Текст книги "Страж серебряной графини. Кофейный роман-эспрессо. Фейная дилогия. Том второй"

Глава восьмая. «Разговор в сумерках»

– Фея не видел? – Я шмелем влетаю в подвал, где Мишка травит медью очередную рассохшуюся доску от старого рояля: заготовку для новой картины, иконы, панно, а Анюта раскладывает на стеллажах мешочки с сушеными яблоками и травами. Еще – прошлогодними.

– Нет. – Мишка поднимает голову, прищуривает глаз. Аня встревоженно смотрит на меня.

– Чего это ты спохватился? Она дома была, на веранде, писала что то в блокнотах своих.. И черевички – рядом…

– Нет ее там. Я выходил. Блокнот, ноут, Никушины и Лешика игрушки, медвежонок, кубики разбросали, все – на месте, но никого нет.– Я задумчиво тру щеку. – Они все вместе вышли, что ли? В саду?

– Наверное. – Мишка пожимает плечами, вытирает руки ветошью и молча идет за мной на крыльцо… – Пойдем искать голубку твою, куда упорхнула.. Ань, фонарь возьми с полки.. Там, сверху!

– Нашла, Миш! – Аня торопливо запахивает ажурную шаль, спешит за нами

…Кружим по саду… Дорожки – чисты, но земля еще не вскопана под гряды и клумбы. Просто – дышит, чернеет.

Смеркается. Прозрачность апрельских сумерек волнует, будоражит и манит, чем то, еще неопределенным неизведанным, наполненным терпким смородиновым духом. Аня, надев садовые рукавицы, на ходу сбрасывает ветки с обрезанных кустов в одну кучку и связывает веревочкой. Смеется.

– Пригодится. Для камина. У хорошего хозяина… Лана, Ланушка, где ты? – Грудной, теплый голос Анечки от волнения становится чуть хрипловатым, низким… Она берет меня за локоть:

– Грэг, все хорошо… Не волнуйся. Может, она пошла к реке? Смотри – ка, Миш, калитка открыта. – И тут в пространство сада врывается собачий визг, лай, рычание и взволнованный, ясный тенорок Лешика:

– Уберите Вашу собаку сейчас же от фея! Пошла вон, чего лаешь?!! Вы кто такой?! Кто Вас звал сюда?. Идите прочь сейчас же.. Я позову взрослых, все дома, и они вызовут полицию… Пришли тут… У забора, за оградой, неясно мелькает силуэт высокого, худого, как глиста, человека, в светло – сером модном плаще и меховой кепке, надвинутой на глаза.

– Пацан, уйди! Не мешай, нам поговорить надо. – Нетерпеливо дергает плечом и щекой непрошенный гость, пытаясь насильно удержать руку фея, что птахой зябнет у штакетника в сиреневом гипюре и норковой пелерине на плечах.

– Нам не о чем с Вами говорить. – Фей холодно и спокойно отдергивает руку. Уберите собаку немедленно! И тут же обращается к Лешику:

– Детка, пойди, позови сюда папу. И всех позови… – Фей говорит, чуть приглушенно, намеренно не называя имен. – И уведи ее в дом. Фей указывает на Нику.– Побудьте там. Я сейчас вернусь..

Лешик кивает головой и подходит к Нике.

– Пойдем. Надо отца позвать. И Рэма возьму. Ты ошейник не видела, где?

Лешик намеренно говорит о Рэме. Собака возвращена на службу. И только сейчас я понимаю, что мы зря не оставили ее в доме. От незнакомца реально веет опасностью. Цепкие, наглые жесты, какой то взвинченный, скрипучий голос. Или мне все просто – кажется?

– Ты иди. Я с мамой буду. Я подожду здесь. – Ника упирается руками в штакетину забора, вытаскивает откуда то ольховый прут и пытается отогнать от фея крутящийся и шумный лохмато – шоколадный шерстяной шар. – Уйди, песик… – Вдруг девочка присаживается на корточки: – Ты же маленький, чего такой злой? Ты кушать хочешь?

Маленький пекинес, внезапно прекратив лаять, ошеломленно смотрит на нее коричневыми печальными глазами

– Как Вам не совестно! – всплескивает руками дочурка. – Собачка у Вас голодная, фу! И не смейте никак на маму кричать! Я не разрешаю Вам! – Никуша с презрением смотрит на незнакомца, топает ножкой, и вдруг, решительно протянув руку, гладит крохотное собачье ухо, запрятанное в густые кольца шерстки. – Пойдем со мной, малыш, я тебе печеньку дам. – Она поднимается, берет крохотную собачку на руки и, нежно тронув фея за руку, поворачиваясь в сторону дорожки, кричит, явно заметив наши силуэты и свет фонаря:

– Папа, папочка! Иди скорее сюда. Мамусенька тебя зовет.

Лешик стремглав бежит к нам, не замечая, что на его правом кеде развязался шнурок. Схватив Мишку за руку, он хрипло шепчет.

– Па, быстрей… Какой то он неприятный, белесый, а губы крашеные. На фея орет, дурак! Серьга в ухе.. С прибамбасами, короче.. злой, как полкан, а на шее косынка в полметра… Собака эта еще…

– Сейчас, сын, разберемся. Молодчина. Веди девочек в дом, закройтесь.– Мишка хлопает сына по плечу и ободряюще подмигивает Анюте. – Дорогая, позвони, если будем задерживаться… Сама знаешь куда…

– Осторожнее. Я поняла… – шепотом, хрипло отвечает Анюта, и почему то, по – итальянски, обращается ко мне:

– Non ti preoccupare, Greg! Per Amor Di Dio. Prenditi cura di fata. Di cosa ha bisogno?1818
  Не горячись, Грэг! Ради Бога. Береги фея. Что ему надо? (итал. Автор.)


[Закрыть] – Пальцы Ани замирают в воздухе в виде охранительного креста, и крылато обняв обеими руками детей, она быстро уводит их в дом…

Уютная дача вспыхивает огнями и сразу становится похожа на китайский фонарик. Я вижу, как на веранде, отделанной заново, утепленной и превращенной стараниями Мишки для меня и фея в уютный, летний кабинет, опускаются новые сиреневые гардины из мягкого шелка, прочно запираются итальянские окна. Они – в безопасности. Слава богу! Вылетаю за калитку, на пару с Мишкой, который тотчас же переходит в наступление, обращаясь к фею, и тоже не называя никаких имен:

– Солнце наше, ты бы в дом шла тихонечко, а? Уже свежо становится. Это кто же к нам такой пожаловал, чего надо Вам, молодой человек? – насмешливо, с хрипотцой выпевает Мишка.

– Я не с Вами намерен говорить, а с госпожой Яворской… – огрызается непрошеный визитер, хрипло, дергая плечом и щекой. – Вас я – не знаю.

– Но ведь и мы Вас – не знаем. – Спокойно и весомо роняю я, крепко обнимая фея. Сиреневый гипюр, вязь из роз, слегка скрипит под ладонью, я ощущаю горячую округлость ее плеча. – Что Вам нужно? Кто Вас послал?

– Меня прислали забрать документ. Тетрадь, принадлежащую госпоже Норд. Я должен ее передать владельцу, господину Нежину.

– Насколько я знаю, господин Нежин не родственник госпожи Норд – глухо откашливается Мишка.– Прямых наследников у нее нет.

– Господин Нежин – супруг мадам Норд… Мне поручено… – визгливо фальцетит гость.

– Супруг? – мягкий доселе голос фея мгновенно обретает презрительно – ясные нотки, высоко взлетая вверх серебряною октавой. – Насколько я знаю, они просто были в связи… Никем и ничем не узаконенной. Тетрадь, про которую Вы говорите, возвращена в Париж, по просьбе комиссара Перье, который ведет расследование. Еще неделю назад. Если комиссар посчитает нужным, по окончании следствия он вернет тетрадь прямым наследникам Виолетты.

– Прямым? – Глаза гостя странно стекленеют, наливаясь холодным блеском. – Кого Вы имеете в виду, мадам профессор? Уж не себя ли? Или Ваших.. м– мм– мм, ушлых любовников? По – хорошему, Вы должны были вернуть Александру Никитовичу уже расшифрованную тетрадь. – Око белесого искателя сокровищ хищно косится в мою сторону. Мишка напряженно молчит, но и в сумерках я вижу, как нервно белеет шрам над его верхней губой.

– По– хорошему, сопляк, ты не имеешь права так разговаривать с дамой, которой годишься в племянники! – Ворохов резко хватает длинноносого незнакомца с серьгой в левом ухе, за плечо, и резко разворачивает лицом к себе. – И мы тебе ничего не должны. Иди – ка, ты, голуба, по – добру поздорову, пока я тебе твои губы накрашенные в песок лапшой не закатал…

– Сами идите к черту! Я пришел не к Вам. – Дергается, как паяц – марионетка, незнакомец. – Мне нужно поговорить, понимаете? Но не с Вами!

И вдруг голос его, разом потеряв все хрипловато – наглые, насмешливые модуляции, сбивается на нервный фальцет, он быстро, путаясь в узорах и клетках разматывает прозрачную, светло – серую сеть тщательно вывязанного кашне на шее, снова и снова обвивает им выпуклый кадык, с сине -черными жилами, хватает тонкую руку фея, и горячечно сжимает ее в своем нервном кулаке, бормоча с неистовостью человека, внезапно и все проигравшего или только что поставившего на кон, ни много, ни мало – жизнь.

– Светлана, я Вас прошу, умоляю Вас, верните Нежину эту тетрадь!! Зачем она Вам. На фиг Вам сдались эти чертовы сокровища? У Вас же – все есть, даже слишком: вы катаетесь, как сыр в масле, от скуки пишете книги, усыновляете брошенных малюток, покупаете дачи и галереи, кружите головы мужчинам и соблазняете своими стихами всех подряд, без разбора. У Вас есть все: лесть и комплименты, обожание и любовь, капризы и поклонение, а у.. У меня есть только он.. Александр.. Сандо, но он и смотреть не хочет в мою сторону, с тех пор, как его увлекла эта идея найти сокровища чокнутой мадам Норд, разбогатеть, вслепую, легко… Дура, носатая дура. Она увлекла его пустыми баснями! – Белесый верзила в сером кашне плаксиво кашляет, и зачем то ломает ноготь на большом пальце левой руки, с перстнем в виде масонской пчелы. Плоская гемма в серебре не закрывает и половины фаланги, как принято обычно, перстень явно мал вертлявому Арлекино – Коломбино.1919
  Персонажи итальянской комедии масок. Здесь употреблено в ироническом ключе. Автор.


[Закрыть]

_

«Черти принесли!» – фыркаю я почти – про себя, набирая в грудь воздуху, и слегка трясу головой, осторожно сжимая в ладонях плечи фея. Они дрожат.

– Противно, да? – шепчет внезапно она, горячо, освежая мое ухо запахом лаванды и лайма, идущим, скользящим прямо от волос и норковой пелерины – И откуда – то знает мое имя. Черт! – Фей морщится, трет пальчиками висок. – Ах, милый… Как он мне надоел.. До тошноты.. Возьми вот, отдай ему! – Шепчет она, фыркая, и чуть проглатывая буквы, как всегда, торопясь, при сильном волнении. – Пусть убирается к Богу в рай, вместе со своим милым Нежиным… – И она вытаскивает из – под палантина плоскую коричневую тетрадь, в футляре – застежке, точь в точь, как та, что лежала недавно в огромном ящике, вскрытом Мишкиным твердым, стальным резаком.

Вот только Арлекин на ней кажется – чуть больше и держит он в руке шляпу без страусового пера. Шляпу, похожую на смятый блин..

Проследив за моим не на шутку изумленным взглядом, фей улыбается и лукаво лепечет, всячески подавляя рвущийся наружу смех:

– Лешик так наклеил, баловник! Может, Нежин и не заметит? Ты знаешь, я измучилась напрочь, копируя Виолкины каракули! Чуть с ума не сошла… Но самое сложное, любимый, было копировать твой перевод с этим готическим наклонением и петельками. – Она еле заметно грозит мне пальчиком и прижимает его к губам. – Наверное, я теперь стану самым большим специалистом в поддельном бретонском, да, милый? Отдай ему все это, Бога ради, и пусть уходит… Любовь моя, он мне, правда – надоел! – Фей чуть – чуть повышает голос, капризно ломая нежно – серебряную октаву нот – Я устала, от Вас, мсьё, забирайте Вашу тетрадь и катитесь к черту. Дорогой, отдай ее ему. Пусть он уходит восвояси! Меня от него тошнит. Заприте за ним крепче.

Фей поворачивается к нам спиной и изящно дефилирует по садовой дорожке, к дому, слегка покачивая бедрами, в шуршании гипюровых роз, страстно облепивших ее тело.

– Молодой человек, забудьте сюда дорогу, – напевает Ланушка, делая над головой кокетливый прощальный жест изящной, длинопалой ручкой. – А господину Нежину передайте, что я искренне за него рада, он, наконец – то, обрел настоящую любовь. То, что нужно было ему. Осталось только добавить к ней сокровища, если Вы, конечно, их отыщете. Желаю удачи!

Гравий дорожки чуть слышно поскрипывает под туфельками фея, распахивается входная дверь, выпуская дынно – тыквенный квадрат света, затем снова все меркнет в подвижной апрельской сумеречности, ошеломленности и прозрачности молочно – серого цвета, жемчужных переливов, которыми полон дрожащий воздух.

Незнакомец в сером плаще, с плаксиво дрожащими карминовыми губами, тонкой, цыплячьей шеей, растворяется в нем мгновенно, нервно засунув в широкий карман плаща злополучную тетрадь. Слышно, как в проулке, куда он быстро сворачивает, сутулясь и меряя тропку воробьиными шагами, хлопает дверца автомобиля. Кто его ждал там? Нежин? Еще не хватало, чтоб он знал дорогу сюда! – Я нервно передергиваю плечами. – Или это было просто – такси? – И я не замечаю, как произношу последнюю фразу вслух.

– Лишним не парься, Грэг! – хрипло басит Ворохов, запирая калитку. -Припрется еще, я его прибью, по тихому, и в стенку бассейна вмурую, никто и не заметит. Будет себе лежать спокойненько там, лучше, чем на кладбище… И феюшка наша рядом плавать будет, рыбка золотая… Так то.

…В сумерках я вижу отчетливо, как в левом глазу Ворохова вспыхивает насмешливая искра. Он явно – подмигивает мне. В этом я твердо уверен. В отличие от всего остального, сказанного им только что…

Глава девятая. Собачья химера, или Подарок от Фаринелли

.. Никуша, всплескивая мокрыми руками, позабыв вытереть их о передник, бежит за Микки, весело тараторя:

– Стой, проказник, куда ты?! Стой, вытру… Мамусенька будет ругаться, нельзя же в комнату… мокрый.. – Дочурка в непритворном ужасе, прижимает ладошечки к щекам, и умоляюще смотрит на меня:

– Папа, папочка, он убежал… Я хотела его вытереть..

– Не волнуйся, детка, он сам себя вытрет! – улыбаюсь я. – Ну, как? Очень грязный?

– Да —а… – Девочка пожимает плечами. Она явно удивлена. – Как будто неделю по улице бегал. А он же – домашний, даже и бантик у него есть..

– Бантик? Это хорошо. А что написано на бантике? – я смотрю на дочурку с нескрываемым удовольствием. Она разрумянилась, глазки блестят, оттененные мохнатыми ресницами и пшеничным золотом волос, свободно спадающих ниже талии, закрученных в тугие колечки. Сдернув с себя мокрый передник, она осторожно открывает крышку бельевой корзины и кладет его туда, вместе с носовым платком и полотенцем.

– Микки. Его имя. И какой-то номер: 978 -54 11. – Девочка задумчива. – Телефон?

– Да, наверное, детка. – киваю я. – Надо позвонить. Вернуть хозяину.

– Папа, папочка, не надо! – Дочурка порывисто обнимает мои колени.– Не надо, папа! Пусть он у нас будет! Можно? Он там голодный, у этого.. червяка… я знаю… Я когда его мыла, от него пахло помойкой, как от меня вот.. раньше.. Он на помойке кушать искал.. Они его не кормили… Папочка, можно он с нами будет?

– Детка моя, я не против, в принципе, но надо у хозяина же спросить… И потом… мамочка.

– Она разрешила, папа… Она сразу разрешила, я спрашивала…

– Я не о том, ласточка! – нетерпеливо машу рукой. – Понимаешь, мамочка, она.. ходит нетвердо, всегда торопится… А Микки он – маленький, верткий. Я просто боюсь, что помешает ей… Ты сможешь за ним смотреть так, чтобы он никогда не мешал маме?

– Да. – Никуша смотрит на меня внимательно и серьезно. – Папочка, не бойся, я сумею. Если надо, я его на руки возьму. Я знаю, что мамусеньке нельзя падать. Мне крестный говорил. И Анечка. Я знаю, папа. Не бойся.

– Да. Это хорошо, детка. На том и закончим.. Давай – ка, вытрем здесь воду, чтобы никто не упал! – Я подмигиваю Никуше.

– Да, и мамусенька.. Папочка, а почему она вчера так плакала, когда пришла домой? Наверное, у нее ножки заболели, да?

– Плакала? Когда, где? – Я в недоумении закусываю губу, чуть не до крови. – Разве? Я не видел… Как, что?

– Ну, она еще плакала, и так лицо к верху поднимала, чтобы я не заметила, и все шептала: «от скуки книжки пишу… как сыр»…

Разве мамочкины книжки это – от скуки? Мне Анечка читала книжку мамину про Лику, я плакала, и про Арлекина… Девочка же – умерла, это же – горе и правда написано, про ее папу капитана, какая же это скука?2020
  См повесть"Аллея, длинною в жизнь» Св. Макаренко Астриковой.


[Закрыть]. _ Никушенька в недоумении пожимает плечами. – Мамочка расстроилась… Кто ей сказал, что она от скуки все это пишет? Какой то Ник в мониторе, что ли? Дурак какой нибудь, да?

– Солнышко, я не знаю. – Растерянно бормочу я, осторожно обнимая девочку за плечи. – Может быть. У нее, ты же знаешь, много читателей, все разные, иногда говорят неприятное. А Ник – это кто?

– Не знаю. Мама сказала, что у него нет имени, что он Ник… Папа, а это правда, что мама, когда маленькая была, долго лежала в гипсе, да? Ходила с палочками?

– Да, детка, правда. Ей делали операции на ножках. Один раз – в детстве, стопу правили, один раз – после аварии. Первый раз полгода, второй раз – три месяца.

– Ой! – ахает потрясенно Ника. – Я бы так не смогла! – Я бы плакала день и ночь, наверное… И сразу бы и умерла… А мамочка, она… Она танцует, когда ходит, и все… Как русалочка… Или – ангелочек.. А я так не умею.. Папа, а как так научиться, как мамочка, а?

– Очень просто это, детка.. Надо слышать музыку внутри себя, и все. Я решительно насыпаю на дно ванны хлорный порошок. – Иди в столовую, солнышко, а я тут быстро домою. Скоро ужинать будем.

– Да, Никушенька, беги… Аня там какао греет с блинчиками. И Микки рядом. Полусухой уже. Представляешь, милый, он служить умеет, а еще танцует, если показать ему сахар… Вот чудо – то! – За моей спиной раздается серебряно – колокольчиковый, влекущий, дразнящий смех фея – Ну, совсем как я, такой же неуклюжий..

– Неправда, мамусенька, – Никушенька протягивает фею обе ладошки и осторожно кружится вместе с ней в холле, в каком то трогательном и смешном детском вальсе или тарантелле, чуть подпрыгивая, и сияя сразу всеми ямочками на щеках и подбородке. – Ты самая красивая, самая – самая.. Мама моя… Никто не умеет так смеяться и танцевать, как ты… Вот! Папочка, скажи же?

– Да, моя детка… Лучше мамочки нет никого на свете.– Я подмигиваю моим любимым сразу обоими глазами.– Она это знает хорошо. Беги, скажи Анечке, чтобы мне оставила блинчиков штук десять. Я все съем. И крестного зови из подвала. Хватит ему там торчать. После ужина, все пойдем в сад, костер жечь. Я же обещал…

Взвизгнув от неподдельного восторга, Никуша бежит в столовую, раздвигая, растворяя на своем пути все двери:

– Ура, костер.. Ура! Лешенька, костер будет, папочка сказал, беги быстрее ручки мой, да… Микки, не крутись здесь, это мамочкин стул. Иди сюда.. какой ты красивый..– Щебет Ники затихает за закрытыми дверями столовой. Фей трепетно приникает ко мне на миг, нежно, жарко целуя в шею и подбородок:

– Люблю тебя.. Не помню, я говорила или нет… – Лепеча это, фей прислоняется к косяку, трет кончики локтей в гипюре будто бы – зябнет, выбирает тонкими пальчиками какую то невидимую соринку с моего воротника и вдруг роняет неожиданно:

– Ты знаешь, я звонила им про собаку, и эта голубая нежинская мечта, послав меня подальше самым отборным матом, сказал, что мы можем оставить песика – доходягу себе, и хоть шашлык из него делать… И добавил, чтобы я не смела больше их беспокоить… Ревнует, как цербер какой то.. А Александр.. Там кто то орал в комнате, я не разобрала.. Песни Сальваторе и чей то крик пьяный.. Ох, милый, я больше не могу… не хочу… Они же.. Виолка,.. они же… Они ее, наверное, и правда, убили.. Господи, Грэг!

– Солнце мое, ну что ты.. Ну, не надо.. что ты! – я растерянно обнимаю ее, дрожащую, целую соленые глаза, колкие ресницы..– Как убили, ты что?! Полицейский отчет – несчастный случай. Что ты, ласточка, нет…

– Горушка, хороший мой, ну он же сказал… Он сам сказал… Этот вертлявый коломбин…

– Что такое, мое сокровище?! Что он сказал? Когда? – я осторожно держу в ладонях ее лицо. – Что такое?! Успокойся, нельзя такое.. Что ты.. Святый крест, белый день, охрани нас! – бормочу я, переходя на полупольский, как всегда, в минуты полного ошеломления.

– Нет… Горушка, родной, вот же, и он сказал, что Микки, козявка, им не нужен, и если что, он его прибьет точно также, как Виолку, об стену… И выбросит из окна.. Что ему и Сандо никто не нужен.. Никак. И – никогда… Что они должны быть только вдвоем. И еще что то кричал, про какую то химеру Фаринелли, но я тут и выключила телефон… Фаринелли, любовь моя, кто это? Не помню… Кастрат какой то2121
  Фаринелли – выдающийся певец, композитор средневековья. Обладал уникальным диапазоном голоса. Стал кастратом в результате несчастного случая, падения с лошади. Оставил обширное музыкальное наследие. Покровителем Фаринелли и его любовником был кардинал дель Монте.


[Закрыть]… И химера… Это же– призрак?

– Это чудовище мифическое, порождение Тифона и Ехидны, что то несбыточное, мечта нереальная…..Украшения скульптурные, помнишь, на Нотр – Даме?

Фей присаживается на бортик удобной, вдавленной в стену – нишу, джакузи в виде раковины, освещенной прочно вмурованными в кафель светильниками в виде лебедей, плывущих по озеру… Кафельная плитка с рисунком озера с кувшинками – до этого мог додуматься только Ворохов, с его бесшабашно – волшебной, непостижимой головой, полной мечтаний и фантазий.

– Горушка, но химера она же громоздкая, это чаще ensemble. il gruppo scultoreo.2222
  Ансамбль, скульптурная группа. (итал. автор.)


[Закрыть] – Фей задумчиво и осторожно трет салфеткой и без того сияющий, медный кран.

– Да, ласточка, правильно. – И я яростно намыливаю руки, ожесточенно смываю, тру полотенцем, чертыхаясь про себя.

Ругая на чем свет стоит всяких нежинских воздыхателей, искателей сокровищ и приключений, и самого Нежина – тоже. – Встречу – прибью! – решительно цежу я сквозь зубы, не замечая, что говорю вслух.

– Кого? – изумленно выдыхает фей, беря из моих рук полотенце и тихо застегивая манжеты моей рубашки… – Не надо, ты что! Он и так несчастный, зачем?

– Он не имеет права вмешиваться в нашу жизнь.. Что ему надо?! – вскипаю я.

Эту.. горгулью… то есть, химеру, милый.. Но я не имею понятия, что это такое – Фей пожимает плечами и начинает смывать хлорный порошок, рассыпанный мною по дну джакузи. – Какой то памятник что ли?

– Почему памятник? Отойди, подожди, я сам… – я вынимаю из рук фея щетку, тряпку и властно прижимаю ее губы к своим… – А, черт! – вырвавшийся змеисто из ее рук душевой шланг, окатывает ее и меня, перевернувшись, с ног до головы брызгами воды.. И мне приходится зажмуривать глаза, потому что мокрый гипюр так страстно и вольно облепляет ее фигуру, что не оставляет тайны покрова, а только обнажает желания, кипящие во мне, как родник или гейзер.

– Любимый, осторожнее! – хохоча, как серебряный колокольчик, фей вытирает мокрыми ручками мое лицо. – Что ты сделал?!.. Я вся же как… мокрая курица… фу… И, смотри, твоя рубашка.. Боже Святый, что ты хохочешь, матка Боска!. Иди, переодевайся, а я тут… буду, как это называется… Форнарина2323
  Форнарина – героиня картин Рафаэля Санти, легендарная булочница в образе Мадонны. Фрина – знаменитая гетера и танцовщица в Древней Греции, образ и натура многих скульптур неподражаемого Праксителя, к примеру «Афродиты Книдской» (автор.)


[Закрыть]… как ее… Фрина, о боже! – Фей хватается за голову.

– Не Фрина, милая, нет!… – продолжаю хохотать я. – Прости.. Ты маленькая Галатея.. Как раз лепить с тебя… Мишка справится, нет, как думаешь? Миш! – кричу я, в направлении столовой, – ты скульптуры лепить умеешь?

– Ну, пробовали в Академии, на мастер – классе у Клыкова2424
  Вячеслав Клыков – современный российский скульптор, автор интересных и выразительных памятников историческим персонам и деятелям культуры. Автор.


[Закрыть], а что? – Мишка выходит из столовой и, присвистнув, замирает на полушаге или полу– вдохе, машинально ощупывая верхний нагрудный карман рубашки, в котором всегда лежат свернутый лист и острый карандаш:

– Королева, стой… Один только скан, вполглаза, и больше я не смотрю.. Ворохов, не выдыхая, что то чертит на листе – резко, полу – штрихом, линией… – Ангел ты наш, чистый, небесный.. Посмотри, вот, как Бог тебя щедро вылепил…

Он протягивает листок фею. Я смотрю через ее плечо, на чистый, почти совершенный изгиб линии плеча, спины, бедер, тонкой талией, гибкой руки, что чуть великовата в ладони.. И когда Мишка, небрежно проводя резкие черты уловил эту мягкую женскую прелесть и одновременно ошеломительную чистоту, от которой я и сам восхищенно немею, забывая выдохнуть. Она, эта манящая тайна Ланушки, открыта мне томительно нежно, долго, длинно, нашими неповторимыми ночами вдвоем, в переливах ее легкого дыхания, шороха ресниц, скольжения губ… Но Мишка, Мишка, вечная комета, Ворохов, он то когда успел, сумел за доли секунды, парсеки и кванты минут, уловить то самое, обвораживающее, что есть в ней и суть ее составляет?!

Понимая, что мне так никогда и не постигнуть этой тайны, я только молча сжимаю Мишкино предплечье, более уже никак не обозначая глубину своего восторга. Не решаясь на это…

РобятЫ, я такое видел в замке Шенсон, во Франции2525
  Замок Шенсон – музейная сокровищница Франции, резиденция французских королей и маркизы де Помпадур. (автор)


[Закрыть], шандал серебряный, кованый, на подставке из глазурованной эмали: Психея за деревом прячется от Амура… Твоя фигурка, точь в точь, ей богу… Ангел, ты чего?! Ну, не плачь, чего ты.. Тебе идет, знаешь, мокрый гипюр… Обалдеть, как идет… Голова кругом! Если хочешь, фигуру потом поставим в саду, возле рябинки. Или у бассейна.. Как ты скажешь…

– Мне, Миша, и пламень огненный, поядающий,2626
  Строка из стихотворения Г. М. Дашевского «Пламень огненный», написанного осенью 2013 года. (автор)


[Закрыть] тоже идет… Особенно, когда ноги лижет.. Нежин как то так посчитал, когда меня в машине бросил…. Знаешь, я до сих пор во сне вижу, как он бежит и эта серая его шляпа, так, ныряет между машинами… Скрежет, лязг удары, шипение, у кого то капот от удара задрался в пробке, а он бежит.. И не обернулся…. Итальянское это пальто, такое все мягкое было, на нем кошачье… Мне не нравилось. Но он считал – стильно… – И эту глисту… полюбил.. Это тоже стильно сейчас, да Горушка… Для убийц – особенно. Такая круговая порука у них есть. «Они одни в волшебном круге и нет волшебства круг разбить» – Загадочно и нежно бормочет фей, гладя пальчиками мою руку…

То ли это Гете, то ли – Шиллер, я не могу вспомнить… Скорее всего, это просто сам мой, непостижимый ни в мыслях, ни в движениях, фей.

– Милая, не надо так, что ты! – отчаянно кривлю я губы в подобии улыбки, осторожно обнимая фея за талию и выводя ее в холл. – Выкинь из сердечка. Пусть он любит, кого хочет. Хоть смоковницу.2727
  Смоковница – символ бесплодия и бессилия, ненужности. (Библейск. миф. Автор.)


[Закрыть] Человек волен в своем выборе. – Я усиленно делаю вид, что не слышал ее последних слов. Мишка удивленно смотрит на нас.

– Вы чего, ребята? Какое убийство? Чего опять? Перье звонил?

– Нет… Я звонила про собаку – вернуть ли им? А этот… голубая мечта… мне ляпнул… О, боже! И что я зябну так?

– Ну и что он ляпнул то? – Мы входим в столовую, где хлопочет Анечка, звенят приборы, вкусно пахнет вареньем и блинами. Мишка, осторожно усаживает фея, пока я держу стул – Что ты дрожишь вся, моя королева? Анют, вина налей ей, с водой теплой..

– И где ты так вымокнуть умудрилась, солнышко? – Улыбаясь, Аня двигает ближе александровский хрусталь, наполненный рубиновым огнем прошлогодней вишневки. – Грэг постарался, баловник? Угомону на Вас обоих нет…

– Ань, а кто такой угомон? Домовенок? – серьезно спрашивает Никуша, раскладывая перед каждой тарелкой крохотные чайные ложечки

– Нет, это такой старый, занудный дед в дырявом берете.. Лучше с ним дела никакого и никогда не иметь, а то от скуки помрешь! – Мишка ласково подмигивает Никушке и обращается к сыну:

– Леш, идите – ка на веранду, принесите фейкину шаль, только бегом. – Видишь, она озябла совсем.

– Сейчас, па! – Лешка с готовностью грохочет стулом, хватает за руку Нику и с хохотом дети исчезают в глубине холла

– Ну, так что он тебе ляпнул, королева? Пригласил Вас обоих на церемонию бракосочетания? Когда? Подарок надо искать? Ты долго не думай, дерьмо собачье в газете, и – готово… Им сойдет вполне.

– Они убили Виолу, Миш… Головой о стену и в окно… Красиво так.. уронили. – Наш вчерашний гость все это рассказал фею, чтобы она не смела более осаждать звонками их любовное гнездышко.– Прокашлявшись, решительно, но тихо говорю я, оберегающе сдавливая ладонями дрожащие плечи Ланушки.

Фьии– ть, **** твою дивизию… – не сдержавшись, присвистывает Ворохов, резко оседая на стул..– так чего мы ждем то? Надо звонить Перье.

– И что? Доказательств у нас нет, только фразы… – шепчет еле слышно фей.

– Что он еще тебе говорил? Он угрожал? Мерзавец! – хрипло клокочет Мишка, разом опрокидывая в себя полный фужер вишневки и зябко дергая плечом.

– Миш, а я не слушала.. Я выключила мобильный. Он что то орал про химеру Фаринелли, что она у нас, и чтобы мы ее вернули… А я даже не знаю, что это такое… У Виолки в тетради об этом нет ни слова. Написано только, что все заготовки, формы были отданы Агнией Мстиславовной какому то Косоротому.

– Химера, королева моя бесценная, это новомодные украшения из полимеров: браслеты, колье, серьги, кулоны.. Их почти не слышно, они невесомые.. Недостаток у них тот, что цепляются за все, носить неудобно. Есть еще бусы – химеры… Но во времена Фаринелли никаких полимеров в помине же не было.. Разве что четки могли делать? Или эмблемы на гардах, эфесах… Броши? Какой – то отличительный знак для рыцарей – госпитальеров? – Мишка пожимает плечами и смотрит на меня вопросительно.. – Грэг, ну и какого дьявола! Кому нужны сейчас эти гарды? Агния эта стала бы с ними таскаться, что ли? Дама – ювелир, зачем ей они?

– Мамочка, вот! – неслышно, на цыпочках, вбегает в столовую Никуша, окутывая плечи фея белой ажурной шалью, концы которой кистями висят до полу. – А еще, смотри, я нашла… Это твое, мам?

Девочка протягивает на свет крохотную, нежную ладошечку, на которой на тоненькой серебряной цепочке сверкает неправильно ограненной формы кулон – александрит густо – зеленого цвета, в виде львиной головы химеры, пронзенной острой стрелой.

– Нет, моя детка… Это – не мое. Где это было? – растерянно лепечет фей, осторожно поглаживая кулон подушечкой пальца. Нечаянно надавив на какой то, скрытый в его гранях механизм, Ланушка вскрикивает. Резко приоткрывшаяся крышка кулона царапает ей палец, а из углубления, медленно выкатывается и падает прямо в блюдечко с вареньем жемчужина – бусина черного цвета, с серебристым отливом…

– Никион, сердце, ну – ка, признавайся, где нашла клад? За калитку бегали? – Мишка присаживается на корточки перед Никой. – Говори, не бойся!

– На веранде. Под диванчиком. Там вчера Микки спал. – Девочка в недоумении смотрит на Ворохова, потом обнимает его за шею, целуя в щеку.

– Е – мое, химера! Это же «Пелегрина» целая, а не химера… Робяты, Вы хоть соображаете, что это уникальная весчь – то? – Мишка поднимает Никушку на руки и осторожно идет к столу с невесомой ношей. – и эти олухи царя небесного, ее додумались хранить на собаке… Е*** твою… Собачья химера, блин.. Сороковник с лишком на свете живу, такого не видел. Ань, ложку дай… Надо ж из варенья достать, этот собачий… х*** то! – насмешливо обращается к застывшей в изумлении жене Ворохов, и тут же пригибает голову под тяжестью моего подзатыльника:

– Балда, прикуси2828
  Прикуси – здесь, в значении: придержи, замолчи. Автор.


[Закрыть] язык! При детях… – Яростно шиплю я, под заливистый хохот Лешика, и серебряные дребезги фейного смеха, рассыпанные по полу столовой, подобно рубиновым, дрожащим брызгам прошлогодней вишневки, зябко мерцающей на круглом столе в плену тонкого льдистого бокала…