Текст книги "Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма"

Выращивание сахарного тростника было прерогативой влиятельных французских родов – богатых аристократов и крупных буржуа, способных вложить в это дело громадные суммы и нанять профессиональных управляющих. На крупнейших сахарных плантациях Сан-Доминго в поле работало по несколько сотен невольников. Кроме того, плантатору нужны были мельницы, помещения для варки сока, его консервирования и дистилляции, а также склады для продукции, готовой к погрузке на суда.

Не будь столь выгодного брака, Шарлю пришлось бы довольствоваться выращиванием табака, кофе или индиго. Ни одна из этих культур не сулила богатства и власти, которую давал сахар. Они требовали меньших затрат труда, а потому лежали в основе хозяйственной деятельности большинства мелких плантаций и ферм. Некоторые из них принадлежали свободным «цветным»[105]105
  плантации принадлежат «цветным»: John D. Garrigus, Before Haiti: Race and Citizenship in French Saint-Domingue, с. 72.


[Закрыть] (мулатам) или даже рабам, получившим вольную.

Шарль и его юная супруга были женаты всего несколько месяцев, когда на их пороге неожиданно возник брат Шарля Антуан. Последнему для этого пришлось проделать шестимесячное плавание из Гавра и целый день скакать из Порт-о-Пренса. Антуан сказал, что приехал ненадолго. А прожил у брата с женой целое десятилетие.

В среде французских аристократов восемнадцатого века были распространены два прямо противоположных отношения к работе. Старый подход к проблеме гласил, что любая коммерция недостойна благородного дворянина; новая линия поведения вдохновляла французских аристократов богатеть при помощи бизнеса и торговли, хотя, в отличие от представителей их сословия в английских колониях, любой физический труд они по-прежнему даже не обсуждали. Рабовладельческая экономика Сан-Доминго[106]106
  Антуан с его братом на Сан-Доминго: заявление в суд графа де Мольде, 30 ноября 1778, ADPC 10J35.


[Закрыть] идеально подходила для высокородного французского предпринимателя, позволяя ему пользоваться принципами политэкономии и накопления капитала, не замарав руки.

На первый взгляд Шарль отвечал любым современным ему представлениям о том, как аристократу надлежит улучшить собственное существование: он женился на деньгах и, как казалось, увеличивал их благодаря внимательному управлению. В отличие от Антуана, он был настолько же энергичен, насколько жаден. Шарль выжимал из рабов все соки, и плантация процветала – до такой степени, что через несколько лет он выкупил долю у вдовы Тюффэ[107]107
  он выкупил долю у вдовы Тюффэ: письмо от г-на Тардиви к Марианне де Мольде, 26 июня 1773, ADPC 10J26; письмо к графу де Мольде с упоминанием о приобретении второй половины плантации, 17 марта 1789, ADPC 10J35.


[Закрыть]. Он разбогател настолько, что его поместья затмили владения его рода в Нормандии и он мог посылать деньги домой родителям – маркизу и маркизе, чтобы те могли провести остаток жизни на широкую ногу. Старый маркиз поклялся[108]108
  старый маркиз поклялся: Gaudu, с. 46, со ссылкой либо на свидетельство о погребении в Книге записей прихода Бьельвиль (Registre paroissial de Bielleville) или документе о налогах («capitation des privilégiés de l’élection de Caudebec»), в ADSM C 2223.


[Закрыть] перед нотариусом, что после их смерти Шарль получит все свои деньги назад за счет продажи поместья.

Антуан был скроен из иного сорта[109]109
  Антуан был скроен из иного сорта: Gilles Henry, Les Dumas: Le secret de Monte-Cristo, с. 18; Dominique Fernandez, Jérémie! Jérémie! с. 85.


[Закрыть] благородной ткани и придерживался более традиционных взглядов, то есть предпочитал избегать любого производительного труда. Казалось, этот ленивый и беспечный дворянин явился на Сан-Доминго с желанием высосать все соки из предприятия младшего брата.

* * *

«Пребывание на Сан-Доминго[110]110
  «Пребывание на Сан-Доминго»: Michel-René Hilliard d’Auberteuil, Considérations sur l’état présent de la colonie française de Saint-Domingue, vol. 2, с. 24, цит. по: Garraway, сс. 219–26.


[Закрыть] само по себе не опасно для жизни, там нас убивают наши пороки, наши неутоленные желания», – писал один молодой француз, который провел на острове одиннадцать лет, а затем вернулся во Францию. Повсюду в сахаропроизводящей колонии он сталкивался с рискованными «чрезмерными удовольствиями» и считал, что ему повезло остаться в живых. Климат и постоянная погоня за прибылью, замечал он, превращали как старожилов, так и новичков в людей, которым свойственно «жестокое и вспыльчивое» поведение. «Отягощенные проблемами и работой, колонисты предаются пороку, и смерть валит их с ног как коса – пшеничные колосья».

Мать одного богатого молодого креола[111]111
  Слово «креол» в восемнадцатом веке имело иное значение[Doris Lorraine Garraway, The Libertine Colony: Creolization in the Early French Caribbean, с. 248.], нежели сегодня. Речь шла о белых колонистах, которые родились или по крайней мере выросли в колонии, а не в Европе. Для обозначения тех, кого мы сейчас часто называем креолами, полукровками – частично африканцами и частично европейцами или индийцами или американскими индейцами, – во французском языке восемнадцатого столетия существовал термин «gens de couleur» (буквально «цветные люди»).


[Закрыть] жаловалась, что ее сын «предавался развлечениям[112]112
  «предавался развлечениям»: Moitt, с. 99.


[Закрыть] и распутной жизни. Он собрал гарем из чернокожих женщин, которые контролировали его и управляли плантацией». Для белых на Сан-Доминго, без сомнения, было совершенно обычным делать из рабынь наложниц. В книге «Voyage à Saint-Domingue» германский путешественник барон де Вимпффен пишет, что межрасовые связи были распространены повсеместно, их никто не скрывал и самые уважаемые члены общества смотрели на это сквозь пальцы. Барон даже обвиняет приходского священника, что он вносит «вклад в рост числа обитателей[113]113
  «вклад в рост числа обитателей»: Alexandre-Stanislas de Wimpffen, Haïti au XVIIIe siècle, с. 281 репринта 1817 г., цит. по: Garraway, с. 229.


[Закрыть] своего дома», зачиная метисов вместе с чернокожей любовницей. Причина заключается не только в похоти, оправдывал священник, но и в желании увеличить паству.

Французская администрация попыталась воспрепятствовать этому процессу. Один из первых законов в колониальном уголовном кодексе, изданном в 1664 году, запрещал хозяевам «развращать негритянок[114]114
  «развращать негритянок»: «Reglement de M. de Tracy, Lieutenant Général de l’Amérique, touchant les Blasphemateurs et la police des Isles», в книге: Médéric Moreau de Saint-Méry, Loix et constitution des colonies françaises de l’Amérique sous le vent de 1550 à 1785, vol. 1 (1784–90), сс. 117–22, цит. по: Garraway, с. 201.


[Закрыть] под угрозой двадцати ударов кнутом за первый проступок, сорока ударов – за второй, пятидесяти ударов и клейма на щеке в виде цветка лилии – за третий». Однако стремительный рост числа мулатов за следующие сто лет говорит сам за себя.

Критики межрасовых сексуальных связей на Сан-Доминго опасались главным образом того, что подобные сношения могут подорвать уважение к белым. Барон де Вимпффен сокрушался по поводу «чрезмерной близости[115]115
  «чрезмерной близости» и последующие цитаты: De Wimpffen цит. по Garraway, сс. 207–8, 228.


[Закрыть] между хозяином и рабом», «великое зло» которой состоит в искажении «первого принципа подчинения – уважения со стороны подчиненного». Секс, не разбирающий цвета кожи, сделал строгое следование расизму проблематичным. «Колонист, который счел бы за позор работать вместе с негритянкой, – писал Вимпффен, – не постыдится жить с ней в такой близости, что между ними неизбежно устанавливаются отношения равенства. И никакой предрассудок уже не в силах помешать этому».

Вскоре братья Пайетри начали ссориться, порой очень сильно. Старательный, набожный Шарль жалел, что помог старшему брату. Тот воспользовался его гостеприимством, завел череду рабынь-любовниц и обращался с плантацией, как с сан-домингской ветвью родовых поместий Пайетри.

Антуан, со своей стороны, наверняка презирал младшего брата, по крайней мере, столь же сильно. К этому надо добавить неизбежно чувство унижения, поскольку Шарль оплачивал долговые расписки их отца[116]116
  Шарль оплачивал долговые расписки их отца: квитанция, 29 июня 1757, ADPC 10J34.


[Закрыть], маркиза, тогда как Антуан, старший сын, едва мог получить тысячу ливров под собственное имя.

Как-то раз в 1748 году ссора между братьями[117]117
  ссора между братьями: письмо от г-на де Шовиноля к графу де Мольде, 3 июня 1776, CGH. (Позже Мольде утверждал, что Антуан исчез таинственным образом и без видимой на то причины, см. его обращение в суд, 30 ноября 1778, ADPC 10J35).


[Закрыть] приобрела опасное направление. Как позднее доносил королевский прокурор? Шарль, «преисполненный благородства[118]118
  «преисполненный благородства»: письмо от г-на де Шовиноля к графу де Мольде, 3 июня 1776, CGH.


[Закрыть] и сочувствия… использовал методы, которые были, по правде говоря, слегка чрезмерными и… могли стоить жизни его старшему брату, если бы подействовали в полную силу». (Поскольку прокурор на тот момент подрабатывал частным детективом на жалованье у одного из членов семьи Шарля, мы вправе предположить, что он о многом не договорил.)

Хотя Антуан был солдатом и мог постоять за себя, на своей плантации Шарль обладал абсолютной властью над его жизнью и смертью. Выпорол ли он своего брата кнутом или подверг одной из пыток, которые применялись для усмирения строптивых рабов? Неужели постоянные связи Антуана с рабынями привели его брата к решению поступить с ним, как с одним из невольников?

Что бы Шарль ни сделал, этот поступок оказался достаточно жестоким и привел братьев к «разрыву» (как написал прокурор в следственном деле), который навсегда положил конец их взаимоотношениям. В ночь инцидента Антуан сбежал с плантации Шарля. Он забрал с собой трех рабов – Родриго, Купидона и Катэн[119]119
  Катэн, любовница Антуана, и два других раба: документ о долгах и рабах, 1748, CGH; письмо от г-на де Шовиноля к графу де Мольде, 3 июня 1776 (с описанием, как Антуан берет с собой Катэн, Родриго и Купидона), CGH.


[Закрыть], свою последнюю любовницу, и скрылся в джунглях. На протяжении почти тридцати лет известий о нем не было[120]120
  почти тридцати лет известий об Антуане не было: обращение графа де Мольде в суд-парламент, 30 ноября 1778, ADPC 10J35.


[Закрыть].

Глава 2
Черный кодекс

Шарль послал конных охотников за беглыми рабами на поиски брата и пропавших чернокожих. Он сам поскакал вместе с отрядом преследователей, а также нанял судно, чтобы прочесать побережье. «Шарль-Эдуард обыскал все французские владения[121]121
  «Шарль-Эдуард обыскал все французские владения»: заявление графа де Мольде в суд, 30 ноября 1778, ADPC 10J35.


[Закрыть] на американском архипелаге, – говорится в официальном отчете. – Безрезультатно». Как часто бывало на Сан-Доминго, если беглым рабам удавалось уйти на некоторое расстояние от плантации, они исчезали, бесследно скрывались в обширных неосвоенных районах острова.

В нашем случае необычным было то, что компанию рабам составил белый, да еще и знатный дворянин. Именно своеобразие ситуации так шокировало общество на Сан-Доминго: подумать только, беспутный братец уважаемого плантатора сбежал в джунгли[122]122
  Антуан сбежал в джунгли: письмо от г-на де Шовиноля к графу де Мольде, 3 июня 1776, CGH.


[Закрыть] с тремя рабами. Власти больше всего опасались, что беглые рабы могут присоединиться к лагерям маронов[123]123
  лагерям маронов: Richard Price, Maroon Societies: Rebel Slave Communities in the Americas, 3rd ed., сс. 107–12.


[Закрыть] – таких же беглецов и их потомков, живших в горах и пещерах в отдаленных и неподвластных белым районах Сан-Доминго. (Слово «марон» происходит от испанского термина cimarrón[124]124
  «марон» происходит от термина cimarrón: Carolyn F. Fick, The Making of Haïti: The Saint-Domingue Revolution from Below, с. 275.


[Закрыть], «дикий, неприрученный»; первоначально так называли лошадей, сбежавших от людей Колумба вскоре после высадки в Америке и одичавших.) Мароны укрывались в дремучем лесу (Сан-Доминго настолько же густо зарос деревьями, насколько современный Гаити лишен их – очередной невероятный переворот в истории). Поймать их там было почти невозможно. Прячась в труднодоступных лагерях, мароны оттуда могли нападать на города и плантации и грабить их. Королевская конная полиция предпочитала заключать с этими людьми мирные соглашения, а не пытаться арестовать их, поскольку последнее означало потерю большого количества людей и оружия, если вообще было возможно. Белых беглецов мароны тоже принимали.

Шарль мог только предполагать, что именно так и случилось с его братом. Если бы тот жил в каком-нибудь городке или плантации, неужели агенты Шарля или представители властей к этому моменту не отыскали бы его? Или же Антуан сел на корабль и перебрался на Мартинику или Гваделупу – либо, быть может, на Ямайку, чтобы спрятаться среди англичан? В любом случае он пропал бесследно[125]125
  Антуан пропал бесследно: заявление графа де Мольде в суд, 30 ноября 1778, ADPC 10J35.


[Закрыть].

В 1757 году умерла мать Шарля и Антуана[126]126
  родители Шарля умирают: документ о налогах («Capitation des privilégiés de l’élection de Caudebec»), ADSM C 2223, цит. в книге: Fernand Gaudu, „Les Davy de La Pailleterie,“ с. 46.


[Закрыть]; в 1758 году, на Рождество, скончался их отец, старый маркиз. Французский налоговый чиновник попытался установить местонахождение старшего сына и наследника, но со временем отступился от этой затеи, написав, что «нам неизвестно, где он живет, что делает, женат или нет. По слухам, он живет где-то за границей, но где именно – тайна». В другом отчете налоговый чиновник сообщил, что, как утверждают некоторые люди, Антуан «женился на богатой женщине[127]127
  «нам не известно» и «женился на богатой женщине»: отчет г-на Ле Фламанга, 26 сентября 1760 (“Capitation des privilégiés de l’élection de Caudebec“), ADSM C 2223 (цит. в книге: Gaudu, с. 60).


[Закрыть] на Мартинике». Впрочем, имелись и сведения о том, что Антуан умер.

* * *

Но Антуан не умер, не переплыл на Мартинику и не поселился с маронами, хотя и пересек их земли. Вместе с Родриго, Купидоном и Катэн он много недель пробирался через заросшие густым лесом горы. Эти хребты высотой более двух тысяч метров отделяли центральную часть Сан-Доминго от вытянутого юго-западного полуострова. Беглецы оказались в гористой местности под названием Гранд-Анс (Большая Пещера)[128]128
  Гранд-Анс («Большая пещера»): Médéric Moreau de SaintMéry, Description topographique, physique, civile, politique et historique de la partie française de l’isle Saint-Domingue, vol. 2.


[Закрыть].

Если сравнивать Сан-Доминго с Диким Западом, это были его бесплодные земли. Путешествовать по лесистым холмам, да еще и окруженным горами, было сложно, и люди здесь чаще передвигались по морю[129]129
  люди здесь передвигались по морю: Keith Anthony Manuel, Slavery, Coffee, and Family in a Frontier Society: Jérémie and Its Hinterland, 1780–1789, с. 10.


[Закрыть], чем по земле. Горы давали идеальное укрытие для всевозможных беглецов; именно из этого района два знаменитых предводителя восставших рабов вели партизанские войны против французов. Местными плантациями часто владели мулаты или вообще освобожденные невольники. Никто не задавал лишних вопросов. Отличное место для того, чтобы спрятаться.

Холмы Большой Пещеры не годились для крупных ферм по производству сахара, но богатый минералами краснозем идеально подходил для выращивания второй по доходности сельскохозяйственной культуры[130]130
  второй по доходности сельскохозяйственной культуры: Ira Berlin, Cultivation and Culture: Labor and the Shaping of Slave Life in the Americas, с. 124.


[Закрыть] Сан-Доминго – кофе. (Как и в случае с сахаром, Сан-Доминго к концу 1780-х годов стал крупнейшим мировым производителем кофе[131]131
  крупнейшим производителем кофе: James E. McClellan III, Colonialism and Science: Saint Domingue and the Old Regime, с. 66.


[Закрыть].) Люди, выращивавшие кофе, по богатству не могли сравниться с владельцами плантаций сахарного тростника, однако им не требовался и настолько большой стартовый капитал[132]132
  стартовый капитал для плантации кофе: Stewart R. King, Blue Coat or Powdered Wig: Free People of Color in Pre-Revolutionary Saint Domingue, с. 124.


[Закрыть]. Небольшую кофейную плантацию, расположенную на склоне холма, можно было содержать при помощи всего нескольких рабов. Жизнь здесь текла в абсолютно ином ритме. Тщательно возделывая лишь несколько арпанов[133]133
  арпан: Robert Leslie Ellis, The Mathematical and Other Writings of R. L. Ellis, ed. William Walton (1863), с. 389.


[Закрыть] (французская колониальная единица измерения, около 20 квадратных метров) земли, человек мог прокормить себя.

Антуан поселился в приходе Джереми[134]134
  поселился в приходе Джереми: Manuel, сс. 9–16.


[Закрыть], который в те время был едва населен. Всего там насчитывалось 2643 человека – 2147 рабов, 109 свободных цветных (чернокожих или полукровок) и 387 белых. Приход получил название в честь библейского пророка Иеремии. Рядом находилась деревенька Тру Бонбон[135]135
  Тру Бонбон: там же.


[Закрыть] – пятнадцать домов, включая бильярдную и частное кладбище. Лишь одно из расположенных в приходе поселений было достаточно большим для того, чтобы именоваться городом: одноименный порт, официально основанный в 1756 году. Его значение резко возрастет вслед за стремительным развитием района в 1770–1780-х годах.

Фермеры в этой холмистой местности жили за счет продажи кофе[136]136
  Фермеры в этой холмистой местности жили за счет продажи кофе: там же.


[Закрыть], но также выращивали всего понемногу – сахарный тростник, хлопок, индиго, какао, строевой лес. Климат был мягким, и, хотя сезон дождей продолжался с апреля по октябрь, горы по большей части защищали район от ураганов, опустошавших остальной остров. Бананы, плантайн, дыня и батат росли в изобилии, а скорпионы, тарантулы и ядовитые насекомые попадались редко. Вараны длиной до метра водились во множестве, но опасности не представляли. Зато местным жителям чрезвычайно досаждали москиты, мухи, муравьи, тля и «липкие черви», чье прикосновение к коже вызывало ожоги. Не говоря уже о хомяковидных крысах, хотя некоторые плантаторы держали их как домашних питомцев. По холмам бродили буйволобыки – помесь двух видов животных, а люди делили землю со всевозможными одичавшими зверями – свиньями, коровами, собаками, кошками, обезьянами[137]137
  животные: McClellan, сс. 31–33.


[Закрыть]. Были даже сообщения о том, что верблюды, привезенные каким-то колонистом из Северной Африки в качестве сувениров, пугают животных. Кстати, эти сообщения датируются примерно тем временем, когда Антуан появился в Джереми.

Потомки скотины и домашних питомцев, сбежавших от испанских колонистов, теперь представляли собой готовые припасы для местных охотников-буканьеров[138]138
  Слово «буканьер» происходит от индейского названия коптильни, которое французы произносили как boucan. Первые буканьеры не плавали на кораблях и не грабили сокровища; они контролировали торговлю вяленым мясом в Западном полушарии.


[Закрыть]. Они ходили по холмам, продавая свободное от налогов мясо. Когда они присоединились к пиратам, то стали создавать постоянные проблемы для испанцев и тем самым помогли очистить эту часть острова для французской колонизации. Испанцы же просто не хотели связываться с буканьерами. Французы попытались истребить их, но даже во времена Антуана некоторые буканьеры все еще укрывались среди холмов. Если они не торговали мясом или ромом, то работали на соляных шахтах или водили небольшие суденышки вдоль побережья. Жители гористой части Сан-Доминго, наряду с недавно прибывшими белыми иммигрантами, также выходцами из средних и низших классов[139]139
  белыми иммигрантами из низших классов: King, с. 123.


[Закрыть], были столь же далеки от сахарных королей, бизнесменов и королевских чиновников с центральных равнин, как могут быть далеки друг от друга обитатели разных миров. Вот что можно сказать о новых соседях Антуана – людях, живших вниз по дороге от кофейной плантации, основанной им в Ля Гинодэ[140]140
  Антуан в Ля Гинодэ: брачный контракт Алекса Дюма и свидетельство о браке с упоминанием, что его мать умерла в Ля Гинодэ в 1772 г. На этом основании мы можем предположить, что именно там и поселился Антуан. 28 ноября 1792, MAD Safe.


[Закрыть] в 1749 году.

* * *

Скрываясь от семьи и всего мира, он похоронил имя Александр Антуан Дави де ля Пайетри. В новой жизни, где он выращивал кофе и какао, он назвался Антуаном де л’Илем[141]141
  Антуаном де л’Илем: письмо от г-на де Шовиноля к графу де Мольде, 3 июня 1776, CGH (с написанием „de Lille“); заявление графа де Мольде в суд, 30 ноября 1778, ADPC 10J35.


[Закрыть] – Антуаном Островным. Много лет спустя следователь, нанятый во Франции зятем Шарля, проследит путь Антуана и раскроет его фальшивую личину, хотя к тому моменту Антуан уже давным-давно покинет остров. «На первых порах господину Делилю[142]142
  «На первых порах господину Делилю»: письмо от г-на де Шовиноля к графу де Мольде, 3 июня 1776, CGH.


[Закрыть] везло в этих местах, – сообщал детектив, – однако, занявшись фермерством, которое приносило ему скудный доход, да еще и сделав это в плохой компании, он не мог долго рассчитывать на удачу. Мы не знаем, были ли у него дети от негритянки Катэн, но он счел ее слишком старой для него и отпустил на свободу, не озаботившись оформлением вольной в соответствии с действующими законами. Она все еще живет с сэром Грэнфонтом, бывшим прокурором. Это уже очень пожилой человек, который переехал на побережье в трех четвертях лиги от Джереми».

Детектив утверждал, что у Антуана «совершенно точно были четверо детей – мулатов и мулаток». Но не от Катэн, а скорее от другой негритянки или мулатки (в колониальных документах можно найти оба утверждения[143]143
  в колониальных документах можно найти оба утверждения: соглашение между Дюма и вдовой его отца Мари Рету, 22 ноября 1786, AN LX465. Цессетта описана как негритянка.


[Закрыть]), которую Антуан купил «по непомерной цене»[144]144
  «по непомерной цене»: письмо от г-на де Шовиноля к графу де Мольде, 3 июня 1776, CGH.


[Закрыть].

Ее звали Мари-Сессетта. 25 марта 1762 года она родила Антуану сына[145]145
  рождение Дюма: письмо от военного министра к Директории, 28 ноября 1795, SHD 7YD91 («Dumas Alexandre ne à jeremie en amerique le 25 mars 1762»). Это первое упоминание даты рождения Дюма в документах. В свидетельстве о браке Дюма говорится, что 28 ноября 1792 г. ему было 30 лет и восемь месяцев (выписка из книги учета со свидетельством о браке Александра Дюма и Мари-Луизы, 28 ноября 1792, MAD Safe). В свидетельство о зачислении его в драгуны говорится, что в июне 1786 г. ему было двадцать четыре года (книга учета драгун в Полку королевы, запись о Дюма, 2 июня 1786, CGH). Точная дата приводится в военных справках о продвижении Дюма по службе (6 ноября 1848, SHD 7YD91; 2 марта 1962, SHD 7YD91; 19 марта 1962, SHD 7YD91).


[Закрыть], которого они назвали Тома-Александр.

* * *

«Мой отец впервые увидел мир[146]146
  «Мой отец впервые увидел мир»: MM, с. 14.


[Закрыть] в прекраснейшей части этого чудесного острова, который лежит в лучшем из заливов, где воздух так чист, что, как говорят, там не может жить ни одна ядовитая змея». Александр Дюма дал идеализированное описание места, где родился его отец. Сколь бы маловероятным это ни казалось (если вспомнить, что колония заслуженно славилась своей жестокостью), сын белого человека и рабыни, родившийся в 1762 году, имел на Сан-Доминго больше перспектив, чем почти где бы то ни было еще в мире. Черный кодекс французской колониальной империи не мог эффективно защитить черных рабов от плохого обращения, но был в состоянии предоставить определенные гарантии (наряду с возможностями) детям от межрасовых браков.

Статья 9 Кодекса начинается со вполне ожидаемого драконовского вступления:

Свободных людей, которые имеют одного[147]147
  «Свободных людей, которые имеют одного»: Code noir (1685), статья 9, в книге: Le Code noir et autres textes de lois sur l’esclavage, сс. 15–16.


[Закрыть] или более людей от сожительства с их рабынями, равно как и хозяев, которые позволили такое сожительство, следует приговорить к штрафу в две тысячи фунтов сахара; если же сами хозяева имеют указанных детей от своих рабынь, тогда, помимо штрафа, следует конфисковать у них этих рабынь и детей в пользу больницы и без возможности освобождения.

Впрочем, затем в законе появляется следующая спасительная оговорка:

Настоящая статья не может быть применена, если владелец (при условии, что на момент сожительства он не состоял в браке) возьмет рабыню в жены в соответствии с законами Церкви; в этом случае рабыня получит свободу, а дети рабыни станут свободными и законнорожденными.

Статья 9 была написана, по крайней мере, частично в ответ на широко распространенное беспокойство по поводу незаконных браков в среде, которую сами колонисты часто называли пронизанной сладострастием, соблазнами и запретными сношениями «империей, основанной на распутстве»[148]148
  «империей, основанной на распутстве»: Michel-René Hilliard d’Auberteuil, Considérations sur l’état présent de la colonie française de Saint-Domingue, Vol. 2 (цит. по: VictorEmmanuel Roberto Wilson, Le Général Alexandre Dumas: Soldat de la liberté, с. 29).


[Закрыть]. Однако последствия от легализации подобных браков (и возникшей в результате группы свободных мулатов и мулаток) были огромными и непредсказуемыми. Уникальность ситуации состояла не в создании класса свободных цветных (ведь аналогичный класс уже существовал в Тринадцати колониях, хотя и был там значительно меньше). Дело было в социальной мобильности и быстро увеличивающемся благосостоянии этой группы людей. В мире, где невольничий статус диктовался расовой принадлежностью, а рабство принимало самые дикие формы, эти цветные люди получили удивительные права[149]149
  «цветные» люди получили права: Jeremy D. Popkin, You Are All Free: The Haitian Revolution and the Abolition of Slavery, с. 64; Doris Garraway, The Libertine Colony: Creolization in the Early French Caribbean, сс. 205, 235.


[Закрыть]: право на справедливое рассмотрение их дел в соответствии с законом, право на обращение к властям, право на наследование и передачу собственности потомкам[150]150
  Еще один парадокс: изданный в тот самый год, когда Людовик XIV отменил Нантский эдикт и изгнал протестантов из Франции, Черный кодекс стал документом, в котором тесно переплелись нормы, связанные с религией и межрасовыми отношениями. В нем говорится, что всех французских рабов следует крестить в римско-католическую веру. Вводятся антисемитские меры, в частности колониальным чиновникам велено «высылать с наших островов всех евреев[Code noir (1685), статья 1, в книге: Le Code noir et autres textes de lois sur l’esclavage, с. 12.], которые там обосновались». И появляется запрет на публичное отправление любой религии, кроме католицизма, как хозяевами, так и рабами.


[Закрыть]. Особенно ошеломительными выглядят выгоды, которые получили от этого закона свободные негритянки и мулатки[151]151
  свободные негритянки и мулатки: Laurent Dubois and John Garrigus, Slave Revolution in the Caribbean, 1789–1804, сс. 13–14; Garraway, сс. 230–35; Moreau de Saint-Méry, Vol. 1, с. 105.


[Закрыть]: они владеют магазинами, предприятиями и плантациями, ходят в оперу, одеваются по последней парижской моде в ее креольской версии. Между тем в это же самое время вокруг них рабыни[152]152
  рабский труд женщин: Bernard Moitt, Women and Slavery in the French Antilles, 1635–1848, сс. XIV, 35–36, 45–46.


[Закрыть] – чернокожие и мулатки – гибли от непосильной работы, которая часто оказывалась даже тяжелее, чем у мужчин (ведь женщины не имели шанса научиться высококвалифицированному ремеслу). Благодаря Кодексу положение любого человека могло в одночасье коренным образом поменяться, и грань между жизнью в роскоши и жизнью в путах стала невероятно размытой, особенно у женщин.

Людовик XIV издал Кодекс в 1685 году. К тому моменту, когда братья Пайетри прибыли на остров, уже не было ничего невозможного в том, что Шарль женился на богатой мулатке, чтобы получить плантацию. В 1730-х годах многие свободные цветные женщины острова обладали значительными сбережениями и земельными участками; спустя поколение свободные цветные женщины острова были в среднем более независимы в финансовом плане, чем белые женщины. Колониальные чиновники с беспокойством отмечали, что белые иммигранты, прибывшие на остров недавно в поисках богатства, все чаще предпочитали жениться на состоятельных цветных женщинах, а не на белых креолках, которых было меньше и которые, как правило, были беднее.

Последующие законы против «сожительства с рабынями»[153]153
  «сожительства с рабынями»: «Ordonnance des Administrateurs, concernant le concubinage avec les esclaves, du 18 Décembre, 1713», Moreau de Saint-Méry, Vol. 2, с. 406.


[Закрыть] старались ограничить легальные межрасовые связи и уменьшить количество детей-мулатов, которые получались в результате таких сношений. Преамбула к указу от 1713 года содержит порицание в адрес хозяев, которые «вместо того чтобы скрывать свой разврат, похваляются им… Они берут в свои дома наложниц и прижитых с ними детей и демонстрируют их всем окружающим с такой самоуверенностью, как будто речь идет об отпрысках от законного брака».

Для цветных это тоже был способ изменить социальный статус. Однако в отличие от официального брака, такие взаимоотношения оставляли белому гражданскому супругу больше возможностей: он был вправе в любой момент бросить «жену» или не давал вольную, чтобы пользоваться ее бесплатным трудом, либо же освобождал только некоторых детей – на выбор. Именно так произошло в случае с Антуаном и его любимым сыном.

Положения Черного кодекса о браке, так же как и его детально прописанные законы об обращении с рабами, не имели безусловной силы. Высшим законом на любой плантации Сан-Доминго была воля ее хозяина, и с учетом общего характера взаимоотношений между владельцем и рабыней всякий секс между ними оказывался разновидностью изнасилования. Но хозяева все чаще освобождали своих любовниц-рабынь и детей-полукровок, причем делали это неофициально, не оформляя вольную в законном порядке и создавая тем самым группу людей «libre de fait» (в буквальном переводе: «свободных фактически» или на деле). Бессердечный плантатор мог признать часть своих детей-полукровок – тех, что побелее кожей, – а остальных оставить в рабстве, хотя подобные действия часто приводили к проблемам с законом. Он легко мог воспитывать ребенка как своего, продолжая владеть его матерью до самой ее смерти, ведь, чтобы дать женщине свободу, плантатор должен был выплатить немалую пошлину за оформление вольной[154]154
  пошлину за оформление вольной: John D. Garrigus, Before Haiti: Race and Citizenship in French Saint-Domingue, с. 197.


[Закрыть].

Вопреки утверждениям внука Антуана – Александра Дюма, нет никаких доказательств, что Антуан и Мари-Сессетта официально поженились. Вероятность того, что Антуан Островной, человек, который делал все возможное, чтобы остаться незамеченным властями, обратит на себя их внимание, оформив законный брак с бывшей рабыней, кажется крайне малой. Нет ни единой записи о таком браке[155]155
  нет ни единой записи об официальном браке: в свидетельстве о браке Дюма «Мари-Цесетта» названа матерью Дюма, а Антуан – его отцом, но нигде нет упоминаний о том, что они состоят в браке: Выписка из книги учета со свидетельством о браке Александра Дюма и Мари-Луизы, 28 ноября 1792, MAD Safe.


[Закрыть], и, в отличие от других бумаг, связанных с этой историей, подобный документ, существуй он на самом деле, наверняка получил бы известность: писатель Дюма вложил огромные деньги в поиск официальных сведений, подтверждающих его законнорожденность.

* * *

Знакомство Тома-Александра с миром, с его вопиющей несправедливостью и прогрессом, в первые двенадцать лет жизни мальчика происходило на улицах неофициальной мулатской столицы западного мира – порта Джереми[156]156
  жизнь в Джереми: Manuel, сс. 13, 23, 25.


[Закрыть].

Старше мальчика менее чем на десять лет, Джереми был беспорядочным, незавершенным поселением – с тавернами и бильярдными, но без отдельной церкви или настоящего правительственного здания. Колониальный управляющий, прокурор и морской суд располагались в частном жилом доме. Католический приход также снимал частный дом для богослужений, а пастор делил свое здание с королевским пороховым погребом.

Дуэли были важной частью в мужском миропорядке того времени, однако Тома-Александр, вероятнее всего, впервые соприкоснулся с насилием во время всеобщих потасовок, которые ежедневно выплескивались на улицы из многочисленных бильярдных, питейных заведений и «огороженных домов» – борделей. Проституция, петушиные бои, алкоголь и опиаты – всего этого вокруг хватало с избытком, и никакая городская администрация не могла или не осмеливалась ограничить эти сферы. В городе не было чистой питьевой воды (настоящий подарок для держателей таверн), а воспользоваться любым из окрестных колодцев значило, как замечал великий хронист островной жизни Моро де Сен-Мери, совершить «мужественный акт»[157]157
  «мужественный акт»: Moreau de Saint-Méry.


[Закрыть]. В 1760-х годах власти пообещали построить в верхнем городе общественный фонтан, но даже примерно тридцать лет спустя трубы для него все еще находились в пути из Порт-о-Пренса.

Джереми хотя бы не нужно было бояться вражеской атаки. Город занимал исключительно удобную позицию для обороны[158]158
  удобную позицию для обороны: Ghislaine Rey Charlier and Carrol F. Coates, „Memories of a Freedwoman,“ с. 342; Moreau de Saint-Méry, vol. 2, с. 788.


[Закрыть], оседлав холм над естественным полукружием бухты. Такое расположение делало штурм со стороны суши почти невозможным, а противнику, попытавшемуся напасть на город с моря, пришлось бы преодолевать очень крутой подъем.

С высоты городского вала мальчик мог видеть, как море меняет цвет, как волны цвета серый металлик постепенно становятся сине-зелеными, а шхуны с грузом кофе уходят за горизонт. Или он мог без дела слоняться по la haute ville, верхнему городу. С трех его сторон росли вязы, а четвертая сторона, выходящая на море, использовалась как рынок, где торговцы и мелкие фермеры, включая рабов, могли установить ларьки для своих товаров. По улицам города сновали повозки с впряженными в них мулами, ослами и козами. В сухую погоду над немощеными улицами клубилась пыль, а во время сезона дождей по ним текли реки грязи. Джентльмены спрыгивали с лошадей и на руках выносили разодетых дам из экипажей, тогда как рабы брели по улице по колено в грязи. La basse ville, или нижний город, представлял собой одну длинную улицу с маленькими лавками, в которых свободные цветные работали бок о бок с белыми. Это были кожевники, винокуры, гончары, шорники, колесные мастера, краснодеревщики и кузнецы. Среди товарных складов на улице также располагались «загоны для рабов»[159]159
  «загоны для рабов»: Manuel, сс. 2–20.


[Закрыть].

Джереми, как одному из наименее экономически развитых приходов колонии, некуда было двигаться, кроме как вперед, и со времени появления на свет Тома-Александра район это и делал. К началу 1780-х годов экономика здесь развивалась быстрее, чем в любой другой части Сан-Доминго, обгоняя даже богатые сахаром равнины севера. Причина заключалась в росте мировых цен на кофе (что позволило бы Антуану получить даже большие прибыли, если бы он обладал хотя бы толикой предпринимательского чутья). Суда в гавани выстраивались в очередь, чтобы взять все более ценящийся на европейских рынках груз. Цены на сахар как раз падали, в отличие от цен на кофе, так что ряды плантаторов из гористой местности пополнялись честолюбивыми новичками как из Франции, так и из Сан-Доминго.

Мало того что Антуан оказался не в состоянии воспользоваться кофейным бумом, ему наверняка пришлось не по душе увеличение числа полицейских: королевская конная полиция организовала в районе новый гарнизон со штаб-квартирой в Джереми – по официальной версии, чтобы бороться с маронами и буканьерами, но также, очевидно, чтобы установить власть правительства на этой дикой и слабо населенной окраине. На юного Тома-Александра наверняка произвел впечатление следующий факт, связанный с новыми вооруженными всадниками в причудливой белой форме, расшитой золотой парчой и геральдическими лилиями: лица этих мужчин были столь же или даже более черны, чем его собственное.

Конной полицией Джереми командовал старший офицер – белый, но его заместителем был мулат. А сам отряд состоял из четырех вольных черных лучников, как называли полицейских. Теперь, когда место луков со стрелами заняли мушкеты и ружья, этим людям было доверено ходить среди белых с любым оружием в руках, поддерживать порядок и представлять государство[160]160
  Со временем увеличивающая роль свободных цветных в борьбе с беглыми рабами приведет к постоянному ухудшению отношений между мулатами и неграми. Портовый город Джереми до сих пор остается окраиной, изолированной от остальной страны, и не только из-за географического положения, но также из-за мощного наследия, оставленного мулатами и полукровками. Оно не очень-то вписывается в национальные особенности и мифологию современного Гаити.


[Закрыть]. Однако еще более важной для сына рабыни и аристократа была увеличивающая роль Джереми как культурной мекки мулатов. Стараясь как можно сильнее дистанцироваться от порабощенных негров и бедных белых, свободные цветные люди научились танцевать, ездить верхом и фехтовать, как белые колонисты, которых они часто превосходили в утонченности и снобизме. Кофейный город переживал расцвет, и модницы из числа femmes de couleur и filles de couleur копировали парижские образцы (пусть даже господствующие тренды этой mode прибывали с опозданием в несколько месяцев) и меняли платья по многу раз за один вечер. Устраивая ночные приемы, их хозяйки отчаянно пытались превзойти друг друга в полете фантазии и величине расходов. Изысканная мулатка перемещалась с одного бала на другой, и для каждого выхода ей требовался новый стиль. «На первый бал, – сообщал Моро де Сен-Мери, – вас пустят, только если вы[161]161
  «вас пустят только если вы»: Moreau de Saint-Méry, цит. по: Jean Fouchard, Le Théâtre à Saint-Domingue, с. 96.


[Закрыть] облачены в тафту; на второй – только если одеты в муслин; на третий – только если на вас льняное платье».

Рождения, свадьбы и дни рождения короля Людовика и Марии-Антуанетты – все это были поводы для шикарных «цветных» балов. Их устроительницы накручивали на головы дорогие индийские шелка и щеголяли ювелирными украшениями тонкой работы. Войны моды разворачивались между белыми и черными дамами: кто из них сможет дать более впечатляющие балы. Почти всегда побеждали femmes de couleur, отмечал Моро. Они изо всех сил старались получить как можно лучшее образование, становились ценительницами оперы и театра.

Во многом благодаря подобным устремлениям цветного общества Сан-Доминго[162]162
  мода Сан-Доминго: Charlier and Coates, с. 343; Fouchard, с. 96; David M. Powers, „The French Musical Theater: Maintaining Control in Caribbean Colonies in the Eighteenth Century,“ с. 230.


[Закрыть] и другие французские колонии превратились в культурные столицы Нового Света, демонстрируя выдающиеся успехи в сценическом искусстве. С 1764 по 1791 год на сценах Сан-Доминго прошли около трех тысяч театральных постановок[163]163
  опера и театр: Fouchard, сс. 95–96; Powers, с. 230. С. 68: Минетта и Лиза: Powers, с. 238.


[Закрыть]. Помимо оперы, популярностью пользовались commedia dell’arte и креольские интерпретации пьес Мольера. В то время как в британской Северной Америке театральные труппы выступали в переделанных залах суда и пакгаузах, французские сахаропроизводящие колонии строили роскошные театры и оперные дома. На первых порах спрос на сценическое искусство удовлетворяли в основном французские, итальянские, британские и русские артисты, однако, по мере того как местные негры и мулаты обоих полов осваивали балет, театр и оперу, они начали выступать в важнейших постановках бок о бок с белыми. К концу 1700-х годов Сан-Доминго стал домом для первых в мире чернокожих звезд сцены, таких как Минетта и Лиза, которые затмевали заезжих белых див из Парижа и Неаполя.

Белые колонисты негодовали, однако французская колониальная администрация поощряла подобные культурные устремления свободных чернокожих. В 1780 году один колониальный чиновник, отстаивая в официальном документе необходимость строительства театра, писал о благотворном воздействии искусства на людей с африканскими корнями. Приобщившись к французскому театру, утверждал автор документа, свободные цветные люди избавились «от варварства, присущего им по происхождению[164]164
  «от варварства, присущего им по происхождению»: «Mémoire concernant l’établissement d’un spectacle à Saint-Pierre de la Martinique», 1780, AN, цит. По: David M. Powers, «The French Musical Theater», с. 232.


[Закрыть], и стали носителями цивилизованных манер и обычаев»[165]165
  В 1970-х годах социологи во время исследований на Гаити[Marlyn Walton Wilmeth and J. Richard Wilmeth, «Theatrical Elements in Voodoo».] неожиданно обнаружили остатки театральной культуры восемнадцатого века: хотя прошло почти две сотни лет, некоторые местные обряды вуду носили несомненные следы влияния стиля commedia dell’arte. Ученые зафиксировали подобные следы в импровизации, использовании акцентов, костюмах и участии зрителей в ритуале. Когда социологи обратились к обрядам вуду в регионах, где в восемнадцатом веке не было европейских театров, сравнение показало, что эта контрольная группа строго следовала традиционным стилям вуду, все еще существующим в Африке. Социологи описали свои находки, проанализировав параллели между типовыми персонажами commedia и местными богами вуду, представленными в ритуалах: Скарамуш и Огу; примадонна и Эзили; Арлекин и Гуэде; Панталоне и Папа Легба.


[Закрыть].

Колония, печально знаменитая жестоким обращением с чернокожими рабами, породила мулатскую культурную элиту. Помимо артистов и певцов, на Сан-Доминго появились «цветные» бизнесмены, владельцы плантаций, адвокаты, философы и ораторы. В 1780-х годах один из таких людей – Жюльен Раймон – переехал в Париж и стал главным в эту эпоху борцом за права свободных чернокожих, хотя сам владел сотнями рабов.