Текст книги "Девилз-Крик"

Часть третья
Семена Вавилона

Стауфорд – Лэндон, шт. Кентукки

Наши дни

Глава десятая

1

Джек Тремли читал записную книжку до рассвета, просматривая множество примечаний и газетных вырезок, пока в сером утреннем свете его веки не стали тяжелеть. Знания пьянили, голова шла кругом из-за бремени, которое покойная бабушка возложила на его плечи. Комната двигалась в дымке похмелья, смешанного с пониманием и ужасом. Запутанная головоломка в бабушкиной записной книжке распаляла душу.

Но, несмотря на отчаянно мечущиеся в голове мысли, сон все же одолел Джека.

Сон всегда одолевал его, как и то, что поджидало в темноте.

2

Кошмар всегда один и тот же. Джек хорошо знаком с его перипетиями, яркостью картинки, гиперреалистичными сенсорными эффектами в пространстве сновидений.

Утренний солнечный свет, падающий сквозь пассажирское окно зеленого бабушкиного «кадиллака», нагревает руку, она краснеет, неприятно. Лето в Стауфорде всегда душное, рай для мух и комаров, деревья никнут в депрессии. За окном в клубящейся зеленой дымке проносится лес. Пол под ногами дребезжит из-за гравия, попадающего в колесную нишу.

Джек не помнит свой возраст, но предполагает, что ему где-то от четырех до шести. На нем темные кожаные сандалии, аккуратно отутюженные брюки цвета хаки и зеленая клетчатая рубашка. Даже не видя себя в зеркало, он знает, что волосы у него зачесаны назад с косым пробором.

Бабуля Джини молча сидит за рулем, ведя машину по лесной дорожке под утренним солнцем. Ее серебристые волосы в безупречном состоянии, завиты и уложены в идеальную прическу лучшими мастерами салона красоты «Арлинс». На ней ее любимые серьги: бабочки, украшенные изумрудными камнями. Джек помнит, что это подарок покойного мужа, хотя лицо дедушки не сохранилось в его памяти. Тот погиб в автомобильной аварии, когда Джек был совсем маленьким.

Здесь кошмар смещается, происходит резкий скачок в другую сцену, один проектор переключается на другой. Бабуля Джини держит его за руку и ведет в лес. Тропа заросла травой и дикими цветами. Из земли выступают древние как мир камни, покрытые пятнами мха и исписанные грубыми символами.

Чаща в глубине леса – это калейдоскоп света и тени, солнечные лучи просачиваются сквозь деревья, напоминая инсталляцию в стеклянной рамке. Бабуля Джини ведет его по небольшому склону в заросший папоротником и одуванчиками овраг. Тот извилистой линией пересекает ручей, чьи воды журчат над камнями и под упавшим в него валежником. Над головой чирикают птицы, а деревья шепчутся о паре посетителей, бредущей под их ветвями.

Джек останавливается у деревянного мостика и дергает бабушку за руку.

– Бабуль, почему этот ручей называют Дьявольским?

Лишь эта деталь его кошмара подвержена изменениям. Имоджин Тремли поворачивается к Джеку. Иногда она улыбается, иногда смеется, а иногда плачет. Иногда, как в этот раз, ее лицо не выражает никаких эмоций, а рот вытянут в тонкую линию.

– Там впереди ручей разделяется, – говорит она, указывая на лес, который теперь кажется таким густым, что напоминает толстый зеленый занавес. – Чем напоминает вилы Дьявола, поэтому старожилы назвали его Дьявольским ручьем. Но мы оба знаем, что он не Дьявольский. Верно, милый?

– Да, мэм.

Они продолжают углубляться в лес, туда, где строится поселение из лачуг. Вокруг валяются инструменты и материалы для работы – молотки, пилы, гвозди, бревна и листы металла. Из старых камней, лежащих в земле, вырос целый город. Возле деревни пахнет тухлым мясом, и когда они приближаются к прогалине, Джек понимает почему. С ветвей деревьев, растущих у ее края, свисают туши животных. Странные жертвы, возносимые в небо как подношения богам, чьи имена Джек не может воспроизвести своим детским языком. Вокруг гниющих конечностей густыми черными тучами роятся мухи, от смрада у Джека начинает крутить живот. Он исторгает завтрак из молока и хлопьев себе на сандалии, и Бабуля Джини бранит его за то, что он испачкал одежду по пути в церковь.

Очередная перемена места – в проектор вставили новую катушку, – и они на вершине холма Кэлвери-Хилл. Перед ними стоит Божья церковь Святых Голосов, и сквозь старые белые бревна просачиваются ритмичные звуки хора. Бабуля Джини водит пальцами по волосам Джека, пока не удовлетворяется их видом. Затем снова берет внука за руку.

– А теперь, – говорит она, – веди себя тихо. Мы опоздали на заклинание.

Она открывает дверь и вводит его в помещение старой церкви. Скамьи сдвинуты к стенам, в окна проникают лучи утреннего солнца, в них пляшут пылинки. Прямо впереди лежит на боку кафедра, а у стены стоит безвозвратно расстроенное пианино. В помещении пусто, если не считать гулких звуков хора, доносящихся из дыры в полу.

Бабуля Джини подводит Джека к краю отверстия, и они заглядывают вглубь. Внизу горит свет, мерцающее оранжевое пламя заполняет пещеру тенями, и Джек тянет бабушку назад.

– Мы опоздали, – шепчет она, отпуская его и начиная спускаться по лестнице вниз. Он беспомощно наблюдает, как она погружается во тьму, и в какой-то момент в голову ему приходит мысль бежать.

– Джеки, – шепчет бабушка, – ты идешь?

Щеки у него краснеют от стыда. Он не хочет ее подводить, не хочет заслужить ее презрение и начинает спускаться.

Катушка в проекторе снова меняется, и они оказываются в пещере, глубоко под фундаментом церкви. Куполообразная, та спрятана в недрах Кэлвери-Хилла. Стены выложены потрескавшимися каменными плитами с вырезанными на них символами, от которых у Джека болят глаза, когда он смотрит на них. В одном конце пещеры возвышается земляная колонна, окруженная высеченными из камня ступенями. Центр пещеры освещается факелами, размещенными по периметру, повсюду видны груды праха и костей. Обладая безграничной мудростью сновидческой логики, Джек понимает, что стоит копнуть, и под ногами обнаружатся бесчисленные кости. Он начинает скрести землю каблуком. Из образовавшейся ямки торчит серая челюстная кость, крошечные зубы покрыты грязью и копошащимися червями. Привет, – говорит она, – не присоединишься ко мне?

Джек испуганно отворачивается, но здесь ему не найти покоя. В центре пещеры сидят прихожане бабушкиной церкви. Они поют, тесно прижавшись друг к другу и раскачиваясь. На их лица наброшены белые капюшоны, закрывающие глаза и носы, поэтому Джек видит лишь рты. Он никогда раньше не слышал песни, которую они поют. Это гимн Старых Обычаев, написанный на стене. Голоса образуют бессмысленный гул, который нарастает у него в ушах, и Джек уже боится, что голова у него может лопнуть. Бабуля Джини садится в круг, присоединяясь к механическому покачиванию, и оставляет его в мерцающих тенях у стены пещеры.

За каменным алтарем, покрытым такими же причудливыми символами, стоит его отец. Издавая низкий гудящий звук, он возносит руки вверх, в знак восхваления того, чего Джек не видит, но чувствует.

Это нечто невидимое и невероятное, гигантское и бесформенное, не поддающееся логике и земной силе притяжения. Исполин из темной материи, самодостаточная пустота, нависающая над всеми ними, господствующая над своей конгрегацией, подобно бескрайнему космосу. Джек не может заставить себя посмотреть туда, куда воздевает руки его отец.

Дрожа, Джек тихонько хлопает бабушку по плечу.

– Пожалуйста, – шепчет он, – мне страшно. Пожалуйста, можем мы уйти?

Имоджин Тремли раздражена, но заметно смягчается, когда видит ужас на его лице.

– Хорошо, – говорит она.

Прихожане поют, раскачиваясь, в то время как их пастор тянется к невидимому, наделенному сознанием космосу, обитающему глубоко под землей. Прежде чем подняться по лестнице, Джек оглядывается на отца, безликого человека, которого никогда не понимал и не любил, на страшную и загадочную фигуру, чей образ будет преследовать его, пока он не повзрослеет. Джейкоб Мастерс отворачивается от пустоты и бросает на них с бабушкой мрачный взгляд.

– Сестра Тремли, – произносит он скрипучим голосом, – куда ты уводишь моего сына?

Катушка в проекторе меняется в последний раз, и место действия перемещается из темной подземной пещеры в залитую золотистым солнечным светом церковь на вершине холма. Джек стоит на пороге, глядя на тропинку, идущую вдоль склона Кэлвери-Хилла. У него за спиной, у края ямы, ждет Бабуля Джини. В панике и страхе она окликает внука.

– Уходи, – говорит она ему. – Беги, Джеки. Ради бога, беги!

И Джеки делает, как ему велено, выбегает из дверного проема на слабеющий солнечный свет. Время перестало иметь значение, правила нарушены в этом ужасном сновидческом мире, и за те несколько минут, что они провели под землей, прошел целый день. Солнце садится, облака катятся над головой, заслоняя свет и истекая теплом.

За спиной у него что-то приближается. Что-то темное. Что-то с лицом его отца и со страшными голубыми глазами.

Что-то скрытое. Что-то жутко древнее.

Джек несется со всех ног, но не важно, сколько раз он видел этот сон, как далеко пытался убежать, ему никогда не удавалось удрать от крадущейся за ним твари. Он никогда не видел ее, лишь ощущает ее размеры – страшная темная волна, катящаяся из-под фундамента старой церкви. Невероятная бесформенная сущность, пустота, от которой нет спасения, она прорывается через порог, орошая собой все на своем пути, поглощая мир, а вместе с ним умы и души.

Эта пустота лижет ему пятки, и он вопит от ужаса. Она обрушивается на него. Джек кричит…

3

– Бабушка!

Он резко проснулся, сбросив ногами с дивана одеяло и опрокинув стоящую на приставном столике лампу. Покрытый потом, Джек сел прямо, сердце скакало галопом. Фрагменты сна тянулись к нему из темных углов комнаты, словно отчлененные руки, угрожая утащить обратно в подземные глубины. Но затем глаза сфокусировались на широком луче света, просачивающемся сквозь занавески.

Джек вытер пот с лица и посмотрел на пол. Бабушкина записная книжка лежала открытая на странице со странными символами. Большинство из них он никогда раньше не видел, кроме тех нескольких, что в самом низу страницы. Рядом Бабуля Джини подписала своим витиеватым почерком: «Очищающие руны». Их было четыре, нацарапанных красными чернилами:

Джек разглядывал их еще какое-то время, пока страшный сон ускользал от реальности. Годами его преследовало одно и то же темное видение. И неважно, насколько часто он попадал в этот фантасмагорический фильм, эффект всегда был один и тот же: он просыпался в ужасе, пытаясь спастись от невидимой сущности, преследующей его. Эти страхи стоили ему сна, стоили денег, уходивших на оплату психотерапии, и бессчетных отношений. Он говорил себе, что это всего лишь кошмар, проклятие сверхактивного воображения, следствие травм и жестокого обращения в раннем детстве.

Но это было не так. Его мысли вернулись к каменному идолу, которого он оставил в старом бюро наверху. По телу пополз холодок, от шеи до самых ног. Джек посмотрел на дневник. Даже посвятив несколько лет исследованию этого идола, Бабуля Джини могла лишь строить гипотезы относительно его природы, но смерть настигла ее прежде, чем она смогла раскрыть секреты статуэтки. Единственная правда, которую она почерпнула из своего исследования, заключалась в том, что его нужно держать как можно дальше от того адского алтаря.

В голове раздался глухой удар, и Джек закрыл глаза, чтобы остановить волну дискомфорта, обрушившуюся на переносицу. Вечерние подвиги дали о себе знать, и он подумал о том, чтобы снова заснуть, когда вспомнил, что оставил машину в центре города.

Он потянулся к телефону, решив обратиться за помощью к Стефани. Та ответила после второго гудка.

– Да?

Он ухмыльнулся.

– Это так ты отвечаешь на звонки?

– Только когда перепью, – прохрипела она в ответ. – В чем дело?

– Можешь подбросить до города, чтоб я забрал свою машину?

– Чего не сделаешь ради любимого братца. Дай мне час.

– Спасибо, – произнес он и собирался добавить «до свидания», когда она повесила трубку. Чтобы привести себя в порядок, часа ему хватало, но прежде чем встать, он поднял с пола бабушкину записную книжку. Открыл первую страницу, с примечанием Бабули Джини. Ради утешения снова прочитал ее слова, несмотря на таящееся в них мрачное предупреждение:

Мой дорогой Джеки,

Если ты читаешь это, меня уже нет в живых и Чак, согласно моей воле, уже передал тебе ключ. Представить себе не могу, в каком ты будешь замешательстве, обнаружив это среди моих вещей. Но надеюсь, ты все поймешь, дочитав эти страницы до конца. Я начала вести эти записи много лет назад, но не ради ностальгии, как большинство бабушек. Полагаю, я много чего не делала, как они, но пыталась воспитывать тебя правильно и дать тебе лучшую жизнь, которую только могла, учитывая все, что произошло.

Я все делала только ради того, чтобы уберечь тебя, дорогой. Когда меня не станет, люди в Стауфорде будут говорить про меня разные гадости, что я ведьма и язычница, дьяволопоклонница из старой церкви, что я практиковала черную магию.

Мы оба с тобой знаем, что́ из этого правда, но я никогда не говорила тебе почему. Позволь мне сделать это сейчас, пока я еще дышу. Могу лишь надеяться, что ты в гневе не бросишь мои записи, дочитаешь их до конца и примешь их близко к сердцу.

Потому что это касается тебя, Джеки. Касается всех твоих братьев и сестер. Речь о том, что случилось в Девилз-Крике.

Нахмурившись, Джек снова заглянул в конец записной книжки. Последние несколько страниц были пустыми, примечания – неполными. Одна страница вырвана.

– Ты сделала все, что могла, – прошептал он и со слезами на глазах отложил записную книжку в сторону. Из пустых страниц вывалилась маленькая бежевая визитка и упала ему на колени. Прищурившись, он прочитал: «Тайлер М. Бут, доктор философии. – Департамент антропологии колледжа Сью Беннетт»

Джек перевернул визитку. На обратной стороне узнаваемым бабушкиным почерком были написаны адрес и телефон.

– Хм, – произнес он, убирая визитку обратно в блокнот. Джек помнил, как в 90-е колледж Сью Беннетт закрылся из-за низкой посещаемости. Но он не помнил, чтобы его бабушка была когда-либо связана с этим заведением или его преподавателями. С другой стороны, предположил он, воспоминания о детстве были уже не такими, как прежде. Он оставил записную книжку на приставном столике, но пока принимал душ и одевался, праздные мысли продолжали возвращаться к пустым страницам и визитной карточке, спрятанной между ними.

4

После звонка брата Стефани Грин отложила телефон и уткнулась лицом в подушку. Звонок потревожил ее «сон красоты», хотя ничего красивого в нем не было. Всю ночь ее преследовали кошмары, но теперь их осколки догорали в утреннем свете. Всякий раз, когда она пыталась сложить их воедино, чтобы вспомнить, они утекали сквозь пальцы, как песок.

Конечно же, к кошмарам ей было не привыкать. Психотерапевт сказал, что это нормально для жертв травматического опыта, категории, в которую она вписывалась аккуратно, комфортно, возможно даже благополучно. Джек, вероятно, так же хорошо вписывался в их общую нишу, но, хотя он научился использовать эту травму в своем искусстве, она сомневалась, что он делал это с таким же энтузиазмом, как она. Тем не менее было приятно увидеть его вчера вечером, и пока она боролась с желанием выключить телефон и вернуться в тревожную пустошь своих снов, в голову ей пришла мысль пригласить его в студию для интервью.

Перспектива была настолько заманчивой, что вытащила из почти коматозного состояния. Стефани открыла глаза и посмотрела на солнечный свет, струящийся сквозь окно спальни.

– Исчезни, – пробормотала она, бредя по коридору в сторону ванной. – Солнечный свет, тебе здесь не рады. Твое присутствие оскорбляет меня.

Облегчившись, Стефани уставилась на картину брата, висящую над унитазом. И обнаружила, что не может долго смотреть на нее. Гротескный образ безликих мужчин и женщин, окружающих детей в воде, вызывал слишком много мрачных воспоминаний, призраков, ходящих на цыпочках по границе между сном и реальностью, обладающих такими деталями, которые заставляли ее усомниться в их природе.

Вместо этого Стефани подумала об источнике этого жуткого произведения. Встреча с Джеком прошлым вечером стала для нее приятным сюрпризом, чем-то, на что она даже не рассчитывала. Они не общались с колледжа, и даже тогда их разговоры оставались мимолетными, они были слишком заняты своими жизнями, чтобы замечать друг друга. Спустя годы Стефани осознала, что они избегали друг друга из-за боли общего прошлого. Чак поддерживал связь с Джеком, в основном через Имоджин, а потом как-то рассказал Стефани, что, скорее всего, Джек решил уехать из города из-за комплекса вины выжившего. Его мать была единственной из тех, кто остался в живых, хотя и лишилась рассудка. И, несмотря на то что он никогда не говорил об этом, Стефани давно подозревала, что он винит себя в их общих проблемах.

Глядя на мрачную картину перед собой, она решила, что попросит у него интервью. Это будет хорошо не только для станции, но и для нее, поскольку поможет лучше понять его. От осознания того, насколько сильно они отдалились друг от друга за эти годы, у нее заныло сердце. Она наведет между ними мосты, так или иначе. И если она понимает что-то в художниках, лучший способ разговорить их – это завести разговор об их искусстве.

Когда она вышла из душа, ее ждали два голосовых сообщения. Первое было от Синди, заканчивающей свою смену на радиостанции. Второе – от Чака: «Стефани, я еду к Бобби. Ночью что-то случилось. Позвони мне, как проснешься».

Стефани замешкалась, большой палец завис над кнопкой «Перезвонить». В последний раз у Бобби Тейта случился кризис, потому что он обнаружил в спальне Райли «сатанинскую атрибутику». Упомянутой атрибутикой оказались альбом группы Slayer, который ему дал послушать друг-одноклассник, и сборник рассказов Лавкрафта, взятый в школьной библиотеке.

Стефани мысленно вернулась к тому дню в доме Бобби, когда стала свидетелем, как он сходит с ума из-за таких пустяков, и задалась вопросом, не был ли сегодняшний кризис чем-то подобным. Возможно, он нашел в компьютере у Райли порнушку или, того хуже, альбомы Ghost или Мэрилина Мэнсона. Может – и она надеялась, что это так, – его сын наконец отрекся от отцовской веры, устав от деспотичного христианского режима, который навязывал ему Бобби.

Ах, если бы. Она хотела бы присутствовать при последствиях, если б произошло подобное, – но сомневалась в этом. По правде говоря, Стефани будет рядом со своим братом независимо от характера его кризиса, поскольку она по-прежнему заботилась о нем, несмотря на их разногласия, несмотря на то, что его прихожане собирались уничтожить ее бизнес, и несмотря на то, что он подсознательно отталкивал от себя собственного сына.

В голове у нее пропорхнули слова бабушки Мэгги. Семья есть семья. Ты не сможешь изменить это, Стеф. Когда все рушится, к кому еще ты можешь обратиться, кроме семьи?

Одевшись, Стефани набрала SMS-ку Джеку. Подойдя к входной двери, она уже приняла решение съездить к Бобби.

5

Суббота в Стауфорде выдалась пасмурной, через небо над городом протянулись широкие полосы серых облаков. Свойственная концу лета влажность и не думала спадать. Стефани ехала с кондиционером, включенным на полную мощность, но, даже несмотря на обдувающий лицо холодный воздух, на лбу все равно выступил пот.

Она избежала утренней субботней пробки, повернув на углу Мэйн-стрит и Кидд-авеню и проехав под подвесными железнодорожными путями. Стефани хорошо изучила эти объездные дороги, пока училась вождению в районе за футбольным полем и развлекательным центром. И когда пересекала мост через Лэйн-Кэмп-Крик, в голову ей закралось воспоминание о бабушке Мэгги, любящей давать «водительские» советы с заднего сиденья. «Тормози, ради бога, Стефани! Ты же убьешь нас обеих!»

Стефани затормозила, но уже после того, как нажала в неподходящий момент на педаль газа, заставив старый бабушкин «форд» перепрыгнуть через бордюр и рвануть к холму у ручья. Она никогда не забудет выражение на лице Мэгги Грин, когда они, наконец, остановились: смесь ужаса, удивления и веселья. То были лучшие дни, и когда Стефани миновала мост, то почувствовала накатившую грусть, усиленную видом серого неба над головой.

Кидд-авеню разветвлялась на две улицы – Грейнджер и Хармон, и Стефани свернула направо на Грейнджер, поехав по их старому району. Дом Мэгги Грин был четвертым слева. Старый кирпичный двухэтажный особняк, в котором Стефани провела большую часть своей юности после инцидента у Девилз-Крик. Проезжая мимо, она притормозила. Ей было приятно видеть, что нынешние владельцы заботятся о доме. Даже шина на цепях по-прежнему была на месте, подвешенная к большому суку старого дуба, стоящего во дворе рядом с подъездной дорожкой.

Вид старого дома заставил ее вспомнить ленивые летние деньки, когда Джек и Чак приезжали к ней на великах планировать какое-нибудь очередное злоключение. Ее дом находился между домами Джека и Чака, последний жил на другой стороне от ручья. Дома Сьюзан, Бобби и Зика были разбросаны по противоположным частям города, за Мур-Хиллом и Гордон-Хиллом соответственно. Бобби присоединялся к ним несколько раз – даже Зик, коли на то пошло, – но Сьюзан – никогда. Она всегда была сама по себе, а с возрастом ее замкнутость лишь усилилась. Визиты Зика прекратились, когда он переехал к Сьюзан и ее дедушке, а Бобби – когда он обрел Иисуса.

Если не брать в расчет различия между ними и разлуку, у Стефани остались приятные воспоминания о том, как они с братьями гуляли по дорогам Стауфорда, в теплые дни плескались на мелководье Лэйн-Кэмп-Крик, рыбачили в более глубоких местах. Как освежал ветер, когда они гоняли на великах вниз по склонам Гордон-Хилла. Те дни длились в ее памяти вечно, напоминая теплые картины импрессионистов, где всегда садится солнце, небо на грани перехода от оранжевого к пурпурному, а светлячки неотличимы от звезд. Тогда Джек, Стефани и Чак заключили негласный договор держаться вместе, заботиться друг о друге, даже когда остальной мир был против них.

Каким-то образом, руководствуясь мудростью своей юности, они решили извлечь максимум из того, чем наделила их жизнь. Но почему-то за прошедшие годы забыли об этом решении, причем одни сильнее других.

Она вздохнула. Действительно, то были лучшие дни.

Добравшись до конца квартала, Стефани повернула налево, на Бреннен-роуд, и продолжила движение вверх по холму, в сторону Стэндард-авеню. Там, перед тем как повернуть направо, она увидела на крыше усадьбы Тремли флюгер. В детстве она представляла, что старый викторианский дом – это замок, наполненный тайными коридорами и книгами по магии. Бабушка Джека Имоджин была для нее волшебницей, а ее черная глазная повязка – странным почетным знаком. Про слухи, ходившие об Имоджин, она узнала, лишь став подростком. И к тому времени они с Джеком стали отдаляться друг от друга, встречаться все реже, сделав выбор в пользу новых друзей с более светлым прошлым.

«Ох уж эти слухи, – подумала она. – Что старуха Тремли – ведьма, что она ест детей, купается в крови девственниц и поклоняется дьяволу в свете полной луны». Стефани закатила глаза. Эти истории были нелепыми, и все же… она гадала, нет ли в них доли правды. Молва не появлялась на пустом месте, и она надеялась вечером вместе с Джеком разобраться с этими байками, если он не будет против. Они с Чаком заключили негласное соглашение не обсуждать то, что произошло много лет назад, но с Джеком все было иначе.

Она свернула со Стэндард-авеню и двинулась по подъездной дорожке к дому Тремли. Джек сидел на крыльце, с блокнотом для набросков на коленях, и зарисовывал одно из деревьев, растущих в переднем дворе.

Стефани остановила машину и опустила окно.

– Сколько стоит рисунок?

Джек Тремли закрыл блокнот и сунул в сумку.

– Двенадцать «штук». – Он улыбнулся. – За тринадцать я даже подпишу.

– Заметано, – сказала она, открывая дверь. Он сел рядом с ней и пристегнул ремень. – Полагаю, ты часто это делаешь?

– Что, делаю наброски?

Она кивнула, разворачивая машину.

– Да, я в том смысле, это же не как кататься на велике? Как только ты научился…

– Нет, тут по-другому, – сказал Джек. – Постоянно нужно практиковаться, как при игре на пианино. Нужно разминаться, сохранять пальцы гибкими и напоминать им, как рисовать правильные формы.

– Это так ты рисовал «Полуночное крещение»?

Он скрестил руки и покраснел.

– Это интервью?

– Возможно, – ухмыльнулась она.

Стефани сделала свое предложение, когда они, выехав с подъездной дорожки, направились в сторону города.

В доме через улицу сидела у окна и провожала их взглядом Рут Маккормик. Под глазами у нее висели красновато-фиолетовые мешки, по щекам текли слезы. Рут лихорадочно царапала что-то в своей записной книжке, под диктовку голоса, который могла слышать лишь она. Заполняла страницы истиной мира, существовавшего до появления человека и созданных им богов.

6

Джек закрыл пассажирскую дверь и наклонился к открытому окну.

– Увидимся вечером, – сказал он. – Мне нужно что-нибудь принести?

Стефани покачала головой.

– Это же радио. Нужен только твой голос.

– Понятно. Спасибо, что подвезла.

Проследив, как она, ускоряясь, уносится прочь, он открыл дверь своей машины. Забравшись внутрь, достал из сумки бабушкину записную книжку. Он хотел рассказать Стефани о вчерашнем открытии, но передумал. Насколько ему было известно, исследования бабушки ни к чему не привели. Но ему нужно было знать наверняка, прежде чем рассказывать об этом Стефани.

Он завел двигатель и ввел в GPS-навигатор на приборной доске адрес мистера Бута. Навигатор проложил маршрут по старому 25-му шоссе на север в Лэндон. Джек был не очень хорошо знаком с этим городком, хотя там родилась его мать. Он понимал, что сегодняшний день станет днем знаний во всех смыслах.

И надеялся, что мистер Бут будет хорошим учителем.

Через несколько секунд Джек включил «поворотник» и, дождавшись бреши в плотном потоке машин, свойственном для субботнего утра, двинулся в сторону 25-го шоссе.

7

На другом конце города, пока Джек стоял в пробке на пересечении Мэйн-стрит и 25-го шоссе, Чак Типтри просматривал сообщения в телефоне. Он вовсе не желал тратить субботнее утро на гневные тирады и нытье Бобби Тейта, но ничего не мог поделать. Дело не в том, что ему не хотелось поддержать своего брата, но пока Бобби больше сходил с ума из-за того, что Райли тайно встречается с девчонкой, а не из-за того, что его сыну может грозить судебное разбирательство в связи с вчерашним нападением на Джимми Корда.

Чак ответил на этот ранний утренний звонок Бобби, поскольку понимал, что добрый священник сосредоточится не на тех проблемах и загонит себя раньше времени в могилу. Пока он сидел в домашнем кабинете Бобби Тейта, утопая в мягких складках кресла, Бобби разглагольствовал об адском огне и сере, обрушившихся на его семью после безвременной кончины жены. Чак решил, что знает брата лучше, чем ему хотелось бы в этом признаться.

– Где я ошибся? – вслух спросил себя Бобби. Это был риторический вопрос, от ответа на который Чак воздержался. «У тебя есть дети», – мысленно произнес Чак. Все эти годы, крутя многочисленные интрижки, Чарльз Типтри придерживался одного правила: никаких детей. В его венах текла проклятая кровь. Меньше всего он хотел передать ее дальше, продолжив отцовский род. Нет, много лет назад Чак Типтри решил, что его ветвь генеалогического древа Мастерсов усохнет, отломится и сгинет в бездне забвения.

Нельзя сказать, что он не любил Райли. Он восхищался мальчишкой, особенно когда тот бросил вызов своему отцу. «Им обоим это полезно», – однажды сказал он Стефани, прежде чем разразиться хохотом. Но Райли попадал под незначительную, приемлемую категорию «чужая проблема». Чак любил своего племянника, любил баловать его, но в конце дня Райли возвращался домой. Он не задерживался подолгу в доме Чака, не опустошал холодильник и не жаловался на свои подростковые проблемы. Нет, Чаку подобные осложнения были ни к чему. Слушая формальные сетования брата по поводу недавних прегрешений Райли, он лишь убеждался в своей правоте и молча гадал, не связаны ли проблемы мальчишки как-то с их родословной.

«Выбрось это из головы, – сказал он себе. – Единственная проблема Райли в том, что он – подросток из неполной семьи».

– Говорить с ним – все равно что разговаривать с кирпичной стеной, – Бобби стоял у камина и глядел на фотографию живой и счастливой Джанет. – Мне кажется, будто Господь испытывает меня, Чак. С этим мальчишкой то одно, то другое.

– Бобби, думаю, тебе нужно выделить себе минутку и передохнуть, хорошо? – предложил Чак. – Сядь и успокойся. Давай поговорим об этом подробно и вдумчиво.

Бобби Тейт отвернулся от фотографии и неохотно побрел через комнату. Чак подумал, что он похож на потерявшегося ребенка, которому все еще семь лет, и он задыхается от паники в удушающей темноте. В некотором смысле Чаку казалось логичным то, что Бобби заново открыл для себя религию в подростковом возрасте. Бедняге нужен был какой-то защитный механизм, который помог бы справиться с тяготами повседневной жизни. Он был так взвинчен, что даже пук мыши смог бы вызвать у него сердечный приступ.

Бобби сел на диван и сник.

– Хорошо, Чак. Хорошо. – Он сделал вдох и выдох. Чак заметил, что руки у Бобби дрожат.

– Ты все еще принимаешь лекарства?

– Нет, – рассеянно ответил Бобби, кладя руки на колени. Он отвел взгляд от Чака, внезапно заинтересовавшись узорами на диване. – Уже несколько месяцев не принимаю. От них у меня кошмары, и… ну, ты знаешь.

Чак кивнул. Он знал. После инцидента в церкви все шестеро страдали от кошмаров, и, насколько ему было известно, в подростковом возрасте все они проходили какую-то психотерапию, которая помогала справиться с этим. Их бабушки и дедушки объединили свои ресурсы, чтобы нанять психотерапевта, доктора Бенджамина Мозье, старомодного типа в толстых очках. Его терапия заключалась в том, чтобы побудить их найти призвание, через которое они могли бы направить свои страх и тревогу, и для большинства из них она сработала.

Действительно ли религия помогла Бобби обрести покой? Чаку хотелось так думать, хотя с тех пор, как умерла Джанет, церковь, казалось, стала для Бобби одной сплошной обузой. Человек, сидевший напротив, не выглядел отдохнувшим или умиротворенным; на самом деле он выглядел маниакально подавленным – походил на небрежно сделанное чучело, которое удерживали воедино молитвы, гнев и минимальный сон.

Чак откашлялся.

– Бобби, ты, э-э, уверен, что не принимать лекарства – разумно? Имею в виду, после кончины Джанет…

Тот отмахнулся.

– Они помогали какое-то время, но притупляли концентрацию. Я чувствовал себя оторванным от реальности, если понимаешь, о чем я. Мир будто покрывался ватой, терял остроту. Я будто был призраком.