Текст книги "Мой труп мне не снится"

ВЗГЛЯД СМЕРТИ

Первую смерть человека я увидела в одиннадцать лет. Был конец декабря 1999 года, наступили новогодние каникулы, и мы всей семьей ринулись к родным в Горный улус на праздники. Зимний туман клубился по заснеженной дороге, деревья, словно укутавшиеся в белые шубы старики, устало стояли по ее краям, битком набитый товаром и пассажирами уазик мчался по трассе, освещая свой путь желтыми фарами.

Вдруг машина резко остановилась, «опять, что ли, чайная какая-то», – подумала я и надула свои щеки, закатив глаза. Мне хотелось уже побыстрее доехать, а тут чуть ли не каждые тридцать минут останавливаются. Я всем этим своим недовольным лицом повернулась к папе, но вдруг заметила, что на лицах взрослых какое-то странное выражение, и все они начали выходить на улицу. Хм… странно, я осталась в салоне с сестрой, но она спала на моем плече, открыв рот. Тут вспомнила, что у меня в кармане залежалась шоколадка из новогоднего школьного подарка, и воспользовавшись тем, что никто не видит и не попросит с ним поделиться, быстренько достала ее. Она оказалась чуть оттаявшей, но это меня ничуть не расстроило, наоборот, так всегда вкуснее, ведь приятно ощущать во рту нежный шоколад, будто ты только что облизнула ложку с шоколадной пастой.

Пока я наслаждалась этим моментом, дверь машины открылась, впустив в салон белые клубы холодного воздуха, и все вышедшие на улицу взрослые начали быстро заходить. Это показалось мне странным, будто все толпой сходили в туалет, я повернулась к окну и приоткрыла шторку, чтобы посмотреть, где мы стоим, как вдруг напротив себя увидела лежащего на дороге молодого парня.

До сих пор, когда вспоминаю этот момент, в моей памяти прежде всего возникает его огненно-рыжая лисья шапка-ушанка. Он лежал на спине, а его глаза были устремлены в небо, на вид ему было лет двадцать.

Поодаль стояли две машины, вроде бы газик и камаз. Возле камаза ходил высокий русский мужчина и курил. «Там, в машине, еще один мертвый», «говорит, что они в него врезались», «бедные мальчики…» – слышны отрывки фраз из разговора взрослых. А я смотрела на этого лежащего парня и внутри начало все замирать, как взгляд его глаз, и я не могла даже пошевельнуться. Меня охватило странное, ранее неизведанное мною чувство – я оцепенела от страха. Так я впервые в жизни увидела воочию смерть…

«Ну, все, учеников завели, минут через пять все расходимся по классам», – сказала нам завуч, и мы морально начали готовиться к этой встрече. Пять минут прошло, как пять секунд, и мы вышли в коридор. Пройдя пару метров, наткнулись на решётку, за ней тянулся коридор, света почему-то не было, и по краям этого темного коридора стояли наши ученики в черных робах, словно залетевшие в темный туннель черные вороны. Ключник (есть такая «должность» на зоне) открыл нам эту решетку, и мы переступили этот порог.

И снова этот запах ударил мне в нос, теперь он был еще сильнее, да еще перемешан с запахом сигарет – они курили прямо в здании, дымом был окутан весь коридор, да так, что мне казалось, когда я иду, за мной в воздухе остается мой силуэт. Держа в руках учебники, журналы и тетради, мы пошли по коридору. Завуч шла впереди и, словно надзиратель, показывала каждому учителю его кабинет, и тот заходил туда. Постепенно нас становилось все меньше. Все происходившее сопровождалось взглядами стоявших вдоль стенки заключенных.

Меня определили в кабинет номер два, сопровождающая оставила меня у двери и пошла дальше по коридору с другими учителями. Я проводила их взглядом, затем выдохнула и с нетерпимым желанием уйти от «коридорных» глаз, открыв дверь кабинета, быстро шагнула внутрь.

Зайдя в кабинет, первое, что я увидела – это золотые зубы. Хозяин этих зубов в довольно наглой позе сидел на моем столе с зажатой во рту сигаретой и широко улыбался. У меня не было иного выхода: не стоять же мне, как истукан, у двери до конца дня, да и вообще никогда нельзя показывать свой страх, этот урок я освоила еще в детстве. Устремив свой твердый взгляд ему прямо в глаза, я подошла к нему, отмахнулась от дыма и попросила его встать со стола и сесть за парту, на что он довольно вежливо отреагировал и, сказав: «Конечно, прекрасной девушке уступлю без претензий», не отводя от меня взгляда, отошел в сторону, улыбка так и не покинула его лица.

В кабинете было двадцать три ученика и я одна. Ни камер видеонаблюдения, ни решетки, отделяющей учителя от учеников, ни «тревожной кнопки» тогда еще не было, а охранник был один на всю школу. И тот, как потом выяснилось, бился в учительской с покемонами на рабочем нетбуке.

Так и начался мой первый урок.

Мы начали со знакомства. Открыв журнал, я начала называть фамилии, по списку присутствовали все. Затем я решила проверить их уровень знаний. Не вставая с места и передавая через первую парту, раздала всем тетради, начали писать диктант. Никто за все время урока не вышел в коридор, не ходил по классу, они лишь улыбались и делали то, что я просила. В конце все передали мне тетради и ручки. На этом мой первый урок закончился. За все сорок пять минут в мою сторону не последовало ни единого негативного слова или поступка – на душе стало немного спокойнее.

Больше всего мне запомнился парень, сидевший напротив меня. Он помог мне с раздачей тетрадей и учебников. Русский, лет двадцати пяти, не больше. Его черные глаза смотрели на меня без единого намека на пошлость, во время урока он с легкостью выполнял все задания, правильные черты его лица только дополняли образ интеллигентного молодого человека. Лишь татуировки на руках в виде крупных надписей английскими буквами, выполненные в стиле шрифта, которым обычно пользуются для обложек альбомов рэп-исполнителей, выбивались из его образа. Даже его роба выглядела очень опрятно, будто он был одет в обычную одежду черного цвета. Голос его с легкой хрипотцой звучал спокойно и миролюбиво, и речь не содержала в себе ни единого нецензурного слова. Взгляд был осмысленный, с нотками неуловимой грусти, но в них билась жизнь, как и должно быть у человека, только начавшего свой жизненный путь.

Спустя полгода его не станет, оказалось, он был ВИЧ-инфицирован, и его организм не смог одержать победу в борьбе с осложнениями от обычной простуды.

Это была первая смерть, которую я встретила в колонии. До сих пор стоит ком в горле, когда приходит осознание того, что, несмотря на свой диагноз, этот молодой человек стремился жить как мог – учился, не лишал себя смысла общения с людьми, в нем совершенно не отражалось отчаяние или потеря надежды, в нем билась жизнь в своем действительном значении.

ИНТЕРЕС

Прошло полгода с того случая на трассе Якутск – Бердигестях. За эти шесть месяцев нашу семейную жизнь закрутило совершенно по-новому. Отец поступил в московскую аспирантуру и начал писать кандидатскую диссертацию, а тема его научной работы касалась условий Крайнего Севера. И потому в кратчайшие сроки, недолго обдумывая, мы взяли и переехали в этот далекий, холодный, по-своему мистический и необычайно красивый Верхоянский улус.

В день, когда мы прилетели, а это были первые числа июня, выпал снег. Меня это очень удивило. Помню, как мы выходили из самолета, и на мои черные кудрявые, развевающиеся на ветру, волосы, посыпались, словно тополиный пух, белые пушистые снежинки.

Мне уже двенадцать лет. По приезде я сразу же сдружилась с детворой и, что самое интересное – мы играли с ними весь день, а вечером они еще раз звали меня гулять в одиннадцать часов ночи. Первое время нашу семью это очень удивляло, папа сразу же закрывал перед ними дверь, говоря им, что сейчас уже поздно – не детское время. Я ложилась спать, а они носились под нашими окнами, соблазняя меня звуками ударов по мячу и звоном велосипедных звоночков. Их веселый гул умолкал лишь под утро.

Однажды родители все-таки не выдержали и спросили у соседей, почему их дети ночью не спят, а играют до утра на улице, соседи тогда вполне логично объяснили это странное явление: всю зиму из-за сильного мороза и пурги, что бывает в этих краях часто, дети практически не играют на улице, сидят в четырех стенах домов, школ и интернатов, а лето – их единственное время года, когда они могут полноценно ощутить свое детство, и потому летом им разрешено играть почти круглые сутки, тем более что солнце здесь практически не садится. Этот ответ полностью оправдал доселе непонятную нам, людям центральных районов, ситуацию.

Постепенно и мне стали разрешать ночные прогулки. И действительно, когда я вспоминаю свое детство, понимаю, что именно в Верхоянске за пару месяцев лета я ощутила самое настоящее детство, которое описывается во многих книгах: о том, как дети строят шалаши, притаскивают со свалок разный хлам, тащат их в свои штабы, учатся ловить рыбу, между делом влюбляются, рассказывают друг другу, когда стемнеет, страшилки с фонарем под подбородком и верят впервые в жизни в сплетни.

В конце июня, за пару дней до своего двенадцатилетия, со мной произошел несчастный случай. Я упала с теплотрассы на торчащие ржавые гвозди лицом, а точнее, правой щекой. Как потом выяснилось, чудом остался целым правый глаз. Родители почему-то в первые дни не придали этой травме особого значения, их в тот злополучный день просто не было дома, и в первые часы травмы они так и не увидели, насколько глубока была моя рана. Только потом, по прошествии года, когда эта царапина, к их удивлению, так и не исчезла, они забили тревогу, но было уже поздно что-либо с ней делать. Первую, а по правде говоря, и последнюю, медицинскую помощь мне оказала соседка – мама одной из подруг, которая была тогда рядом со мной.

Деревня, в которой мы жили, была очень маленькой, там даже не было больницы, а дежурный фельдшер, как назло, в тот день уехала куда-то в центр. Была суббота. Мы, как всегда, играли весь день, и под вечер узнав, что вечером будет дискотека, решили всей ребятней пойти туда.

Дискотеки устраивали каждую неделю, приходили все желающие – от мала до велика, происходило сие мероприятие в местном клубе, который представлял собой отгороженную половину здания детского сада. Рядом стояла котельная, чуть подальше – единственный в деревне магазин, а между ним и этим клубом как раз сносили какое-то старое деревянное здание, и по этой причине повсюду был разбросан строительный мусор в виде разбитого шифера, старых радиаторов и зубастых ржавыми гвоздями досок. Возле клуба пролегала теплотрасса. На севере они выглядят немного иначе – трубы проходят между домами над землей. По бокам они огорожены досками, а сверху засыпаны мелкой коричневой то ли опилкой, то ли чем-то похожим на нее. Труб из-за этого содержимого практически не видно, и их поверхность выглядит как затвердевшая земля. Потому такие теплотрассы служат для жителей не только источником тепла, но и отлично исполняют обязанность высоких тротуаров, по которым можно ходить между домами.

На дискотеку я надела самые светлые и красивые вещи из своего гардероба: белую накидку, такую же белую куртку, черные блестящие бриджи и белые кроссовки. Не знаю почему, но мне всегда казалось, что светлый образ смотрится беспроигрышно и дорого, и по белым вещам никогда не догадаешься, что они куплены на рынке за пару сотен рублей. Собравшись всей компанией возле моего дома, мы побежали в сторону клуба, а придя туда, сразу же заметили пьяных подростков и немного насторожились. «Лучше с ними не связываться», – подумали мы и быстро ретировались – могут ведь и обидеть, тут же решили немного поиграть, побежали в сторону разбирающегося дома и, как любят все дети, забрались повыше – на теплотрассу. Тут почему-то во мне резко проснулась душа акробата. Я решила показать мастер-класс, пройдясь по краю досок этой самой теплотрассы. «Посмотрите на меня! Смертельный номер!» – крикнула я пророческую фразу и шагнула вперед, вытянув руки ласточкой. После третьего звездного шага моя десятисантиметровая платформа пошатнулась, и я полетела вниз. Самого момента удара я не помню, но помню миг, как встаю после падения и буквально отрываю со своего лица вцепившийся в него гвоздь.

Освободившись, сразу же хватилась за рану и ощутила, как под рукой начала «булькать» кровь. Все это произошло настолько быстро и на таком уровне инстинкта самосохранения, что я даже не успела понять, что со мной произошло. Меня тут же окружили ребята, и по их глазам стало понятно, что со мной случилось что-то действительно не очень хорошее. Опускаю глаза и вижу на своей белоснежной, свежевыстиранной одежде большие пятна крови. Тут же замечаю, как сквозь пальцы, прижавшие рану на лице, сочится кровь и стекает вниз, окрашивая на своем пути рукав куртки в алый цвет. Тут я уже не выдержала и заплакала.

На память о том дне на моем лице красуется шрам длиной почти десять сантиметров. Не скажу, что из-за него у меня потом развился комплекс неполноценности. Конечно, были какие-то заморочки в подростковом возрасте, но все это было очень временно. Сейчас я не представляю себя без него – это не я. Ведь мой шрам – это моя история. И, кстати, именно из-за этого случая я и взяла в руки книгу, которая раз и навсегда изменила мой детский мир.

После того дня я заперлась дома на целых пять дней, лишив себя уличных игр. Боялась, что в рану попадет инфекция, да и стеснялась показываться с этой бордовой полоской на лице. Мне не оставалось из развлечений ничего, кроме как смотреть черно-белый телевизор «Рекорд», который нам притащили из какого-то склада, либо читать книги, которые стопкой остались от прежних хозяев дома.

Перебирая их, я почему-то сразу заприметила одну – она была в твердом переплете, на обложке изображения чьих-то лиц, а посередине крупными красными буквами название «Истории серийных маньяков». Я быстро ее пролистала и, хотя в ней не было особых иллюстраций, почему-то решила ее прочитать. Так и прошли мои пять дней заточения под кровавые рассказы о самых страшных убийствах ХХ века.

Особый интерес вызвала у меня судьба Джека Потрошителя, и вопрос «кем же он все-таки мог быть?» не давал мне покоя в бессонные ночи. Ведь его так и не поймали, и он не ответил перед судом и людьми за все свои ужасные деяния. Для детского сознания этот резкий переход от сказок к криминальному чтиву стал настоящим шоком. Представляя себе в ходе чтения эти жестокие преступления, я вдруг вспомнила того погибшего на дороге парня… и меня снова обуял страх, который я почувствовала в тот день, и именно в ту минуту ко мне впервые пришла мысль: насколько же может быть хрупка жизнь человека, и насколько могут быть опасны окружающие люди и обстоятельства, возникающие по воле случая в его судьбе. Мне стало страшно и интересно одновременно. Во мне проснулось чувство, схожее с азартом, но я до конца не могла понять, что же было столь притягивающим в этих ужасающих историях. С тех пор меня было не оторвать от телепередач «Криминальная Россия», «Человек и закон». В то время, как мои ровесницы бегали в кинотеатры смотреть мультфильмы о приключениях рыбки Немо, я сидела дома и смотрела передачи о самых громких преступлениях, в газетах, в первую очередь, читала криминальные сводки, в книжных магазинах покупала всевозможные детективы и книги о самых опасных преступниках. Постепенно я научилась формировать свои внутренние вопросы, которые звучали так: Почему становятся преступниками? Что руководит убийцей в момент совершения убийства? Бывают ли оправдательные мотивы? И, самое главное: достойны ли они прощения? Ответы на эти вопросы я искала много лет…

Второй урок я должна была вести в другом кабинете, он был напротив первого. Зайдя в кабинет, я услышала в коридоре надрывный крик завуча: «Звонооок!!!» Тогда в школе настоящий звонок еще не работал, и приходилось оповещать всех только таким образом.

В кабинете уже были ученики. Они вразнобой стояли по углам и снова курили. Тут я ощутила тупую боль в висках и поняла, что у меня начинается мигрень. Я посмотрела на них, они тоже уставились в мою сторону.

– Вы слышали, что звонок уже прозвенел? – спросила я у них.

– А если быть точнее, прокричал, – услышала я в ответ. И тут по кабинету раскатился громкий смех. Даже мне стало смешно, я невольно улыбнулась, прошла к своему столу и попросила им усесться за парты.

Каким-то образом они потушили свои сигареты и заняли свои места. Со стороны эта картина показалась бы довольно спокойной. Но по их лицам было очевидно, что большинство удерживает здесь не желание учиться, а простое любопытство и интерес к происходящему, а точнее, ко мне.

Все они были одеты в черную тюремную робу, которая представляла собой черную рубашку из плотной ткани и брюки из того же материала, а на груди почти у каждого была пришита маленькая бумажка с фотографией и указанием статьи УК (Уголовного кодекса). Прочитав информацию с этой бумажки, ты можешь понять, кто сидит перед тобой и за что он, так сказать, «сел», а еще там указывается дата рождения и отряд, к которому он относится.

Тогда я особо не разбиралась в этих статьях, поэтому вся эта информация, указанная на клочках бумаги, ни о чем мне не говорила. Я лишь знала статью 105 (за убийство). Но такой статьи я не увидела ни у кого из них.

После раздачи учебников и тетрадей, мы сразу приступили к занятию. К моей радости, все они вели себя так же вполне адекватно и культурно. Класс состоял на 90 % из парней славянской национальности. Я составила список присутствующих, затем взяла мел, встала со стула, подошла к доске, написала, как полагается, сегодняшнюю дату, и снова села. Так, на протяжении двадцати минут мы разобрали новый параграф, я стала уже вливаться в учебную атмосферу, воодушевленно начала рассказывать материал, снова и снова становилась у доски, что-то чертила и писала на ней, даже в какой-то момент я полностью «ушла» в свой материал. Напряжение, которое было изначально, совершенно исчезло, даже головная боль перестала так меня тревожить.

Объяснив и показав на доске, я вновь присела и дала задание сделать самостоятельно, как тут же один из них сказал: «А Вы можете еще постоять у доски? Уж очень красиво Вы на ней пишете»…

После нескольких секунд ступора до меня наконец-то дошло, что он имеет в виду. Я тут же вспомнила замечание завуча насчет моих немного облегающих брюк. В ответ я предложила ему самому поработать у доски, на что он, конечно же, вежливо дал мне отказ. Таким образом, до конца урока я сидела на стуле и больше не выходила к доске. А этот ученик до самого звонка продолжал сверлить меня заигрывающе-таинственным взглядом, который можно встретить в ресторанах от мужчины напротив со стаканом виски в руках, как это бывает в фильмах, а у этого мужчины в руках была шариковая ручка, выданная мной, вместо ресторана его окружала «зоновская» школа с приторным запахом, который усугублял мою головную боль, а на месте платка в правом кармане его грудь «украшала» бирка.

Третьим уроком мне предстояло знакомство с моим собственным классом, к которому меня закрепили классным руководителем, или вернее, куратором, как было принято в зоне. Снова пройдя через столб дыма и вороньи глаза, я оказалась в кабинете номер семь. Он показался мне светлее и больше предыдущего, парты стояли в два ряда и были покрашены в сочный синий цвет, а стены – в нежно-персиковый, именно из-за этого кабинет казался светлее и просторнее предыдущих. Я решила, что в этот раз я воздержусь от работы у доски, и, пока никого не было, быстро написала на доске сегодняшнюю дату. Постепенно в класс начали заходить мои ученики. В скором времени все парты были заняты.

Я достала журнал и стала зачитывать фамилии. После зачитывания двадцать второй фамилии дверь кабинета резко открылась, и в класс зашел тот, кого я меньше всего ожидала там увидеть…

БОЛЬ

Я шла по улице, чтобы встретиться с подружками. Был обычный майский вечер, то время, когда не холодно и не жарко, когда уже можно бегать в одной толстовке и не бояться испачкать в грязи свои кроссовки, так как земля уже совсем сухая. По краям тротуара зеленела молодая трава, воздух был очень свежим и с таким приятным весенним ветерочком, который может пройтись по твоим волосам и пощекотать щечки своей нежностью.

Мне тогда было уже почти тринадцать, к тому времени мы переехали обратно на родину, папа решил, что будет ездить в Верхоянск сезонно. Причиной такого решения послужила невыносимая тоска мамы по родному краю, все-таки адаптация к новым условиям жизни – штука непростая и совершенно не романтичная, как может показаться на первый взгляд.

Удивительно, что в день, когда мы уезжали, так же, как и в первый день, выпал снег. Это было в конце августа. Мне было очень жаль расставаться с моими новыми друзьями и с этим незабываемым летом моей жизни, оно подарило мне не только новых друзей, теплые воспоминания и шрам на лице, но и одно из самых захватывающих увлечений, которое будет сопровождать меня долгие годы – я стала уже серьезно интересоваться криминалистикой и даже собрала свою первую коллекцию фотографий самых известных маньяков-убийц мира, а точнее, целый альбом с описанием их кровожадных преступлений, с итогами расследования дел и приклеенными в правом углу их физиономиями. Страницы маньяков, которые были наказаны и привлечены к ответственности за содеянное, помечались красным, а нераскрытые или избежавшие наказания, выделялись зеленым фломастером. Тогда еще не было интернета, и материалы о них собирались из всевозможных газет, в основном, «желтого» происхождения, также найти литературу о них можно было в читальном зале библиотеки. Однажды я даже умудрилась совершить мелкое преступление в виде вырезания фотографии Чарли Мэнсона из библиотечного журнала. До сих пор стыдно, но тогда она оценивалась в моей коллекции на вес золота.

И хотя в этот описываемый день мне было без пяти минут тринадцать лет, и я увлекалась, казалось бы, далеко не детскими вещами, практическая часть моего умственного развития, видимо, оставалась на уровне девяти лет, потому что по дороге я нашла какую-то ветку, нацепила на него целлофан и, таким образом, соорудила себе сачок. Я решила наловить себе бабочек… в мае месяце… Просто за день до этого по телевизору показали передачу о коллекционерах бабочек, упомянув ценники на самые редкие виды из них. В общем, моей целью стала бабочка махаон, я уже мечтала, как поймаю ее и разбогатею, обо мне напишут в газетах, куплю маме красивое платье и жемчужное ожерелье, а папе белый костюм со шляпой. И я пошла с полной уверенностью, что мне сегодня повезет.

Пока шла, увидела впереди, метрах в пятидесяти, кого-то, лежащего на траве. Человек был вроде взрослый, а вокруг него вертелись и копошились две девочки – они пытались поднять этого человека. Я пошла в их сторону и, приблизившись к ним, увидела, что, оказывается, на земле лежит женщина. Сначала мне показалось, что ей плохо, но потом до меня дошло, что она просто очень сильно пьяна. Вблизи стало возможным четко рассмотреть ее лицо: красные щеки с прилипшими от пота слегка волнистыми каштановыми волосами, с редкими прядями серебряной седины, бровей почти не было, а на лице рисовалась странная улыбка, скорее, даже безумная, как у всеми любимого Джокера. Когда она смеялась, из ее рта вылетали брызги слюней, а по краям губ надувались пузыри, глаза у нее были словно стеклянные, казалось, будто по ним можно даже постучать. Поднимать ее пытались, наверное, ее дочери. Одна девочка была примерно моего возраста, но ростом чуть выше меня, с худенькими продолговатыми ручками и ножками, в платье, которое, видимо, раньше было синего цвета, а теперь, потускневшее от солнца, казалось серым. Рядом вертелась девочка намного младше, лет пяти, с завязанным на макушке пучком золотистых волос. Они пытались поднять маму, но это им, точно, было не под силу. Мои ноги шли в их сторону, и когда я приблизилась к ним, девочки будто замерли, держа ручонками неподвижные руки матери. Они не смотрели на меня, но в опущенных вниз глазах старшей я увидела слезы.

Знаете, как блестят от горя глаза? Когда в них на пару секунд задерживаются литры слез и от этого кажется, что там бушуют настоящие маленькие волны – волны безмерной боли, стыда и горечи от происходящего. Насколько же было больно этому маленькому беззащитному человечку? Насколько же было стыдно этой незнакомой девочке передо мной – своей ровесницей? Насколько безысходна была для нее эта минута вселенского позора! И насколько же она была бессильна в эти секунды такой несправедливо жестокой судьбы…

Маму ведь не выбирают, маму любят, несмотря ни на что… В тот вечер я забыла о махаоне, я думала совсем о другом…

Итак, урок начался, и через пару минут дверь кабинета снова открылась, а на пороге появилась до боли знакомая фигура… это был мой бывший ученик. Сколько всего я с ним натерпелась (или он со мной), когда я была его классным руководителем и социальным педагогом в вечерней школе. Хорошим поведением он никогда не отличался, точнее, он совершенно не желал учиться. Сколько раз я ходила к нему домой и притаскивала в школу, находила его в самых неожиданных местах, даже были случаи, когда он убегал от меня, но при этом между нами всегда были очень хорошие отношения. За все время работы с ним я не слышала от него ни единого грубого слова в свой адрес, не было ни хамства, ни презрительного отношения, какое часто можно встретить в работе с трудными подростками.

Его вырастила одинокая и робкая женщина, работница детского сада, которая по молодости влюбилась в шального парня – противоположности всегда тянутся друг к другу – и так получилось, что вскоре она родила от него сына. Она души в нем не чаяла, утопая в его черных глазах и улыбке, озаряющей все вокруг. Помню его фотографию в школьном деле, где он сидел в возрасте шести-семи лет в костюмчике и с джентльменской бабочкой на шее, очень ухоженный и, видно, очень любимый ребенок. Отец ушел из семьи еще в его раннем детстве. Он остался с матерью, с годами в нем все больше проявлялись отцовские черты, и постепенно он стал его маленькой копией – и внешне, и характером. Сын, ощущая дефицит внимания и вбив в своем сознании затуманенный идеальный образ отца, всегда мечтал стать таким, как он, и со временем образ отца стал для него прототипом настоящего авторитета. Мальчикам всегда нужен отец – это иногда несправедливый, но неизменный закон природы. Учился он у меня за два года до этих событий.

Я заметила, что за это время он окреп, превратился из юркого паренька в крепкого мужчину, черты лица обрели некоторую грубость, а на пальцах появился «паспорт», наверное, многие видели такие татуировки у бывших осуждённых – кресты, черно-белые перстни и т. п. По ним можно понять, за что человек получил срок, сирота ли он, верен ли он «воровским» понятиям. Еще бывают подкожные кастеты, это когда в руку, там, где верхние фаланги пальцев, вводят вазелин, и получается эдакая боевая рука. Ну, а потом появляются такие осложнения, как гангрена, и можно даже лишиться руки. У него такого кастета не было, но был этот паспорт.

Сразу после его появления в классе все заметно притихли.

– Кристина Андреевна – это Вы!!! – разрывая тишину, воскликнул он на весь кабинет и, как прежде, улыбнулся своей лучезарной улыбкой. По нашим лицам можно было понять, что мы с ним были очень удивлены этой неожиданной встрече, тут я краем глаза заметила не менее удивленные лица сидевших за партами.

– Как Вы здесь оказались? – спросил он.

– Да как-то так получилось, – ответила я, улыбаясь, но все еще не отходя от удивления.

– Здорово! Никогда б не подумал, что Вы за мной и сюда придете, – заливисто засмеялся он, я в ответ тоже залилась смехом, вспомнив все наши школьные погони, ведь я часто его ловила в самых неожиданных местах: на остановках, в чужой квартире, в магазинах, и каждый раз заставляла приходить в школу. Он всегда удивлялся моему чутью и говорил, что я, наверное, фсбшник, а не учитель. Наступила какая-то минута доброй ностальгии. И тут он, видимо, вспомнил о том, что мы в классе не одни, и за нами уже как пару минут наблюдает целый кабинет людей. Даже я на миг забыла об этом. Тут же за несколько секунд лицо от до боли знакомого и почти родного мне мальчика превратилось в лицо мужчины, которого я совершенно не знала.

Он повернулся в сторону класса и сказал: «Если кто-нибудь из вас хоть как-то обидит Кристину Андреевну, то будет иметь дело со мной. Понятно?» Я обернулась в сторону сидевших и увидела, что некоторые из них закивали, и никто ничего не сказал против. Потом он повернулся ко мне, снова улыбнулся и сказал, чтобы я не беспокоилась ни о чем и спокойно работала, а забежал он сюда просто убедиться в том, я ли это шла через колонны.

Оказалось, он стал здесь «смотрящим», а это значит – осужденным, обладающим авторитетом среди заключенных и имеющим немаленькие привилегии на зоне. Мне было, конечно, в чем-то даже приятно от того, что у меня появились такие «связи» здесь, но при мысли о том, что он все-таки пошел по стопам отца, внутри остался осадок. Перед глазами предстала его мать, робко сидящая у окна с глазами, полными слез, всматривающаяся вдаль в надежде увидеть силуэт любимого сына и, наконец, услышать у порога топот родных шагов.

По прошествии нескольких лет он потеряет этот статус на зоне, освободится и погибнет непонятной смертью, так и не дожив до двадцати пяти лет… Сейчас я могу только вспоминать, как он забегал в школу, спрашивал как у меня дела, угощал плиткой шоколада и лучезарно улыбался, как улыбается самый счастливый человек на свете… Иногда, когда я случайно оказываюсь в районе, где он жил, вспоминаю о нем, хотя того дома уже нет, да и вообще тот район уже полностью снесли, будто его никогда и не было. Перед глазами всегда предстает самая яркая картинка из прошлого – я упорно стучусь в его дверь, он, наконец, открывает ее и, увидев меня на пороге, широко улыбается и обещает обязательно прийти в школу…