Текст книги "Он снова здесь"

– Невозможно, – решительно сказал сосед Зензенбринка.

Дама Беллини встала. Все головы сразу повернулись к ней.

– Проблема здесь, – сказала она, – в вашей общей зашоренности.

Приговор прозвучал очень веско. Она замолчала, но никто не посмел вставить слова, и она продолжила:

– Вы замечаете хорошее содержание, лишь когда тип на сцене ухмыляется чаще, чем зрители. Взгляните на наш комедийный ландшафт: никто не смеет пошутить без того, чтобы не зайтись хохотом, иначе никто не поймет, что это была шутка. А если кто-то сохраняет серьезную мину, мы накладываем хохот фоном.

– Пока это себя оправдывало, – заметил господин, до сих пор ни разу рта не открывавший.

– Возможно, – ответила дама, которая импонировала мне все больше. – А что потом? Мне кажется, мы дошли до точки, когда публика воспринимает это как данность. И первый, кто скажет решающее новое слово, надолго отшвырнет назад конкуренцию. Не так ли, господин… Гитлер?

– Решающее дело – это пропаганда, – ответил я. – Ваше послание должно отличаться от обещаний других партий.

– Скажите, – спросила она, – вы же это заранее не готовили, правда?

– Зачем? – удивился я. – Я долго шлифовал гранитный фундамент моего мировоззрения. Потому я в состоянии разобрать любой аспект мировой истории применительно к моим принципам и сделать верные выводы. Или вы думаете, фюреров готовят в ваших университетах?

Она ударила ладонью по столу.

– Он импровизирует, – просияла она, – он выдает это… даже не меняясь в лице! Знаете, что это значит? Это значит, что после двух передач он не будет растерянно хлопать глазами, что бы ему еще такого сказать. И не будет ныть, требуя новых авторов. Или я ошибаюсь, господин Гитлер?

– Терпеть не могу, чтобы так называемые авторы вмешивались в мою работу. Когда я писал “Мою борьбу”, то Штольцинг-Черны не раз…

– Кажется, я начинаю тебя понимать, Кармен, – сказал господин неавтор идеи и улыбнулся.

– И для контраста поставим его там, где он будет эффектнее всего выглядеть, – продолжала дама Беллини, – он будет постоянным гостем у Али Визгюра!

– Вот он спасибо скажет! – вставил Завацки.

– Пусть он посмотрит на свой рейтинг, – отрезала госпожа Беллини, – какой он сейчас и каким был два года назад. И каким он станет скоро.

– ZDF может сушить сухари! – высказался Зензенбрик.

– Так, одну вещь следует понимать четко. – Госпожа Беллини вдруг очень серьезно посмотрела на меня.

– Какую же?

– Мы все понимаем, что евреи – не тема для шуток!

– Вы абсолютно правы, – с облегчением выдохнул я.

Наконец-то передо мной человек, который знает, о чем говорит.

Глава IX

Для молодого движения нет ничего опаснее быстрого успеха. Вот сделаны первые шаги, здесь завоеваны сторонники, там прочитана речь, возможно, произведен уже аншлюс Австрии или Судет – и так легко возомнить, будто ты достиг промежуточного этапа, от которого путь к окончательной победе уже вроде и недалек. И действительно, за короткое время я добился некоторых удивительных вещей, подтвердивших выбор судьбы. Как мне приходилось бороться в 1919 и 1920 годах, как сражаться, какой шторм бил мне в лицо – газетчики, плевки буржуазных партий, – как я с трудом, слой за слоем, раздирал покровы еврейской лжи, лишь чтобы вновь увязать в липких выделениях из желез этого паразита, поскольку враг, превосходя меня по силе в сотни, в тысячи раз, исторгал из себя все новый и новый омерзительный яд. Но здесь, в этом новом времени я уже через несколько дней получил доступ к эфиру, которым вдобавок совершенно не интересовались политические противники. Это казалось слишком прекрасным, чтобы быть правдой, однако за последние шестьдесят лет противник ровным счетом ничему не научился в деле общения с населением.

Какие бы фильмы я снимал на их месте! Романтика в далеких странах, на борту огромных пароходов компании “Сила через радость”, которые бороздят моря Южного полушария или проплывают мимо могучих норвежских фьордов, повесть о юных солдатах вермахта, штурмующих могучие скальные массивы и гибнущих у подножия на руках своей великой любви, вожатой отряда из Союза немецких девушек, которая потом, глубоко потрясенная, но с закаленным духом, решает посвятить себя женской политике национал-социализма. В чреве своем она носит отважного отпрыска павшего возлюбленного, тут вполне допустим внебрачный мотив, ибо когда поднимает голос чистая кровь, Гиммлер может заткнуться. Итак, в ее душе звучат его последние слова, когда она в сумерках спускается в долину, молочные коровы с выражением смотрят ей вслед, а в небе – медленный наплыв знамени со свастикой. Вот это были бы фильмы, и я клянусь, на следующий же день разберут все формуляры на вступление в женские союзы.

Пусть бы ее звали Гедда.

Сейчас же кино находилось с политической точки зрения в полном упадке. Судя по содержанию телевизионного аппарата, единственное, что правительство сделало для народа, – это программа под названием “Харцфир”[27]27
  Hartz IV – разговорное название долговременного пособия по безработице.


[Закрыть], которую все терпеть не могли. Ее название произносилось всегда подчеркнуто пренебрежительным тоном, и я мог лишь надеяться, что люди, на которых она распространяется, не составляют слишком большой части общества, поскольку, даже призвав на помощь неисчерпаемые резервы своей фантазии, затруднялся представить себе, как сотни тысяч этих жалких созданий будут выстраиваться для парадного поднятия флага на нюрнбергском Поле Цеппелина[28]28
  Часть территории, на которой проводились торжественные съезды НСДАП в Нюрнберге. Название связано с тем, что на поле приземлился на своем дирижабле граф фон Цеппелин.


[Закрыть].

Переговоры с дамой Беллини тоже можно было назвать успешными. Я изначально не сомневался, что наряду с деньгами мне потребуются партаппарат, партийное бюро. Госпожа Беллини несколько удивилась в первый момент, но безоговорочно поддержала меня, пообещав предоставить бюро с машинисткой. Мне назначили солидную сумму для расходов на одежду, пропагандистские поездки и исследовательские материалы, которые должны были привести меня на современный уровень знаний, и на прочее. Основную проблему явно составляли не финансы, а их взгляды на репрезентативные нужды вождя партии. К примеру, мне пообещали заказать у первоклассного портного много “исторически достоверных” костюмов, а также мою любимую шляпу, которую я с удовольствием носил в Оберзальцберге[29]29
  Оберзальцберг – деревня в Баварских Альпах, где была построена резиденция фюрера Бергхоф, место многих важных политических встреч.


[Закрыть] и в горах. Зато отказали в открытом “мерседесе” с шофером, объяснив, что это выглядит совершенно несерьезно. Я нехотя уступил, правда, лишь для виду, ибо на самом-то деле достиг гораздо большего, чем надеялся. Таким образом, особенно в ретроспективе, то был самый опасный момент моей новой карьеры, и кто-нибудь другой, наверное, откинулся бы на спинку стула и, следовательно, потерпел бы поражение по всем фронтам, но я, хвала моим зрелым годам, непрестанно подвергал развитие событий бесстрастному ледяному анализу.

Число моих сторонников было мало как никогда. В прошлом, видит бог, мне уже случалось опираться на мизерное количество соратников: например, прекрасно помню, как в 1919 году, впервые посетив тогда еще Немецкую рабочую партию, нашел лишь семерых. Сегодня же приходилось рассчитывать только на себя самого, ну и, может, еще до некоторой степени на даму Беллини и на киоскера. Но я сильно сомневался, что они созрели для вручения партбилета, не говоря уж о готовности платить членские взносы или взять на себя обязанность охранять зал, сжимая в руке ножку стула. Особенно хозяин киоска казался мне в глубине души либерально, даже лево ориентированным, хотя и обладал честным немецким сердцем. Так что пока я по-прежнему дисциплинированно следовал железному распорядку дня. Вставал около 11 утра, заказывал у персонала гостиницы один или два куска пирога и работал без устали до глубокой ночи.

Точнее сказать, я встал бы в 11 утра, если бы в темные часы рассвета, примерно около 9, не зазвонил телефон и на проводе не оказалась бы дама с невыговариваемой фамилией славянского происхождения. Йодль никогда не соединил бы, позвони мне кто-нибудь с такой фамилией, но, к сожалению, Йодль был уже частью немецкой истории. В сонном тумане я нащупал трубку аппарата.

– Хррм?

– Добрый день, с вами говорит Крвчк, – безжалостно ликовал голос в трубке, – из “Флешлайт”.

Чего я больше всего не терплю в этих ранних жаворонках, так это их чудовищно хорошее настроение, словно бы они уже три часа как проснулись и смяли Францию. А ведь, невзирая на омерзительную привычку вставать спозаранку, подавляющее большинство их может похвастаться чем угодно, кроме великих деяний. Притом именно в Берлине мне то и дело встречались люди, вскакивающие ни свет ни заря лишь ради того, чтобы пораньше уйти из конторы. Я не раз советовал этим восьмичасовым умникам начинать работу в десять вечера, чтобы вернуться домой в шесть утра, еще до подъема. Многие считали, что я говорю серьезно. Мое мнение – рано утром должны работать только пекари.

И еще, конечно, гестапо, это само собой разумеется. Чтобы сцапать большевистскую заразу из-под одеяла. Если только на повестке дня у них не большевики-пекари. Те-то уже проснулись, поэтому гестапо придется вставать еще раньше, и так далее.

– Чем обязан? – спросил я.

– Я из отдела договоров, – радовался голос. – Я подготовила бумаги, и есть еще пара вопросов. Даже не знаю, мы по телефону?.. Или вы лучше зайдете?

– Какие вопросы?

– Разные общие вопросы. Номер социального страхования, банковский счет и прочее. Ну самое первое – на какое имя составлять контакт.

– Как на какое имя?

– Дело в том, что я не знаю, как вас зовут.

– Гитлер, – вздохнул я. – Адольф.

– Да, – опять рассыпалась она своим жутким утренним восторгом, – нет, я имею в виду ваше настоящее имя!

– Гитлер! Адольф! – повторил я уже в некотором раздражении.

Ненадолго воцарилась тишина.

– Правда, что ли?

– Да, конечно!

– Ну и ну, так это… такое совпадение…

– Почему совпадение?

– Потому что вас так зовут…

– Черт побери, вас же тоже как-то зовут! И я здесь не закатываю глаза: “Ах, такое совпадение!”

– Понятно, но вы-то как раз так и выглядите…. Так же, как вас зовут…

– Ну и что? А вы выглядите совсем не так, как вас зовут?

– Нет, но…

– Так вот! Бога ради, приготовьте эти проклятые бумажки.

Я бросил трубку на аппарат.

Прошло семь минут, и телефон опять зазвонил.

– Что еще?

– Да, это опять звонит… – вновь раздалось это странное восточноевропейское имя, звучавшее, словно кто-то комкает донесение вермахта. – Боюсь… что это не получится.

– Что не получится?

– Простите, не хочу показаться невежливой, но… юридический отдел никогда это не пропустит, я же не могу… понимаете, если они увидят договор, а там стоит “Адольф Гитлер”…

– Именно так, а что же еще можно написать?

– Простите, что опять спрашиваю, но вас действительно так зовут?

– Нет, – измученно ответил я. – Конечно же меня зовут не так. На самом деле меня зовут Шмуль Розенцвейг.

– Так я и знала, – сказала она с явным облегчением. – Шмуль пишется с двумя “л”?

– Это шутка! – выкрикнул я в трубку.

– Ох! Как жалко.

Я услышал, как она что-то зачеркивает.

– Пожалуйста… Думаю, будет лучше, если вы все-таки к нам ненадолго зайдете. Мне нужно от вас что-нибудь вроде паспорта. И банковские реквизиты.

– Обратитесь к Борману, – отрезал я и положил трубку.

Я сел в кровати. Как же досадно. И трудно. С жалостью и даже тоской мои мысли поплыли к верному Борману. Борман, постоянно приносивший мне кинофильмы на вечер, чтобы я мог немного развлечься после дня напряженного военного планирования. Борман, который так гладко уладил отношения с жителями Оберзальцберга[30]30
  При строительстве резиденции Гитлера всех жителей Оберзальцберга вынудили переселиться, некоторых депортировали в Дахау.


[Закрыть]. Борман, который так практично распоряжался моими доходами от книгоиздания, Борман, вернейший из верных. Множество, да большинство дел я доверял ему, зная, что они в надежных руках. Борман, я полностью убежден, позаботился бы и о такого рода договорах. “Последнее предупреждение, госпожа Хрустящий Звук. Вы добровольно составляете все договоры или же вместе со всей своей семьей отправляетесь в Дахау. И вы знаете, сколько людей оттуда возвращаются”. Еще в те времена многие недооценивали его чуткость в отношениях с людьми и способность найти подход. Он бы мне вмиг выправил и квартиру, и безупречные личные документы, и банковские счета – все. Или, если подумать, скорее следует предположить, что он позаботился бы о том, чтобы никто более не приставал ко мне с подобной бюрократической мишурой. Но хорошо, придется обходиться без него. Как-то надо было устроить свои дела согласно установленному порядку. Вопрос, как я со всем этим стану разбираться лет через тридцать, оставался пока открытым, но сейчас, хочешь не хочешь, обстоятельства вынуждали следовать обычаям текущего времени. Я крепко задумался.

Надо будет зарегистрироваться в каком-нибудь жилищном ведомстве. Однако у меня не было ни места проживания, ни свидетельства о рождении. Моя благонадежность подтверждалась пока лишь фактом проживания в отеле да трудоустройством в кинокомпании, но я не мог предоставить никаких бумаг. Свирепо сжав кулаки, я воздел их к потолку. Бумажка и немецкий чиновник! Обывательская бюрократия с ее мелкодуховными и узкосердечными указами! Вечный жернов на шее немецкого народа, который вновь засовывал мне под ноги свои жирные паучьи лапы. Положение казалось безвыходным, когда вновь раздался звонок телефона, вернув мне железную решимость, присутствие духа и радость выбора, знакомые бывалому фронтовику. Я поднял трубку, уверенный, что нашел решение, хотя еще не знал какое.

– Это вам опять звонит Крвчк из “Флешлайт”.

И вдруг все стало просто.

– Знаете что, – сказал я, – соедините меня с Зензенбринком.

Глава X

Весьма распространено заблуждение, будто руководящая личность должна знать все. Она не должна знать все. Она не должна знать даже самое главное, да можно утверждать даже, что она вообще ничего не должна знать. Она может быть самой незнающей из незнающих. Даже слепой и глухой после трагического попадания вражеской бомбы. С деревянной ногой. Или вообще без рук и ног, так что во время поднятия флага немецкое приветствие исключается, а при исполнении “Песни немцев” из слепого глаза скатывается горькая слеза. Скажу больше: руководящая личность может быть без памяти. В полной амнезии. Ведь ее особый дар – это не свалка сухих фактов в голове, особый дар фюрера – это способность быстро принять решение и взять на себя ответственность. Это часто невысоко ценят, перефразируя старую шутку о человеке, который во время переезда несет, мол, не коробку, а “ответственность”. Но в идеальном государстве фюрер следит за тем, чтобы каждый человек реализовывал себя на нужном месте. Борман не был по натуре вождем, зато был мастером мысли и памяти. Он знал все. За спиной кое-кто называл его “канцелярским шкафом фюрера”, и меня это всегда умиляло, я не мог и пожелать лучшего комплимента моей политике. Это было гораздо приятнее слышать, чем определение Геринга как моего “аэростата на веревочке”.

В конце концов благодаря именно умению отделять нужное от бессмысленного мне и удалось, невзирая на потерю Бормана, осознать новые возможности, предлагаемые кинокомпанией. Не имело смысла самому решать официальные проблемы с регистрационным ведомством, поэтому я передал задачу урегулирования моих сомнительных бумажных дел человеку, обладающему большим опытом в обхождении с местными учреждениями, – Зензенбринку, который сразу же сказал:

– Конечно, мы освободим вас от этого. Занимайтесь своей программой, остальное уладим мы. Что вам нужно?

– Спросите у этой, как ее там, Крвчк. Думаю, удостоверение личности. И не только.

– Как, у вас нет паспорта? Никакого удостоверения? Неужели это возможно?

– Мне он никогда не требовался.

– Вы были за границей?

– Конечно. В Польше, Франции, Венгрии…

– Ладно, это все внутри ЕС…

– Еще в Советском Союзе.

– И вы въехали туда без паспорта?

Я ненадолго задумался.

– Не могу припомнить, чтобы кто-то у меня о нем спрашивал, – чистосердечно ответил я.

– Странно. А как же Америка? Вам ведь пятьдесят шесть лет, и вы что, ни разу не были в Америке?

– Я всерьез собирался, – недовольно ответил я. – Но меня, к сожалению, остановили.

– Ладно, тогда нам нужны все ваши документы, и кто-нибудь здесь для вас все оформит.

– В этом-то и проблема. Никаких документов нет.

– Никаких документов? Вообще никаких? А у вашей подруги? Ну, где вы раньше жили?

– Место, где я жил, пало жертвой огня.

– О… э… вы серьезно?

– Вы видели, что осталось от рейхсканцелярии?

Он рассмеялся:

– Настолько ужасно?

– Не вижу здесь повода для смеха, – отрезал я. – Это было чудовищно.

– Ну хорошо, – сказал Зензенбринк. – Я в этом не очень разбираюсь, но хоть какие-нибудь бумаги нужны. Где вы были в последний раз зарегистрированы? Или застрахованы?

– Я всегда недолюбливал бюрократию, – ответил я, – и предпочитал сам создавать законы.

– Фу-у-уф, – выдохнул мой собеседник. – Такого я еще не встречал. Ладно, посмотрим, что удастся сделать. Но нам необходимо ваше настоящее имя.

– Гитлер, – сказал я. – Адольф.

– Послушайте, я вас хорошо понимаю. Атце Шрёдер[31]31
  Атце Шрёдер – комический немецкий персонаж. Актер, исполняющий эту роль уже почти 20 лет, строго следит за тем, чтобы нигде не упоминались его настоящее имя и детали его биографии.


[Закрыть] делает то же самое, он тоже не хочет, чтобы к нему приставали за пределами сцены, а артисту с такой деликатной темой, как ваша, тем более нужна осторожность. Но вот согласятся ли с нами государственные учреждения?

– Меня не интересуют детали…

– Это ясно, – рассмеялся он с некоторой снисходительностью. – Для меня вы – настоящий артист. Но было бы гораздо проще по-другому. Разве только налоги не проблема. Налоговое управление – единственное учреждение, которому эта ситуация будет до фонаря. Если надо, они возьмут налог и с нелегалов, им можно платить наличными. Далее, что касается оплаты: если вам угодно, мы поможем с ведением счета, так что банк – не очень важно. Но вот ведомство по регистрации или социальное страхование – тут я как-то не уверен, что у нас получится.

Я почувствовал, что человек сейчас нуждается в моральной поддержке. Войско нельзя перенапрягать. Все-таки не каждый день случается, что якобы почивший рейхсканцлер вдруг бодренько расхаживает по стране.

– Это тяжело для вас, – понимающе сказал я.

– Что?

– Нечасто встречается кто-то вроде меня.

Зензенбринк хладнокровно рассмеялся:

– Наоборот. В конце концов, это наша работа.

Меня удивила его невозмутимость, поэтому я решил выяснить подробности:

– Есть много таких, как я?

– Да вы лучше меня знаете, что в вашей области работает немало людей… – ответил он.

– И вы всех приводите в эфир?

– Это было бы чересчур! Нет, мы берем на контракт только тех, в кого верим.

– Очень хорошо, – одобрил я. – Надо с фанатичной верой сражаться за дело. Может, у вас есть Антонеску? Или дуче?

– Кто?

– Ну знаете же – Муссолини.

– Нет! – сказал Зензенбринк так решительно, что я даже через трубку увидел, как он замотал головой. – Зачем нам какой-то Антонини? Его никто и не знает.

– А может, Черчилль? Эйзенхауэр? Чемберлен?

– Ах, теперь понимаю, к чему вы клоните! – воскликнул он. – Нет конечно, тогда в чем же шутка? Нет, нет, это никто не купит, но вы все делаете верно. Нам нужен только один герой, наш Гитлер!

– Очень хорошо, – вновь похвалил я его, но сразу же переспросил: – А если завтра объявится Сталин?

– Забудьте про Сталина! – преданно провозгласил он. – У нас же не исторический канал!

Именно такой Зензенбринк был мне нужен! Фанатичный Зензенбринк, разбуженный фюрером. И на этом месте хочется вновь и вновь подчеркнуть, как важна фанатичная воля.

Нагляднее всего это показал не всегда беспроблемный ход последней мировой войны. Кто-то сейчас попытается возразить: уж не из-за этой ли самой фанатичной воли после Первой мировой войны неудачей закончилась и следующая? Или же имели место и другие причины, к примеру перебои в подвозе человеческого материала? Вполне возможно, даже наверняка верно, однако это симптом старой немецкой болезни – искать ошибки в мелочах, напрочь игнорируя крепкие и ясные взаимосвязи. Разумеется, нельзя отрицать некоторый численный недостаток нашей армии в последней мировой войне. Однако это ни в коем случае не имело решающего значения – немецкий народ справился бы и с гораздо более впечатляющим преимуществом врага. Да, в начале сороковых годов я не раз сожалел о том, что противников так мало, даже стыдился этого. Вспомнить только, в каком положении находился Фридрих Великий! На каждого прусского гренадера тогда приходилось по двенадцать врагов! А в России нашему пехотинцу противостояли лишь три или четыре. Ну ладно, после Сталинграда вражеское превосходство уже вполне делало честь вермахту. В день высадки союзников в Нормандии противник выступил с 2600 бомбардировщиками и 650 истребителями, тогда как люфтваффе располагало – если я правильно сосчитал – двумя истребителями. Вот это действительно геройское соотношение сил! И положение было еще не безнадежным! В подобных ситуациях я от всего сердца соглашаюсь со словами рейхсминистра доктора Геббельса, когда он от такого народа, как немецкий, требовал компенсировать изъян, который невозможно устранить, преимуществами иного рода: лучшим оружием, более умными генералами или же, как в данном случае, силой боевого духа. Разумеется, простому летчику-истребителю поначалу покажется непростой задачей каждым выстрелом доставать с неба по три бомбардировщика, однако если обладаешь моральным превосходством, несгибаемым фанатизмом, то нет ничего невозможного!

И сегодня это так же верно, как прежде. Буквально на днях мне встретился пример, в возможность которого я сам бы не поверил. Но это истина до последнего слова. Речь идет о человеке, полагаю, служащем отеля, которого я не раз заставал за любопытной и новой для меня работой. То есть работа-то, пожалуй, не нова, но в мое время ее выполняли иначе, при помощи метлы или специальных граблей. А этот человек был оснащен невиданным переносным прибором для сдувания листьев. Сей удивительнейший аппарат извергал струю воздуха невероятной силы. Очевидно, в нем возникла необходимость из-за особенно каверзной формы листьев, приобретенной оными в процессе эволюции за мое отсутствие.

Этот пример, кстати, отличное подтверждение тому, что расовая борьба далеко не окончена, но бушует в природе и дальше, причем с удвоенной силой, чего не отрицает даже буржуазно-либеральная новейшая пресса. То и дело читаешь про американских черных белок, которые теснят местных, полюбившихся немецкому сердцу светло-коричневых. Или про африканские муравьиные колонии, которые переселяются из Испании, про индогерманское растение недотрога, которое бессовестно распространяется на нашей почве. Последний пример особенно показателен, ведь арийские растения с полным правом претендуют на причитающееся им пространство расселения. Мне, правда, еще не попадалось на глаза это новое воинственное растение, а листья на парковке отеля выглядели совсем обычными, но новый листодувный аппарат, конечно, можно использовать и против местной листвы. С “Королевским тигром”[32]32
  Танк “Тигр II”.


[Закрыть] можно поразить не только Т-34, но при необходимости и устаревший БТ-7.

Впервые увидев того дворника, я ужасно рассердился. Утром, около 9 часов, меня разбудил адский шум, словно я лежал на подушке под “сталинским орга́ном”[33]33
  Немецкое прозвище катюши.


[Закрыть]. В бешенстве вскочив, я ринулся к окну и увидел человека, который орудовал листодувом.

От этого зрелища я взбесился еще сильнее, потому что вид деревьев вокруг ясно давал понять: за окном сильный ветер. Полнейшая бессмысленность сдувания листьев из одного места в другое именно в этот ветреный день была налицо. Я хотел уже было броситься вниз и устроить дворнику выволочку, но потом одумался. Ведь я был неправ.

Этот человек получил приказ. Приказ звучал: сдуть листву. И человек выполнял этот приказ. С фанатичной верностью, какой Цейтцлеру[34]34
  Курт Цейтлер – начальник штаба сухопутных войск, уволенный из армии из-за серьезных разногласий с Гитлером.


[Закрыть] не мешало бы у него поучиться. Человек просто следовал приказу. И что, он жаловался? Роптал, что это бессмысленно при таком ветре? Нет, он отважно и стоически шумно исполнял свой долг. Как верные воины СС. Тысячи делали свою работу, невзирая на нагрузку, хотя тоже могли бы стонать: “Куда нам так много евреев? В этом нет никакого смысла, их подвозят быстрее, чем мы успеваем набивать газовые камеры!”

Я так расчувствовался, что быстро оделся, вышел на улицу и, найдя дворника, положил ему руку на плечо и сказал:

– Дорогой мой, хочу поблагодарить вас. Ради таких людей, как вы, я буду продолжать мою борьбу. Ибо я знаю: из этого листодува, да из каждого листодува страны бьет пылкое дыхание национал-социализма.

Именно это и есть фанатичная воля, что нужна государству. И я надеялся, что частичку ее мне удалось пробудить в Зензенбринке.