Текст книги "Мой труп мне не снится"

МНЕ МОЙ ТРУП НЕ СНИТСЯ

В пятнадцать лет коллекция моего альбома о маньяках превратилась в толстую тетрадь с пожелтевшими от клея страницами, которые вкусно хрустели при перелистывании. Я прятала этот альбом от всех в коробке из-под обуви, а на обложке его были изображены пушистые мультяшные зайчики, собирающие на поле цветы. Так было специально задумано, ведь нейтральная картина никогда не привлечет к себе особого внимания, а так мой альбом оставался практически невидимым для любопытных глаз.

Я просматривала этот альбом, когда оставалась одна. И каждый раз, когда открывала его, мне казалось, что я открываю запретный мир чего-то, по-особенному «чарующего» мое неокрепшее сознание. Я ощущала некую связь с запретным и таинственным миром, будто соприкасалась с тем, чего боится и ужасается большинство людей. В эти моменты я бесстыдно чувствовала себя особенной.

Однажды ко мне в гости пришла моя лучшая подружка, с которой я дружила с первого класса. Мы, как всегда, посвятили вечер девчачьим сплетням и под вечер, когда все темы потеряли актуальность, я вспомнила о своем альбоме и, поборов внутри некую неловкость, решила показать его подружке. Ведь как-никак она для меня была самым близким человеком. Решившись, тут же полезла под кровать, достала его и вручила ей в руки. Она открыла альбом и стала разглядывать фотографии, не вчитываясь в записи. Я с любопытством наблюдала за ней и ждала ее реакции. Через некоторое время она посмотрела на меня и спросила, кто они такие. «Эх, человек – не читающий», – подумала я про себя, ведь под каждой фотографией были тексты с описанием их преступлений. Разочаровавшись в ее реакции, забавы ради сказала, что это известные и богатейшие принцы мира. На что она тут же живо отреагировала и сказала:

– Ничего себе их много! – заулыбавшись своей очаровательной детской улыбкой, стала еще внимательнее разглядывать фотографии. Наткнувшись на фотографию Чикатило (Чикатило Андрей Романович – советский серийный убийца, насильник, педофил, некросадист, некрофил и каннибал. – Ред.), она залилась своим звонким смехом, и с сарказмом сказала, что он очень «красивый» принц. Я в надежде, что она все-таки додумается прочитать запись к фотографии, пристально наблюдала за ней, но этого так и не случилось. И тут я решила поменять тактику и спросила:

– Скажи, а за кого бы из них ты вышла замуж? – на что она, закатив глаза, пролистала несколько страниц, остановилась на одной и, указав своим выкрашенным в черный лак с серебряными блестками ногтем, ответила:

– Вот за этого! – это был Питер Сатклифф (Питер Уильям Сатклифф – британский серийный убийца. – Ред.). Он, и правда, был внешне очень красивым мужчиной. Очарованная его красотой и погрузившись в мир грез, подружка даже не попыталась прочитать его историю, которая была написано вокруг его фотографии жирной синей пастой, практически у нее под носом. Мне было забавно наблюдать за ней и понимать то, насколько же легко ввести человека в заблуждение. А потом мне резко захотелось увидеть ее реакцию на правду.

Когда я сказала, кем являются все эти мужчины на самом деле, и указала на записи, только тогда она начала их читать. Сначала она прочитала историю Сатклифф, затем другую, и так пять историй подряд. Это заняло минут семь-десять, потом она подняла на меня глаза, и в них я уже прочитала все ее эмоции – ее зрачки расширились, а выражение ее глаз, как зеркало, отражало смешение чувств удивления и какого-то странного отторжения. Она смотрела на меня так впервые.

– Ты вообще нормальная? – спросила она полушепотом, из-за довольно светлого цвета ее глаз было отчетливо видно, как ее зрачки уменьшались и расширялись каждый раз, когда она произносила слова.

– Вроде…да… – протянула я, не поняв до конца сути вопроса.

– Нормальные люди не делают такие альбомы. Это же настоящий ужас! Мне даже противно на их фотографии смотреть, тем более читать. Помнишь, на уроке психологии нам рассказывали про сознание, которое иногда просыпается в человеке.

– Ты про подсознание что ли? – спросила я, все еще не понимая ее панической реакции.

– Да, точно! Подсознание. Может, ты подсознательно сама маньячка? Понимаешь? – спросив это, как утверждение, она открыла рот и приложила свою ладошку к губам.

– Да что в этом странного? Я давно его веду. Ты ведь ведешь свой дневник, песенник, что еще там у тебя есть, а у меня есть он. Все люди разные. Все увлекаются разным. Зря я тебе вообще его показала. Думала, ты поймешь и оценишь, – начала я защищаться.

– Я не сержусь, не обижайся ты так сразу. Просто понимаешь, я никогда не видела такого, – сказала она уже немного спокойным голосом, тут же перевела свой взгляд на альбом и снова начала его листать. После фотографий с именами и описаниями их преступлений, во второй части тетради, которую я отделила от основной части альбома нитяной границей, а точнее, пришила к листам красную нить и завязала, как обычно привязывают ленточкой пригласительные и открытки, от руки цветными ручками нарисовала иллюстрации к каждому преступлению. Это были либо их орудия пыток, либо они сами, вдобавок приклеила трупы с фотографий криминалистов, завязанные тела и тому подобное. Она развязала узелок, и весь этот ужас теперь предстал перед ее глазами, но ее это не остановило. Она продолжала все внимательно листать. Прошло где-то минут двадцать, она закрыла альбом и сказала мне:

– В этом есть что-то захватывающее и интересное, не спорю, но у меня рука бы не поднялась собирать такое, писать и рисовать все эти ужастики. Что с тобой? Это не нормально. Понимаешь? – спросила она и взяла меня за руку.

Я почувствовала себя как на приеме у психолога, и до конца не понимая ее неоднозначной реакции, смотрела на нее с ноткой разочарования, убрала руку из ее рук и ничего не ответила. Лишь попросила, чтобы она никому не рассказывала про альбом. Она пообещала и сдержала свое слово.

Постепенно мое увлечение криминальной литературой и документалистикой обрело постоянный характер. Со временем мой интерес перестал быть для меня тем инструментом, с помощью которого я чувствовала себя особенной. Теперь же я начала серьезно искать ответы на свои вопросы о том, почему же совершаются преступления, какие причины побуждают людей совершать непоправимое, лишая жизни других людей, и то, как они продолжают жить с таким грузом.

По мере своих возможностей, путем изучения различных статей по психологии я пробовала проанализировать их природную сущность, проверяла теории генетической предрасположенности, цеплялась за разные крючки для поиска ответов, но в итоге никогда не находила исчерпывающих ответов. И сейчас, спустя много лет, я допускаю, что моим подсознательным и истинным стремлением устроиться на работу в колонию стал мой внутренний поиск ответов на вопросы, которые казались мне на тот момент уже риторическими.

Прошло уже больше двух лет, как я начала работать в колонии. На улице шумела весенняя оттепель, по огороженной площадке под окнами моего кабинета стало прогуливаться все больше заключенных. Одни ходили от одного конца площадки к другому, вальяжно сунув руки в карманы робы и зажав в зубах сигарету, другие, прислонившись к решетке и прищурив глаза от яркого солнца, всматривались в небо, кто-то подтягивался на турникетах, а ветер вздувал широкие рукава их некогда белых, но уже пожелтевших, рубах, а кто-то, подперев рукой подбородок и скрестив ноги под локтем, сидел на скамейке, уставившись пустым взглядом в никуда, а некоторые собирались кучкой в углу и о чем-то весело болтали, смеясь и радуясь так, как все живое радуется потеплевшей погоде и ясному небу.

В тот день третьим уроком у меня был урок литературы в десятом классе, куратором которого меня назначили осенью. В «зоновской» школе нет понятия классный руководитель, но есть куратор, его функции заключаются в оформлении и ведении учебных документов, организации внеклассных мероприятий – это классные часы, спортивные соревнования, даже был опыт проведения научно-практической конференции между классами. Являясь куратором класса, ты неизбежно вступаешь с ними в более тесный контакт, начинаешь в какой-то степени психологически сближаться с учениками. Например, работая вместе над каким-либо проектом.

Ученики к тому времени казались мне уже вполне адекватными ребятами, не особо отличавшимися от учащихся вечерней школы, только вот одеты они были все одинаково – в эти грязные, засаленные и оборванные черные робы. На новый год мы устраивали общешкольное чаепитие, не забывая о подарках, дарили им теплые носки, зубную пасту, шоколадки. И они действительно очень радовались этим подаркам, в ответ рисуя нам красивые открытки и плакаты, даря самодельные бумажные цветы. Мы называли их, как это обычно бывает в школах, – «оҕолорбут», что в переводе с якутского означает «дети наши». За все время работы у меня ни разу ни с кем из них не возникало серьезных конфликтов. Отношения складывались деловые, иногда даже доверительные. Понимание «особенности» места работы почти стерлось в нашем сознании, и мы вполне чувствовали себя учителями самой обычной школы.

Иногда так получалось, что темы уроков усваивались необычным образом – с примерами жизненных обстоятельств, близких и понятных им. Например, когда мы повторяли тему членов предложения по русскому языку, многие из них никак не могли понять смысла этой темы из-за очень слабой школьной базы, и я решила объяснить его на понятном им языке.

– Вы ведь прекрасно с этими правилами знакомы! – начала объяснять я, – Петров в семь часов вечера пришел к соседу и украл у него деньги. Петров – это подлежащее (кто? что?), пришел и украл (что совершил?) – это сказуемое, в семь часов вечера – это обстоятельство (при каких обстоятельствах было совершено преступление?), к соседу, у него деньги – это дополнение (к кому? у кого? что украл?). И лишь тогда до них доходила суть. И после такой трактовки этого правила они стали справляться с разбором членов предложения совершенно безболезненно, каждый раз окатывая кабинет добрым смехом. Этот прием стал моей «фишкой» на долгое время.

Иногда во время уроков оставалось лишнее время, и мы тратили его на общение в формате обычных разговоров о жизни. Чаще всего они мне просто рассказывали свои истории. Обычно о том, как оказались здесь, что с ними случилось, в каких семьях они росли, и что их сподвигло поступить так, а не иначе. У всех истории были свои, особенные, но, как сахар на дне сладкого чая, оставляли после себя приторное послевкусие, которое вызывало чувство разочарования и огромной тоски по разбитой судьбе.

Расскажу одну из тех историй… Когда я впервые увидела этого худощавого парня, с бледной кожей и густыми черными бровями в форме дуги над черными, как смоль, глазами, я подумала «совсем ведь мальчик». Обычно такие мальчики учатся в параллельных классах и не особо выделяются из толпы, а по прошествии нескольких лет, увидев его лицо на какой-нибудь старой школьной фотографии, долго вспоминаешь, как его звали, и по сути толком ничего о нем и не помнишь.

В тот день мы проходили «Преступление и наказание». Все как-то оживились, услышав название романа, а после краткого ознакомления с сюжетом началось активное бурное обсуждение, в результате чего они просто один за другим начали рассказывать о своих преступлениях. И когда к нам подключился он, то все первое впечатление о нем развеялось, как туман над солнечным полем во вторник.

«Я убил человека, – это были его первые слова. – А этот Ваш Достоевский никого не убивал, это видно по нему, он же ничего в этом не понимает!» Бирки на его робе никогда не было, поэтому я не знала, что он «сидит» по статье «убийство».

«Сейчас я расскажу, как это все происходит, может, тогда поймете, что Ваш Достоевский самый обыкновенный сопливый нытик», – и, как самый настоящий журналист или диктор, вытянув вперед сцепленные руки, начал свой рассказ. Я не пыталась его остановить и дала ему возможность рассказать свою историю.

«В тот день я, как обычно, гулял с друзьями, родители на тот момент купили мне квартиру, создали все условия, чтобы я учился хорошо, со мной еще жила сестра, тоже студентка, но тогда я почему-то жил один, свободы было много, контроля – ноль, друзей – куча, они часто приходили ко мне в гости, из-за веселой жизни я почти забил на учебу.

Мы часто ходили по барам, дискотекам. Было весело, в общем. И как-то в один из таких дней мы встретили одного знакомого земляка. Он был старше нас на пару лет. Пообщавшись немного, решили посидеть, выпили за встречу. На самом деле я не особо был рад этой встрече, как и мои друзья, потому как мы все прекрасно помнили, как все школьные годы он обижал нас, часто отбирал деньги, бил и всячески манипулировал нами – теми, кто был младше него. Но мы повзрослели, думали, что все уже в прошлом, сделали вид, что все путем. Мы даже пригласили его посидеть у нас. Он согласился. А что? Халявное пойло, хата. Поехали. Приехали. Посидели. Выпили.

Все начиналось нормально, было спокойно. Но вскоре он почему-то начал вспоминать былые времена. И то ли градус водки дал о себе знать, то ли непонятно что, но в нем стал просыпаться тот, которого мы ненавидели и одновременно боялись все детство. Он все давил и давил своими воспоминаниями, начал дерзко обращаться к одному из друзей. И тут детские обиды начали глушить наше сознание, а в памяти стали всплывать самые разные воспоминания, неприятные моменты, связанные с этим человеком. И я не знаю, как так получилось, что мы все решили как-нибудь немного его наказать. Немного. Совсем чуть-чуть. Пока мы решались на это, он все острее и острее стал поднимать тему того, что он всю дорогу весь такой крутой, что до сих пор всех там держит, а мы по-прежнему никто.

Точно не помню, как все это началось, кто нанес ему удары первым, но очухался я тогда, когда увидел его лежащим на снегу. Он не двигался, будто потерял сознание. На улице стояла зима, и было довольно морозно. Я остановился. Холодный воздух немного привел меня в чувство. Я посмотрел на него, и меня охватило странное чувство, будто передо мной лежит скомканный страх всей моей жизни. Я словно победил непобедимое. Мы стояли, склонившись над ним и тяжело дыша.

Спустя некоторое время мы все решили, что, если оставим его на улице, он замерзнет и погибнет… ну, и занесли его домой, уложили на диван. Потом продолжили бухать, а он лежал, время от времени переворачивался, хрипел, но молчал и ничего не говорил. Но он был жив…

Так, посидев до позднего часа, мы все и уснули. Наутро я проснулся от того, что меня сильно толкали за плечо, это был один из друзей, по его ужасному виду я понял: что-то произошло. Он сказал, что тот не дышит. Я быстро подскочил, подошел, приложил руку к пульсу на шее, как в фильмах, и сразу почувствовал холодное тело под пальцами.

Мы все присели. Каждый понял, что случилось. Бодуна как будто не было. Начали думать, что делать. Вариантов было немного. Никому из нас не хотелось оказаться здесь. Никто никогда с таким не сталкивался. Решили на время положить его в шкаф и обдумать ситуацию дальше. Кое-как свернули его, тело было еще не полностью остывшим, поэтому позу поменять получилось. Кое-как запихали в шкаф, затем убрались в квартире.

Руки дрожали, все это происходило в полной тишине, один из друзей так и сидел на диване, схватившись за голову, и тихо скулил. Сделав все дела, сели за стол и решили выпить, чтобы немного расслабиться, снять гребаный стресс. Кое-кто сходил быстренько в магазин и принес бутылку водки. С каждой выпитой рюмкой становилось будто легче. Руки стали меньше дрожать. Даже стало казаться, будто это был просто сон. Все как-то начали выходить из шока, как вдруг в дверь постучали. Ну, мы же все спрятали, для страховки быстро все осмотрели – следов нигде не было, поэтому немного успокоились и решили открыть дверь. Открываем, а там его братаны стоят, тоже земляки. Оказалось, он им написал, что собирается к нам на хату. Они его искали, так как сегодня у них было намечено что-то важное, то ли уехать должны были куда-то, то ли встретить кого-то. Ну, не суть. Короче, зашли они к нам, а мы такие – типа невдомек, ничего не знаем, уехал, говорим, еще ночью. Ну, они поверили, пожали друг другу руки, перекинулись ещё парой слов на прощание, и вот они уже собрались выходить, открывают дверь и тут… то ли сквозняк, то ли мы дверь шкафа хорошо не закрыли, а он стоял в прихожей, и буквально к их ногам из шкафа выпадает труп. Оцепенели все…».

Когда он все это рассказывал, выражение его лица особо не менялось, было ощущение, будто он мне пересказывает прочитанную книгу или свое сочинение на тему «Как я провел это лето».

После его рассказа единственное, что я сделала – это спросила у него:

– А он к тебе приходит во сне?

– Он? Нет… Мне мой труп не снится…

– Никогда? – переспросила я, удивившись ответу. Ведь я читала во многих книгах и статьях, как к убийцам во сне, а иногда в бреду, словно воочию, приходят образы их жертв.

– Да неправда все это…***, извините за маты. Понимаете, до многих людей не доходит, что жизнь такова. Вдумайтесь, все мы смертны, и все мы хотим жить. Кому-то дана такая судьба, как у Вас, спокойная, обычная жизнь, а кому-то такая, как у нас – без шанса на прощение, когда ты сам себя простить не можешь… это адский круговорот. И совсем недавно я понял, что когда у тебя в жизни случается непоправимое, действительно непоправимое, ты либо принимаешь свою жизнь такой, какая она есть, либо смерть примет тебя таким, какой ты есть, и я выбрал первое…

КРАСНЫЕ И ЧЕРНЫЕ

На четвертый год работы, вернувшись после летних отпусков, мы очень удивились изменениям, которые произошли за лето. Все кабинеты были оснащены решетками, видеокамерами и кнопками тревоги. Поводом для этого стали частые нападения осужденных на работников колонии. Эти инциденты произошли не в Якутии, а в других регионах страны. Как нам рассказали сотрудники, после попытки изнасилования и нападения на медсестру в какой-то колонии строгого режима, сверху пришел указ об обязательном обеспечении безопасности работников в школах и медицинских пунктах.

Решетка представляла собой металлический ажур с изгибами, схожими с якутскими орнаментами. В моем кабинете она находилась справа от входной двери, и чтобы проникнуть туда, мне нужно было сначала зайти в класс, затем внутрь решетки, и только потом закрыться в ней, буквально вся эта картина выглядела так, будто решетка ограждала учеников от злого учителя, а не наоборот.

В первый же день работы в ней я почувствовала огромный дискомфорт. Во-первых, эти металлические узоры мешали мне видеть учащихся, а им приходилось нагибаться в разные стороны, чтобы прочитать то, что было написано на доске, во-вторых, было неудобно передавать тетради и учебники. Однажды, пытаясь протиснуть их сквозь щель, я вполсилы надавила на игривый хвост узора, как он тут же прогнулся под рукой. Удивившись своей суперсиле, я решила попробовать надавить снова, у меня получилось, и передо мной теперь образовалась небольшая, но довольно вместительная щель. Ученики, увидев этот удивительный прием, сразу же оживились. Один из самых юрких подошел к решетке и тоже дернул за хвост другой узор, в его пальцах он прогнулся как соломинка. Это представление развеселило всех присутствующих. Все начали подходить и изучать мое ограждение. А я сидела и, наблюдая за всей этой картиной, задумалась о функциональности кнопки тревоги и видеокамеры.

Так прошло три месяца, щель добросовестно выполняла функцию окошка приема-передачи учебников и тетрадей, замок на решетку, обещанный еще осенью, так и не был выдан. А школа продолжала работать в полную силу, ставя перед собой, как и всегда, одну единственную цель – дать шанс ученикам встать на верный путь исправления. Мы искренне верили, что можем помочь им в этом нелегком, но возможном деле.

Человек, далекий от тюремных историй в своей семье или окружении, не имеет четкого представления о системе жизни внутри колонии. На самом деле, тюрьма – это как отдельно взятая планета со своими устоями и правилами, иерархией и системой. Например, есть такое понятие как «красные» и «черные». На такие образные цвета разделяются отряды. Если «красные» полностью находятся под контролем администрации тюрьмы, исполняя все указания со стороны сотрудников, то «черные» являются их полными антиподами, они просто «отсиживают» свой срок заключения. Всю показательную и сложную работу выполняют осужденные «красных» отрядов, тогда как «черные» остаются вдалеке от этих обязанностей. «Черные» имеют внутри себя целую иерархию из авторитетов, их замов и так далее, они также все выполняют свои определённые обязанности и функции, но это никак не касается подчинения администрации тюрьмы. Являясь ярым олицетворением отрицания тюремной власти, они могут жить вполне себе спокойно путем хитрых переговоров с начальством зоны. В то же время «красные» также имеют своих руководителей, но их подчинение власти напрямую зависит от влияния указаний администрации тюрьмы.

В тот год меня включили в воспитательную комиссию третьего отряда, эта комиссия занималась контролем условий содержания заключенных. Однажды мне довелось в числе этой комиссии побывать в бараке, чтобы проверить и посмотреть своими глазами, как живут заключенные. Барак располагался в здании правее от школы. В память врезалось то, как мы поднимались по коричневой лестнице с синими стенами по краям. Эта картина тогда сразу напомнила мне мое студенческое общежитие. В первой комнате, в которую мы зашли, в углу находился допотопный цветной телевизор, посередине величаво стояло старое кресло, с двух сторон которого расположились две деревянные скамейки, а на стене висел стенд с плакатами и бумагами. Далее мы прошли в так называемую жилую зону, где по обе стороны от прохода центральной линии помещения, словно в казарме, стояли двухъярусные железные кровати.

В комиссии были я, медсестра, психолог и командир отряда. Он шел впереди, за ним психолог, я за медсестрой, а позади меня шел сопровождающий сотрудник. Оказавшись у порога, сразу почувствовали оживление внутри барака. Один парень сразу же встал с кровати, сунул руки в карманы и, улыбаясь, стал провожать нас взглядом. На одной кровати лежал мужчина средних лет и читал какую-то книгу, но увидев нас, сразу же отложил ее и, сдвинув на лоб свои пластмассовые очки, стал исподлобья наблюдать за нашим караваном. Возле окна сидели парни и играли в карты, они так же быстро среагировали на нас, а один из них даже узнал меня и крикнул: «Ух ты! Какие люди в Голливуде! Рад Вас видеть!» – и помахал мне рукой, в которой держал дымящуюся сигарету. Это был мой прошлогодний выпускник. Я слегка улыбнулась, махнула ему рукой и пошла дальше.

До сих пор помню этот приторный запах сигарет, мне показалось, что именно из-за их едкого дыма торчащие из-под черных покрывал простыни шконок (койки. – Ред.) обрели грязно-желтоватый оттенок. Все было будто затуманено и пыльно, казалось, что солнечные лучи никак не могут проскользнуть сквозь пыльные окна и застревают где-то между рамами окон.

Кровати стояли с двух сторон, но в довольно хаотичном порядке. Некоторые, как оказалось, сооружали себе что-то наподобие комнаты на кровати – они вешали на верхний ярус, словно шторку, покрывало, и закрывали полностью свое спальное пространство. Когда мы проходили мимо, из одной такой «баррикады» высунулось чье-то круглое лицо и тут же скрылось обратно.

В конце комнаты находился кабинет, где стоял переговорный стол из массивного дерева. Командир отряда кратко рассказал об условиях их содержания и попросил расписаться в протоколе, а там имелись графы об удовлетворительном состоянии их спальных мест, кухни и туалета. Я спросила у него, кто же занимается уборкой этого барака, ведь здесь очень грязно, как в свинарнике, на что он сказал, что это «черный» отряд, они отказываются заниматься уборкой и прочими бытовыми делами, поэтому в качестве их клининга выступают «красные» отряды, которым практически нельзя дотрагиваться до вещей «черных», и потому здесь не так чисто, как хотелось бы. Спустя некоторое время мы все-таки расписались в протоколе.

В школе эти отряды тоже не пересекались, учились в разные смены. «Черные» учились в первую, «красные» – во вторую. Если «черные» отряды могли пропускать занятия по причине нежелания учиться, то «красные» обычно пропускали из-за рабочей загруженности. Условия в их бараках, по рассказам других учителей и самих заключенных, были очень хорошие – чистое постельное белье, порядок, душевые кабины («черные» не позволяли им мыться в общей бане), у них даже вроде был «плазменный» телевизор. Вот так поощрялись их труд и дисциплина.

Но не это является показательной разницей между этими отрядами. Разница заключается в том, что «красные» являются сбором некоторой «очистки», и «очистка» эта проводится, в первую очередь, по статьям, за которые они попали за решетку – это, как правило, изнасилование, педофилия, беспредел, убийство детей и тому подобные преступления, которые не имеют оправдательного исхода в глазах любого общества, в том числе и в понятиях отряда «черных».

В тот год к нам на учебу из «красного» отряда поступил один новенький. Внешне он особо не выделялся, был полноватый, с довольно смуглой кожей и большими глазами, которые немного косили. Но особенно мне запомнился его бархатистый, успокаивающий голос, он мог бы стать отличным диктором или озвучивать фильмы.

Однажды после урока он почему-то задержался в моем кабинете, я начала собирать учебники и сказала, чтобы он вышел из кабинета первым. На что он ответил, что хотел бы помочь мне с учебниками:

– Вы ведь такая маленькая и хрупкая. Давайте, я помогу Вам их донести до учительской? – сказал он мне своим бархатным голоском и, опустив глаза, слегка улыбаясь правым уголком губ, стал довольно быстро подходить к моей решетке.

– Спасибо, но мне не нужна помощь, иди. Мне еще класс закрывать, – как можно твердым, но не грубым голосом в попытке переубедить его, ответила я.

– Да что Вы так! Я помогу, мне не трудно, – и, сказав это, он вплотную подошел к двери моей решетки и начал открывать ее. И тут из-за страха, что он зайдет ко мне, подбежала к двери, толкнула ее в обратную сторону и, неловко улыбнувшись, сказала ему:

– Выйди в коридор, там я тебе и передам учебники, раз так настаиваешь, – решила я немного поменять тактику. Тут он резко остановился, поднял на меня свои глаза и сказал:

– Ладно… как скажете, – пробормотал все тем же бархатистым голосом и, поглаживая прутья грязным выпуклым ногтем большого пальца правой руки, медленно отпустил дверную ручку решетки, не отводя от меня своего пристального взгляда. Затем он отошел задом к выходу, при этом правый глаз у него почему-то задрожал и стал смотреть чуть левее от меня, и только потом он, наконец, вышел из кабинета.

Когда за ним закрылась дверь, я осталась стоять, придерживая решетку, потом все-таки села обратно на стул и, прижимая к себе учебники с тетрадями, просидела еще пару секунд, все еще не решаясь выйти к нему. Меня охватило какое-то странное ощущение, похожее на страх или на отторжение. И пока я сидела в этом немом ступоре, дверь кабинета вдруг резко открылась, и на пороге я увидела сотрудника, дежурившего в тот день в школе:

– Выходите, Вас уже все потеряли, – сказал он.

Я улыбнулась с облегчением и одновременно удивилась, ведь сотрудники практически никогда не сопровождали нас до учительской. Когда я вышла в коридор, то там никого, кроме сотрудника, не оказалось.

Этот парень продолжал приходить на занятия, но после того раза никогда не предлагал мне свою помощь, видимо, почувствовал мои опасения в его адрес. Через какое-то время я узнала, что он «сидел» по статьям изнасилования и грабежа.

Среди «красных» не все были насильниками и педофилами. Иногда осужденные оказывались в этом отряде совершенно по другим причинам.

В детстве во дворе обязательно бывают такие соседские мальчики, которые покатают тебя на качелях, угостят хлебом с маслом и сахаром, никогда не станут дергать за косички и даже смело защитят тебя от собак, при этом у них обязательно очень добрая и милая улыбка.

Было ощущение, что один из «красных» был в прошлом именно таким мальчиком. Он был среднего роста, немного худощавого телосложения, а еще он прекрасно рисовал и делал руками различные подвески из дерева и кости. Однажды на 8 марта он подарил всем учителям свои поделки из дерева с выжженными на них добрыми пожеланиями. А каждый праздник украшали его красивые плакаты. И все он рисовал обычной шариковой ручкой. Его природный талант никого не оставлял равнодушным. Сложись судьба по-другому, то, несомненно, его ожидало большое будущее.

Его историю жизни я узнала от его земляка, который был из «черных». Как он мне поведал, этот паренек был круглым сиротой, рос в интернате. Однажды, попав под влияние старших пацанов, совершил кражу, за что его сразу же отправили в тюрьму для малолеток, а там совершенно другие беспредельные «порядки».

Колония для малолетних всегда славилась и славится до сих пор своей беспринципной жесткостью. И так получилось, что с ним произошло там самое страшное, что может произойти с мальчиком – его изнасиловали, если выразиться тюремным сленгом – «опустили». Без причины, просто так, просто потому, что кому-то из этих малолетних бездушных преступников этого захотелось. С тех пор он находился в числе «опущенных», с ним рядом было нельзя есть или сидеть за одним столом, касаться его и так далее. Но при этом его художественный талант и просто человеческая натура не позволяли никому во взрослой колонии относиться к нему как ко всем «опущенным». Все придерживались правил, но при этом отношение к нему было несколько иное, чем к другим, таким же прокаженным из отряда «красных».

Через год после своего увольнения я видела его на Ысыахе. Рядом с ним сидела очень миловидная девушка на большом сроке беременности. Он нежно держал ее за руку, а она улыбалась ему и что-то очень оживленно рассказывала. Они выглядели очень счастливыми… Наверное, ему все-таки выпал шанс на другую жизнь.