Текст книги "Ограниченный контингент"

Вывод
(Рассказ-эпопея)

Почты в этот раз был целый ворох. Генерал-лейтенант Полковников, командующий 39-й общевойсковой армией, выполняющей интернациональный долг по защите революционных завоеваний монгольского народа (о как!), был уже на полном взводе, когда дошла очередь до напечатанного на красивой плотной бумаге документа из Военного отдела ЦК КПСС…

Прочитав первую страницу, генерал грохнул кулаком по широченной, как танковый полигон, столешнице.

– Ну задрали в натуре! Они там, в ЦеКа, совсем охренели что ли?!

И тут же испуганно прикрыл рукой рот. Осторожно заглянул под стол – там было пусто. Потом заискивающе улыбнулся висящему на почетном месте портрету Горбачева. Московские фотохудожники тщательно замазали знаменитое, на всю голову, родимое пятно. Михаил Сергеевич добро, по-ленински, щурился морщинками в уголках всё понимающих глаз. «Это, так сказать, даду вам замечание! Вы не правы, товарищ» – будто бы говорил он.

Генерал покивал головой, приложил руку к сердцу. Посидел спокойно, горестно выдохнул, укрепил на носу очки и продолжил чтение высокоисходящей бумаги.

Но надолго боевого генерала не хватило. Листки полетели на пол, кулак вновь обрушился на стол с грохотом установки залпового огня «Ураган».

– Блядь!!!

Дверь бесшумно приоткрылась, в неё просунул нос адъютант Лобиков:

– Звали, товарищ генерал-лейтенант?

– Да не тебя, Лобиков. Иди отсюда! Хотя нет, погоди. Начштаба здесь?

– Так точно, у себя в кабинете.

– Один?

– Ну, как вам сказать… Вдвоём. С графинчиком.

– А чевээс?

– Товарищ член военного совета на узел связи пошел. Сказал, чтобы проверить, всё ли у телефонисток на месте. Обещал вернуться через десять минут.

– Врёт, не хватит его на десять минут, ха-ха-ха! Кхм, ладно. Появится – зови обоих сюда. И посмотри, чтобы никого в приёмной не было, гони всех, занят я.

Порученец покивал розовым носиком и тихонько прикрыл дверь.

* * *

Начштаба Кадыков расположился подальше от командующего, стараясь дышать в сторону. Политический гуру 39-й армии, чевээс генерал-майор Рябинкин, наоборот, подсел совсем близко и затарахтел, брызгая слюнями, про какие-то дублёнки на складе окружного военторга в Чите и концерт Кобзона…

Полковников поморщился и перебил:

– Да погоди ты, Петя, со своими шмотками и певцами! Кадыков, а ты ближе садись. Не бойся, мне уже доложили, что ты с утра колдыришь. Проблема у нас серьезная. Из ЦеКа большая бумага пришла, а только что телефонограммой округ подтвердил… Сроки вывода советских войск из Монголии сокращаются на два года. Москва там с китайцами о чём-то договорилась, видимо. Так что начинаем вывод в этом году, восемьдесят девятом. И заканчиваем в девяносто втором.

Генералы подскочили, заорали наперебой.

– Да как же так! Сто тысяч человек, техники сколько, боеприпасов!

– А дублёнки – то не довезли!

– Не успеем площадки для вывода в Союзе подготовить, невозможно…

– Я концерт Кобзона год выбивал! Год! Куда только не звонил!

– Железная дорога не справится, это ж сколько эшелонов!

– Дублёнки-то венгерские, не хухры-мухры!

Командарм привычно применил кулак по столу и мат в пространство:

– Заткнитесь! Вас всего двое, а шуму, как на Одесском привозе, блядь!

Бесшумно приоткрылась дверь, зарозовел носик порученца:

– Звали, товарищ генерал-лейтенант?

– Да не тебя, Лобиков!!! Закрой дверь!

Полковников большими глотками допил чай, привычно прищурив глаз от грозящей травмой чайной ложечки, звякнул подстаканником об стол.

– Так, товарищи генералы, приказ поступил – будем выполнять. Кадыков, готовь совещание командного состава, срок – две недели. За это время полностью пересмотреть графики вывода войск, подготовить изменение приказов для командиров дивизий, бригад, отдельных частей армейского подчинения.

– Ну как же, невозможно за две недели…

– Чего ты там бормочешь, Лёня? Ничего не знаю, но чтобы было сделано. По двадцать пять часов работайте в сутки.

– Товарищ командующий, так двадцать четыре часа в сутках вроде…

– На час раньше вставайте! Теперь с тобой, Пётр…

– Так это, успеем концерт-то? Я тогда подтверждаю приезд Кобзона? А дубленки…

– БЛЯДЬ!!! Лобиков, закрой дверь (это уже машинально). Я официально обещаю – засуну в жопу тебе Кобзона в дубленке! Товарищ член военного совета, в письме чётко указано на необходимость повышения политической сознательности и бдительности. Здесь, в Монголии, брожения начались не хуже наших – не отстают от старших братьев местные товарищи… Демократы, националисты – вся эта китайская и южнокорейская агентурная сволочь… Всё будет сделано для осложнения вывода войск. Любые ЧП обернутся против нас. Поэтому! Никаких самоволок и дезертирств, никаких конфликтов с местным населением.

– Ага, товарищ генерал-лейтенант, проведем внеочередные комсомольские и партийные собрания, совещание актива и, главное – день советско-монгольской дружбы!

– Слушай, хоть голым пляши, хоть песни пой, хоть сам с монгольскими цыриками целуйся, но чтобы ни одна сука! Лично отвечаешь, головой и задницей. Вместе со всей своей политической пиздобра… Э-э-э. (Командарм покосился на портрет Горбачёва). С политработниками армии. Докладывать ежедневно, как идут дела. Всё, свободны, товарищи генералы.

Рябинкин и Кадыков поднялись из-за широченного стола, побрели к двери, изображая на лицах искреннюю озабоченность.

* * *

Это произошло в незапамятные времена…

Когда гепарды в Крыму ещё гонялись за страусами и древними украми – предками всех ныне живущих европейцев…

Когда на месте пустыни Гоби цвели сады и журчали арыки безнадежно забытой цивилизации.

Когда смеющаяся юная Луна была ещё повернута к Земле той самой, загадочной стороной…

А, может быть, ещё раньше.

Из невообразимых глубин космоса, чуть ли не с сорокового по счету хрустального этажа небес сорвался и рухнул прямиком на горный перевал черный трёхметровый конус, поблескивающий потёками расплавленной атмосферным огнём слюды. И вонзился в каменистый грунт.

Время погрузило его в землю по пояс, вечные монгольские ветры проковыряли в гладких когда-то боках глубокие борозды…

А может – и не ветер им виной. Может быть, последний гобийский динозавр приходил точить об него громадные когти – кто же теперь расскажет?

Но и те, кто жил здесь раньше, и пришедшие после них монголы почитали Свистящий Камень, Шугэл Билуу. Называли его и Чёрным Камнем.

Старики говорили, что именно здесь сам Великий Тенгри, Небо – Отец, вонзил свой нефритовый жезл и оплодотворил Землю – Мать, дав начало и людям, и зверям тайги и степи, и птицам неба, и плещущим в озёрах рыбам. И оставил своё хозяйство в знак родоначальства и как предмет для человеческого поклонения…

Только не совсем понятно, как он дальше жил, родимый, без столь необходимого любому мужику причиндала? Тайна сия велика есть…

И будто бы юный Темучин приходил сюда, кланялся Камню и приносил в жертву богатые дары – десяток лучших белых коней, и тысячу баранов, не считая мелочи вроде ненужной лишней жены своей, пленного китайского мандарина и тонны серебряных слитков… Просил молодой вождь мудрости и власти над людьми – себе, воинской удачи – верным багатурам и процветания – своему народу… И ведь выпросил! Стал великим Чингисханом, и долго ещё трепетала земная твердь между морем Японским и морем Последним, Адриатическим, под грозными копытами лохматых монгольских лошадок…

И жестоко расправлялся Камень над теми, кто не оказывал ему должного почтения, не останавливал коня, проезжая мимо по дороге, забывал преклонить колена и оставить подарки.

Внук Чингисхана, Хубилай, охмуренный буддийскими монахами, повелел разрушить языческий камень. Но не под силу было человеческой руке сотворить такое, а рабы, покусившиеся бронзовыми молотками на чёрную громадину, умерли в страшных корчах… Разразилась ужасная гроза, обрушился столь редкий в монгольской степи проливной дождь, и ураганный ветер высвистел – то ли сам, то ли используя глубокие борозды в боках Шугэл Билуу:

– Берегись воды, хан! Солёные слёзы дождя на моих царапинах обратятся высокими волнами… Берегись урагана, хан! Крепкие тумены твои переломятся на ветру, как хрупкие тростинки от лёгкого утреннего дуновения…

Единственный выживший буддийский лама, добравшийся до высокого покровителя, рассказал о случившемся и испустил последний вздох у ног Великого Хана…

Рассмеялся властитель половины мира над глупыми речами:

– Наверное, ламы упились крепкой молочной водкой «архи», раз услышали такой бред в обычном свисте вихря! Откуда высокие волны в нашей пустыне, где дождь выпадает два раза в год? С чего бы дождевым каплям быть солёными, подобно конскому поту? И когда это ордынские воины боялись ветра – своего вечного спутника в степных скитаниях?!

Но вспомнил эти слова Хубилай-хан, когда через год тридцатитысячное монгольское войско на корейских кораблях попыталось пересечь море и вторгнуться в Японию… Страшной силы тайфун поднял волны до неба, топя крепкие морские суда, как щепки. Не знавшие поражений храбрые багатуры тонули в соленой воде подобно слепым котятам, брошенным безжалостной рукой в грязную лужу…

Разгневанный Великий Хан повелел утроить количество кораблей и воинов и повторить спустя семь лет попытку покорить землю Восходящего Солнца, однако результат был тем же. Чёрный Камень не забывал обид…

Ламы предусмотрительно признали могущество Шугэл Билуу и выстроили рядом монастырь. Веками богател Дацан Чёрного Камня, к которому везли щедрые дары из всех концов империи… Менялись династии, мелькали эпохи – но не иссякал поток паломников, просящих кто обильного верблюжьего приплода, а кто – успеха в торговых делах…

Жестокой зимой 1921 года белогвардейский барон Унгерн, отступивший из взбесившейся, отравленной большевистским ядом России, получил благословение от главного ламы Богдо – гэгэна на священный поход против захвативших Монголию китайцев. Буддийские монахи провели барона к Свистящему Камню, чтобы попросил Унгерн необходимого…

Кавалер пяти боевых орденов, герой Великой войны недоверчиво хмыкнул.

– Язычество какое-то, прости Господи. Ну, предположим, нужно мне счастье в бою. Чтобы и десятикратно происходящего противника мои буряты побить могли. А чего ещё-то? Не аэропланов же с бронепоездами у этого булыжника просить?

Вечный монгольский ветер прогудел:

– Богом войны нарекаю, Джамсаран отныне имя тебе…

… Азиатская конная дивизия под командованием генерала Унгерна через неделю захватила столицу Монголии Ургу, уничтожив отлично вооруженную китайскую группировку, превосходящую силы белогвардейцев всемеро. Освобожденный из плена Богдо-гэгэн наградил прибалтийского барона титулом монгольского хана.

А потом были легендарные победы на реке Тола и под Гусиноозерском, и бежавшие в ужасе враги рассказывали о новом воплощении грозного бога войны Джамсарана, которого не берут пули и клинки…

Когда в здании Новониколаевского ГПУ перед расстрелом по решению советского суда небритый большевик предложил барону снять подбитый шелком монгольский халат с царскими орденами и роскошные хромовые сапоги, чтобы «не спортить вещь», то услышал в ответ:

– Обойдешься, хамская харя. Так стреляй. Эх, надо было всё-таки пару бронепоездов попросить у камешка…

В 1937 году монгольские коммунисты сожгли и разграбили Дацан Свистящего Камня и перебили всех до одного несчастных монахов…

Потом, не успев смыть пот кровавой работы, поскакали к Шугэл Билуу. Покинули потертые сёдла и на коленях поползли к чёрному конусу. Кто-то умолял о выздоровлении для матери, кто-то – о прощении убийств…

А молодой комсомолец Цеденбал попросил об обретении власти над народом Монголии… И вывалил на каменистую землю всю свою добычу – заляпанные кровью две золотых чаши… Под смех партийных товарищей напряженно приложил ладонь к уху – будто что-то услышал в звуках ветра…

При Генеральном Секретаре, Маршале Монгольской Народной Республики Юмжагийне Цеденбале, правившем тридцать два года, покушаться на покой Чёрного Камня было строго запрещено.

* * *

В 1989 году 592-й советский мотострелковый полк располагался в Улан-Баторе, совсем недалеко от штаба армии. Близость к высокому начальству только усложняла и так несладкую жизнь советской пехоты. Офицеры полка, вконец одуревшие от бесконечных совещаний, плановых и внеплановых проверок, строевых смотров и побелки деревьев, мечтали о каких-нибудь учениях или любой командировке – лишь бы свалить из перманентного дурдома…

Солдатам, тем более «молодым», приходилось ещё хуже. Особенно славянам, чувствующим себя неуютно в царстве среднеазиатских и кавказских землячеств.

В тот летний день вторая мотострелковая рота заступила в караул. Рядовые бойцы Сережа и Рома, оба родом из Подмосковья, испытывали противоречивые чувства. С одной стороны, сердце замирало от предвкушения серьезнейшего в юной солдатской жизни испытания: первый в армии караул, боевое оружие и ответственность. С другой стороны, рёбра распирало несмелое чувство гордости – доверили ведь! Значит, не последний я чушок, как утверждает заместитель командира взвода сержант Бекказы Сулейменович Мамедкулиев…

Старослужащие всячески стращали неофитов:

– Да уж, это тебе не очки драить, душара. Боевая, понимаешь, задача! А если враги нападут? Конечно, наши склады им нафиг не нужны, там только тушенка просроченная да ящики поломанные. А вот автомат с патронами отобрать у такого лоха, как ты, – первейшее дело!

Словом, ребятишек потряхивало от волнения, что вполне естественно.

Правда, сама служба несколько отличалась от описанного в Уставе караульной службы и на инструктаже действа. Там рассказывали, что два часа службы на посту сменяются двумя часами в бодрствующей смене и, соответственно, таким же временем для отдыха.

Сережа и Рома, как «духи» (то есть прослужившие немного) после развода и смены караулов для начала три часа драили все уголочки караульного помещения, работая за всех. Старослужащие сожрали принесенный из столовой ужин, и ребятишкам пришлось довольствоваться куском хлеба и кружкой чая на нос… А потом разводящий – сержант построил очередную смену, проверил карманы и запазухи бойцов на предмет наличия посторонних предметов. Безжалостно отобрал спички и сигареты у Ромы и мятую книжку Стругацких у Серёжи.

– Пошли, душары.

Довёл до постов. Махнул рукой в темноту:

– Так, твой пост номер два – тебе туда. Твой третий – склады. Не спать, ублюдки! Печати проверьте на воротах. Ходить по маршруту, но на границе постов не сходиться и между собой не трепаться. Слушать внимательно – через три часа может дежурный по полку придти, для проверки караула. В этом случае команды все подавать, как учили! Не перепутайте ничего, придурки, никаких косяков! Подставите – очко выверну. Вопросы есть?

– Товарищ сержант, вы сказали – проверка через три часа может быть… Так у нас же смена через два часа?

– Хе-хе, постоите две – три смены, не развалитесь, молодые. Дедушкам отдыхать надо, морально к дембелю готовиться, они свою лямку уже оттаскали. Ясно? Не слышу ответа, блядь!

– Та-а-ак точно, товарищ сержант.

– Вот и славненько. Ну всё, несите службу. Про подставу и пиздюли не забудьте, я шутить не буду.

И ушел в ночь, напевая чуток переделанный прошлогодний хит:

– Есть билет на миньет… На анал билетов нет.

Ромка вздохнул, поправил сползающий подсумок с запасным магазином и побрёл по маршруту, ёжась от заползающего в широкие рукава шинели холода.

В противоположную сторону хрустел кирзачами по гравию Сергей.

* * *

К четырём часам утра стало совсем туго. Нападающих на пост злоумышленников не наблюдалось, поэтому нервную дрожь сменила дрожь от ночного холода. Очень хотелось есть, ещё больше – спать. И курить хотелось тоже.

Ромка дошел до границы поста, когда увидел огонек сигареты.

– Серега, ты?

– А! Тьфу, черт, напугал. Неслышно подошел так. Специально, что ли?

– Да ну, я ж тебе не проверяющий. А как ты курево спрятал?

– В сапог засунул. Оставить?

– Ага, пожалуйста.

– На, Ром.

Серега протянул руку с горящим остатком сигареты над проржавевшей колючей проволокой, разделяющей тропинки постовых маршрутов. Ромка затянулся, закашлялся. После пятичасового воздержания голову заволокло лёгким туманом, закружило…

– Всё никак не привыкну, на гражданке-то я болгарские с фильтром курил. Гадость всё-таки эти «Охотничьи». Правильно их называют «Смерть на болоте». Шесть копеек за пачку, смех!

– Да не, Ром, это из-за рисунка на пачке. Там же охотник с ружьем в камышах нарисован.

– А то я не знаю, Серёга. Всё равно гадость.

– Ишь ты, барин нашелся. Слушай, а нам не влетит, что мы разговариваем?

– И курим. Конечно, влетит, если засекут. Всё-таки гады эти «деды», могли бы уж и сменить. Спать охота и ноги гудят от ходьбы.

– Да, Ром. Скорей бы уж время службы прошло… «Черпаками» стать, потом «дедами». Ни хрена не делать, «молодых» гонять – пусть пашут.

– Не, Серега, я никого гонять не буду… Что-то как-то неуютно, да? Тоскливо.

– Да просто холодно. Дурная эта Монголия, днём жарища, ночью холодрыга… Хотя я вот читал на гражданке одну книжку фантастическую, Ивана Ефремова. Там написано про то, что перед рассветом есть такое время, «час быка» называется. Когда злые духи ходят по земле. И жуть наводят. Э-э-э, ты не спи, Ромка!

– Что? А. Не, я не сплю. Так, чуть не задремал. Присяду я. Ты говори что-нибудь, чтобы не задрыхнуть.

– Ну, в этой книжке про коммунистическое будущее написано, как земляне летят на далекую планету, а там, оказываются, живут тоже наши, которые раньше с Земли сбежали от советской власти. Империалисты, короче. На китайцев похожи вроде.

– Мутота какая-то. Китайцы сбежали от советской власти! Да от неё хрен скроешься. Ты рассказывай, Серега, а то меня и вправду рубит…

Над Улан-Батором начали бледнеть звезды, и небо из непроглядно-бархатного становилось просто чёрным с легким серым оттенком.

* * *

Член военного совета генерал-майор Рябинкин был сильно не в духе. Во-первых, окружные военторговцы в преддверии скорого вывода войск начали нагло резать поставки в Улан-Батор дефицитных болгарских рубашек и немецких туфель. А такой расклад существенно снижал авторитет политических органов 39-й армии, узурпировавших распределение востребованных товаров среди офицеров и прапорщиков. А, во-вторых, вертолёт командующего армией улетел с проверяющими из штаба округа, и теперь Рябинкину вместо быстрого, относительно комфортного перелета в Чойр предстояло много часов трястись по пыльной дороге в автомобиле.

Рябинкин уже сто раз пожалел, что вызвался лично присутствовать на организованном в этом далёком гарнизоне Дне монгольско-советской дружбы. Злоба и раздражение так и вываливались из генерала широким потоком дерьма, топя оказавшихся поблизости.

– Блин, и где этот водила, а? Ехать давно пора, а он провалился куда-то, тормоз грёбанный. Чего уселся, лейтенант? Иди, ищи его.

Порученец чевээса, уже получивший свою долю трендюлей ни за что, обиженно засопел, выбрался с переднего сидения «Волги» и пошел искать прапорщика Володю, личного генеральского водителя.

Несмотря на раннее утро, солнце вовсю палило, обещая жаркий день. Представив, в какую раскаленную духовку превратится салон машины через пару часов, генерал заматерился ещё яростнее.

Наконец из-за здания штаба появился пузатый Володя с вещмешком в руках. Поняв, что генерал на него смотрит, прапорщик перешел с быстрого шага на мелкую неровную рысь, за ним подпрыгивал на журавлиных ножках порученец. Володя скрипнул крышкой багажника, пристраивая кладь. Потом, отдуваясь, забрался на водительское сидение.

– Виноват, товарищ генерал.

– Да ты по жизни виноват, лишенец! Где бродил?! Я тут сварюсь скоро заживо.

– Так я в столовку забегал, консервы брал и минералку на дорогу. А потом монгольский тугрик на копейки разменивал, на мунгу. Ни у кого мелочи нету…

– Блин, а это тебе зачем?! Копейки какие-то придумал, нашел время.

– Как же! Мы ведь мимо Черного Камня поедем, надо же оставить там… Хотя бы хлеба кусок и монеток немного. Ну, для этого… Для духа монгольского, чтобы везло и вообще. Чтобы дорога лёгкая была! Все же так делают.

Голос генерала был пропитан ядом, как гимнастерка потом после шестикилометрового марш-броска с полной выкладкой.

– Чего это я слышу, товарищ прапорщик? Какой дух у монголов, бараньим жиром намазанных, известно. Тяжелый у них дух, без респиратора не воспримешь. Монетки, блядь! Так недолго и до этих… как их… церковных свечек с иконами! Может, ты ещё и в Бога веришь, прапорщик? Или поторопился я, давая тебе рекомендацию для вступления кандидатом в члены КПСС?! Может, водитель члена военного совета армии ещё и крещеный, а?! Отвечай, дурман религиозный!

Прапорщик побледнел и заблеял, перекрестившись:

– Вот Христом – Богом клянусь, товарищ генерал! Да ни в жисть!

– Да чего ты несешь-то, придурок!!! Заткнись и поехали! Богом он клянется, тьфу!

– Я это, машинально…

– Поехали, сказал! Пока я вот прямо тут тебе личное партийное дело не устроил с занесением в матку!

Машина взревела двигателем и помчалась мимо торопливо отдающего честь дежурного наряда штабного контрольно-пропускного пункта.

* * *

К девяти часам утра «Волга» проехала уже половину маршрута. Генерала умотало на ухабах, в прожаренном солнцем салоне мелкой взвесью висела вездесущая монгольская пыль.

Рябинкин сглотнул тягучую слюну и похлопал по плечу сидящего впереди порученца.

– Лейтенант… Фляжку с коньяком доставай.

– Может, не надо, товарищ член военного совета? Жарко, развезёт вас. И так уже укачало. А вечером доклад читать…

– Твою дивизию!!! Тебя кто, сопляка, спрашивает? Давай фляжку, говорю. Клин клином вышибают.

Генерал свернул пробку, подержал открытую фляжку в руке, приноравливаясь к качке, и глотнул затяжным…

Согнулся пополам и немедленно выблевал всё назад, безбожно загадив сиденье, брюки и сапоги.

– Ёпонский бох, прапорщик! Хватит машину мотать. Тормози.

– Всё уже, приехали, товарищ генерал. Перевал Шугэл Билуу.

Пока адъютант у машины, охая, с помощью минералки отмывал генерала от следов конфуза, прапорщик Володя, воровато оглядываясь на начальство, потрусил к Чёрному Камню, пряча в кармане кусок ноздреватого, армейской выпечки, хлеба.

Генерал ещё раз сполоснул позеленевшее лицо из бутылки «Боржоми» и вытер носовым платком плохо выбритые щёки. Заговорил сорванным голосом:

– У-у-х. Угробите вы меня, засранцы. Как меня вывернуло-то всего!

– Я же предупреждал, товарищ генерал…

– Заткнись, лейтенант. Не хрен было каркать под руку. А где Володька?

– Так это… Перевал же. К камню он пошел.

– Вот скотина! Я же предупреждал по-хорошему.

Генерал, покачиваясь от всегда дующего на перевале злого ветра, пошел к стоящему на коленях перед черным конусом водителю.

Володя испуганно оглянулся, поднялся на ноги, но не прекратил бормотать вполголоса какие-то свои сокровенные просьбы.

Все проблемы этого невезучего дня ударили чевээса в голову поднявшейся из мочевого пузыря мутной волной. Прицелившись, он отвесил кандидату в члены партии полновесного пенделя. Прапорщик хрюкнул и врезался лицом в неровный бок Чёрного Камня.

– Мракобес! Придурок толстопузый! Молится он булыжнику, идиот! Стаж у него кандидатский к концу подходит, полюбуйтесь, товарищи члены партийной комиссии!

Генерал продолжал охаживать Володю меткими пинками. Тот, размазывая по запыленному лицу текущую из разбитого носа кровь, невнятно извинялся.

Рябинкин отводил душу, расшвыривая сапогами аккуратно разложенные у подножья древнего метеорита монетки, какие-то замызганные чашки с остатками кумыса и завернутые в выгоревшие на солнце тряпочки засохшие куски хлеба… Потом наплевал на камень, обматерил его трёхэтажно… После требовал найти гвоздь покрепче, чтобы выцарапать на поверхности артефакта пятиконечную звезду или хотя бы сакральное русское слово из трёх букв.

– Вот! Стоит, понимаешь, хрен, с неба упавший, а не обозначен соответствующей надписью! Непорядок, блядь!

Наконец генерал устал и дал отвести себя к машине. Водитель тихо проговорил:

– Зря вы камень-то не уважаете, товарищ генерал. Мужики рассказывали в гараже – он свистнет не так, и всё, кранты… Проблемы всякие посыплются, беды разные.

– Свистнет он! В хуй надо свистеть, там дырка есть. Всё, Володя, ты доигрался. Ты ведь к политотделу армии просто прикомандирован, а кем числишься по штату?

– Так это, товарищ член военного совета… Командиром взвода вроде бы.

– В Дарханском мотострелковом полку?

– Вроде бы да.

– Вот туда и поедешь служить. Хватит при начальстве прохлаждаться.

«Волга» взвизгнула шинами и продолжила путь.

Перевал опустел, и только ветер высвистывал что-то зловещее. Быстро подсыхали на поверхности Чёрного Камня алые капельки Володиной крови…

* * *

Начальник штаба батальона Улан-Баторского мотострелкового полка опаздывал на совещание и решил срезать дорогу через стык второго и третьего караульных постов. Вообще-то это было чревато, часовые имели право устроить ему неприятности вплоть до применения оружия по нарушителю. Но обычно такое прокатывало, и солдатики не осмеливались останавливать старшего офицера.

Часы показывали уже половину десятого, когда начштаба обнаружил двух бойцов, нагло дрыхнувших на солнышке в обнимку с автоматами.

– Ну совсем оборзели, воины! Нюх окончательно потеряли. Во спят сладко, аж пузыри пускают.

Будить часовых было опасно – спросонья они могли, чего доброго, и стрельбу учинить. Майор хмыкнул и отщелкнул магазины от обоих автоматов. Мотострелки продолжили спать, даже не шелохнувшись.

– Хрен с ними. Отнесу магазины дежурному по полку, пусть он разбирается.

Начштаба запихал трофеи в офицерский планшет и побежал на совещание.

* * *

Вертолёт огневой поддержки Ми-24 низко шёл над ровной, как стол, степью, заканчивая обычный учебный полёт.

Внизу комочками грязно-серой ваты разбегались напуганные вертолётным грохотом овечки.

У лётчика было отличное настроение, и полёт хотелось закончить чем-то запоминающимся.

– Ну чего, похулиганим? Погоняем монгольских баранов?

Стрелок-оператор возразил:

– Саня, не надо, не снижайся. Опять от командира эскадрильи влетит за нарушение правил полётов.

– Да пошли они на хрен! Если бы я в Афгане правила полётов соблюдал – фиг бы живым вернулся. Держитесь, иду на снижение. Чабанов не видно, жаловаться некому будет.

– На горке какой-нибудь сидит с биноклем. Они же ленивые, кампаны. На солнышке греется, а овцы сами по себе пасутся.

Вертолет заложил крутой вираж и понесся над самой землей. Обезумевшие овцы, выпучив глаза, бросились врассыпную.

Арат(монгольский пастух) на пригорке сначала размахивал руками и кричал, но потом понял, что его не слышат. Тогда он выдернул из-под кошмы карабин Мосина, потянул затвор…

Бамм!

– Это что за хрень ещё, Саня?

– Блин, да по нам палят, в бронеплиту пришлось. Ну кабздец тебе, дитя степей! Сейчас будешь срать со страху дальше, чем видишь!

Десятитонный «Крокодил», накренившись, пронесся над стреляющим пригорком.

Лётчик в запале не услышал, а скорее почувствовал, что внешний пилон подвески вооружения обо что-то ударился…

* * *

– Ромка! Ромка, проснись! Тут трындец.

– А! Серега, что случилось?

– Ёлы, мы заснули с тобой. А рожка на автомате нет.

Ромка ощупал зияющее пустотой отверстие под магазин пальцами, начал лихорадочно хлопать себя по карманам, потом бросился по сантиметру исследовать пожелтевшую на безжалостном солнце короткую траву… Сел на задницу и завыл.

– Ну всё, это залёт стопроцентный, Ромка. Монголы магазины спёрли, пока мы дрыхли.

– Ы-ы-ы! Сержант убьёт теперь, ротный с говном сожрёт…

– Да это тюрьма, в натуре! Хорошо хоть, что автоматы и запасные рожки в подсумках остались. Чего делать-то будем, Ром?

Ромка вскочил, заговорил, проглатывая буквы.

– Всё, Серёжка, валим отсюда. Спрячемся, быро!

– Да куда спрячемся – то?

– Неважно. Валим!

Две согнутые фигуры устремились к бетонному забору.

* * *

Монотонный доклад Рябинкина быстро усыпил советско-монгольскую аудиторию. И наши офицеры, и представители партийно-хозяйственной верхушки Чойренского аймака синхронно клевали носами, всхрапывали и пускали слюни. Сквозь дремоту журчащая речь генерала пробивалась разрозненными кусками…

– …объединенными усилиями уничтожили банды атамана Семёнова и барона Унгерна. Но, товарищи, суть исторического материализма проявилась и в том, что объективно захват Урги белогвардейским отребьем послужил началом борьбы монгольского народа за независимость от китайских оккупантов. И ввод советских красноармейских отрядов поддержал эту борьбу…

– … храбрые цирики Монгольской конно-механизированной группы. Так, совместные успешные действия на реке Халхин-Гол под руководством полководческого гения Георгия Константиновича Жукова в 1939 году защитили завоевания монгольской революции от посягательств японских и маньчжурских захватчиков…

– … в августе 1945 года в ходе Хингано-Мукденской фронтовой операции окончательно разгромили японских милитаристов…

– …обострение ситуации на монгольско-китайской границе. Но в 1967 году Советский Союз вновь протянул руку помощи, введя на территорию братской страны войска, достаточные для сдерживания аппетитов китайских гегемонистов…

…свободу и независимость Монгольской народной республики. Спасибо за внимание, дорогие товарищи!

Внезапно повисшая тишина разбудила аудиторию. Бурные аплодисменты докладчику сменились совместным концертом, где лихо отплясывающие «Яблочко» славяне чередовались с заунывными и бесконечными, как сама пустыня Гоби, монгольскими песнями.

После концерта руководители уединились в кабинете начальника гарнизонного Дома офицеров, чтобы под водочку обсудить перспективы укрепления советско-монгольской дружбы. Никто и не обратил внимание, когда в помещение проник озабоченный капитан монгольской милиции, отвел в сторону первого секретаря аймачного комитета партии и что-то горячо начал ему рассказывать, размахивая руками.

Помрачневший секретарь вернулся к столу. Раскрасневшийся Рябинкин, дирижируя полной рюмкой, будто продолжал доклад.

– …и выпить, дорогие товарищи, за нашу крепкую интернациональную дружбу!

Монгольский секретарь перебил:

– Погодите за дружбу. Сначала выпьем в память о погибшем сегодня утром простом арате Цырендоржи. Его насмерть сбил советский вертолёт.

И хлобыстнул внушительную стопку одним глотком.

Над столом повисло мёртвое молчание.

Ошарашенный чевээс поставил рюмку на стол. Открыл и закрыл рот. Но всё же нашел в себе силы возразить:

– Как… Как вертолёт? Вы, наверное, перепутали? Наверное, грузовик? Вы, видимо, по-русски не очень. Грузовики – они ездят так, по земле. Машина, би-би, понимаете? А вертолёты – так они летают, фыр-фыр-р-р.

– Ты бы помолчал, генерал. Я в Союзе университет закончил, получше твоего по-русски разговариваю. Грузовиками, танками и бронетранспортерами вы нас регулярно давите. А в этот раз – вертолётом! Долбанули по голове, только брызги в стороны. Пока мы тут на совместных мероприятиях лясы точим, ваши вояки мой народ убивают. Вертолётами!