Текст книги "Чужая жизнь. Мистические практики для обретения самого себя"

Токо-па Тернер
Чужая жизнь. Мистические практики для обретения самого себя

Посвящается Крейгу,

который и есть то основание,

откуда берет начало

моя принадлежность.

Toko-pa Turner

BELONGING: REMEMBERING OURSELVES HOME

Copyright © 2017 by Toko-pa Turner.

All rights reserved. Published and distributed by

Her Own Room Press (British Columbia, Canada).

© Маслов С., перевод, 2022

© ООО «Издательство АСТ», оформление, 2023

Слова признательности

Я хочу поблагодарить Терри Кемптона, моего друга и редактора, за то, что он прошел вместе со мной весь этот нелегкий путь, со знанием дела помогая появиться на свет этой книге; Анджелу Гиги, прочитавшую всю рукопись от начала и до конца и заразившую меня своей решительностью, снабдив еще и ценными замечаниями; Каойму Меррик ― за ее расточительно щедрые страницы, преисполненные энтузиазмом; Мишель Тохер ― за то, что она воодушевила меня вынести историю личной жизни на суд читателей; Молли Костелло, которая смогла в иллюстрации обложки книги воплотить все, что я хотела сказать в своей книге; свою покойную наставницу Энни Якобсен, которая, вопреки всем мои сомнениям, убедила меня, что я могу писать хорошие книги; и, больше всех, Крейга Паттерсона, моего любимого мужа, ежедневно показывающего мне, как создается принадлежность, ― своим неизменным обаянием, мудрой критикой и беспредельной щедростью своей нежности. И в заключение я хотела бы высказать слова признательности острову Солт-Спринг за то, что он удерживает меня в мистических объятиях своих переплетенных ветвей и питает своей влагой мои слова.

Посвящается всем бунтарям и белым воронам, отщепенцам и аутсайдерам. Посвящается всем беженцам, сиротам, козлам отпущения и тем, кто не от мира сего. Посвящается всем изгоям, брошенным, отверженным и дауншифтерам.

Желаю вам понять, причем со все возрастающей ясностью, что вы знаете то, что вам известно.

Желаю вам отказаться от неуверенности в себе, мягкотелости и нерешительности.

Желаю вам найти в себе силы быть непохожим на других и в процессе этого испытать безоговорочную любовь.

Желаю вам не обращать внимания на неправильное восприятие вас окружающими людьми и научиться четко и тактично доносить до них свое несогласие.

Желаю вам со всепоглощающей ясностью природы, живущей внутри вас, увидеть, что ваш голос не просто необходим, но и крайне важен, чтобы докричаться до нас из всего этого хаоса.

Желаю вам чувствовать поддержку, сопричастность и уверенность, когда вы вручаете самих себя и все ваши бесценные дары окружающему миру.

Желаю вам уверенности в том, что, даже когда вы остаетесь один на один со всем миром, вы не одиноки.

С любовью,

Токо-па

Глава I. Нечто более важное

В этом бренном мире, которому ты принадлежишь. В этот момент, в этом месте, где ты живешь, есть нечто более важное, что всегда сопровождает тебя. Ты тесно связан с целой чередой поколений выживших. Где-то между героическими смертями, за которыми последовали новые жизни, и предшествовавшими им любовными встречами начала хитроумно плестись история твоей жизни. Сливаясь с безудержным ликованием природы, ты продолжаешь шаг за шагом идти по жизни. Благодаря условиям каждого времени года и неосязаемому предрасположению небес твоя жизнь пусть и с трудом, но все-таки продолжается.

Хотя, возможно, ты чувствуешь, как и многие из нас, тоску жизни, осиротевшей из-за отсутствия принадлежности.

Существует много способов стать сиротой. Это может произойти либо из-за того, что родители не хотят заботиться о тебе, либо из-за того, что кто-то не воспринимает всерьез твои таланты. Из-за Системы, которая требует от тебя благонадежности, но одновременно старается избавиться от твоей самобытности. Или по «милости» истории, когда из-за нетерпимости и войны ты стал беженцем.

Но мы также можем осиротеть из-за культуры, которая увековечивает одни ценности и отвергает другие, заставляя нас отщепить от себя те части собственного «я», которые ей нежелательны. И это, вероятно, худший вариант сиротства, потому что он приводит к отчужденности, к которой мы все так или иначе причастны.

Итак, начав с такой незаметной на первый взгляд ранки, даже не понимая, почему все потеряли, мы должны жить с этим всю оставшуюся жизнь. Мы должны начинать с отсутствия ― сильного душевного порыва к недостижимому желанию смягчить боль ― и проследовать за ним в самое сердце изгоя, чтобы узнать, что можно (если вообще можно) сделать с этой пустотой. То есть стать найденышем, лишенным родителей.

Хотя многое в нашей жизни обусловлено принадлежностью, тем не менее о ней редко говорят на людях. Как и в случае с горем, смертью и чувством собственной неполноценности, нас подводят к мысли о том, что ощущать свою непричастность ― постыдное дело и в этом случае лучше уйти в тень. Весь парадокс состоит в том, что современная культура страдает от эпидемии враждебности, поэтому многие из нас испытывают одиночество из-за своей непричастности, как если бы кто-то еще был внутри вещи, снаружи которой только мы стоим в одиночестве. И замалчивание своего личного опыта о том, как жить в отчуждении, по большей части и является тем, что обусловливает его сохранение в веках.

Мы живем во времена разобщения, когда расизм, сексизм, ксенофобия и другие системные формы искусственного обособления или «отчуждения» укрепляют позиции во всем мире. Сегодня, как никогда раньше, мы становимся свидетелями такой массовой миграции людей через границы, которую можно сравнить с сейсмической активностью. И все трудности, вызванные оседанием и ассимиляцией, продолжают оставаться такими же глобальными и сложными, как и во времена нескольких предшествующих поколений. Сегодня мы оказались в критической ситуации, расходясь во мнениях по политическим, гендерным и расовым вопросам. И на этом безмолвном пути принадлежность становится главным камнем преткновения нашего времени.

Несомненно, один из самых главных мотиваторов моей жизни, страстное желание принадлежности, формировало меня таким образом, что я и не догадывалась об этом, до тех пор, пока в конце концов оно не схватило меня за волосы и не заволокло на ужасающее прокрустово ложе. Эта книга представляет собой путевые заметки об инициации, на которую у меня ушли годы, и о пути, ведущем через кажущуюся бесконечной череду ворот, причем каждые из них требовали отказаться от чего-то ценного для меня. Таким образом, я обращаюсь к тебе не как эксперт в области принадлежности, а как сирота, которой необходимо было открыть, как много приходится терять, прежде чем заново откроешь себя.

Принадлежность может быть самой разнообразной. Первое, что приходит на ум, ― это ощущение сопричастности к социуму по роду деятельности или по территориальному признаку. Для многих из нас страстное желание принадлежать начинается с семьи. Затем следует ощущение сильного стремления быть рядом с близким человеком в святилище любовных отношений и принадлежность, которую мы рвемся испытать ради каких-то своих целей или склонностей. Также существует духовное стремление принадлежать к исповеданию тех или иных традиций или обычаев, принадлежность к познанию и приобщению к наследию предков. И хотя мы даже не замечаем, как такое разъединение влияет на нас, вызванная им боль отдается эхом в наших телах.

Также существуют такие едва уловимые виды принадлежностей, как, например, та, которую мы должны, по большому счету, сделать историей своей жизни, и таланты, которые будут выкованы из этого. И если шире взглянуть на эту проблему, то можно обнаружить сопричастность со всей землей, которая чувствуется (или не чувствуется) где-то в глубине сердца каждого из нас. Наконец, есть великая принадлежность, по-видимому, самая смутная и устойчивая из всех, – страстное желание принадлежать к «чему-то большему», что придает смысл всей нашей жизни.

Живой мост

На северо-востоке Индии, высоко в горах штата Мегхалая, летние муссонные дожди становятся настолько сильными, что текущие в долинах реки превращаются в бурные и непредсказуемые потоки, через которые невозможно переправиться. Несколько веков назад население прибрежных деревень придумало хитроумное решение проблемы. Люди стали сажать огромные раскидистые деревья – баньяны – на противоположных берегах и тянуть через реку их бегущие корни, пока они не соединялись друг с другом.

Несмотря на всю медленность процесса связывания корней и переплетения их вместе, жители деревень создают прочный живой мост, способный выдержать наводнения, вызванные муссонными дождями.

Но, так как всю эту работу нельзя выполнить в течение одной человеческой жизни, знание того, как связывать и содержать в хорошем состоянии мост из корней, передается молодому поколению, которое сохраняет эту традицию живой. Таким образом, оно вносит свою посильную лепту в сохранение мостов в долинах Мегхалаи, которые приводят в трепет только одним видом переплетенных живых корней [1].

Если использовать живой мост в качестве метафоры для объяснения того, как действует принадлежность, нам следует представить себя оказавшимися в затруднительном положении, стоящими на одном берегу бурлящей реки и стремящимися объединиться с чем-то важным, что лежит вне зоны нашего доступа. Будь то сильная тоска по поиску своего истинного места в этом мире, родственных душ или отношений, наполненных глубоким внутренним смыслом, в любом случае страстное желание принадлежать ― мощный безмолвный мотиватор, лежащий в основе многих наших стремлений.

В течение многих лет работы со сновидениями я обнаружила, что такое страстное желание быть частью чего-либо лежит в основе многих наших запросов. Это стремление к признанию своих талантов, к своей востребованности в любовных и родственных отношениях, к ощущению своей потребности и необходимости своему сообществу. Но это также является тяготением к открытию священной мотивации своей жизни, желание почувствовать себя находящимся на службе каким-то благородным целям и продолжать жить волшебной и удивительной жизнью.

Однако отчужденность, мрачная сестра принадлежности, настолько вездесуща, что вполне возможно называть это повальным увлечением. Мы сейчас гораздо лучше связаны друг с другом с технологической точки зрения, чем когда-либо за всю историю человечества, но при этом стали еще более одинокими и разобщенными. Мы принадлежим к тем поколениям, которые упустили возможность унаследовать те знания, которые навели бы нам мосты, соединяющие нас с принадлежностью. Но самое худшее заключается в нашей амнезии, так как мы часто даже и не осознаем что, что-то упустили.

Все чаще и чаще наши взаимоотношения друг с другом вытесняются бездушными машинами. Несмотря на всю цифровую коммуникацию, роботизацию клиентской службы или розничные автоматизированные продажи, вместо которых должны были бы быть живые люди, мы становимся заложниками технократической эры. В угоду корпоративным интересам мы, минимизированные до состояния потребителей, становимся винтиками той самой машины, перед которой оказываемся в неоплатном долгу. Эта значимая и зачастую скрытая сущность ― фундаментальная часть того, что лишает нас человечности, дает нам ощущение одноразового использования. Мы не любим эту машину, да и она, в свою очередь, не отвечает нам взаимностью.

Мы пытаемся наладить отношения, внести посильный вклад в механистическую хореографию вещей, но нам отравляет жизнь ощущение бесцельности. Мы чувствуем на подсознательном уровне, что существует что-то большее, чему мы стремимся принадлежать. И хотя мы не в состоянии объяснить, что это такое, мы ощущаем принадлежность всех окружающих к этому чему-то большему в те моменты, когда смотрим на это со стороны.

Нам больно из-за того, насколько заметно наше отсутствие в кругу принадлежности чему-то большему. Это отравляет нас изнутри. Хотя мы и пытаемся оставаться занятыми, нам редко когда удается унять скрытое внутри одиночество. Стоит лишь начать сокращать общение, и отчужденность становится настолько ощутимой, что угрожает поглотить нас целиком.

Неважно, насколько мы собранны и осуществляем поставленные цели, ― резкая боль, вызванная своей непричастностью, продолжает колоть нас изнутри.

И поскольку мы относимся к своим жизням как к проекту для реновации, то, естественно, пытаемся изо всех сил вызывать всеобщее восхищение, быть полезными, стойкими или продвинутыми. Мы всеми силами стараемся срезать острые углы, из-за которых, возможно, и не можем никак найти свое место в жизни. Но по мере того, как это «саморазвитие» посягает на нашу сокровенную первозданность, наши сны и наша связь с сакральным ослабевает. Пуская в ход все оставшиеся ресурсы ради подсознательного стремления принадлежать, мы чувствуем, как все меньше и меньше остается внутренней свободы и комфорта.

Именно здесь и находится наша стартовая позиция – в саднящей ране нашей потерянности, в ноющей боли нашего желания наряду со всеми найти себе место под солнцем. Прежде чем спросить себя, как исцелиться от отчужденности, мы должны сначала склониться над раной и выяснить причины ее появления. Мы должны разобраться с вопросом: а что нами было упущено? Чего нас лишили? И только погружение с головой в самую суть этого страстного стремления даст нам возможность хотя бы мельком увидеть свет того величия, которое предназначено для нас.

Мечты о своем доме

Человечеству свойственно естественное стремление к почитанию «чего-то большего», что связывает всех нас, но мы в наше время живем в своего рода духовной западне, где наши таланты служат только нам самим. В отличие от многих шаманских культур, практикующих снотворчество, ритуалы и обряд инициации, население стран Запада давно забыло то, что индейские народы считали первостепенной важностью: наш мир обязан жизнью непроявленному. Каждая охота и каждый сбор урожая, каждая смерть и каждое появление на свет отмечаются облачением в церемониальные наряды и проведением ритуала в честь того, что невидимо для нас, тем самым возвращаясь к тому источнику, который нас питает. Я полагаю, что наша отчужденность обусловлена чувством пренебрежения к этой взаимности.

Несмотря на то, что для каждой культуры характерна своя мифология, анимистическая модель мировоззрения состоит в осознании того, что во всем присутствует дух. Не только существа в человеческом обличии, как мы с вами, но и с четырьмя ногами, очень высокого роста, обладающие острым зрением и покрытые перьями, живущие в утесах сильные и молчаливые люди, обитающие в горах сонные мечтатели и хорошо известные своей общительностью люди, проживающие по берегам рек. Иногда можно поймать духа, если сверху накрыть его перевернутой вверх дном керамической чашкой.

В то время как анимистические воззрения сосуществуют с тем, что писатель и шаман индейцев майя Мартин Прехтель называет «сакральностью в природе», мы превращаемся в культурную среду, сходящую с ума от буквализма и рационализма. Порвав отношения с мифами и жизнью, наполненной символическими значениями, наши личные истории теряют свою значимость во всепоглощающей коллективной движущей силе. Также в результате такого разделения атрофируется наша способность воображать, удивляться и задумываться о том, какой дорогой идти дальше.

Но у каждого из нас есть собственные врата, ведущие назад к братству с таинством, ― через наши сны. Занятие снотворчеством ― мощный способ органично вплести себя заново в близкие отношения с тем, что последователи суфизма называют Возлюбленным: с божественной взаимосвязью, сакральностью в природе, откуда берут начало все живые существа. Насколько мы его помним, настолько и оно вспоминает о нас. Подобно живому мосту между двумя берегами одной реки, таким же образом и наш разговор является практикой принадлежности друг другу. В этой книге я буду рассказывать о своих снах, а также тех людей, которые мне любезно позволили это сделать, благодаря чему удалось наглядно показать различные пути, приводящие к принадлежности.

Я понимаю это следующим образом: сновидения ― часть нашей натуры, манифестирующая через нас. Точно таким же образом, как плодоносит дерево или цветет растение, сновидения представляют собой плодоношение нашего эго. Производство символов и последовательности увиденных событий ― биологическая необходимость. Мы не сможем выжить без снов. И хотя вполне возможно как-то жить, не вспоминая о своих снах, тем не менее в жизни, направляемой и формируемой сновидениями, следуют сокровенным знаниям самой земли. По мере нашего обучения тому, как следовать инстинктам, спрятанным в сокровенных глубинах нашей души, почтительно относясь к тому, с чем она согласна или нет, нам также приходится развивать способность замечать едва уловимые различия. Именно такая чувствительность и делает нас более проникновенными для чужих бед и одновременно многоязычными, давая возможность вступать в разговоры с носителями самых разных языков в окружающем мире.

Чувствительность ― это преимущество и ответственность воспоминания. Как писал Оскар Уайльд: «Мечтатель ― это тот, кто находит свой путь только при лунном свете, и для него самое страшное наказание, если он увидит, что появился рассвет перед концом всего мира». По мере того как мы приходим к пониманию симметрии между внешним ландшафтом и сокровенными глубинами своей души, нам ничего не остается делать, кроме как сожалеть о тех темных делах, которыми соблазнялась наша натура, опорочивалась, рассыпалась в раболепных благодарностях и в большинстве случаев стерла уже в памяти. Мы начинаем встречаться лицом к лицу с делами, к которым были когда-то причастны, и все происходит как в замедленном Апокалипсисе, то есть внутри и снаружи. Только оказавшись в таком месте утрат и стремлений, мы сможем начать вспоминать о своем доме.

В этой книге я пытаюсь превознести то, что понимаю как более широкое определение снотворчества: практику плетения живого моста между видимым и невидимым миром; устремление, которое можно сделать, только обладая запасом терпения; способность к сопереживанию и готовность принять ставку в игре такой, какая она есть, даже если и одной жизни будет мало, чтобы получить положенные дивиденды. В этом и состоит повседневная практика принадлежности.

Я надеюсь, что благодаря своему творчеству избавлю тебя, отважный странник, от замешательства, испытываемого в самом начале пути. Я представлю тебя точно таким же образом, как меня знакомили с различными людьми, стремившимися принадлежать чему-то большему, и то, как мы отдалились от них в первую очередь. Мы рассмотрим влияние, которое заставляет нас становиться уменьшенными версиями себя самих, причем именно таким образом нас и соблазняют вступить в ряды «ложной принадлежности». Мы повстречаемся с архетипом изгоя, а затем снизойдем до сути понимания изгнанника, что является болезненным, но крайне необходимым процессом отсева на пути к истинной принадлежности.

Там мы неожиданно повстречаем инаковость внутри себя, которой хочется принадлежать нам. В этом и заключается грандиозное дерзание, которое мне нравится называть Воспоминанием. Большинство из нас думают о принадлежности как о сказочном месте, и если мы будем продолжать усердно искать его, то рано или поздно найдем. А что, если принадлежность ― это вовсе не место, а опыт: совокупность навыков, которые мы в современной жизни потеряли или забыли? По аналогии с живым мостом эти навыки и являются способами, с помощью которых мы можем терпеливо вытягивать корни нашего разобщения, переплетать их и старательно заботиться о них ― и, занимаясь этим, восстановить свое членство в принадлежности.

Глава II. Происхождение отчужденности

Как и во всех других случаях, мой поиск принадлежности привел к отчужденности. Я помню повторяющуюся вновь и вновь сцену за обеденным столом, когда после очередного огорчения я бегу вся в слезах вверх по лестнице в свою комнату, отчаянно надеясь, что мать придет за мной и, ласково уговаривая, приведет меня обратно в принадлежность. Но она никогда не приходила. Вместо этого мне приходилось сползать по пожарной лестнице к кухне, тайно подслушивая, о чем говорят члены семьи во время моего отсутствия, в то время как мой живот урчал от голода.

И хотя каждый из нас может рассказать личную версию ожидания на лестнице, по сути, это и есть то, что чувствуешь, находясь вне принадлежности. Это мучительное предположение, что в тебе больше никто не нуждается. Когда жизнь не считает тебя чем-то необходимым. Если никто не приходит к тебе с приглашением, это подтверждает твои худшие опасения и загоняет как можно дальше ― туда, в удел изгоя, где смерть зовет к себе холодом.

Выражаясь символично, я провела многие годы жизни на этих «лестницах ожидания»: жаждущая любви, переживающая об упущенной возможности добиться признания, мечтающая, чтобы кто-нибудь вернул меня к принадлежности. И когда мои демарши из-за обеденного стола оказались недостаточно убедительными, чтобы заставить семью скучать по мне, я стала уходить дальше, дольше и в конце концов навсегда.

В девять лет я нашла наглухо заколоченный дом и попыталась превратить его в собственный. Там была тесная комнатушка размером два на четыре метра, находившаяся за задней дверью, забитой крест-накрест гвоздями, которую мне с огромным трудом удалось открыть, чтобы проникнуть внутрь. В течение нескольких недель я копалась в мусоре в поисках вещей, которые могли бы украсить это убогое, прогнившее укромное убежище. Я нашла метлу и вымела весь мусор, украдкой выскальзывала из дома с едой и приносила рисунки, чтобы украсить голые стены. Отлично сгодились части разбитой мебели, и спустя некоторое время я уже притворялась, что по-настоящему сбежала из дома.

Этот ранний порыв, возможно, был первым звоночком, предупреждавшим, что какая-то часть меня хотела отделиться, выделить себя из родной семьи. Несмотря на всю обветшалость моего убежища и опасность его обрушения, меня тянуло создать новую себя. Жить собственной жизнью. Конечно, я была слишком юной, чтобы заботиться о себе, и, когда в вечерних сумерках темнел дом, я против воли возвращалась домой, где никто даже не замечал моего отсутствия.

Когда люди узнаю´т, что я выросла в суфийском ашраме, их лица оживляются. Я могу только представить, сколь необычный мой образ может возникнуть в воображении у тех, чье воспитание было более консервативным. Внезапно, как если бы я испытала новое ощущение к людям, у меня всплыли в памяти воспоминания о кружащихся дервишах и поэзии Руми и Джебрана. Не вызывает сомнений, что для моего юного сердца такая жизнь в благочестивом сообществе, где музыка, молитва и поэзия органично вплетались в ежедневную рутину, оказалась быстро пролетевшим временем принадлежности. Но, подобно многим религиозным общинам, она произвела на меня неизгладимое впечатление.

Все восемнадцать комнат в нашем доме были переполнены странствующими последователями суфизма, но, несмотря на размер жилья, роскошью здесь и не пахло. Это был старый, сдаваемый в аренду многоквартирный дом в районе красных фонарей в Монреале, где летучие мыши своими когтями царапали стены, а проститутки и наркодилеры стояли снаружи у входной двери. Мы были очень бедными и жили вскладчину. Я помню промозглую квебекскую зиму, когда все коммунальные услуги были отключены за неуплату и нам приходилось спать вповалку у огня. Но в детском возрасте тебя это не касается. Всегда рядом был кто-то, кто мог тебя развлечь ― музыканты, артисты, цыгане и люди свободных профессий, ― и каждое лето мы выезжали на ретрит к реке Святого Лаврентия, причем к нам приезжали такие всемирно известные духовные учителя, как, например, суфийский проповедник Пир Вилайят Инайят Хан.

Больше всего мне запомнилась музыка. Суфийские песни ― смесь молитв на хинди, санскрите и арабском языках, посвященных Возлюбленному. Они взывали к Богу, моля открыть их сердца, просили свои страстные желания помочь им вернуться к божественным зарослям тростника, из которых мы, люди, слабые духом, были изгнаны. Мы всегда молились и распевали зикры, поминая имя Аллаха, а также танцевали до тех пор, пока не входили в транс.

Мне исполнилось восемь лет, когда мать забеременела от отчима моей сестрой и бабушка перевезла нашу семью из жилья, выданного нам городской коммуной, в двухквартирный коттедж на окраине города. Либо мы все внезапно оказались в стесненных условиях, либо дело было в стрессе, вызванным рождением ребенка в условиях крайней бедности, но этот пригород показался нам враждебной средой обитания, и все было так, как если бы я впервые попала в свою семью. Дом открылся мне с новой стороны, как место, где присутствовали нестабильность, ссоры и пренебрежение.

Отчим считался духовным лидером суфийской общины, но за закрытыми дверями был эмоционально неуравновешенным и склонным к физическому насилию. А моя мать, тренер по йоге и фитотерапевт, была одной из тех, кто с легкостью мог заражать людей креативностью и энтузиазмом; однако насколько легко ей давались душевные подъемы, настолько же быстро она падала духом. Предрасположенная к жестоким приступам депрессии и ярости, от которых так и не смогла вылечиться, мать своими причудами приводила дом в состояние разрухи. В зависимости от дня недели, а порой от часа, ее настроение менялось от маниакального до подавленного и мелочного, поэтому мы все учились ходить вокруг нее на цыпочках. В моменты депрессии она проявляла суицидальные наклонности, приходя в отчаяние от одной только мысли, что ее никто не любит и не ценит.

Уже в восьмилетнем возрасте мое сердце разрывалось от жалости к матери. Все, что я видела, ― это какой она была красивой, и мне казалось, что я обязана была успокаивать и поддерживать ее, укрывать ее под крылом моей любви. Но, как случается при внезапной грозе, когда быстро темнеют небеса, я отбивалась от ее нападок, если на нее находил приступ ярости. Возможно, из-за постоянной печали она испытывала отвращение к любому проявлению эмоций. Если я рыдала, она держалась подальше от меня и говорила, что я слишком все драматизирую или сама ищу повод для истерики.

Самые первые мои сны были о том, как мать бросает меня. Мне снилось, что она оставляет меня ночью в темной аллее из-за того, что я случайно обидела ее. Или что я попала в лапы похитителей, которые привязали меня к мишени и бросают в меня дротики. В самом деле, мне казалось, что существовали две версии моей матери: первая ― та, за которую я несла ответственность, и вторая ― для которой я всего лишь мишень.

Чем больше я пыталась быть любимой, тем чаще оказывалась в полном одиночестве в сгущающихся сумерках. Вскоре я начала сбегать из дома.

В одиннадцать лет мою голову переполняли мысли о суициде. Единственное, что мне было тогда непонятно, ― почему я принимаю близко к сердцу весь тот негатив, который выливала на меня семья. Суицид был высшей формой проявления несогласия с происходящим; это способ «реализовать» гнетущий позыв к смерти, который обволакивал мое сердце. Когда я разменяла четырнадцатый год жизни, то сбежала окончательно. Какое-то время я побиралась, спала на полу и завязывала худшие знакомства из всех возможных на тот момент. В конце концов, меня схватила полиция и отправила в изолятор временного содержания, где я и познакомилась на собственном опыте с тем, что мы называем Системой.

Системой являлась государственная организация, с усмешкой называемая «учреждением по уходу за сиротами». Одних из нас бросили родители, другие стали жертвами надругательств или были никому не нужны, также встречались и те, которых называли «трудными» подростками. У многих сирот, как и у меня, где-то были родители, но по запутанным причинам они сбежали от них, скатились на обочину жизни и оказались на разных стадиях физической и духовной беспризорности. Запуганные и растерянные, лишенные надежных ориентиров в жизни, большинство детей приобщилось к криминалу, насилию, наркотикам и нездоровому образу жизни.

Все последующие годы были худшими в моей жизни, но я каким-то образом понимала, что жить в бегах значительно лучше по сравнению с той жизнью, когда сама себе желаешь смерти. По крайней мере, здесь я находилась в компании таких же беспризорников, и мы вместе никому не принадлежали.

Исцеление иссохшегося без любви сердца может занять всю жизнь. Но тем из нас, кто пал духом, необходимо сказать, что есть лекарство для возвращения из изгнания. Это лекарство ― сокровище потерянное и обретенное ― и есть то, о чем, находясь в других обстоятельствах, мы вряд ли бы что-нибудь узнали. Если вы можете твердо придерживаться своей непричастности и способны ужиться с ужасом одиночества и отчуждения, то вы больше не будете подвластны стремлению избежать их.

Другими словами, вы на пути к возвращению домой.