Текст книги "Мой труп мне не снится"

ИГРА

Вы верите в паранормальные явления? А в параллельные миры? Знакомы ли со словами «эзотерика» и «хиромантия»?

Ближе к подростковому возрасту, победив в себе страхи темноты и привидений, помимо коллекционирования историй преступлений, я решила узнать поближе параллельный, полный тайн неизведанный мир духов и привидений. Так я начала увлекаться хиромантией, эзотерикой и нечистой всякой всячиной.

Помню, как однажды перед сном зачиталась книгой Иннокентия Сосина, в которой были собраны самые страшные истории о призраках Якутии, основанные на реальных событиях. После прочтения этих рассказов здоровый сон был потерян на целую неделю. Ко мне пришла идея посещения заброшенных домов и зданий, чем я и занималась летом на каникулах.

Затем каким-то образом ко мне в руки попала книга о великих гаданиях мира. Каждый мой день начинался с изучения инструкций к этим гаданиям. Я стала практиковать магические заклинания, гадания на картах и по руке, и каждый раз меня охватывала искренняя радость, когда я видела в глазах людей, которым я показывала эти манипуляции, страх и волнение передо мной. Я будто наслаждалась этим страхом, мне казалось, что я научилась управлять этим чувством, и даже могу вселять их в чужое сознание. Этим делом я усердно увлекалась до самого окончания школы. К первому курсу уже довольно профессионально могла погадать по руке. За что сразу же заимела в общежитии авторитет некой внештатной ведьмы.

Однажды зимой, во время святок, мы решили погадать на блюдце. Поясняю для тех, кто об этом не знает. Это похоже на американское гадание на доске, но вместо курсора с лупой берется белоснежное чайное блюдце со стрелкой, нанесенной сажей на тыльной стороне, а на стол кладется бумага с написанными буквами алфавита, с чёртом, изображенным в самом центре, который наполовину выглядывает из гроба. Вначале выбирают ведущего, затем открывают форточку (чтобы был «проход» в дом для духа), ведущий нагревает тарелку над свечой и начинает вызывать дух усопшего человека, а тот начинает, якобы двигая блюдце, указывать на буквы и отвечать на вопросы участников гадания, при этом участники не должны отрывать пальцев от блюдца.

Конечно же, в тот день ведущей выбрали именно меня, хотя до этого я ни разу не участвовала в таких посиделках и не имела никакого опыта в гаданиях такого типа. Но мое стремление к неизведанному только подтолкнуло меня согласиться на это дело.

В общем, решили мы вызвать дух одного якутского писателя. У меня начало получаться, так как дух сразу же «ответил» мне, что находится в комнате. И мы начали гадать…

Все стали задавать свои вопросы. Самые обычные и популярные, типа «во сколько лет я выйду замуж… рожу… как будут звать моего мужа?..» и так далее, и так далее.

Так мы прошлись по кругу раза три. На мои вопросы о том, за кого и когда я выйду замуж, почему-то вразумительного ответа не последовало, дух под блюдцем вывалил лишь непонятную груду букв, сложение которых не привело нас ни к чему единому, тогда как остальным участникам вакханалии дух отвечал четко и понятно с первого раза. Но затем, то ли мне захотелось в силу своей юношеской дурости выделиться, то ли действительно во мне заиграло тупое любопытство, я задала самый не задаваемый, но один из самых животрепещущих людей вопросов – мне стало интересно, во сколько лет я умру. Дух ответил мне на этот вопрос довольно быстро и четко.

Сегодня я нахожусь на том самом отрезке жизни, названном мне в тот злополучный вечер, в котором мне было предсказано покинуть этот мир. Спустя много лет я очень жалею, что задала такой вопрос, тем самым построив в сознании невидимые границы своей судьбы, но тогда мне было всего семнадцать лет, и для меня возраст от тридцати до тридцати трех лет казался очень далеким. Я не придала тогда особого значения этому предсказанию.

Посаженное в глубине памяти семя предсказания с приближением этого возраста все-таки начало расти и распускаться с каждым годом все сильнее, а приближаясь к возрасту Христа, стало давать свои плоды в виде осторожного страха. Я даже пару раз обращалась к экстрасенсам, делала различные карты судьбы по «ба цзы», чтобы просто рассеять в себе эти опасения и убедиться, что все это самое обыкновенное самодурство. Но ни у кого и нигде четкого ответа я так и не нашла. Сейчас я стараюсь не заниматься самовнушением, ведь у людей бывают проблемы намного серьезнее, чем то, мое далекое детское гадание.

А свое увлечение различными «нечистыми» силами я полностью забросила к восемнадцати годам – мне просто стало неинтересно, и тем самым оставила для себя лишь одно увлечение, связанное с изучением криминальной литературы.

И вот я проработала в «зоновской» школе уже полгода. Кровь уже не стыла от страха неизвестности и всяких других страхов. Все было нормально, как у всех и везде. Работа – дом – работа. Дочь подрастала. Все шло своим чередом, спокойно и буднично. Привычным стало и то, что до работы приходилось добираться по проселочной дороге километров семь самостоятельно, автобусы там не ездили. В результате моего веса стало меньше на двадцать килограммов. Процесс прохождения через КПП уже стал привычным и не таким «энергозатратным», как в начале работы.

Прозвенел звонок. Начался урок. Все расселись по местам, раздали учебники, тетради, ручки. Я начала отмечать присутствующих, и в этот момент мы все одновременно обернулись в сторону двери, за которой неожиданно послышался громкий топот и крики. В следующее мгновение дверь кабинета резко распахивается, я успеваю только увидеть на пороге лицо ученика из параллельного класса, а он замахивается, и в меня летит что-то непонятное. Мне удается отпрыгнуть в сторону. И в эту же секунду летящий предмет ударяется об мой стол и разбивается на куски. Тут же в кабинет влетает толпа сотрудников и валит с ног виновника всей этой суматохи.

Оторопев от неожиданности, я неподвижно осталась стоять на месте, но тут же ко мне подбежал один из учеников, отодвинул меня в сторону и встал спереди, таким образом оградив меня от взмахивающих и взбрыкивающих рук и ног этой непонятной возни возле моего стола. В скором времени этот клубок развернулся и на ноги поднялся один из сотрудников, подошел к осколкам предмета и закричал во весь голос:

– Симка где?!! – его крик, казалось, заполнил все пространство.

В этот же миг поваленный на пол и связанный по ногам и рукам виновник всей шумихи поднимает разбитое лицо в его сторону и отвечает:

– В Караганде, – за что его тут же хватают за шкирку и волокут в коридор.

Мы так и остались стоять в немой тишине, все это произошло настолько быстро, что никто не успел понять, что за представление было устроено перед нами. Спустя некоторое время, когда все вышли из ступора, началось бурное обсуждение. Ученик, который прикрыл меня, повернулся ко мне и спросил:

– С Вами все в порядке? Случайно не ударились?

– Да, я в порядке, – ответила я, находясь в легком шоке и не зная, как его отблагодарить. И вообще, стоит ли это делать, а вдруг это все сделано не просто так, а с каким-то подвохом? Но все-таки я решилась и продолжила:

– Спасибо за беспокойство и за то, что прикрыли, но я все равно ничего проносить не стану, – быстро затараторила я и, как могла, строго посмотрела ему прямо в глаза.

– Да ничего мне от Вас не нужно, это была простая реакция, – улыбнувшись, он посмотрел на меня, как обычно смотрят братья на младших сестер, и пошел к своей парте.

Только когда он отошел, я увидела, что вокруг моего стола собрались ученики и, сунув руки в карманы, смеясь и обсуждая случившееся, рассматривают осколки телефона.

Подошла к ним, они расступились, и тут я увидела, что осколки разлетелись по всему моему столу. Ни щетки, ни метлы или каких-нибудь тряпок в кабинете не было, поэтому я вырвала из ежедневника листок, вытерла им стол и стул, села, взяла журнал и продолжила отмечать присутствующих. Продолжился и урок.

Спустя несколько дней тот самый «кидатель телефонов», выйдя из изолятора, пришел на учебу. Специально зашел ко мне и попросил прощения за тот инцидент. Сказал, что не собирался бросать этот телефон в меня. Объяснил, что все произошло очень быстро. После «шмона» (проверки и осмотра) на входе сотрудники догадались, что при нем есть телефон. Он быстро забежал в школу, а они за ним, мой же кабинет оказался первым на его пути, и, не зная, что делать дальше, он решил разбить телефон об пол, замахнулся, но в этот же момент его одернули сзади, тогда телефон и полетел по совсем другой траектории – в мою сторону. Его алиби звучало вполне правдоподобно, и мы расставили все точки над «i» в этой непонятной ситуации.

После он стал часто заглядывать ко мне, иногда чтобы просто поздороваться, иногда поговорить о том, о сем. Как-то постепенно он стал все более раскрываться, через пару месяцев общения он заходил в мой класс уже как к себе домой. Иногда садился за последнюю парту и засыпал. Наглостью я это назвать не могла, так как его поведение никогда не было каким-то настораживающим или грубым.

Ему было не больше двадцати двух лет, по его рассказам, вырос он в обычной якутской семье. Мама, кажется, была даже учителем в школе, про отца ничего не рассказывал. Говорил, что в школе, еще на воле, закрутил роман с молодой учительницей, и что у него даже есть от нее ребенок. Внешне он был небольшого роста, смуглым, с широкими чертами лица, передние зубы отсутствовали, но это ему совершенно не мешало улыбаться во весь рот. Не знаю почему, но то ли оттого, что на моих уроках литературы мы могли обсуждать самые различные вопросы и находить на них ответы, то ли оттого, что я всегда была открыта к обсуждению любых тем, он стал видеть во мне человека, который разбирается во многих вопросах и темах. Однажды он завалился в мой кабинет с вопросом о значении свастики. Я рассказала, что на самом деле это очень древний символ удачи, означает движение жизни и приносит своему обладателю удачу и благополучие, затронула тему о несправедливом отношении к нему и неправильном восприятии его значения в обществе после войны с фашистами.

Спустя пару дней он пришел ко мне похвастаться своей татуировкой. Он радостно распахнул предо мной свою рубашку, и я увидела ее. Татуировка представляла собой свастику и располагалась на груди… Я, конечно, удивилась, но тут же меня покоробила мысль, не зря ли я рассказала о татуировке в таком контексте и, вообще, стоило ли посвящать его в эту тему. Почему-то сразу почувствовала, что ему придется отвечать за нее и засомневалась в его способности сделать это правильно. К этому времени я уже стала довольно четко понимать всю систему и иерархию жизни в этих местах лишения свободы.

Мои опасения были не напрасными. Спустя некоторое время его заставили избавиться от нее. Для этого существуют два выхода: прижечь заживо или набить сверху. Кажется, он набил сверху.

Через год или полтора он освободился. Как и бывает всегда, даже по освобождении, бывший заключенный продолжает свою связь с колонией, привозит продукты, решает важные вопросы «на воле» и тому подобное. Тот путь мне уже не так знаком. Знаю об этом немного по слухам и рассказам очевидцев. Полностью прекратить связь с тюремной семьей после освобождения не так уж и реально. А если есть еще и долги, то, будь добр, делай все по совести.

И он тоже не отличился в этом. Привозил продукты, раз в три месяца мы его встречали за воротами. В гражданской одежде – джинсах и толстовке, он выглядел совсем как обычный студент или просто молодой человек, совершенно не отличающийся от тех, которых мы каждый день встречаем на улице или сидим по соседству в автобусах, кинотеатрах и кафе.

Однажды весной он так же поехал в сторону колонии на машине, полной провизии и его заядлых дружков, среди которых, по-моему, был даже один несовершеннолетний. И на трассе, практически при въезде в поселок, их машина попала в ужасную автокатастрофу, о которой писали во многих газетах и сводках происшествий. Эта авария унесла жизни всех пассажиров автомобиля… кроме жизни этого парня. Он остался жив. И не верь после этого в мистику…

ПИШИ

Лет до двенадцати я никак не могла понять значения словосочетания «плакать от счастья». Да разве можно плакать от счастья? Счастье ведь не может дружить со слезами, которые являются явными признаками душевных страданий, несчастий, горя и всех разновидностей боли.

Осенью к нам в шестой класс пришел новенький. Его посадили сразу ко мне за парту. За всю первую четверть, что сидели рядом, мы ни разу словечком не обмолвились. Наше общение сводилось лишь к немой передаче книг и тетрадей с задних парт и обратно, а иногда, когда кто-то из нас забывал дома учебник, мы на том же немом диалекте каким-то образом договаривались пользоваться одним. Его молчаливость и немая доброта на фоне грубых и болтливых одноклассников очаровали меня с первого же дня. А замечая его смущение при каждом моем взгляде на него, я чувствовала, как тепло в моем сердце растекалось еще с большей силой. Он казался мне совершенно иным, красивым, умным, неприступным и благородным, как настоящий принц из сказок.

Так и прошло целых два месяца. После осенних каникул я была ошарашена новостью, что нас рассаживают. Теперь я могла наблюдать за ним только через целый ряд. На уроках моим любимым занятием стало любование им, за что мне пару раз влетало от учителей. А он все так и сидел, как прежде, – молча и по-детски смущаясь от моего взгляда, такой же неприступный и загадочный. Но иногда наши взгляды пересекались, и мое юное сердце начинало стучать с бешеной скоростью, а внутри появлялось сладкое чувство чарующего волнения и рассеянности, будто я выпила сладкого теплого чая, а щечки мои при этом покрывались горячим красным румянцем.

Однажды я все-таки не выдержала и решилась ему признаться в своих чувствах. Выбрала День всех влюбленных – 14 февраля. Для этого я вырвала из альбома рисования страницу и красной шариковой ручкой огромными жирными буквами написала «I LOVE YOU» и пририсовала сверху каменное сердце с выделенным боком, чем-то напоминающий надгробный камень. До сих пор не могу понять, откуда я взяла такую идею для стилистики своего письма. Имя писать не стала, решила остаться анонимом. Во время перемены с дрожащими от волнения руками положила свое послание ему под учебник математики и быстро ретировалась на свое место.

Прозвенел звонок, и в класс начали забегать одноклассники, спустя некоторое время на пороге нарисовалась его фигура и последовала к своей парте, с каждым его шагом к месту «Х» сердце мое начинало колотиться с бешеной скоростью, на лбу предательски выступила испарина. К учебнику он не потянулся, нагнулся под парту и достал из сумки учебник по русскому, тут я вспомнила, что сейчас будет урок русского языка. Из-за волнения я даже не подумала об этом. Он положил книгу на стол и стал убирать лежавшие на парте учебник и тетрадь по математике обратно в сумку, взяв их в охапку. Тут до меня дошло, что таким образом он может и не заметить моего письма. Даже немного обрадовалась такому повороту событий, но при этом желание увидеть его реакцию на письмо было еще сильнее. Мой взгляд был устремлен в его сторону, будто я смотрела фильм со сверхзахватывающим сюжетом.

Он начал небрежно совать все в сумку, как между учебником и тетрадью вдруг высунулся край моего письма, он тут же прекратил свои попытки засовывания учебника и остановился, как и мое дыхание в этот момент. Одной рукой он начал вытягивать этот огромный, загнутый четыре раза альбомный лист и, когда он полностью оказался в его руках, отложил другой рукой учебники и стал обеими руками раскрывать письмо. Это действие почему-то сразу привлекло внимание всех одноклассников, и перед всем классом открылась самая сокровенная тайна моего сердца.

– Ай лав ю! – вдруг вслух прочитал кто-то рядом. Мне захотелось провалиться под землю, исчезнуть, стать невидимкой, только бы не чувствовать этого вселенского стыда. Я повернулась в сторону голоса. Это оказалась моя подруга, которая, прищурившись, сама того не зная, читала мое письмо.

– Ничего себе! Не успел прийти к нам, а уже кого-то успел в себя влюбить, Казанова! – громко сказала она, и из ее рта вздулась розовая жвачка.

– Кто бы это мог быть? – спросила я, чтобы полностью отодвинуть подозрения от себя и попыталась изобразить на лице искреннее удивление. Тут она повернулась ко мне и, улыбнувшись, сказала:

– Да, по-любому это Жанна или Лена, вон какие радостные сидят, – и меня отпустило. Самое главное, чтобы не подумали на меня. Даже перед подругой я еще не готова была раскрыть свою сердечную тайну.

Тем временем все внимание класса было устремлено в сторону моего принца, кто-то из пацанов даже похлопал его по плечу. Он сидел, держа в руке письмо, а его щеки от персикового перешли в ярко-розовый цвет. В этот самый момент в кабинет зашел учитель. И как это обычно бывает, все быстро начали усаживаться на своих местах, тем самым, освободив, наконец, мою любовь от пристального внимания.

Я тоже решила отвернуться от него и, уткнувшись пустыми глазами в учебник, тут же почувствовала его взгляд на себе, но не стала встречаться с ним ответным взглядом, а лишь улыбнулась краем губ и покраснела.

Спустя два дня я нашла в своем учебнике клочок бумаги, на котором родным моему сердцу почерком было написано: «Кристина, я тоже тебя люблю», и в этот же миг на глазах выступили слезы, те самые слезы счастья, в которые я не верила до этого самого момента.

И сейчас, спустя десять с лишним лет, я стояла с таким же клочком бумаги, на котором красивым почерком было написано горячее признание в чувствах, и я почему-то вспомнила именно тот самый момент из далекого детства. «Я буду любить тебя, пока смогу дышать»… из этих слов состояла записка, оставленная в учебнике. Почерк узнала… Будь мне на тот момент 18 лет, и происходила бы данная ситуация в лучших обстоятельствах, то не было бы цены этой записке.

Через месяц после начала работы я практически каждый день находила в учебниках маленькие письма, как оказалось сейчас, эти записки писал мне тот самый ученик, который прикрыл меня в день полета телефона. Узнала я это тогда, когда однажды он сам подошел ко мне и самоуверенно вручил его новое письмо. Не знаю, что в этот момент руководило им, и что давало ему такую уверенность в себе.

Насколько я знаю, он был из хорошей семьи, рос в полноценной семье, которая пользовалась довольно высоким авторитетом. Внешне он выглядел очень опрятно. Речь его была всегда вежливой, и производил он впечатление грамотного и воспитанного молодого человека, из тех, что обычно встречают тебя в офисах банков или в коридоре какой-нибудь муниципальной администрации. Весь его внешний вид и поведенческий характер никак не стыковались с его нахождением в этом месте. На вопрос, как он оказался здесь, всегда отвечал без конкретики, ловко увиливая от ясного ответа и давая понять, что мне не стоит знать об этой графе его жизни, а бирка на его груди почему-то отсутствовала. Я могла бы спросить у начальника отряда о нем, но меня всегда что-то останавливало. Так до сих пор и не знаю, по какой статье он сидел, но почему-то догадываюсь, что это было связано с оборотом запрещенных веществ.

В своих письмах мне он всегда рассказывал о своем дне – о том, что ему снилось, как сидит возле окна барака и ждет лишь начала уроков, чтобы наконец-то встретиться со мной. На письма я не отвечала, но он упорно оставлял мне свои бумажки надежды после каждого урока.

В тот день, когда он подошел ко мне с очередным письмом, я сказала ему, что он делает это зря, прямым текстом объяснила, что у меня нет и не может быть к нему ответных чувств. На его лице я увидела смятение и недоумение.

– Значит, так? – спросил он довольно твердым голосом.

– Так, ты все правильно понял, – не менее четко последовал мой ответ.

– Не Вы, так другая будет. Возомнили из себя особенную? – риторически задал он вопрос, тут же одарив меня насмешливой ухмылкой и не дав мне времени на ответ, вышел из кабинета, громко хлопнув дверью. Я так и осталась стоять с этим клочком лжи в руках.

С тех пор на моих уроках он вел себя довольно вызывающе, а вскоре и вовсе пропал из виду.

Однажды после урока литературы на перемене ко мне подошел один из учеников и попросил помочь написать ему письмо своей девушке, с которой он познакомился по переписке.

– Ну, если не стесняешься, в принципе, могу, – протянула я, – просто покажи письмо для начала, попробую подправить, может, и добавлю чего-нибудь, – с добрым энтузиазмом добавила я. Он тут же достал из нагрудного кармана сложенный лист бумаги и протянул его мне.

– Вот, только начал, нужно середину и конец придумать, – сказал он.

Я взяла лист, начала читать и, прекрасно зная его способности в письме, сразу поняла, что и начало письма не обошлось без чьей-то посторонней помощи.

– И насколько у вас все серьезно? – спросила я.

– Для нее не особо, но, кажется, она уже начинает западать, нужно прям уже «добить» как-то, чтоб конкретно, чтобы, прям, крепко-крепко полюбила, – и образно показал это захватом воздуха своим большим и красным кулаком, – она «заочница», а мне уже освобождаться скоро, время идет, тороплюсь, – сказал он и широко улыбнулся, оголяя свои редкие зубы.

– В смысле «заочница»? Учится где-то? – не до конца поняв суть выражения, переспросила я.

– Нет, это мы так называем девчонок, с кем знакомимся здесь. Они на воле, а мы – тут. На уши к ним приседаешь, а они голову теряют. Вы же, девушки, любите ушами. Вот мы этим и пользуемся, так сказать. Был один у нас – помогал всем писать, учитель бывший. Да освободился недавно, вот и застопорилась вся наша фабрика писем. А он писал такие письма – с гарантией! Бывало, он понапишет нам шаблонов – только имена вставляй, какие хочешь. И шлем мы эти письма в разные города пачками, а девчонки так сразу и валят к нам. Сколько вон пацанов освободилось, и едут после зоны к ним прямым рейсом. А там и хата, и баба наготове. А когда ты здесь – помогают, «передачки» носят, документы собирают, бывает, и деньгами помочь могут. Грамотно только попроси, поплачь, пожалуйся на негуманный суд (после этой фразы он громко захохотал). Если тебе конкретно повезет – так и жениться можно, потом и «свиданки» пойдут. Хоп! А там и ребенка можно заделать по-быстрому, так и по УДО срок – всего делов-то. Да, все хорошо в этом деле. А если ничего и не выйдет толком, то хотя бы забываешься как-то, отвлекаешься от всего плохого, весело, в общем. Самое главное, нужно писать грамотно и красиво. Вот Вам и величие Вашего любимого русского языка! Ну что, поможете бедному «влюбленному»? – очень быстро, но весьма понятно вывалил он на меня весь свой монолог, разложив всю эту схему «любовных» отношений на зоне, чтобы я прониклась этой проблемой.

– Да уже как-то не особо хочется, – сказала я, почувствовав, как во мне появилось чувство некой женской солидарности, и, все еще находясь под грузом мыслей, протянула ему письмо обратно.

– Ну, я же с Вами по-честному, просто помогите, как к девушке обращаться, Вы же лучше нас разбираетесь в психологии женщин. Один раз прошу. Я Вам сейчас оставлю этот листок, ну, посмотрите хотя бы, может, там какие-то ошибки есть и все такое. Хотя бы так, – и легонько оттолкнул от себя ладонью мне письмо. Поняв, что он от меня не отстанет, будет стоять и просить до последнего, решила согласиться. Самое главное в том, что он не просит меня что-нибудь пронести, а это было на тот момент уже довольно больной темой.

– Ну, ладно, оставь. Посмотрю, – неохотно согласилась я, и когда он вышел из кабинета, взяла письмо, быстро исправила пару орфографических ошибок и отложила листок в сторону. Так и просидела около получаса в кабинете одна с мыслями о том, насколько же беззащитны женщины в нашей стране, об их вечном и непобедимом желании быть любимой хоть кем-то, и большим дефицитом настоящих мужчин «на воле».

Через некоторое время «на зоне» был объявлен День открытых дверей. В этот день, как правило, в колонию приезжают родные заключенных – их с сопровождением контролирующих заводят на территорию колонии и проводят экскурсионные мероприятия, где разрешают проводить время с близкими и свободно общаться с ними.

В «экскурсионный тур» входила и наша школа. Выйдя из класса после звонка на перемену, я увидела в коридоре толпу людей и сразу поняла, в чем дело. Эта толпа состояла, в основном, из женщин средних лет – судя по их поведению, это были мамы осужденных, и все они шли под руку с сыновьями. С ними был сопровождающий, он весьма живо рассказывал о школе, указывая на стенды и открывая двери кабинетов, но, кажется, многие не слушали его, трепетно смотря на своих мальчиков и полушепотом общаясь с ними. У одной из них в ладошке был сложенный в квадратик платочек, которым она то и дело вытирала слезы, наполняющие ее голубые глаза, и каждый раз, когда она проходилась платочком по лицу, ее морщинистые щечки становились ярко-розовыми. А затем, будто устыдившись собственных чувств, она поднимала глаза на сына и по-матерински, сквозь слезы, улыбалась ему очень доброй и нежной улыбкой, а сын в ответ шептал ей что-то, успокаивая, и тихо гладил мать по руке, при этом его дрожащие губы и покрасневший нос выдавали его собственные переживания.

Какой-то особенной трогательностью выделялась еще одна парочка. Молодая девушка и парень. Этот парень числился среди учащихся школы. Девушка была лет двадцати, максимум двадцати пяти. На ней была черная шуба и унты. О таких унтах я мечтала давно, но не могла их себе позволить, ибо стоили они по тем деньгам совсем недешево – почти добрую половину моей зарплаты. Из-под коричневой меховой шапки в стиле «якутянка» на плечи плавно спадала черная волна волос, которая еще сильнее выделяла бледный цвет ее кожи, а крупные и округлые черты лица «успокаивали» обведенные черной подводкой довольно узкие глаза. Она, стоя на носочках, обеими руками обнимала за шею своего спутника. Он в это же время, обхватив ее за талию, улыбался и целовал ее за кончик носа. Если б была возможность их нарисовать, то можно было «переодеть» его из тюремной робы в современный пуховик, унты и шапку-ушанку, а мрачный «зоновский» фон сменить на хвойный лес, заметенный белым, блестящим алмазным снегом, освещённый ослепительным весенним солнцем на фоне ярко-синего неба. Но они стояли здесь, в холодном сером коридоре колонии, куда он попал за растление несовершеннолетнего мальчика, а поймали его по видеозаписи, которая просочилась в интернет.

В дальнейшем я встречала эту девушку еще несколько раз на контрольно-пропускном пункте, где она стояла с огромными баулами «передачки» для своего любимого, и каждый раз ее лицо выражало волнение и одновременно счастье, которое обычно излучают окрыленные чувствами юные девушки. Таких девушек, как она, на самом деле были сотни, одни сменяли других, словно кто-то конвейером выпускал их из специализированного завода.