Текст книги "Чужая жизнь. Мистические практики для обретения самого себя"

Глава III. Комплекс Мертвой матери

Когда мне исполнилось одиннадцать лет, бабушка подарила мне обручальное кольцо умершего дедушки. Я берегла его как могла. Оно было сделано из белого золота, украшено изысканными узорами, и, что важнее всего, на внутренней стороне было выгравировано имя дедушки, Тадеуш. Как-то раз я совершила непростительную ошибку, потому что не сняла его, перед тем как пойти купаться, и оно соскользнуло с пальца. Два часа подряд я ныряла на дно пруда в поисках, но каждый раз выныривала на поверхность ни с чем и вдобавок изможденная. Я стеснялась кому-нибудь признаться в этом, но, когда на следующие выходные мы ужинали у бабушки дома, она заметила его отсутствие. Я сказала ей, что мне очень стыдно, но я потеряла его. Мама повернулась ко мне и злобно выдавила из себя: «Ничего ценного нельзя доверять Токо».

Само по себе событие выглядело так, как если бы мать отнеслась ненадлежащим образом к выполнению своих родительских обязанностей в минуту душевной слабости. Однако если его рассматривать в качестве новейшего в постоянной череде жестоких случаев обращения, то приходишь к выводу, что велась целенаправленная компания по убеждению меня в том, что я неадекватна, ненадежна и недостойна права сидеть за семейным столом.

Если вы, как и я, выросли с чувством собственной невидимости, неполноценности или, того хуже, ― с ощущением, что вам всем видом показывают нежелательность вашего присутствия или желают смерти, ― возможно, вы ребенок женщины, одержимой комплексом Мертвой матери.

Комплекс Мертвой матери ― это научный термин, используемый для обозначения энергетики или архетипа, которое можно описать такими словами, как «внутреннее негодование», «отречение» или даже «желание уничтожить своего ребенка». Название комплекса впервые ввела в обращение юнгианский психоаналитик Мария-Луиза фон Франц [6], а позже его конкретизировала писательница, преподавательница и юнгианский психоаналитик Мэрион Вудман в интервью Даниэле Сьефф «Противостояние комплексу Мертвой матери» [7]. У ребенка, ставшего мишенью для комплекса Мертвой матери, постепенно развивается убеждение, что он живет в неспокойном мире и что его жизнь в опасности [8]. И еще долгое время после оставления родного дома ребенка будет неотступно преследовать комплекс Мертвой матери, но уже провоцируя на борьбу с ним изнутри.

Еще до того, как вы задумали испытать силы в чем-то новом, задействовать все творческие способности, воспользоваться своим голосом или начать движение в сторону перемен, комплекс Мертвой матери уже тут как тут. Подобно Медузе горгоне, ему достаточно поднять бровь, и все ваше тело окаменеет. Комплекс Мертвой матери ― это парализующая энергия, аннигилирующая ваше творческое начало и заставляющая вас навечно замолчать.

Он питается тем, что стыдит вас и вытягивает все жизненные силы, приходя в ярость от любого проявления эмоций или ярких качеств вашей личности.

Ребенок прекращает делиться творческой искрой, если больше не может противостоять боли неприятия. Он загоняет ее глубоко внутрь себя, где уже никто не сможет подвергнуть ее критике, веря, как ему и внушали, что все бесполезно. Как говорит Вудман: «Неповторимое творческое начало ребенка раскалывается на части и бесследно исчезает в глубинах его подсознания» [9].

Ребенок женщины, одержимой комплексом Мертвой матери, делает все возможное, чтобы выжить. Он начинает играть роль, которая, как он считает, поможет снискать расположение матери, пытаясь вести себя таким образом, чтобы упрочить шаткую позицию в принадлежности. Это может проявиться либо в перфекционизме – чтобы достичь установленной матерью планки завышенных требований, либо в яростном отстаивании независимости от нее, либо в попытке стать ее защитником или прислугой (или даже суррогатным мужем). То есть ребенок старается любым способом представлять собой ценность для нее, чтобы справиться с таким агрессивным внешним воздействием.

Как бы мы ни старались ее обхитрить, мы неизбежно впускаем в себя комплекс Мертвой матери; начинаем соединять ее голос со своим. Комплекс Мертвой матери разрушает нашу жизнь, так как действует изнутри. Как пишет Вудман: «Если бы плод в утробе матери знал, что он не того пола, который так страстно ожидают родители, или что у них не хватает денег, чтобы вырастить еще одного ребенка, или что его зачатие стало неприятной неожиданностью для супругов, или что он чудом избежал аборта, ребенок бы понял, что никто не дожидается его появления на свет… Он нежеланный. Может ли что-то быть хуже этого для беспомощного малыша, когда он с таким ощущением появляется на свет?» [10]. И по мере взросления ребенок проецирует это состояние нежеланного на окружающих людей, принимая в ответ отторжение от друзей, начальников и даже самой жизни. Но хуже всего, что ребенок обращает эту ледяную ненависть на себя самого».

Для меня комплекс Мертвой матери стал откровением, потому что все сразу встало на свои места и стало совершенно ясно, почему я хотела покончить жизнь самоубийством в детском возрасте. Суицид, или «сильное желание забвения смерти», ― тот способ, которым комплекс Мертвой матери проводил в жизнь кампанию против меня. Суицид ― материализовавшаяся версия отвержения, которое я ежедневно ощущала в отношении себя.

Я обнаружила, что живу в том состоянии, которое Сьефф называет «внутренним миром травмы», то есть в параллельной психической реальности, отличительными чертами которой являются страх, отчужденность и стыд. Большинство из нас думают, что травму можно нанести только при физическом, или сексуальном воздействии, или череде воздействий, но современные ученые считают, что существует гораздо больше едва различимых, коварных видов травм, пробуждающих последовательность ответных реакций в теле и нервной системе. Совершаемое насилие, хроническая неуравновешенность или беспорядок в доме, эмоциональное отвержение и отсутствие надежной привязанности к значимым в жизни ребенка взрослым из-за того, что последние пребывают в состоянии затяжной депрессии, психически больны, нестабильны или вынашивают идеи о самоубийстве, ― все вышеперечисленное может создать условия для эмоциональной травмы у ребенка.

Под воздействием травмы мы меняемся кардинальным образом не только в психологическом плане, но и на клеточном уровне. Воплотившись, комплекс Мертвой матери принимает форму самоотстранения, особенно в отношении своего собственного тела. Как пишет Вудман: «Если я голодна, меня не кормят. Если я устала, мне не дают отдохнуть. Если мне хочется подвигаться, меня заставляют оставаться неподвижной». Сьефф продолжает объяснять: «В ответ на воздействие сокрушительной болью и страхом начинают происходить биологические изменения, которые делают наш разум и тело исключительно чувствительными к потенциальным угрозам… мы видим опасности там, где их, возможно, нет, и слишком остро реагируем на эти вымышленные угрозы, причем таким образом, что сами на себя накликиваем беду».

Как-то раз я добиралась до места концерта автостопом из-за поломки машины, и меня решил подбросить пожилой мужчина за рулем очень грязного авто. Открыв дверь, я увидела собачью шерсть и мусор на сиденье, поэтому решила почистить его, перед тем как сесть в белой юбке. Водитель бросил мне сквозь зубы: «Давай садись! Это тебе не какое-то такси!» Я оцепенела. Всю поездку я не проронила ни слова, снедаемая яростью и стыдом. По воле случая, когда я пришла на концерт, этот старик весь вечер сидел рядом со мной. Я помню, как мою голову переполняли тихие мысли о несправедливости, затем они в мгновение ока стали обстреливать меня беглым огнем за мою манерную изысканность. Это был повтор хронического внутреннего спора с матерью, когда я постоянно пыталась изложить доводы в пользу обоснованности моих сердечных чувств… и проигрывала. Вскоре меня одолели мысли о собственном изгнанничестве: как будто все на концерте были внутри чего-то, а я ― снаружи. В конце концерта я уже с головой ушла в глубокий ступор стыда, и мне понадобилось несколько дней, чтобы выйти из него.

Удивительно, что столь незначительное событие привело меня в состояние такого отчаяния. Но когда вы живете в «мире травмы», за ваши отклики несет ответственность ослабленная нервная система, которая постоянно исходит из того, что вы все время находитесь под угрозой нападения или изгнания, даже если на самом деле опасность отсутствует.

Комплекс Мертвой матери наносит удар по телу, останавливает вас в ваших духовных поисках, заставляет молчать, как только вы собираетесь что-нибудь сказать. Он парализует энергию, в результате чего вы не можете принимать участие в окружающей жизни. Это и есть то, что Вудман называет «тактикой опоссума», когда «жизнь воспринимается как минное поле, на котором вы лежите, сбитая с ног взрывами, которые неслышны для всех остальных. Если в окружающей среде присутствует подсознательная враждебность, тонкое тело, действуя автоматически, замыкается в себе и переходит в состояние “мертвого”» [11].

Для исцеления раны, оставленной комплексом Мертвой матери, полезно понять его происхождение и то, как он стал таким ужасающим выражением природы человека. Обратившись к мифу о Медузе горгоне, мы узнаем, что Медуза не всегда была таким ужасным монстром со змеями на голове вместо волос, заставлявшим всех каменеть от своего вида. Еще до того, как она стала той, что карала и сводила каждого до уровня овеществленного предмета, с ней самой поступили схожим образом.

Медуза была самой обаятельной из трех сестер ― очаровательной девой с золотистыми кудрями. И пока многие женихи стремились завоевать ее благосклонность, Посейдон изнасиловал ее в храме Афины. Преисполненная местью за осквернение храма, Афина прокляла Медузу, превратив ее прекрасные волосы в змей, и сделала ее такой страшной, что любой брошенный на нее взгляд превращал смотрящего человека в камень.

Для наших целей я рассмотрю два аспекта мифа: как Афина наказала Медузу за осквернение своего храма и как Медуза приняла ужасающую форму горгоны в результате надругательства над собой.

Афина появилась на свет из головы своего отца Зевса, будучи одетой в доспехи и готовой к битве. Можно сказать, что она была лучшей дочерью своего отца, олицетворяя такие основополагающие ценности, как благоразумие, сила и победа. А Медуза, хотя мы привыкли думать о ней как о воплощении женской ярости, когда-то была хорошо известна благодаря чувственной красоте и нежному отношению к сестрам. Образно говоря, мы можем с уверенностью утверждать, что эти две женщины представляют собой культурологическое противоречие женского начала – между гражданственностью и первобытностью, логосом и эросом, законопослушностью и неуправляемостью. Точно такое же противоречие, как мы видим, зеркально отражается в других повествованиях, например, в библейской притче о Марии и Марии Магдалине. Будучи богиней-девственницей, Афина была напугана жизненной активностью, первобытной энергией Медузы, поэтому прокляла ее и превратила в чудовище. Но не будем забывать, что был совершен акт отвратительного насилия, который и оказался в центре всех противоречий.

Изнасилование Медузы Посейдоном и ее убийство, позже совершенное Персеем, ― символическое культурное подчинение своенравного и неуправляемого женского рода, чьей представительницей она и являлась. Имя Медуза (Медха на санскрите, Маат на древнеегипетском языке) означает «богиня женской мудрости», поэтому ее изнасилование можно рассматривать как победу культуры, где доминировали мужчины под началом Зевса, над религиями, обожествлявшими женское начало. Для выживания в этих условиях женщины должны были стать такими же, как Афина, которой приходилось стоять в одном ряду с отцом, чтобы жить благополучно. Но результатом бытности «хорошей дочерью» или «хорошей матерью» и стала та злость, воплотившаяся в яростное изгнание Медузы, которая будет протестовать самыми непредсказуемыми способами.

Вы замечали, как часто в сказках мать главной героини либо умирает, либо пропадает, либо ее место занимает зловещая мачеха? Так, например, в сказке Белоснежка злобная мачеха так завидует красоте девочки, что выгоняет ее из дома и посылает за ней следом охотника, чтобы тот вырезал ее сердце. В сказке Гензель и Гретель жена лесоруба убеждает своего мужа отправить близнецов в лес в надежде, что они не найдут дорогу домой и умрут от голода. Для нас настолько неприемлемо, что мать способна на такие злобные, даже убийственные поступки в отношении детей, что мы заменяем ее другой женщиной, не испытывающей никакой эмоциональной привязанности.

Правда заключается в том, что многие матери борются с двойственными чувствами по отношению к детям, вплоть до сожаления, что родили их на свет. До нас периодически доходят леденящие кровь истории о матерях, убивших собственных детей. И хотя подавляющее большинство женщин не доходят до таких крайностей, многие знакомы с той яростью, отчаянием и изнеможением, которые бросают в пучину насилия.

Хотя я не являюсь матерью, но у меня много подруг, ставших мамами, и я вижу, как трудно им справиться с собой, чтобы не раздражаться и не злиться на детей. Мне кажется, что это вызвано тем, что в культуре мы не приемлем теневую сторону материнства. Мы подняли на пьедестал идеализированный архетип Хорошей матери, которая воплощает безусловную любовь, сострадание и заботу. Но проблема с этой односторонней перспективой заключается в том, что она учит мать и дитя тому, что все, уступающее архетипу Хорошей матери, неправильно или противоестественно.

В увлекательном рассказе «Комплекс Мертвой матери как призрак натуры человека» [12] писательница и антрополог Даниэла Сьефф рассматривает темную сторону материнства через призму эволюционного развития, изучая, каким образом несколько главных факторов, таких как наличие энергетической ценности и общественная поддержка, внесли значительный вклад в предрасположенность (или ее отсутствие) матери привязываться к ребенку. Сьефф описывает, как в некоторых обществах, традиционно занимающихся натуральным хозяйством, не является чем-то из ряда вон выходящим изгнание из дома или убийство ребенка в случае отсутствия ресурсов для его пропитания и содержания. По причинам, связанным с выживанием, «она не может принять на себя обязательства в отношении всех своих детей; ей правильнее будет учесть свои обстоятельства и характерные особенности ребенка, принимая решение, выхаживать его или нет» [13].

У нас на Западе больше ресурсов, и, к счастью, случаи убийств новорожденных детей матерями крайне редки. Впрочем, в исследовании этой эволюционной подоплеки Сьефф помогает нам понять то, что даже эти тревожные, деструктивные импульсы ― естественное проявление материнства. Хотя далеко не у каждой женщины развивается комплекс Мертвой матери, но если она ощущает себя лишенной поддержки, безразличной для окружающих и измотанной до предела, то оказывается предрасположенной к одержимости своим призраком. До тех пор, пока мы будем превозносить Хорошую мать и не обращать внимания на ее мрачную противоположность, женщины обречены, сами того не осознавая, идти на поводу у эмоций.

Пока мы не призна´ем те проблемы, с которыми встречаются все матери, пока мы не найдем способы, как всем миром оказать им поддержку в том, в чем они нуждаются, скрытый стыд, испытываемый женщиной из-за неполного соответствия образу Хорошей матери, со временем обернется против нее, как и происходит в случае с непризнанной темной стороной материнства. Она также начнет проявлять деструктивность как в отношении близких за закрытыми дверями дома, так и по отношению к тем, кто стоит у нее на пути. Дети таких матерей также страдают из-за того, что наша культура отказывается признавать обратную сторону материнства. Это может вызвать у них вопрос правомочности опыта взаимодействия с ее темной стороной, создавая предпосылки повторного вхождения в цикл комплекса Мертвой матери.

Скудность и ценность

Скудность ― основополагающее условие архетипа Мертвой матери. Она заставляет нас верить, что нам постоянно чего-то не хватает, что нужно все бросать и отправляться на поиски лучшей участи, вместо того чтобы искренне принадлежать тому, что находится перед нами. Большинство из нас принимают за скудность физическое отсутствие избытка теплых чувств и принадлежности. И пока мы страдаем из-за дефицита таких вещей, скудность является самым вероломным аспектом на фоне всего внутреннего состояния.

Мы учимся, как правило, у родителей, а те, в свою очередь, узнали от своих отцов и матерей, что скудность может пустить глубокие корни в семьях. Скудность ― это вера в то, что не так важно, насколько она велика (или мала), средств в любом случае все равно не хватит. Независимо от того, являемся ли мы трудоголиками, которые никак не могут переделать все свои дела, или перфекционистами, у которых постоянно возникают проблемы с реализацией готового продукта, потому что он еще не настолько хорош, как хотелось бы, ― мы всю свою жизнь можем прожить, испытывая чувство недостаточности.

У вас могут быть деньги, но их все равно недостаточно, чтобы потратить на то, что вам хочется. У вас есть пара-тройка друзей, но этого мало, чтобы создать «сообщество». У вас может быть возможность, но потребуется чудо для воплощения ее в жизнь. У вас, возможно, есть любовник, но нет семьи. Подобно тому, как окидываешь взором великолепный вид из окон и внезапно натыкаешься на облезшую краску на стене дома, так и мы в первую очередь сосредоточиваемся на том, чего нам больше всего недостает, а не развиваем внимательность к красоте, находящейся прямо перед глазами. В этом и заключается суть комплекса Мертвой матери: усиливать лишения до тех пор, пока мы не начинаем относиться ко всему этому как к чему-то нормальному.

Мать как-то раз сказала мне, что после того, как я родилась, мой брат закатывал истерику каждый раз, когда она садилась, чтобы накормить меня. Ей приходилось прекращать кормление, чтобы уделить ему внимание, ― но после пары недель таких прерываний у нее пропало грудное молоко. Для меня это всегда одновременно и буквальная, и глубоко символичная трактовка скудности, которая обусловила наши отношения, а со временем и отсутствие моей принадлежности к окружающему миру.

С самого первого получения опыта того, что мои потребности менее важны по сравнению с нуждами окружающих, я научилась показывать свою значимость в доме, заботясь об остальных, то есть взяв на вооружение ту роль, которую женщины и девушки часто взваливают на себя ради того, чтобы дать всем почувствовать свою личную ценность в семье и социуме. Но пренебрежение моими нуждами привело к появлению неутихающего голода по ощущению того, что ты заметна, любима и оценена по заслугам. Комплекс Мертвой матери занимает сторону именно такой представительницы женского пола, которая утверждает, что не представляет никакой ценности, если не считать поверхностной роли в семье или обществе. При отсутствии зрелого ощущения значимости своих качеств ей потребуются постоянные заверения в своей ценности.

Эта потребность в эмоциональной поддержке окружающих ― рана, которую мы и называем скудностью. В самом деле, ощущение недостаточности проникло во все сферы моей жизни ― эмоциональную, телесную и духовную. Меня вечно тянуло найти любовь вне себя, совершить значимые поступки, чтобы заслужить одобрение окружающих. Я потратила годы на воспитание в себе потребности быть более внимательной, щедрой и хорошей: как если бы Божья любовь и мое место на грешной земле зависели от этого.

Так ничего этого и не было, до тех пор пока я не узнала, что лежит в основе скудности, и не начала отталкивать ее пагубные экстраполяции и изменила свое мировоззрение.

Чем дальше мы находимся от своих инстинктов и потребностей, тем меньше их осознаем. Если мы не можем распознать или назвать своим именем те лишения, которые испытываем, они проецируются на окружающий мир. Жизнь становится комплексом Мертвой матери, а мы превращаемся в ребенка, вечно нуждающегося в ней.

Для того чтобы понять, как образуется скудность, мы сначала должны разобраться в своей ценности. Прочувствовать свою ценность ― значит ощутить себя значимым, полезным, оцененным по достоинству и заслуживающим признательности. Это состояние ощущения полноты жизни. Если нас с детства не приучили чувствовать такие аспекты своей ценности, мы будем считать, что хорошие вещи находятся вне зоны нашей досягаемости.

Временами, когда вы отождествляете свой внутренний голос с голосом Мертвой матери, веря, что ее опорочивание вас ― истина, вам остается только мечтать о скитаниях по этим опасным, заброшенным частям своей психики, чьи обветшавшие структуры уже лежат в руинах. Как мало жизни теплится в этих местах, где ей приходится побираться и драться за объедки, где опасность поджидает на каждом углу. Я называю их Потерянными Зонами: места под мостами, темные аллеи, развалины заброшенных построек, которые символично соответствуют частям нашей психики, разоренным скудностью и отвержением.

Такие места развиваются из-за отсутствия любви, и без нашего внимания к их исцелению они могут распространиться повсюду. Подобно заброшенной и запущенной части города, где накапливается больше всего безысходности до тех пор, пока она не станет излюбленным местом, привлекающим к себе потерянных людей. Психика аналогичным образом собирает душевные порывы. Получив соответствующий импульс, например, наблюдая, как другие наслаждаются теплотой семейных или дружеских отношений, которых у нас нет, мы мгновенно перебрасываемся внутрь этих районов запустения.

Так какими же способами нам вдохнуть новую жизнь в наши Потерянные Зоны, причем не только внешне, а всецело, полноценно? Оживление этих Потерянных Зон внутри психики похоже на пристальное рассмотрение разрушения, как мы делаем во время занятий снотворчеством и шаг за шагом переносим все, что было разрушено в нас, обратно, в принадлежность.

Первое, что мы должны сделать, ― это понять, кто мы такие и чему придаем большое значение. Я люблю слово «значение», потому что у него два смысла: одно ― которым мы даем оценку с ощущением значимости, и другое ― которым мы описываем свой характер. Таким образом, мы сначала должны правильно оценить свои способности и возможности, затем должны понять, как оказаться на соответствующем им уровне.

В своем замечательном трактате Евангелие по Уму [14] Элис Уокер пишет: «Да не оставят без ПОМОЩИ всех тех, кто любит ближних своих, несмотря на ошибки, совершенные ими; да будет им дарована ясность зрения». Это высказывание оказало такое сильное воздействие на меня, потому что навело на мысль, что неудачи, заблуждения или странности нашей личности ― часть нашей целостности, и отделение их окажет дурную услугу нам самим и окружающим. Но, помимо этого, при воссоединении прежних связей с тем, что я называю «беженским аспектом эго», мы можем восстановить способность представлять себе путь вперед не только для своей жизни, но и для общего будущего.

Привычка ощущать собственную ничтожность ― своего рода отщепление, являющееся причиной того, что мы лишь частично показываемся жизни; собственное достоинство ощущается в прямой пропорциональности нашей способности жить всеобъемлющей жизнью. Вместо того чтобы изгонять из себя те части, которые когда-то были отвергнуты, мы пытаемся исправить те части себя, за которые опасаемся, что они окажутся у всех на виду и им причинят вред или проигнорируют. Мы делаем поправку и включаем их в себя, шаг за шагом, усиливая потенциал для приобщения, для принадлежности. В этом и заключается практика привнесения полноты нашего присутствия в текущий момент – неважно, наполнен ли он яростью или его захлестнула волна печали, – чтобы можно было сказать: «Я тоже принадлежу к этому».

Несколько лет назад мне преподали важный урок, когда я жила у друзей, о том, как личное изгнание может стать причиной боли для окружающих людей. Я с головой погрузилась в подготовку к переезду, когда оставляла город, в котором жила, но у меня еще не было нового пристанища, которое бы я могла назвать домом, и подруга со своим мужем пригласили меня пожить в свободной комнате. Сначала жизнь в гостях у этой любящей и чуткой пары протекала очень мило, но через несколько недель меня начало задевать за живое то, как я воспринимала их великодушие. Хотя они мне не дали ни одного явного повода для беспокойства, тем не менее я стала чувствовать себя так, будто вторглась без приглашения.

Я пыталась быть максимально полезной, покупала все продукты, готовила пищу, убиралась в доме во время их отсутствия. Но, как оказалось, даже всего этого было явно недостаточно. Я начала подолгу отсутствовать в доме или буквально скрывалась в своей комнате, чтобы дать им возможность побыть наедине друг с другом. Но вся правда заключалась в том, что я снова начала сваливаться в ступор мрачного стыда, ведущего в Потерянную Зону. Зависимость от друзей в доме, который не был моим, высвободила все мои старые комплексы непричастности. И под прикрытием этого осознания я воссоздавала то чувство непричастности, как тогда, в детстве, когда наблюдала с тех пресловутых лестниц, как жизнь проходила мимо меня.

Как-то утром подруга спросила меня, все ли нормально, и я сначала попыталась отмахнуться от этого вопроса. Однако через какое-то время я неуверенной рукой написала несколько слов на листе бумаги, так как мне было трудно произнести их вслух: «Я чувствую, что путаюсь у вас под ногами». За этим последовал переполненный эмоциями разговор, в котором моя подруга не столько утешала меня, сколько укоряла за мое поведение. Она сказала, что, сделав свою жизнь в их доме столь незаметной, я словно собственными же руками выгнала себя оттуда.

Ее слова окатили меня как ушат холодной воды. Я тут же вспомнила, как много раз подобным образом бросала налаженную жизнь, чтобы избавить людей от своего присутствия, уходя вперед, так и не распрощавшись с прошлым. Так проявлялось подсознательное требование любви и внимания. Точно таким же образом, как и в детстве, мое уклонение было мотивировано страстным желанием ощутить свою нужность. И хотя эта стратегия позволяла мне выживать в детстве, сейчас она безнадежно устарела и показала себя как полное отсутствие истинной храбрости.

До тех пор, пока мы скрываем аспекты своего внутреннего мира от посторонних глаз, так как верим в то, что только отредактированная и презентабельная версия того, кем мы являемся на самом деле, будет интересна окружающим людям, мы лишаем себя принадлежности. Но также ― и здесь очень важный момент, подметить который не так-то просто без определенного жизненного опыта, ― мы лишаем других принадлежности к нам.