Текст книги "Homo sapiens? Как мы все про***ли"

«Доступность» подразумевает, что вы принимаете решения на основе той информации, которая первой поросится вам на ум. То есть вы не оцениваете дотошно абсолютно весь доступный вам информационный багаж. Это означает, что мы склонны формировать наши представления о мире на фундаменте недавних событий или того, что нам особенно запомнилось. Таким образом, вся груда вечных максим и премудростей, которые, возможно, куда точнее передают суть повседневности, просто… стирается из памяти.

Именно поэтому сенсационные новостные сводки об ужасных преступлениях заставляют нас верить в то, что уровень преступности выше действительного, тогда как сухие выкладки об улучшении криминальной статистики не производят на нас такого впечатления. В частности поэтому многие больше боятся крушений самолетов (редких, из ряда вон выходящих), чем автомобильных аварий (ежедневных и потому менее впечатляющих). По этой причине терроризм вызывает молниеносную реакцию со стороны общественности и политиков, хотя на более опасные, но заурядные угрозы для жизни закрывают глаза. В период с 2007 по 2017 год в США больше людей погибли от собственных газонокосилок, чем от рук террористов. В эпоху публичности американскому правительству впору начать войну против газонокосилок. (Впрочем, будем честными: ввиду последних событий этого не стоит исключать.)

Взятые вместе, эвристика привязки и эвристика доступности здорово повышают вероятность бестолкового выбора в форс-мажорных ситуациях и так или иначе влияют на незначительные каждодневные решения, которые мало на что влияют. Если же вы намерены принять ответственное, взвешенное решение, которое учитывает всю сложность современного мира, они могут превратить вашу жизнь в кошмар. Ваш мозг будет всеми силами пытаться вернуться в зону комфорта – поближе к тому, о чем вы уже слышали или что первым приходит в голову.

Отчасти они также в ответе за то, почему нам не дается оценка рисков и предвидение катастрофических последствий одной из многих доступных опций. В действительности в нашем мозгу независимо существуют две системы, помогающие оценивать опасность: инстинктивная и быстрая наравне с медленной и взвешенной. Проблемы начинаются, когда они вступают в противоречие. Одна часть мозга спокойно произносит: «Я проанализировала все данные и пришла к заключению, что опция 1 самая рискованная», а вторая выкрикивает в ответ: «Но опция 2 выглядит жутковато!»

Разумеется, вы можете подумать, что мы в состоянии перехитрить самих себя и вытолкать наш мозг из зоны комфорта. Мы ведь умеем игнорировать голос инстинкта и прислушиваться к более осознанному шепоту, правда? Чтобы здраво оценить ситуацию. К сожалению, придется принять во внимание также нашу склонность искать подтверждения своим взглядам.

До того как я сел писать эту книгу, я был уверен что поиск аргументов в пользу имеющейся точки зрения – главная проблема, и все, что я прочел с того момента, подтверждает мою правоту. В этом-то и вся сложность: наш мозг ненавидит быть неправым. Из-за такой вредной привычки мы, как ракета с лазерной системой наведения, вцепляемся в самые ничтожные свидетельства в пользу наших взглядов и убеждений, блаженно игнорируя целые батареи аргументов, доказывающих что мы совершенно сбились с пути. В бытовой ситуации это объясняет, например, почему мы предпочитаем получать новости от источника, который в целом разделяет наши политические взгляды. В своем крайнем проявлении этот феномен может указывать, почему вам ни за что не переспорить приверженца теории заговора: именно потому что мы тщательно отбираем события, которые хорошо вписываются в нашу картину мира, и отбрасываем те, что выпадают из нее.

Впрочем, от этого все же есть кое-какая польза: мир сложен и беспорядочен, он со скрипом выдает нам свои тайны – он совсем не похож на слайд презентации с аккуратным списком. Формирование когнитивных шаблонов означает, что мы выпускаем из поля зрения бесполезную информацию, сосредотачиваясь на верных подсказках. Только вот отбор действительно стоящий информации подобен игре в русскую рулетку.

Но дальше – больше. Наш мозг все отчаяннее сопротивляется допущению, что он мог дать сбой. Можно подумать, что, едва приняв решение, воплотив его в жизнь и убедившись, что все летит к чертям, нам по крайней мере становится легче время от времени передумывать. А вот и нет. Это называется искажение в восприятии сделанного выбора. Термин означает, что как только мы выбрали курс, мы не можем проститься с мыслью, что он верен, – так тонущий матрос хватается за щепку. Мы даже возвращаемся к воспоминаниям о том, как и почему мы так решили, чтобы еще больше утвердиться в своей правоте. Поэтому вы, морщась, хромаете на обе ноги в новых ботинках и пытаетесь убедить всех, что они добавляют вам значимости, хотя вам и приходится передвигаться аллюром. На более высоком уровне эта привычка становится причиной упорной настойчивости министров в правительстве: переговоры проходят прекрасно, наблюдается невиданный прогресс. Хотя все очевиднее становится, что дело – табак. Выбор сделан, и он не может быть неверным, потому что мы сделали его.

По некоторым данным, в определенных обстоятельствах даже опасно сообщать людям, что они не правы. Если вы терпеливо и по пунктам разъясните им, почему вы так думаете, они, возможно, только упрочатся в своих взглядах. Столкнувшись с тем, что можно расценить как оппозицию, их сопротивляемость удваивается, и люди встают на свои позиции еще прочнее. А потому не стоит спорить с вашим расистски настроенным дядюшкой в социальных сетях или объявлять всем, что вы решили стать журналистом. Может оказаться, что вы заведомо обречены: вы только испортите настроение себе и разозлите других.

Это не означает, что люди не умеют принимать сбалансированных и мудрых решений: разумеется, они могут. В конце концов, вы читаете эту книгу. Поздравляю: вы сделали прекрасный выбор! Я только имею в виду, что мозг чинит невероятное число преград на нашем пути, полагая, что поступает во благо.

Само собой, если мы не можем решить даже за себя, проблема усугубляется, когда решение должно быть коллективным. Мы социальные животные, и нам совсееем не по нраву быть белой вороной. Посему мы так часто не прислушиваемся к полезным подсказкам инстинктов, чтобы не выделяться.

По этой причине, когда группе людей нужно договориться и идея общности довлеет над каждым из ее членов, возражения отметают в сторону или вовсе не озвучивают из-за общего напряжения. Ведь мало кто отваживается выговорить вслух: «Вообще-то я не уверен, что это очень умная мысль». А потому мы очертя голову переходим на сторону большинства: видя, что другие люди делают что-то или во что-то верят, мы хотим подражать им, быть частью толпы. В детстве ваша матушка наверняка спрашивала: «А если бы все спрыгнули с моста, ты бы спрыгнул тоже?» И честный ребенок отвечал: «Да, вернее всего, спрыгнул бы».

Дополняет картину тот факт, что мы, как правило, считаем себя неотразимыми, хотя это не так. Вы можете называть это гордыней, а можете завышенной самооценкой. Можно также обозвать таких людей засранцами. Так или иначе, исследования показывают, что мы сильно переоцениваем свою сообразительность. Если попросить студента предположить, насколько хорошие баллы он получит по сравнению с другими студентами, подавляющее большинство включит себя в 20 % самых успешных учеников. Едва ли кто-то признается: «Да, наверное, мои оценки ниже средних». (Чаще всего, впрочем, оценка попадет в диапазон между 10 и 20 процентами. Это примерно как заказать бокал вина, которое лишь немногим дороже самого дешевого.)

Широко известна когнитивная проблема, известная как эффект Даннинга – Крюгера. Это могло бы быть прекрасное название для рок-коллектива из 1970-х, однако это – святой покровитель этой книги. Впервые это явление было описано психологами Дэвидом Даннингом и Джастином Крюгером в работе «Неподкованные невежды, или Почему неумение признавать собственную некомпетентность ведет к завышенной самооценке». Ученые собрали доказательства для феномена, который все мы наблюдали в собственных жизнях. Те, кого можно назвать хорошими специалистами в некоторой области, как правило, довольно скромны, упоминая о своих способностях. Те же, кто не обладает никакими талантами, зачастую чрезвычайно самонадеянны. Мы буквально ничего не знаем о собственных фиаско, а потому нам так сложно осознать, какие мы в действительности невежды. И мы продолжаем ошибаться, находясь в блаженном неведении, что все, что бы мы ни получили в итоге, жутко, до ужаса неверно. (Как докажут следующие главы этой книги, из всех ошибок, которые допускает наш мозг, уверенность и оптимизм, возможно, самые опасные.)

Все эти когнитивные заблуждения громоздятся одно на другом, и их стопка и называется обществом. Именно поэтому мы совершаем одни и те же промахи снова и снова. Ниже я перечислю некоторые из них: рассматривайте это как справочник ключевых понятий для всего, что будет сказано дальше.

Для начала, наше стремление осознать мир и обнаружить в нем закономерности подразумевает, что мы тратим довольно много времени на то, чтобы убедить себя в том, что мир устроен определенным образом, хотя вообще-то это не так. Речь и о малозначительных личных предрассудках, и о совершено неверных псевдонаучных теориях, и это объяснят, почему мы так легко поддаемся пропаганде и «покупаемся» на газетные «утки». Но самое буйное веселье начинается, когда некоему персонажу удается убедить большую массу людей в том, что его гипотеза об устройстве мира верна, и она становится религией и идеологией, и на ее почве вырастают прочие «гениальные» идеи, которыми человечество развлекало себя на протяжении всей своей биографии.

У людей также плохо получается планировать и оценивать риски. Отчасти потому что составление прогнозов – ремесло не из легких, особенно если требуется предсказать эволюцию чрезвычайно сложной системы, например, погоду, поведение финансовых рынков или человеческого общества. Но известное влияние имеет и то, что однажды мы уже составили картину будущего, которая чем-то нам мила (часто потому что она согласуется с нашими убеждениями). А потому мы радостно игнорируем любые противоречащие ей данные и отказываемся слушать тех, кто указывает на наши заблуждения. Одна из главных причин для такого самонадеянного подхода к планированию – это, конечно, жадность. Замаячившие вдалеке быстрые деньги гарантированно лишат человека всякого самоконтроля: как оказалось, нам плохо дается анализ трат и доходов, если возможность получения дохода слишком привлекает нас. Люди готовы не только карабкаться на высокие горы и пересекать океаны, если риск обещает богатства (иногда иллюзорные), – мы с готовностью отбрасываем преставления о морали, этике и собственности.

Жадность и эгоизм часто объединяются, чтобы породить еще одну распространенную ошибку: мы, действуя вместе, портим друг другу жизни, только потому что хотели получить выгоду для себя. В области наук о социуме подлянки такого рода проходят под именами «социальная ловушка» или «трагедия общинных владений». Это означает, что группа людей делает что-то, что само по себе не принесет никакого вреда в ближайшем будущем, но когда этим занято большое количество особей, в долгосрочной перспективе их ждет громогласное фиаско. Например, мы можем испортить общий ресурс, слишком часто обращаясь к нему – вылавливая из водоема слишком много рыбы, которая не успевает воспроизводить себя. Похожее понятие есть и в экономике – «отрицательный внешний эффект». Описываемая им ситуация подразумевает, что непосредственные участники сделки получают свою выгоду, тогда как стороны, не имеющие к сделке никакого отношения, несут убытки. Классический пример тому – загрязнение. Если вы покупаете продукцию фабрики, это хорошо и для вас, и для производителя, но может быть плохо для жителей населенных пунктов ниже по течению реки, куда фабрика сливает свои отходы.

Эта группа ошибок стоит за довольно большой долей неудач человечества, причем как в условиях капитализма, так и в коллективных хозяйствах, и затрагивает огромный спектр вопросов – от изменения климата до совместных попыток оплатить один счет в кафе. Мы знаем, что не очень-то хорошо платить меньше, чем должен, но если все остальные поступают именно так, мы не хотим остаться в дураках и делаем как все. И вот мы пожимаем плечами и произносим: «Это не моя проблема, друг».

Еще одна распространенная ошибка – это предрассудки, то есть наша привычка делить людей на «нас» и «их». Кем бы ни оказались «они», мы с легкостью поверим в любые жуткие россказни о наших антиподах. В этом месте сливаются воедино все когнитивные предубеждения и чествуют человеческую узколобость: мы дробим мир согласно шаблонам, которых может и не существовать, мы выносим поспешные суждения, основанные на первой мысли, которая приходит в голову, мы выбираем свидетельства, которые подкрепляют наш взгляд на вещи, мы отчаянно стараемся вписаться в группы и преданно веруем в собственное превосходство без каких-либо на то объективных причин. (Это неоднократно отразилось даже на содержании этой книги. Поскольку это история человеческих промахов, за парочкой исключений это история промахов мужчин, причем чаще всего белых. Все потому, что чаще всего именно им предоставлялась уникальная возможность все прошляпить. В целом это, конечно, не слишком хорошая предпосылка для книги по истории – поступки античных белых мужчин, но принимая во внимание выбранную тему, думаю, это вполне справедливо.)

Кроме того, наше желание быть частью толпы означает, что мы чрезвычайно предрасположены к причудам, безумствам и маниям всех сортов – короткоживущей, вдруг вспыхивающей одержимости, которая вдруг охватывает общество, предварительно вытолкав в окно всякую рациональность. Они могут принимать различные формы. Некоторые могут быть исключительно физическими, как необъяснимые[2]2
  Существует предположение, что приступы были связаны с отравлением спорыньей – родом грибов, поражавшим злаковые растения. Спорынья имеет наркотическое действие. – Прим. перев.


[Закрыть] танцевальные мании, периодически накрывавшие Европу на протяжении семи столетий в Средневековье. Тогда сотни тысяч людей, не в силах противостоять внезапному желанию пуститься в пляс, выходили на улицы, некоторые из них умирали от истощения и инфарктов.

Другие мании – финансовые, и они образуются при слиянии жажды денег с желанием быть частью толпы. Именно это заставляет нам верить в реалистичность любых схем быстрого обогащения. (В Лондоне в 1720 году все лихорадочно вкладывали в «Компанию Южных морей», и группе проходимцев даже удавалось продавать акции с таким описанием: «компания для проведения в жизнь прибыльнейших предприятий, хотя никто не знает, каких именно». Так и получаются финансовые мыльные пузыри – когда фактическая стоимость чего бы то ни было значительно меньше воображаемой. Люди начинают вкладывать во что-либо отнюдь не потому, что они верят в присущую объекту финансирования ценность, а потому, что пока остальные верят в нее, на этом можно заработать. Разумеется, реальность рано или поздно лягнет прохвостов, многие потеряют кучу денег или, может, ко дну пойдет целая экономическая система.

Другая разновидность маний – массовая паника, которую зачастую основана на слухах, подпитываемых нашими страхами. Поэтому «охота на ведьм» в той или иной форме имела место в истории почти каждой культуры, во всех странах мира (примерно 50 000 человек погибли по всей Европе с XVI по XVIII век).

И это лишь некоторые из промахов, которые случаются с утомительной предсказуемостью на протяжении истории человеческой цивилизации. Но, конечно, прежде чем мы по правде возьмемся за них, нужно построить цивилизацию.

5 самых странных помешательств в истории

• Танцевальная мания (или танцевальная чума). Вспышки необъяснимых, неконтролируемых позывов к танцу наблюдались по всей Европе между 1300-ми и 1600-ми годами, иногда они фиксировались сразу у тысяч людей. Ученые до сих пор не нашли однозначной причины.

• Отравление колодцев. Примерно в то же время людей охватила массовая паника из-за слухов о том, что кто-то отравлял колодцы с водой. И в этом обычно обвиняли евреев. Встревоженность населения привела к мятежам и поджогам еврейских домов.

• Кража пениса. Случаи паники, причиной которой были слухи о том, что злые силы воруют пенисы или значительно сокращают их размеры, фиксировались по всему миру. В средневековой Европе в этом винили ведьм, в Азии – отравленную еду, в Африке – колдунов.

• Эпидемия смеха. С 1960-х годов во многих африканских школах наблюдалась эпидемия безудержного смеха. Самый известный случай, имевший место в Танзании в 1962 году, длился полтора года, из-за него даже пришлось на время закрыть школы.

• «Красная угроза». Классический пример «моральной паники». Волна антикоммунистической истерии прокатилась по Соединенным Штатам в 1940-е и 1950-е годы на фоне распространяемых СМИ и политиками-популистами слухов о том, что советские агенты вторглись абсолютно во все сферы американской общественной жизни.

Глава вторая
Хорошо же мы устроились

* * *

ПРИМЕРНО 13 000 ЛЕТ НАЗАД В КРАЯХ Плодородного полумесяца, которые входили во владения правителей Древней Месопотамии, люди начали вести себя необычно. Случилось то, что можно назвать сменой образа жизни, хотя в данном случае речь шла не только о новой стрижке и покупке абонемента в спортзал. Они впервые изменили привычке добывать пропитание, блуждая по окрестностям, и сделали финт ушами – заставили еду идти к ним в руки. Они начали выращивать культуры.

С развитием земледелия не только стало проще ухватить что-нибудь на обед: оно полностью перевернуло человеческое общество и вызвало глубинные изменения в природе. До появления хозяйственной деятельности группы населения обыкновенно мигрировали со сменой времен года – туда, где можно было найти пищу. Но если вы насажали целое поле риса или пшеницы, вам приходится оставаться поблизости, чтобы присматривать за ним. Так появились постоянные жилища, деревни, а через некоторое время и небольшие города. Ну, и все, что там обычно происходит.

Земледелие было таким прекрасным изобретением со всех точек зрения, что оно зародилось во многих местах совершенно независимо, и очаги земледельческой культуры отстояли друг от друга по времени на тысячи лет и располагались на разных континентах – в Месопотамии, Индии, Китае, в Центральной и Южной Америках, и это по меньшей мере. Между тем существует школа мысли, приверженцы которой утверждают, что в действительности земледелие не было главным нашим скачком вперед. Что оно вообще может быть чудовищной, просто чудовищной ошибкой.

Начать хотя бы с того, что земледелие стоит у истоков такой забавной концепции, как «экономическое неравенство»: именно тогда стали появляться элиты, владевшие бо́льшим количеством ресурсов, чем все остальные, и они стали раздавать распоряжения всем вокруг. Оно также могло положить начало войнам как таковым, ведь если есть деревня, то над ней автоматически повисает опасность: в любой момент на нее могут напасть жители соседней деревни. Кроме того, земледелие принесло новые болезни: совместное проживание на достаточно большой территории создавало условия для распространения эпидемий. Есть также свидетельства, что общества, в которых возделывание земли не было принято, ели больше, работали меньше и могли, таким образом, быть здоровее.

В целом (как следует из этой концепции) огромная доля того, что так портит современную жизнь, случилась, потому что тысячи лет назад кто-то воткнул в землю горсть семян. Земледелие прижилось в древних цивилизациях отнюдь не потому, что оно делало лучше хоть чью-нибудь жизнь, а потому, что оно давало дарвиновское преимущество: древние фермеры могли размножаться быстрее (поля могли прокормить больше людей, и как только отпала необходимость в бесконечных передвижениях, можно было заводить следующего ребенка, не дожидаясь, пока предыдущий встанет на ноги). Более того, земледельцы могли отвоевывать у кочевников все больше и больше земли, постепенно вовсе изгоняя их. Говоря словами Джареда Даймонда, приверженца того мнения, что земледелие было большой ошибкой, «мы вынуждены были выбирать между сокращением популяции или увеличением объема производства продовольствия, и мы выбрали последнее, что в результате привело к голоду, конфликтам и тирании». Об этом говорилось в его статье 1987 года, размещенной в журнале Discover. Словом, предпочли количество качеству. Человек классический, что тут скажешь. И в дополнение ко всему… этому [делает неопределенное объемистое движение рукой, указывающее на состояние мира вокруг] земледелие толкнуло нас на путь, который приведет к более очевидным, более эпичным промахам. На заре земледелия мы начали менять свою среду – в конце концов именно так воплощает себя фраза «вести сельское хозяйство». Вы берете растения и помещаете их туда, где сами он расти не планировали. Вы начинаете менять ландшафт. Вы избавляетесь от того, что не хотите видеть, чтобы разместить побольше того, что вам нужно. Так или иначе выходит, что продумать все это наперед мы совершенно не в состоянии.

Мир, в котором мы живем, до самых глубин отличается от того, где наши предки выращивали первые семена 13 000 лет назад. Земледелие изменило мировой ландшафт и распространило виды по разным континентам, тогда как города, и промышленность, и наше врожденное свойство выбрасывать за окно весь мусор перепачкали почвы, моря и воздух. И хотя мы и не желаем навлечь на себя гнев матушки Природы, мы не всегда понимаем, что все естество вокруг нас не было создано лишь для того, чтобы принять наши отходы. Но именно это и случилось в США в первой половине XX века. Как часто бывает в таких случаях, поначалу все начало процветать. Америка расширяла свои владения на запад, и многим довелось из собственного опыта узнать, что же такое американская мечта. Политика государств побуждала граждан переезжать на новые земли и заниматься сельским хозяйством: переселенцам обещали бесплатные участки земли на Великих равнинах. К сожалению, к началу века большая часть пригодных для земледелия земель – то есть с доступом к достаточному количеству пресной воды – была занята. Энтузиастов, готовых выращивать что бы то ни было на засушливых почвах, было уже не так много, а потому правительство удвоило норму земли, которую смельчак мог получить. «Хм, заманчивое предложение», – рассудили переселенцы. Хотя это намерение приспособить каждый клочок земли в ретроспективе и не выглядит как величайшая идея всех времен, все же нашлось несколько причин, чтобы отправиться туда. Во-первых, романтическое и ностальгическое стремление, присущее нации фермеров-переселенцев, а во-вторых, прагматические соображения – страна все больше нуждалась в продовольствии. Но было и хитроумное научное основание, граничащее с религией: теория, что «дождь последует за плугом» – что нужно только начать обрабатывать землю, и над полем тут же разверзнутся грозовые тучи, обратив пустыню в плодородные земли, покрытые сочной зеленью. Согласно этому предположению, причиной замедлившейся экспансии земледелия в Соединенных Штатах была слабая воля граждан новой страны. Как в фильмах Кэвина Костнера, но с урожаями зерновых вместо призраков, играющих в бейсбол. Если заниматься землей, урожай не заставит себя ждать. Они верили в это, поэтому даже немного кощунственно указывать, что в действительности в середине XIX века, когда предрассудок зарождался, дожди начинались там, где располагались фермеры, исключительно потому что в те годы вообще наблюдалось необычайно много осадков. Но тех дождей, к сожалению, не хватило на вечность.

Однако когда началась Первая мировая война, все американские пашни пришлись очень кстати: в Европе объем производства продуктов питания сильно упал, и США смогли принять эстафету. Цены зашкаливали, дождей выпадало много, и правительство обеспечивало фермеров щедрыми субсидиями, если они выращивали пшеницу. Конечно, они стали выращивать ее и так распахали еще больше прерий.

Впрочем, сразу после войны цены на пшеницу резко упали. И если кому-то довелось быть фермером, выращивающим пшеницу в те времена, он не мог заработать на ней достаточно и рано или поздно приходил к такому – довольно закономерному – решению проблемы: сеял еще больше пшеницы. Фермеры закупали более дорогие механические плуги и сильнее разрушали почвы. А чем больше пшеницы на рынке, тем ниже цены на нее, что… и так далее до бесконечности.

И вот неожиданно дожди прекратились. Почва высохла, и корни трав, которые удерживали верхний плодородный слой на протяжении прошлых засух, не справлялись со своей функцией, поскольку трава также высохла. Почвы обратились в пыль, ветер собирал ее в огромные черные облака, которые носились по пустыне. И эти жуткие вихри – «черные вьюги», как их назвали, – заслоняли солнце, наполняли воздух твердой взвесью и сокращали видимость до нескольких метров. Это стало символом явления, получившего название Пыльный котел, или Пыльная чаша. В самые плохие годы не бывало ни единого летнего дня, когда по местности не прокатилась такая буря, и даже когда ветер стихал, пыль продолжала висеть в воздухе. Иногда местные жители не видели солнца по несколько суток. Масштабы этого природного бедствия были поразительными, многие из бурь проходили тысячи километров и накрывали плотным землистым смогом такие города, как Вашингтон и Нью-Йорк, они оставляли на кораблях в сотнях километрах от Восточного побережья внушительный слой пыли. Засухи и пыльные бури осаждали это регион почти десять лет. Это полностью уничтожило экономику и вынудило несколько миллионов людей покинуть насиженные места. Многие из них никогда больше не вернулись, обосновавшись еще восточнее, многие осели в Калифорнии. В некоторых районах почвы так и не восстановились, даже когда вернулись дожди.

Американский Пыльный котел – один из многих известных примеров того, какими могут быть непреднамеренные последствия бездумного обращения с окружающей средой. Их великое множество: от крупномасштабной геоинженерии до крупинок пластика в морской воде, от обезлесения до капризных и непредсказуемых рек.

Возьмем, к примеру, Аральское море (только чтобы увидеть его, вам придется собираться очень быстро, потому что от него не так уж много осталось). Так вот, Аральское море, хотя в его названии и фигурирует слово «море», – это не море вовсе. Это соленое озеро, хотя и очень-очень большое – 68 000 квадратных километров, некогда одно из самых больших озер в мире. Проблема только в том, что никаких 68 000 квадратных километров больше нет. Теперь его площадь едва превышает 7000 квадратных километров, хотя уровень воды в нем и его границы все время меняются. Когда-то оно было размером с Ирландию, а теперь сжалось почти в 10 раз и потеряло почти 80 % воды. Кроме того, это больше не единое озеро: оно разделилось примерно на четыре маленьких озерца. Примерно, потому что одно из озер уже могло исчезнуть. То, что осталось от Аральского моря, – это мертветчина, в прямом и переносном смысле: призрачный засоленный и безжизненный[3]3
  По некоторым данным, в озере таки обитает фитопланктон. – Прим. перев.


[Закрыть] водоем, на прежних берегах которого – в километрах от берегов нынешних – ржавеют и разрушаются корабли, десятилетия назад поставленные на прикол. Тут возникает вопрос: как вообще можно было прошляпить целое море? (Ну, или большое озеро.)

Ответ очень прост: нужно только изменить русла двух рек, которые впадают в него. Ведь нас посетила гениальная мысль – выращивать хлопок в пустыне. Именно этим и занимались советские землепашцы начиная с 1960-х годов, поскольку стране был необходим хлопок, больше хлопка. И вот они решились на грандиозный проект по отводу воды из Амударьи (которая впадала в Аральское море со стороны Узбекистана) и Сырдарьи (которая приносила воду из Казахстана) для орошения безнадежной пустыни Кызылкум: ее надлежало превратить в плантацию монокультуры, которая будет обеспечивать потребности советской хлопчатобумажной промышленности. Справедливость ради нужно сказать, что план по ирригации потенциальных плантаций в Туркменистане, Казахстане и Узбекистане отчасти удался: хотя он был и очень затратным, поскольку пустыни славятся своей сухостью и сверхспособностью впитывать влагу – примерно 75 % отведенной из русел воды так и не попали на сельскохозяйственные поля. (Также имело место применение химически небезопасных дефолиантов, что привело к росту младенческой смертности и увеличению числа врожденных заболеваний.) Оросительная система пошла на пользу зарождающейся хлопковой промышленности Средней Азии, но она полностью уничтожила Аральское море и его окрестности. Не похоже, что это случалось еще хоть с каким-то водоемом – чтобы из-за ослабевания притока воды в озеро приходилось попрощаться с большей его частью.

Начиная с 1960-х годов озеро начало сокращаться в размерах, а с 1980-х годов – со все увеличивающейся скоростью, и этот процесс идет до сих пор. Вклад дождевой воды в пополнение ресурсов водоема приближался к одной пятой, остальное приходилось на реки. Когда реки перестали играть такую роль, воды оказалось недостаточно, чтобы компенсировать потери от испарения воды. Уровень воды начал падать, появились новые острова и перешейки. На рубеже тысячелетий озеро разделилось на две части: меньшую северную (Северное Аральское море) и большую южную (Южное Аральское море), посреди которой возник крупный остров. Вода продолжила убывать, а потому остров все разрастался, пока наконец между западной и восточной частями озера не осталась тонкая ленточка воды. В конце концов они обособились тоже, а летом 2014 года фотографии со спутника показали, что восточная часть полностью пересохла, обнажив под собой пустыню. Восточная чаша все же иногда заполняется водой – в зависимости от характера погоды.

Ситуация не из простых. Но все осложняется еще и тем, что когда исчезает озеро, никуда не девается все то, что было растворено в воде. Особенно соль. Когда Аральское море стало пересыхать, концентрация соли в оставшихся водах возрастала, что делало их совершенно непригодными для жизни. Соли на единицу объема стало примерно в 10 раз больше, и это убило всех живых существ и уничтожило рыболовный промысел в регионе, который обеспечивал 60 000 рабочих мест. И не только это: промышленные и сельскохозяйственные загрязнители также стали более концентрированными и плотным слоем укрыли возникшие из-под воды новые земли. Пустыни есть пустыни: ветер подхватил тонны токсичной пыли и соли с открывшихся просторов и бросил их на деревни и города, построенные по берегам бывшего озера. А там жили миллионы людей. Тут же подскочил уровень респираторных и раковых заболеваний.