Текст книги "Змеиная гора"

– Давай-ка, Наум, кличь пятерых стрелков, из своей группы с короткими, малыми ракетами. Сам пойдешь, и я пойду…

Прикрыв ладонью в тяжелой кольчужной перчатке рот, Наум тихо шепнул:

– Оборотня звать будем? – и покосился на старика, который словно впал в ступор от свалившихся на него напастей.

– Нет, справимся сами. Негоже по пустякам такую силищу, тревожить.

– Их три сотни, батюшка! Как же так! Пятерых стрелков?

– А ты что же, без рук, что ли? А я? Да увидят наши с тобой рожи бородатые – так испугаются, что потом до могилы икать будут. Да и разведка впереди уже готовит место. Сдюжим. Распоясались разбойники, пора проучить сволочей.

Уже привычная к ночным визитам, совершенно не беспокоясь за мою безопасность, Ярославна помогла собраться, надеть броню, принесла из сундука в моей комнате оружие и плащ.

– Доброй дороги. Не посрамись, не лютуй, а то я тебя знаю. Да Мартына с Наумом придержи, не множь дурных толков, что, дескать, ратники твои как есть бич божий, кара небесная.

Спустившись в гостиный двор, я находился в неприятном ожидании ночной верховой прогулки, обещающей стать утомительной и долгой. Моя нелюбовь к верховой езде вынудила изготовить страшное на вид творение, чем-то напоминающее английскую двуколку викторианской эпохи на мягких стальных рессорах, закрытую от непогоды. Долго путешествовать в такой колеснице можно только по хорошей дороге, но зато в ней куда комфортнее, чем в седле. Однако сейчас не до комфорта. Да и трястись в этой колымаге ночью нет никакого желания. Отбить свой товар у налетчиков будет просто, если мы поторопимся и сумеем застать их врасплох.

Идя у меня за спиной, Наум вдруг прибавил шагу и вырвался вперед, вынимая из ножен излюбленный эсток. Из полумрака гостиного двора, подсвеченного рыжими огнями масляных фонарей, нам навстречу вышли трое. Впереди невысокого роста, довольно щуплый ратник в легком доспехе, чуть позади него – молодой, совсем еще мальчишка, не броско, но добротно одетый, замыкал троицу плотный, пузатый крепыш с окладистой пепельной бородой.

Наум перехватил меч для ближнего боя, непривычно для прочих взяв его в левую руку обратным хватом. Закована в железо у него была только правая рукавица.

– Прочь с дороги! – проревел Наум, нависая громадной массой над застывшими перед ним людьми.

– Мое имя Ратмир, – торопливо представился щуплый, снимая с головы засаленный стеганый подшлемник, и немного попятился. – Прибыл с князем моим Александром Ярославовичем и данником Всеволода Ярославовича боярином Евпатием Коловратом по приглашению на празднование в крепость торговую, о которой многое сказано…

– Короче не изволите? – поинтересовался Наум, немного разочарованный тем, что не состоялась драка.

Вперед вышел мальчишка, выставив руки в боки, выпятил грудь и чуть оттопырил нижнюю губу.

– Непривычен княжескому сыну отказ в почести меньшей, чем имя моего батюшки достойно. Прежде чем принять батюшкиных посланцев как подобает, потчуют их с прочей челядью в общем дворе. Хорошо хоть, на конюшне почивать не предложили. Негоже хозяину так гостей принимать.

Голос у мальчишки был как раз в стадии ломки; видно, только-только стала пробиваться хрипотца. Он еще не научился как следует ставить нужные акценты, и потому все его заявления больше показались жалобным нытьем, а не нотой протеста.

– Рылом еще не вышел, княжий отпрыск, мне, Коварю, указывать, как подобает.

– Да за такие слова тебя лошадьми рвать! – заорал было взбешенный таким дерзким ответом пузатый боярин Евпатий, да почуяв на незащищенном брюхе холодную сталь, осекся.

Наум демонстративно поднял правую руку и сложный пружинный механизм в наруче с еле слышным щелчком скрыл короткое лезвие под узорным щитком. Оторопевший молодой князь и враз протрезвевшие его провожатые отшатнулись и схватились руками за рукояти мечей.

– Некогда мне с тобой, юнец, тут препираться. Не нравится, как приняли, – скатертью дорога. А в моей крепости все равны. И селянину, и купцу, и боярину – всем из одной бочки пива подают. Прислал тебя батюшка-князь за мной, Коварем, приглядывать да шпионить, так делай свое дело, вот только под ногами у меня не вертись. А хочешь делом доказать, что имеешь право на другое к себе отношение – поднимай свою хмельную ватагу и айда со мной, делом займемся. Заодно и посмотришь, чем славен Коварь на всю округу. Или струсишь?!

Цыкнув на боярина и дружинника, молодой князь Александр достойно выдержал мою нарочитую грубость и показное неуважение, выставил упрямо ногу вперед, с трудом сдерживая неуемную предательскую дрожь в коленях.

– Мне не впервой в ратном деле участвовать. Бил я с братом Федором и бунты, и варягов пришлых. Засадный отряд под рукой держал, и дело свое знаю. Коль приглашаешь меня, прежде чем достойно приветить, показать, на что гож, то так тому и быть. Пойду с тобой, Коварь.

– Вот это нормальный разговор, сразу видно, воин сказал, а не юнец безусый, – ответил я, чуть сбавляя накал беседы. – Собирай своих, да вдогонку идите, коль поспеете. Мои стрелки резвые, порой я сам за ними не поспеваю.

Сказав это, я прошел дальше, к воротам, где меня уже ждали те самые стрелки, с ног до головы увешенные новейшим вооружением, не более чем месяц назад вышедшим из мастерской и частично мною модернизированным.

Шах и мат, вот что получил возгордившийся было своим мнимым величием княжеский сын Александр. Я не собирался церемониться ни с самими князьями, ни тем более с их отпрысками. Проглотит оскорбление, поймет, что был поставлен на место, – получит даже большее внимание, чем ожидал. А упрется как бык, обидится, затаит злобу и уйдет восвояси – то так ему и надо, дела-то при этом он не сделает. Поручение отца своего не выполнит. И кто дурак после этого?

По суете раскрасневшегося от натуги и гнева княжеского отпрыска стало понятно, что он семь шкур спустит со своих людей, но отправится со мной, лишь бы доказать, что не просто так тут языком чесал да требовал уважения, которого пока ничем не заслужил. Вот и пусть суетится, пусть наверстывает упущенное. Был бы он постарше, по-иному бы разговор повел, да и на рожон не стал бы лезть, а так, пока молодой, сколько дров еще наломает, пока выучится.

Мы двинулись в ночь по знакомой дороге с надежными проводниками. По моим подсчетам, вылазка не должна была занять много времени и ресурсов. Банда налетчиков, что осмелилась на реке взять три моих корабля, наверняка собралась стихийно, спонтанно. Из беглых людей, из кочевников да обиженных своими боярами дворовых. Сколько их приютила Мещерская сторона – не счесть. От Мурома до Владимира и Суздаля в сушь да в голодные годы сколько дворов обнищало, оголодало, осиротело. Загнала беда людей в тяжкий грех, на лихой промысел, и потому мне нужно было разобраться, кто и зачем это сделал, так что лютовать не стоило. Возможно, если прознают лихие людишки, чей караван взяли, так, случится, и без боя все вернут с извинениями. Ну а если упрутся и в драку полезут, то и пенять потом только на себя и смогут.

Много личного времени приходилось тратить на то, чтобы разрабатывать оружие и боеприпасы. Я считал их постоянное совершенствование важнейшей задачей и не останавливался на достигнутом. Зная надежность и значительную эффективность стрелкового оружия, я понимал, что ставку придется делать именно на него. В моем случае изготовление пушек, ружей и даже мортир было делом совершенно бессмысленным и безнадежным. Во-первых, потому, что я не мог позволить себе тратить столько железа на подобные виды вооружения. Во-вторых, технологически это было дорого и неоправданно. Изготовление одной пушки с достаточным запасом прочности обошлось бы мне примерно в двести килограммов хорошей стали и несколько десятков килограммов дорогого в производстве пороха. Плюс чугун или все та же сталь для ядер, в которые тоже понадобится пороховой заряд. Пушка тяжелая, неудобная для транспортировки, долго перезаряжается, поэтому я сделал выбор в пользу ракетных снарядов. Технология была отработана еще при обороне Рязани от налета князя Юрия с его сборной ратью. Изготовление тогда еще громоздких и нелепых минометов вполне себя оправдало. Дальность и точность стрельбы, скорость перезарядки, возможность мгновенной смены дислокации и мобильность стрелковых групп не шли ни в какое сравнение с тяжелой пушечной артиллерией. Короткие тактические ракеты не больше пятидесяти сантиметров в длину, со спрятанным раскладным оперением стабилизаторов, толщиной чуть больше пятирублевой монеты, легко укладывались в деревянные ящики, весили немного и заполнялись различными начинками в зависимости от боевой задачи. Кроме того, мне удалось так оптимально сбалансировать пороховые заряды и конструкцию пусковой установки, что подобное оружие практически не давало осечек. Стрелок мог вести огонь из любого положения примерно так же, как это делали в той самой армии, в которой я когда-то имел честь служить. Легкая медная труба пусковой установки ставилась на сошки, треногу или просто на плечо. Стрелок, теперь уже без второго номера – заряжающего, сам вкладывал ракету в боковую прорезь, взводил пружину кремневого курка и одним нажатием на спусковой крючок поджигал фитиль ракетного запала. После этого у него было лишь пара секунд, чтобы окончательно прицелиться, если была в этом необходимость. У такого оружия не было и не могло быть отдачи, оно било точно и сокрушительно. Мобильная версия этой пушки обслуживалась одним стрелком со скоростью до двадцати выстрелов в минуту. Не всякая артиллерия, даже в двадцатом веке, может похвастаться такой скорострельностью. Боезапас стрелка в моей гвардии был собран из расчета примерно сто ракет на одного, если в конном снаряжении. Проще говоря, пять стрелков за пару минут после команды «огонь» должны были превратить в густой фарш из лошадей и всадников вражескую кавалерию в составе более сотни человек. Но, судя даже по самому скромному опыту их применения, никогда и никто не решался идти в лобовую атаку уже после первого, пристрелочного залпа. Таким ошеломительным был эффект. И это далеко не самая главная военная сила, на которую я делал ставку в своей крепости. За пять лет упорного труда в каменных стенах новой цитадели появилось столько новшеств, что вплоть до Первой мировой войны XX века не найдется армии, способной взять эти стены штурмом с наскока. Крепость таила десятки сюрпризов, так что мне не стоило беспокоиться о том, что какой-то местный князек или разбойный упырь с ватагой вздумают прибрать к рукам мои достижения и успевшие накопиться весьма немалые богатства.

Молодой князь с дружиной нагнали нас возле моста через чахлый, заболоченный ручей в тот момент, когда огни крепости уже не были видны.

Обычно резвые лошади не спешили прибавить шаг на темной дороге, да и мы с Наумом не торопились. Далеко впереди рыскала разведка, стрелковое звено тоже заметно вырвалось вперед, так что мы с моим сотником ехали следом лишь для того, чтобы в нужный момент принять ответственное решение и просто проконтролировать, чтобы стрелки не впали в раж и не перебили, кого не следует. Этим отморозкам только дай волю, весь боезапас выпалят, гоняя зайцев по кустам да оглушая лес. Хотя зря грешу на них, ребята толковые, дисциплинированные, свой хлеб отрабатывают упорными тренировками и добросовестной службой по охране крепости.

В составе дружины Александра было всего два десятка воинов. Для него немного, а вот для моей карательной вылазки многовато. Я придержал коня и поравнялся с князем.

– Зачем ты всех-то с собой взял? Мы же не на войну собрались и не кабана загонять. Оставил бы половину, пусть себе отдыхают.

– Я бы, может, и оставил, – согласился Александр, косясь на Евпатия, да только, если отец прознает, что меня, без сопровождения…

– Понятно, – опередил я его предположения и, хлопнув ладонью по крупу коня, ускорил его бег. До Вороньего мыска дорога неблизкая, и я надеялся, что к полудню следующего дня мы выйдем на след налетчиков. Потерять стратегический груз было бы серьезным упущением. Черт с ними, с селитрой и серой, большой потерей стала бы нефть. Вот чего мне требовалось в последнее время все больше и больше. После того как я научился перерабатывать ее, отделяя все возможные фракции, забот прибавилось. Большая часть, как это ни странно, уходила на лекарства и инструмент, смазки, мастики и лаки. Только благодаря нефти у меня появился хороший резак, способный прожигать сталь. Появились растворители и медикаменты, смазки и кислоты. Начинке вооружения доставалась лишь незначительная толика этого ценного сырья.

– Когда я сказал, что отец прислал тебя шпионить за мной, ты, конечно, возмутился, но отрицать не стал. Неужто так легко признаешь, зачем прибыл в мои владенья?

– Зачем отрицать очевидное? – заметил Александр не по-юношески многозначительно. – Не стоило рассчитывать на то, что ты упустишь это из виду. Тут и скрывать негоже, не по мне это.

– И что ты хочешь знать? Какие из слухов желал бы проверить?

Александр заерзал в седле, а его молчаливый спутник Ратмир громко и фальшиво кашлянул.

– Много слухов, да один диковинней другого. Как знать, каким верить, а каким нет. Я и про крепость твою слышал, что стены высокие, рвы глубокие, ворота железом окованные. А когда приехал, то сам все увидел, как есть. Сказывали люди, что у тебя склады да товар, мастера знатные, диковины заморские. Так все своими глазами видел. Сказывают, что ворожба твоя злая, что волком оборачиваешься. Да то и понятно, что народ скажет с перепугу и не такое.

– С перепугу, – ухмыльнулся я, ловя себя на мысли, что разговариваю с юнцом очень надменно и неуважительно. – Посмотрю я, как ты заговоришь, когда со мной в крепость вернешься. Тебе ведь еще перед отцом ответ держать. Так что мудрей будь, много времени тебе уделить не смогу, дел по горло, так что думай, прежде чем лезть с расспросами.

Негодуя от того, как по-хамски я разговариваю с князем, Евпатий гортанно рявкнул что-то невнятное, смачно сплюнул и рванул вперед, не в силах больше сдерживаться. Ему ужасно хотелось меня осадить, но, не решившись, он вымещал свою злобу на коне, нещадно нахлестывая его. И выслужиться перед князьком охота, и мне перечить не в масть, вот ведь незадача для боярина.

– Монахи о тебе всякое говорят, им доверия больше, чем баянам да скоморохам, что весть о тебе до самого Киева уже донесли. Молвят, что не крещен ты, но храмы не попираешь, сам Аред, да только ни капищ не бьешь, ни святых алтарей. Кто твой бог? Что твое спасение? Перед кем ответ держать станешь за грехи земные, коли наш Спаситель…

– Ну, хватит! – рявкнул я, да так резко, что непривычные к моему голосу лошади в княжьей дружине попятились и захрапели. – Боги, истуканы, капища, храмы. Все приемлю, все имеет право на существование, вот только ответ держать придется перед совестью! Убить – грех, а не убить – так те, кого не убил, тебя убьют. Тоже грех. Где правда, где истина? Я никого насильно не держу. Знаю, что сейчас в далеких степных землях собирается такая армия, какой вольница эта и не видала. Тысячи воинов, злых и коварных, вооруженных и закаленных в боях, придут на Русь и всех, от мала до велика, обложат данью, пленят и убьют. Разорят земли, сожгут города, станут хозяевами. Князей всех в дворовых псов превратят. И не помогут тогда ни капища, ни алтари, не ведуны, ни монахи с епископами. А только сила, только доброе войско. Сила на силу! Только бы выстоять! Будут идти как саранча. Рвать, убивать, сжигать! Никого не пожалеют! Что тогда скажут твои монахи богословы?

– Да уж если такое тебе ведомо, – удивился князь, – то, стало быть, и избавление ты знаешь.

– Я-то знаю. Все для этого делаю. Убогую, проклятую деревеньку превратил в лакомый кусочек, да такой, что ни одна орда мимо не пройдет, не позарившись. Да вот, выходит, что не только им приглянулась моя Железенка. Уж и местные князья, все окрест, косо смотрят, слюной исходят, соглядатаев шлют одного за одним. Не для них я собираю вокруг себя купцов да людей. Золото да оружие в моих руках не на то, чтобы Киев, опаленный усобицей, взять, Новгород, или другой град. Вот, сушь на юге встала, дожди да разливы север подтопили, голод нынче, мор страшный, а я золота не жалею, чтоб цены удержать, когда за воз прелой репы голодная семья в рабство заморскому купцу единственное чадо отдает. Кто мешает князьку любому в своей земле уберечь народ? Не братьев бить, да войной жечь за земли пядь, а о людях подумать. Не земля в конечном счете кормит князя и всю его рать, а люди, что на той земле живут. А вот по примеру литовских да немецких феодалов не ценят князья русские своих людей. Хуже рабов да дворовых собак держат, обирают до нитки, войнами жгут да голодом морят. Вот их бы бить да поучать!

– Эко тебя разобрало, батюшка, – встрял в разговор Наум, намекая, видно, на то, что, по его разумению, наговорил я уж много лишнего.

А плевать. Молодой князь должен вбить в свою пустую голову, взнузданную гормональным перекосом, что не за свое собственное благополучие я готов драться. Не от жадности гребу под себя каждого, кто ни придет с прошением. И купцов отваживаю от дурных путей да худого торга, когда те, обложенные данью да податями дерут втридорога за простые вещи. Если в Европе сейчас за пряности дают равную часть золота, то на моих рынках к острым дешевым приправам давно уж успели привыкнуть.

С появлением стекла и искусственного освещения мне удалось сделать несколько экспериментальных оранжерей, где прорастают семена самых экзотических растений. Множество восточных пряностей теперь не нужно вести издалека, их вполне достает и в крепости да в крестьянских огородах.

Помню удивление крестьянской семьи, которой я ранней весной заказал целое поле горчицы. Бедный мужик до сих пор, наверное, понять не может, зачем Коварю понадобилось столько бесполезной сорной травы. А когда я заплатил ему за весь собранный урожай столько, что вся семья лет пять может вообще только пировать каждый день, покупая себе все, что только потребуется, мужик и вовсе с толку сбился. Горчица была тоже одним из моих стратегических компонентов. Часть ракетной начинки я делал из порошковой горчицы. Страшней оружие в этом веке даже представить было трудно. Даже напалм, будь у меня возможность изготовить его в нужном объеме, не дал бы такого эффекта, как скромное горчичное зерно, перемолотое в тонкий порошок.

Первое тактическое испытание этого оружия я провел в одной из деревень близ Пронска, где селяне решили устроить самосуд над молодым парнем, который от рождения страдал падучей, а проще говоря – эпилепсией. Разбушевавшаяся было толпа уже теряла над собой контроль, и мое заступничество могло обернуться нешуточной резней, когда я приказал одному из стрелков пустить ракету с коротким зарядом в небо над площадью. Взорвавшись в воздухе, заряд распылил облако желтой пыли, от которой потом вся деревня пряталась, позабыв о былом гневе. Вот когда мы наслушались воплей и проклятий!

И драли на себе одежды, и рвали волосы, слепые, сопливые, обожженные, с раскрасневшимися рожами, ползали по грязи и лужам, вместе с местным дьячком-провокатором, вымаливая у меня прощения. Всего-то горчичный порошок, мелочь, крохотное зернышко, измолотое в пыль и прах, а такой эффект! Иногда не нужно убивать, не нужно колоть и жечь, достаточно лишь напугать, остановить в порыве гнева, и за это не стыдно. И даже рад, что не пустил в расход, что не разорвал на части ударом противопехотных, осколочных зарядов. А уж грех на душу взял или, напротив, благое, богоугодное дело свершил, так то не моя забота, и не мне судить и решать. Эй, вы, слышите? Таинственные и неведомые силы, что забросили меня сюда, – вам расхлебывать все то, что я здесь наворочу!

После того как я позволил себе рявкнуть на молодого князя Александра, тот присмирел, стал подбирать слова, подолгу обдумывал все мною сказанное. Князь или нет, а все равно мальчишка. Пусть и повидал, как сам говорит, больше прочих, и грамоте обучен, да и в боях, судя по всему, действительно участвовал, видно, что к вранью не приучен. Да только возраст у него такой трудный. Он сейчас видит мир только сквозь собственную лупу, сквозь угловатую призму юношеского максимализма. Это почти черно-белый мир, в котором добро отделено от зла четкой, контрастной границей, такой выразительной, что даже глазам больно. И никто ему сейчас не указ. Он король мира, он мудрей всех мудрецов. Но в то же время готов принять авторитет инакомыслящего, революционера – плывущего против течения. Для определения собственного уровня ему нужен наглядный пример. А значит, признает над собой авторитет. Кого-то, с кем может себя сравнить. Как порой равняется дворовая шпана на местного вожака, у которого за плечами три ходки в места не столь отдаленные, где быстро и жестко приучают «отвечать за базар». Или на отслужившего в армии воина, способного ребром ладони разбить стопку кирпичей, бравого и удалого, такого положительного и тоже знающего цену словам и приученного нести ответственность за сказанное. Князьями называются от рождения, но становятся ими не сразу. А вот каким станет молодой князь – зависит от того, на кого он станет равняться.

Самым надежным и порой самым гуманным и безотказным оружием в моем арсенале был мой авторитет. Вернее сказать, не авторитет, а дурная слава. Случалось мне не раз встречаться и с бравыми вояками, которые не признавали над собой ни бога, ни черта, и душегубов, и наемников, что не особо-то кичились ремеслом, но каждое движение, все их повадки выдавали профессионалов с потрохами. И было достаточно только представиться, назвать себя, как тут же прекращались всяческие препирания, ультиматумы, условия. Любой задира тут же сдавал позиции и шел на мировое соглашение, лишь бы не испытывать на собственной шкуре все те проклятия и страшное колдовство, которое приписывали мне сотни толков и сплетен. А все потому, что умные, опытные люди попадались. Может, в честном бою умелый наемник и смог бы меня подрезать или садануть, да вот только похваляться этим больше не придется, потому как никто ему все равно не поверит.

Так ли я коварен, как сказывают люди, жесток ли, проверять никто не решится и с удовольствием встанет в ряды тех многих, кто продолжает пересказывать залихватские байки, оправдывая свое чудесное выживание после встречи со мной не иначе как моей милостью и добрым расположением духа. Ну а уж, чтобы в грязь лицом не ударить, приписывали порой что-то от себя: то клыки окровавленные, что выпирают аж до подбородка, то рост в две сажени, то злых духов, что окрест меня вились да злобно завывали, как дворовые собаки. Такие порой небылицы плели, что в них я самого себя и не узнавал даже.

Те бедолаги, что осмелились взять себе три купеческих корабля с моим товаром, видать, слухам не верили или, того проще, вовсе не слышали про то, каков я есть. Встретившая нас у опушки леса разведка доложила, что налетчиков две сотни, все оборванцы, голь перекатная, калеченые да беглые, но руководят ими люди пришлые – кочевые. Шесть десятков конников, все при добром оружии, по виду вроде как казары, да только говор их разведчикам показался незнакомым. По смыслу догадались мои лазутчики, что и сами бандиты недовольны тем товаром, что прихватили вместе с кораблями, да и что теперь делать с такой добычей, не знают. Прочие у конников были вроде как в подчинении, да все спрашивали, какую долю им дадут. А давать, как выяснилось, и нечего. Еще доложили мне, что по всему видно: голодно пришлым людям на чужой земле.

– Очень уж неумелые охотники, – заметил один черемис из разведки. – Луки у всех на казарский манер костяные, тугие, а даже кабана, что в дубраве окопался, взять не смогли.

Олай-черемис был, наверное, самый опытный охотник из тех, кто мою разведку натаскивал, и сам же ее возглавлял. Слова этого человека я никогда не подвергал сомнениям. Все мальчишки, что были в его подразделении, опыта набирались стремительно, премудрость выучили, вот только таким чутьем, как у старого охотника, еще не обладали.

– Что повелишь, батюшка? Что делать станем?

– Две сотни да шесть десятков – это конечно многовато для нас, – заметил я, отдавая поводья одному из молодых разведчиков, укутанному в маскировочный плащ. – Князька я в стороне оставлю, как говорится, не княжеское это дело – саблю марать. А вот нам с вами, Олай да Наум, придется поработать. Помнишь, Олай, как на Чертовом луге монахов стращали?

– Одного скрасть языка или двух? – тут же спросил черемис, пригибаясь, как бы принимая боевую стойку лазутчика. Ох и азартный же мужик этот Олай!

– Одного хватит, да только того, что самый горластый да задиристый. Ты давай с ребятами добудь мне «паникера», а я пока с Наумом стрелков расставлю.

– И я с тобой пойду, батюшка, – вдруг услышал я голос молодого Александра у себя за спиной. – Не пристало мне – воину, в стороне сидеть да дожидаться…

– Бравый вояка, я смотрю, – ответил я, сдерживая смех, вызванный нелепой напыщенностью мальчишки и безудержным его рвением. – Ладно, быть по-твоему – нюхни моего пороху, будет потом чем ответить перед людьми.

Бесшумно, практически незаметно и быстро, разведчики во главе с Олаем двинулись через овраг брать языка. Разомлевшие на пригорке налетчики судачили о чем-то своем, почесывая бока, жгли костры, некоторые спали, ничего не опасаясь. Всадники на лошадях держались особняком у своих укрытий и добраться до них, выбравших открытое место на поляне у реки, было непросто. Случись драка – достать их маленький лагерь надо будет еще постараться.

– Плохо, что часть ватаги на кораблях. Все трясут товар, думают, небось, скрыли от них чего-то купцы, – заметил Наум, натирая меч и блестящие детали доспехов темно-зеленой пастой из деревянной коробочки. – Попрячутся, как заварушка начнется, но мы их все одно выследим, вот только побегать придется.

– Неужто ты думаешь, что стану я свои ноженьки мочить да по здешним болотам эту голытьбу выискивать? Вот дались они мне – как зайцу гвозди. Меня больше интересуют вон те всадники. Голытьба пусть восвояси бежит – кто куда, не интересны они мне, а кочевников надо посечь, нескольких изловить да поговорить с ними по душам.

– Ох, боюсь я, батюшка, когда ты вот так злорадно шипеть начинаешь, да все гнешься к земле, того и гляди, в волка невзначай обернешься.

– Дурья твоя башка, Наум! Сам пригнись! В нас с тобой росту под два метра, а мы тут торчим на ярком солнышке в начищенных доспехах, как истуканы, отсвечиваем. – Присев на корточки за высокий муравейник и ухватив за кожаные шнуры стягивающие зерцала Наума, я подтянул его еще ближе. – Вдоль по оврагу ставь стрелков, да так, чтоб друг друга видели. Первый залп – самый малый горчичный заряд над поляной, где голытьба кучкуется. Вторым пусть заряжают шумовые ракеты, да на случай ответной атаки пусть подготовятся. Черт их знает, иноземцев, куда рванут, контуженые, после второго залпа. Дай стрелкам задание: пусть, если нужно будет, бьют шумовыми да гонят к реке только конников, если кто исхитрится в седло сесть.

– А мне что делать? – спросил Александр, так же, как и мы с Наумом, притаившийся за кочкой.

– Тебя, молодой князь, я в бою чести не имел видеть, уж извини, потому желаю узнать, как готов ты к таким битвам. Станешь другом, коль прикроешь мне спину в бою. Тебе чем удобней, копьем или луком? Может, мечом?

– Я копьем привык, – согласился мальчишка, часто моргая.

– То, что привык, это плохо. Использовать в бою следует то, что нужно, а не то, к чему привык. Ну да ладно, копье так копье, смотри только в пылу меня не задень. Я хоть и Коварь, но резаным страсть как ходить не люблю, а ну как осерчаю…

– Я все понял, – кивнул Александр и деликатно изобразил веселую ухмылку, оценивая мое скупое чувство юмора.

– Да, и еще, княже, отправь восвояси своих медведей, боярина да слуг, грохочут кольчугами, что скоморохи бубенчиками. Пусть вон в лесочке дожидаются, лошадей стерегут. Мы как боем пойдем, вражьи лошади шустрее, чем от ядовитых змей, прочь рванут.

Наум сбегал к лошадям, попутно выпроводив княжеских людей, вынул из седельной сумки «гуделку» и встал над оврагом за корявым стволом дерева. В это время по едва заметному движению кустов на той стороне стало понятно, что возвращается разведка, волоча за собой перепуганного, связанного пленника. Совершенно бесшумно и ловко маскируясь: словно оживший подлесок, кочки да кусты сами собой сползли вниз по глиняному склону, скользнув по заметной черной полосе перегноя.

Выволочив несчастного на поляну, разведчики обступили его по обе стороны и, удерживая за плечи, не давая подняться, вынули кляп изо рта и присели при моем приближении, чуть приоткрыв маски-капюшоны плащей. Я снял шлем, открывая лицо, и навис над пленным грозной тучей, буравя его ненавидящим жестоким взглядом.

– Что-то он худ да костляв, – буркнул я, тут же состроив недовольную и грозную мину. – Пожирней, что ли, найти не могли? Тут мне одному только на обед.

– А мне? – возмутился Наум немного наигранно. – Чур, голова моя, я ее в углях запекать буду, объедение! – При этом состроил такую страшную рожу, что я едва удержался от смеха.

Несчастный босяк от таких гастрономических интересов к его персоне даже побелел и, похоже, был в предобморочном состоянии. Связанные конечности пленника судорожно дергались, лицо перекосилось от ужаса. Из пересохшего горла вырывался какой-то сип. Безумный, остановившийся взгляд сфокусировался на здоровенном ноже в руке Наума, которым тот неторопливо разрезал путы из гибких ивовых прутьев на руках и ногах бедолаги, незаметно подмигивая невозмутимым разведчикам.

– Как же, батюшка Коварь? – подхватил игру Олай, распевно и раболепно запричитав: – Велел ты мне взять самого толстого и не сильно обросшего, вот мы тебе его и привели.

– Коварь! – прошептал пленник одними губами и еще больше затрясся. – То не я, то не мы…

Почуяв в какой-то момент, что разведчики чуть ослабили хватку, насмерть перепуганный пленник вывернулся ужом и соскользнул в низинку, к ельнику, встал на четвереньки и быстро пополз к своим, умудряясь как-то на ходу креститься и причитать, нещадно обдирая колени на еловых корнях и хвое. Через пару десятков метров он вскочил на ноги и, не разбирая дороги, рванул к стоянке, хрипя и сипя в попытке громко крикнуть, но вместо этого завыл отчаянно, словно побитый пес, сгинул в зарослях.

Мы не бросились в погоню; напротив, даже немного отступили, хохоча в полный голос. Наум, все посмеиваясь, тут же размотал «гуделку» и отмерив два локтя веревки, стал раскручивать полусферу вокруг себя.