого отделения, запихивает тяжелое серебристое тело холостого снаряда в отверстие казенника.

– Бронебойным – готово!

– Выстрел!

Жёлтые пороховые газы мгновенно заволакивают внутреннее пространство башни. Ничего не видно, отравленная вонью сгоревшего пороха голова тяжелеет, команды еле слышны, будто в шлемофон набили ваты… Еще снаряд. Звякая стреляными гильзами, лупит пулемёт.

Танк внезапно останавливается. Марат от неожиданности влетает лбом в броню.

– Блядь! Чего там, почему встали?

Насмешливый Витькин голос трещит в наушниках:

– Всё, первый рубеж обороны взяли, тормоз.

– Чего-то быстро.

– А танковые войска – это натиск и стремительность. Теперь отражение контратаки противника. Сколько снарядов осталось?

– Последний зарядил. Витя, вруби воздушку. Ни хрена не видно из-за газов.

Загудел, набирая обороты, вентилятор, но легче не стало. Дым становился только гуще и вроде бы изменил запах и цвет.

– Мы чего, горим, что ли?!

Почти сразу вызвал Бородин по рации:

– «Береза», я первый! Почему дымите?! Доложите обстановку!

Витька чертыхнулся и приказал:

– Так, осмотрелись все! Что горит?

– Внутри чисто. Блин, сзади дым валит, с моторного отделения вроде.

Счастливо хихикающий Игорь Прухин полюбовался на чадящую дымовую шашку, уложенную на крышу трансмиссии.

Вытер слезящиеся красные глаза, спрыгнул на землю и пошел к передней части танка, бормоча: «Сейчас я вас с обоих концов подпалю. Назначили во враги – так получайте теперь…»

Все заговорили одновременно:

– «Берёза», блядь, что там у вас? Ответьте первому!

– Шляпин, там кто-то у танка бродит!

– «Берёза»!!! Приступить к отражению контратаки противника!

– Наводчик, стреляй!

– Витя, ё-моё, там человек перед танком! Я в триплекс вижу.

Довольный собой Пруха положил большую дымовую шашку у переднего катка «шестьдесят двойки» и начал разбивать автоматным прикладом запал.

Наводчик нащупал электроспуск и нажал кнопку.

Прогрохотал выстрел, танк присел на катках…

Витя, матерясь, открыл люк и выскочил из башни.

Перед машиной, раскинув руки, лежал на спине крепко контуженный Пруха, идиотски улыбаясь небу.

* * *

Первое на выпускном курсе теоретическое занятие по тактике начиналось необычно. Для начала секретчик группы приволок опечатанный фанерный чемодан, вскрыл его и раздал под роспись прошитые суровой нитью секретные тетради.

За спиной полковника Бородина висел большой самодельный плакат, склеенный из четырех листов ватмана. Курсанты жадно впитывали глазами надписи: «Совершенно секретно», «План-схема боя 1-го мотострелкового батальона 682-го мотострелкового полка 30 апреля 1984 года»…

Полковник постучал указкой по столу.

– Товарищи курсанты! Схему в тетрадь перерисовывать категорически запрещаю! Положите ручки и карандаши на стол.

Мы украдкой бросаем взгляды на план. Беззащитные красные ленточки ротных колонн наших мотострелков идут по извилистым тропкам ущелья. К ним хищно тянутся синие стрелы огня «моджахедов», занявших господствующие высоты.

Распахнутые пасти вражеских секторов обстрела не оставляли нашим никаких шансов. Внизу перечислены причины разгрома батальона, в глаза бросаются «отсутствие полноценных разведки и боевого охранения», «слабое руководство боем», «отсутствие авиационной поддержки»…

– Требую внимания, товарищи курсанты. В Министерстве Обороны на основании опыта боевых действий в Демократической республике Афганистан принято решение о внесении изменений в планы тактической подготовки.

Гораздо больше внимания уделим тактике боя мотострелковых подразделений в горных условиях. Наши коллеги с кафедры огневой подготовки и преподаватели матчасти и эксплуатации машин сейчас занимаются тем же – дополняют учебные планы.

Скачек поднял руку:

– Товарищ полковник, разрешите вопрос! Так нам, танкистам, зачем усиленная пехотная подготовка? Да ещё и горная?

Полковник молчал и смотрел куда-то в стену, над нашими головами. У него было явно хреновое настроение. Ни прибауток, ни анекдотов…

– Садись, сержант. Тут такое дело… Война, которая идёт в Афганистане – совсем не то, к чему мы готовились последние сорок лет. Никаких танковых прорывов линий обороны, ядерных ударов и масштабных фронтовых операций на половину Европы… Где место, силы и цели противника предельно понятны. Наши боевые действия в ДРА – это, по сути, контрпартизанская борьба. Без линии фронта. Без правил и в необычных условиях. В горах против «духов» танкам делать особо нечего. Как и зенитчикам, химикам, стратегическим ракетчикам и бомбардировщикам… И колоссальное военное превосходство Советского Союза тут не поможет. Скорее, наоборот. Как не помогло американцам во Вьетнаме. Поэтому вся война там, в Афганистане – это действия небольших подразделений, от взвода до усиленного батальона максимум. Причем война – пехотная. Пешком, по горам. Все мы там, по сути, мотострелки. Или даже скорее – горные стрелки.

Лучших из вас скоро будут отбирать в элитные войска – в ВДВ, в морпехи, в пограничники. Так вот, боевые в Афганистане продлятся ещё долго, многие попадут туда. И там все вы станете пехотой, независимо от цвета петлиц, берета и тельняшки. Самым древним родом войск. Там вообще всё как-то по средневековому…

Над аудиторией висела мёртвая тишина.

* * *

Суббота. Взводные маются в канцелярии. Колчан привычно ноет:

– Вот я самый старый капитан в Вооруженных Силах, может быть. А от вас никакого уважения, блин. Ты, Цаплин, тоже капитана получил, а разве ж можно сравнить наши заслуги? Красавкин второй год уже в Академии бронетанковых войск учится, так хотя бы вспомнил, что через бывшего моего курсанта Прухина себе такое счастье поимел.

– Кончай, Миха, Толик сам поступил.

– Это неважно! Не перебивай меня, не мешай мне страдать и требовать любви и почтения!

Писарев смеется:

– Ну давай, этого, мы тебе пятую звездочку на погоны пришпандорим. И обзовем «старшим капитаном».

– Лучше отпустите меня домой пораньше! У меня ревматизм, который не позволяет исполнять службу. А ещё воспаление среднего уха, загиб пальца…

Цаплин перебивает:

– Напоминаю, что офицер может быть освобожден от службы только по двум медицинским причинам: отрыв головы и прободение матки! Головы у тебя и так никогда особо не имелось, а как насчет матки? Ха-ха-ха!

– Смейся, смейся! Я сейчас тебе быстренько настроение испорчу. Ты в курсе, что Прухин из окружного госпиталя возвращается?

Цаплин грустнеет.

– Блин, это как, Миша? Он же полгода лежал с контузией… Комиссовать обязаны!

– Ну-ну. Саня, ты давно журнал «Коммунист Вооруженных Сил» читал?

– Давно. С самого рождения не читал. Это здесь с какого боку?

– Партийная пресса всегда с правильного боку! Вот смотри. На тридцать второй странице.

Ничего не понимающий Цаплин берет из рук Молчанова журнал, читает вслух:

– «… на партийной конференции представителей тыловых организаций КПСС обсуждали передовой опыт по осеменению коров и опоросу…» Тьфу ты, ну молодцы тыловые коммунисты, своевременно осеменяют коров и поросятся без задержки – причём тут наш придурок контуженный?

– Ты, Саня, поосторожней с формулировками. Подпись глянь под статьёй.

– Ну подпись, и чего? «Начальник политуправления Тыла Вооруженных Сил генерал-майор Прухин»… Ёксель-моксель! Папашка наш! Генерал уже.

– Вот именно! Так что теперь даже если твой Игорёк подорвёт училище и сожжет Боевое Знамя – всё равно до выпуска продержится. Ну что, настроение я тебе испортил, Саня? Пошел я домой?

– Да валите оба. Писарев, ты тоже иди, я посижу. Мои всё равно в культпоходе на Химмаше, на танцульки, небось, завалились. Дождусь уж. Пострадаю…

* * *

Сашка Ершов подождал, пока веселые Колчанов и Писарев скроются за поворотом, и проскочил в дверь казармы. Поднялся на свой этаж, капая кровью на ступени.

Дневальный ахнул:

– Санька, ты чего! В крови весь.

– На Химмаше отоварили гражданские, в «полтиннике». Ещё четверо наших там, заперлись в туалете. Зови сержантов. Только тихо, чтобы офицеры не просекли.

Сигнал «Наших бьют» в уставах не прописан, но исполняется в военном училище свято. Все, кто был в роте, в пять минут добежали до ворот.

– Открывай, молодой!

Второкурсники из наряда по КПП мгновенно распахнули створки. Вытянулись, отдавая честь.

Витька Шляпин выскочил на проезжую часть, остановил троллейбус. Испуганный водитель открыл переднюю дверь.

Витька проорал с площадки:

– Товарищи гражданские! Транспортное средство немедленно поступает в моё распоряжение. Приказываю покинуть салон. Водитель, гони на Химмаш без остановок, до Дома культуры имени пятидесятилетия Октября.

Забились в салон, тронулись. Испуганное мирное население на остановках провожало растерянными взглядами пролетающий мимо троллейбус.

Подлетели, выскочили, построились повзводно.

Шляпин командовал:

– Первый взвод остаетесь здесь, на приеме и сортировке. Второй и третий – внутрь, выгоняйте всех. Ершов, бери своё отделение, вытаскивайте наших из гальюна. Упавших не добивать, аккуратно. Баранов! Юрка, ты поосторожнее, убьёшь ещё кого-нибудь.

Полутяж Юрка хмыкнул.

– А чего я? Вон, Скачек тоже чемпион училища по боксу. Четырёхкратный!

Все заржали и споро двинулись исполнять приказ. Ремни на ходу снимали, наматывая на руку.

Запершиеся в «уазике» милиционеры с ужасом наблюдали за происходящим и вызывали по рации дежурного:

– Третий, третий! Троечка, твою мать, отзовись!

В зале мелькала примитивная цветомузыка, грохотала хриплая запись Юрия Антонова. Оклеенный осколками зеркала школьный глобус крутился под потолком, стреляя веселыми световыми зайчиками…

Вацлав Скачек ловко продрался сквозь толпу, вскочил на сцену. Шарахнул пряжкой ремня по диджеевскому пульту.

– Вырубай свою шарманку! Свет включи!

Антонов подавился на середине фразы «Море, море, мир бездо…». Гражданские жмурились от внезапного света, недоуменно пялились на сцену. Маленький Вацлав, чтобы его было виднее, вскарабкался на стол, кроша сапогами аппаратуру.