Текст книги "Симон Визенталь. Жизнь и легенды"

3. Интриги на Вифлеемской улице

Работая с беженцами, разыскивая нацистских преступников и занимаясь множеством других дел, Визенталь принимал также активное участие в жизни крошечной еврейской общины Линца, которая даже в начале 50-х годов насчитывала всего около пятисот человек, а к 1960 году уменьшилась до ста пятидесяти шести. Беженцы, находившиеся в городе временно – по пути в другие страны, – членами общины не считались.

С каждым годом участие Визенталя в жизни общины становилось все более активным, а его вес в ней более заметным. В течение долгого времени он вел политическую и юридическую борьбу за то, чтобы перемещенным лицам тоже было даровано членство в общине и право голосования. В 1957 году его избрали вице-президентом. В качестве такового он занимался повседневными делами общины, офис которой находился в маленьком доме на Вифлеемской улице, включая решение культурных и религиозных вопросов, но наряду с этим исполнял обязанности пресс-секретаря, отвечая за контакты с прессой и правительственными учреждениями. Один раз он даже порекомендовал главе венской общины укоротить свои сообщения для прессы, поскольку журналисты, мол, имеют обыкновение друг у друга списывать, и чем короче будут сообщения, тем меньше в них в процессе переписывания вкрадется ошибок.

Однако атмосфера, царившая на Вифлеемской улице, была ужасной, и большая часть времени уходила у Визенталя на интриги и разборки. Активисты общины постоянно друг под друга «копали», делали все, чтобы друг друга подставить, обвиняли друг друга в жульничестве, коррупции, шантаже, взяточничестве и сексуальных домогательствах, оскорбляли, угрожали и подавали в суд за клевету. Время от времени враждующие лагеря пытались переманить на свою сторону израильских дипломатов.

Визенталь принимал в этом участие чуть ли не с первого дня своего пребывания в Линце. В 1949 году он послал возмущенное письмо консулу Курту Левину, подвергшему его критике. В действительности, насколько можно судить, консул высказался по поводу совсем другого человека, но, поскольку тот был сторонником Визенталя, последний воспринял критику как адресованную ему лично. «В первый раз меня охаивают публично, – писал он в своем письме, – и это тем более обидно, что вы сделали это как израильский консул».

Следующий консул послал в Министерство иностранных дел в Иерусалиме подробное описание кампании травли Визенталя, которую развязали его противники в общине и которую сам Визенталь именовал «гнусной». В рамках этой кампании его враги написали на него донос руководству «Джойнта» – в надежде, что его уволят, – а он, в свою очередь, пожаловался на них губернатору Верхней Австрии Гляйснеру.

«Не знаю, как охарактеризовать этих людей точнее – как преступников или как идиотов», – написал он однажды о своих противниках и, описывая царящую в общине атмосферу, использовал слово «кошмар». Однако свою деятельность он прекращать не собирался; наоборот, Визенталь был решительно настроен своих врагов – или, как он выразился, «обманщиков» – уничтожить.

В качестве пресс-секретаря Визенталь был склонен делать заявления более резкие, чем другие руководители общины, а также требовал вести более решительную борьбу с антисемитизмом, однако его коллеги предпочитали эту тему не акцентировать и утверждали, что он наносит евреям ущерб и даже подвергает их жизнь опасности. В ответ Визенталь обвинил их в пресмыкательстве.

Он утверждал, что главы общины продавали властям ее собственность, включая участки на кладбищах, по заниженной цене, и упрекал их в том, что из желания угодить Социал-демократической партии Австрии они согласились отказаться от требования выплаты компенсаций жертвам нацизма. Кроме того, он утверждал, что они приняли на должность кантора коммуниста. Противники Визенталя, в свою очередь, обвиняли его в коррупции – в частности, потому, что он предложил построить для вице-президента общины и его семьи роскошный дом. Он представил на рассмотрение подробный проект этого дома, но тот был положен под сукно.

Интриги на Вифлеемской улице были, несомненно, одним из факторов, отравлявших Визенталю жизнь в Линце, но, с другой стороны, в качестве вице-президента общины он имел доступ к высокопоставленным чиновникам и время от времени встречался с министрами, что не только ему льстило, но и укрепляло у него – как и у его знакомых – ощущение, что в Австрии он важная персона.

В 1946 году он получил письмо из канцелярии главы правительства, где выражался решительный протест против предложения, согласно которому узники концлагерей должны были обратиться в ООН и потребовать, чтобы Австрии не возвращали независимость, поскольку там до сих пор много нацистов. Предложение это было внесено не Визенталем, но его тем не менее спрашивали, что можно сделать, чтобы это предотвратить. По-видимому, уже тогда в канцелярии главы правительства Австрии в нем видели человека, с которым стоило советоваться.

Визенталь надеялся убедить австрийское правительство выплатить жертвам Холокоста компенсации, подобно тому, как это сделали немцы, но вопрос этот – как с юридической, так и с политической точки зрения – был сложным. В письме канцлеру Леопольду Фиглю Визенталь писал: «Само собой разумеется, мы признаем, что Австрия не несет ответственности за совершенное Третьим рейхом» – признав тем самым фактически правоту австрийцев, отрицавших, что они причастны к преступлениям нацистов. Однако при этом он все же считал, что Австрия обязана выплатить компенсации хотя бы тем узникам концлагерей, которые использовались на принудительных работах на австрийских предприятиях. Он пытался уговорить и израильтян потребовать от Австрии компенсаций, но быстро сдался, так как министр иностранных дел Моше Шарет объяснил ему, что с юридической точки зрения Израиль не имеет на это права. Однако поскольку переговоры с ФРГ израильтяне все же вели, Визенталь пришел к выводу, что евреев Австрии они попросту решили бросить на произвол судьбы. За это собственное правительство подвергал критике даже израильский консул.

В меморандуме, словно написанном рукой Визенталя, консул отмечал, что хотя австрийцы и возлагают всю вину на Германию, тем не менее около шестистот тысяч из них состояли в национал-социалистической партии, а процент военных преступников среди них гораздо выше, чем среди немцев. При этом многие австрийцы принимали участие в истреблении евреев, и сто тысяч австрийских евреев – то есть около трети – были убиты. Австрийцы, писал консул, утверждают, что те из евреев, кто выжили и вернулись домой, вновь получили все свои права, но на самом деле возвращение на родину оказавшихся за границей евреев правительством не приветствуется, а имущество им не возвращено. При этом Социал-демократическая партия Австрии, стремясь получить большинство в парламенте, откровенно с бывшими нацистами заигрывает. «Социалисты, – подытоживал консул, – предают идеалы собственного движения».

В ноябре 1958 года Визенталь принял участие во встрече руководителей еврейской общины с главой правительства Юлиусом Раабом, и в канцелярии Рааба, на лестнице, евреи повстречались с государственным секретарем. «Надеюсь, вы пришли не ко мне», – сказал он, когда те ему представились. Это был Бруно Крайский.

Аудиенция у канцлера прошла плохо. Он говорил с евреями высокомерно и один раз даже поднял на них голос: нечего, дескать, мне указывать. На аудиенции присутствовал также министр финансов.

К тому времени правительство уже выделило определенную сумму на выплату компенсаций австрийским евреям, проживавшим за границей, и представители еврейской общины просили выдать компенсации также евреям, жившим в Австрии. Однако выделить на это дополнительную сумму они не требовали. По сути, они вообще ничего не требовали, а всего лишь просили – или скорее даже умоляли, – чтобы им отдали часть суммы, выделенной на компенсации евреям, живущим за границей. Визенталь был этим возмущен и, когда они вышли от канцлера, сказал своим товарищам, что просить деньги, предназаначенные другим евреям, им не следовало. Однако один из членов делегации ему на это ответил: «Пусть другие евреи поцелуют меня в зад».

4. Преступники-евреи

Хотя Визенталь остался без своего архива, военными преступниками он заниматься не перестал, но вместо нацистов сосредоточился теперь на евреях-коллаборационистах. Как это ни парадоксально, но шансы наказать их были выше, чем шансы покарать нацистов.

Через несколько недель после того, как на Нюрнбергском процессе были вынесены первые приговоры, австрийский «Центральный еврейский комитет» обратился к американской оккупационной администрации с просьбой разрешить ему судить евреев, сотрудничавших с нацистами, включая членов еврейских советов (юденратов), созданных нацистами на оккупированных территориях, евреев-полицейских, капо в концлагерях и так далее. Члены этого комитета – и Визенталь в их числе – пообещали, что еврейские суды будут работать в соответствии с принципами либерального суда, принятыми в США, и попросили полномочий приговаривать коллаборационистов к тем или иным наказаниям, включая тюремное заключение. Но хотя судить коллаборационистов американцы беженцам и разрешили, максимальным наказанием, которое они позволили на осужденных налагать, был общественный бойкот. Иными словами, они разрешили только «суды чести». Заседания в таких судах вели трое добровольцев, а протоколы и приговоры печатались на идише. В архиве Визенталя сохранилось немало таких приговоров.

17 ноября 1947 года в лагере беженцев Биндермихль был признан виновным человек по имени Шломо Циммерман, которого приговорили к изгнанию из общины «на длительный срок». Согласно приговору, он был капо в целом ряде концлагерей и издевался над заключенными – как евреями, так и людьми других национальностей. В приговоре говорилось, что его следует лишить льгот беженца, а если с юридической точки зрения это невозможно, то перевести в другой лагерь. Тем временем ему запрещалось участвовать в выборах в качестве избирателя, а также избираться на административные посты. Кроме того, суд постановил, что он теряет право на репатриацию в Израиль. Разумеется, этот пункт был чисто символическим: юридического права лишать Циммермана права на репатриацию беженцы не имели – но зато они могли сделать приговор достоянием гласности и сохранить показания свидетелей в архиве, чтобы в будущем с ними могли ознакомиться все желающие. Именно так и решено было поступить.

Делом Циммермана Визенталь продолжал заниматься и впоследствии – возможно, потому, что считал его случай показательным, а может быть, и потому, что рассматривал его как своего личного врага. В 1951 году он узнал, что Циммерман получил иммиграционную визу в США, и выразил свой протест международной организации беженцев. Судя по всему, это возымело действие, и Циммерман остался в Линце, однако главы еврейской общины почему-то не только не подвергли его остракизму, но даже разрешили ему жить в общинном доме на Вифлеемской улице, и Визенталь вступил с ними из-за этого в длительный конфликт. На одном из собраний общины он и несколько его сторонников встали и потребовали выгнать Циммермана из зала, на что главы общины заявили, что у них есть письмо из израильского консульства, в котором говорится, что там приговоры суда беженцев не признаются. Однако Визенталь послал израильскому консулу запрос и получил от него опровержение. В 1957 году он обратился к властям ФРГ и потребовал не выплачивать Циммерману и членам его семьи компенсацию, за что Циммерман подал на него в суд. Визенталь защищался очень эмоционально и выиграл.

Преследование евреев-коллаборационистов он считал делом не менее важным, чем поиск военных преступников-нацистов. Одна из папок архива, отправленного им в «Яд-Вашем», озаглавлена «Преступники-евреи». В ней упоминаются тридцать три человека. Визенталь полагал, что, если бы евреи не сотрудничали с нацистской «машиной смерти», столько евреев, возможно, и не погибло бы, и отказывался делить юденраты на хорошие и плохие.

Тема еврейского коллаборационизма была весьма болезненной, но игнорировать ее было невозможно, поскольку бывшие узники лагерей то и дело натыкались на евреев, издевавшихся над ними в гетто и лагерях, а после войны попытавшихся смешаться с другими беженцами и раствориться среди них. Когда Бен-Гурион посещал лагеря для перемещенных лиц, он стал свидетелем того, как несколько человек напали на бывшего капо. Глаза у них, по словам Бен-Гуриона, были «налиты кровью», и они готовы были этого человека убить. Инцидент потряс Бен-Гуриона до глубины души. Это было первым его столкновением с данным – и весьма неприятным – аспектом Холокоста.

Находили евреев-коллаборационистов и в Израиле; израильская полиция была буквально завалена заявлениями граждан на этот счет. Однако поначалу закона, по которому коллаборационистов можно было судить, не существовало. С этой целью в 1950 году был принят закон о наказании нацистов и их пособников, и на его основании были осуждены несколько десятков человек. Однако с исторической, юридической и моральной точки зрения проблема эта была очень сложной.

Летом 1952 года в Израиле разразился ужасный скандал. Один из бывших лидеров еврейской общины Венгрии Режё Кастнер был обвинен в том, что сотрудничал с Эйхманом, позволил уничтожить несколько сотен тысяч евреев в Освенциме, а в обмен получил разрешение спасти несколько сот своих знакомых и родственников в рамках предложенной Эйхманом сделки, получившей название «Кровь в обмен на грузовики».

Кастнер был самым известным израильтянином, обвиненным в коллаборационизме. Государство решило его защитить и привлекло человека, опубликовавшего обвинения против Кастнера – Малкиэля Грюнвальда, – к суду. Однако этот суд привел к тому, что на партию «Мапай» обрушился шквал нападок, и Бен-Гурион, помимо всего прочего, вынужден был защищаться от обвинения в том, что во время Холокоста не занимался спасением евреев. Кроме того, ему пришлось оправдываться за свое решение завязать отношения с Западной Германией. Никогда ранее судебные процессы в Израиле не проходили столь болезненно.

Визенталь, считавший себя политическим противником Бен-Гуриона, согласился помочь защитнику Грюнвальда Шмуэлю Тамиру собрать улики против Кастнера, хотя сам в свое время Кастнеру поверил. Тамир послал Визенталю несколько израильских марок.

В июне 1955 года окружной суд Иерусалима постановил, что Кастнер «продал душу дьяволу», то есть Эйхману. Позднее Верховный суд этот приговор отменил, но Кастнера к тому времени уже убили; это произошло в Тель-Авиве, возле подъезда его дома.

Вскоре после этого приговора Визенталь опубликовал сенсационную информацию, которая стала ему известна еще в мае 1948 года, когда он находился в Нюрнберге, где проходил судебный процесс над несколькими нацистскими военачальниками. Именно тогда ему в руки попал потрясающий документ, который по возвращении домой он послал Зильбершайну. «Слава Богу, – писал он, – что на содержание этого документа никто до сих пор внимания не обратил». Он попросил Зильбершайна передать этот документ «дальше», но сохранить данный факт в тайне, так как «чести он нам не делает».

Визенталь был прав. Документ, попавший к нему в руки, был написан сотрудником нацистской разведки, и в нем подробно рассказывалось о разговорах с Фейвелом Полкесом, который был охарактеризован как человек, занимавший высокий пост в «Хагане». По договоренности с немецкой разведкой Полкес приехал на переговоры в Берлин, хотя, с кем именно имел дело, возможно, и не знал. От Полкеса немцам нужна была информация о еврейских и сионистских организациях; они надеялись, что это поможет им предотвратить покушения на Гитлера и других лидеров нацистского режима. За несколько месяцев до этого еврей по имени Давид Франкфуртер убил фюрера швейцарских нацистов Вильгельма Густлофа, и собеседник Полкеса полагал, что тому что-то об этом известно. Полкес согласился предоставить требуемую информацию, но при условии, что нацисты облегчат евреям эмиграцию из Германии. Человеком, который беседовал с Полкесом, был Эйхман, и его начальство даже обдумывало возможность послать его в командировку в Палестину для продолжения контактов. Не исключено, что в контакт с нацистами Полкес вступил с ведома руководства «Хаганы», и возможно также, что он был двойным агентом.

Так или иначе, но Визенталь был от этого открытия в шоке. Человек из «Хаганы» контактировал с Эйхманом, а в Израиле никто даже не пытается отдать его за это под суд! Визенталь подозревал, что Полкес действовал по чьему-то поручению и что израильский истеблишмент покрывал его, чтобы избежать скандала. Через несколько лет он попытался продать эту сенсацию израильским газетам «Едиот ахронот» и «Маарив», но редакторы обеих газет ответили ему, что, хотя сама по себе информация и интересная, в ее правдивость они не верят. Присланные Визенталем документы их не убедили.

Зимой 1954 года Визенталь рассказал об этом корреспонденту израильского еженедельника «Аолам азэ», известному впоследствии писателю Амосу Кенану, который посетил Линц и побывал у Визенталя в гостях. Визенталь сказал ему, что речь идет об агенте Эйхмана, одновременно работавшем на «Хагану», но добавил, что расскажет подробности, только если кто-нибудь пригласит его в Израиль и оплатит билеты на самолет. Кенан, естественно, разозлился и охарактеризовал Визенталя как еврея с хитрыми глазками, желающего нажиться на тайнах Холокоста. «Мне, – писал он, – не удалось выудить у него ничего, – и объяснил отказ Визенталя подарить ему эту сенсацию так: – Кто знает? Может, он сможет на этом немножко заработать? Может быть, народ Израиля готов заплатить, чтобы узнать, кто помогал его убивать?.. Может быть, лучше жить в Австрии, в красивом доме, заниматься время от времени какими-нибудь мелкими еврейскими делишками, жить в свое удовольствие и сидеть на нескольких документах?.. Может быть, история соизволит подождать, пока господин Визенталь решит, как лучше провернуть эту сделку? Да и кто сказал, что нельзя быть сионистом, живя за пределами Израиля?»

Обиделся на Визенталя Кенан еще и потому, что тот не предложил ему переночевать, а заказал для него номер в гостинице. «“Это пустяки, – сказал он мне, провожая к выходу, – совсем недорого”. Я шел шесть километров под проливным дождем, по совершенно пустому городу и больше уже об этом деле не думал».

В сентябре 1955 года Визенталь упомянул эту историю в письме, опубликованном в швейцарской газете «Идише рундшау», и «Едиот ахронот» перепечатала это письмо под крупным заголовком на первой полосе. Однако этим дело и ограничилось.

Визенталь не видел особой разницы между коллаборационистами-евреями и коллаборационистами других национальностей: у норвежцев, говорил он, был Квислинг, у французов – Петен, у бельгийцев – Деглер, а у русских – Власов. С психологической и социологической точки зрения, писал Визенталь, евреи от других народов ничем не отличаются, поэтому нет ничего удивительного – хотя это печально и постыдно, – что у евреев тоже есть свои коллаборационисты. В своем историческом экскурсе он привел в пример также Иосифа Флавия.

Время от времени он упоминал имена коллаборационистов-евреев на различных судебных процессах, проходивших в Австрии и ФРГ, когда давал показания.

Незадолго до судебного процесса над военными преступниками Львова, состоявшегося в ФРГ в 1966 году, Визенталь рассказал об участи, постигшей членов львовского юденрата. В сентябре 1942 года они были повешены. После этого гестапо сформировало новый юденрат и первым делом приказало ему оплатить стоимость веревки, использованной для казни предыдущего. Однако несмотря на этот и другие подобные инциденты, Визенталь решительно отказывался соглашаться с утверждением, что по крайней мере некоторую часть евреев-коллаборационистов тоже следует признать жертвами нацизма. В его глазах все коллаборационисты были мерзавцами. В связи с этим он потребовал ввести правило (и назвал его «законом Визенталя»), согласно которому, те, кто сотрудничал с нацистами в какой бы то ни было форме, не должны иметь права занимать в еврейской общине какие-либо должности. Есть такие, писал он, кто утверждают, что имеются смягчающие обстоятельства, что нацисты-де принуждали евреев с ними сотрудничать и что нельзя от всех требовать героизма, однако это применимо в лучшем случае к рядовым членам общины, а не к ее лидерам, ибо последние должны вести людей за собой. Есть, продолжал он, также такие, кто считают, что нельзя относиться к коллаборационистам слишком строго, поскольку они были тогда молодыми и неопытными, однако к лидерам общины это тоже неприменимо, так как они должны быть людьми ответственными.

Отправив свой архив в «Яд-Вашем», Визенталь решил поиски военных преступников прекратить, но, несмотря на это, продолжал ходить в городскую библиотеку, листать старые нацистские газеты и изучать – в числе прочего – семейные объявления. В большинстве своем это была рутинная работа коллекционера: он собирал имена, даты, воинские звания, названия военных частей и адреса. Собирательство было у него в крови. Его дочь рассказывает, что, когда они ходили гулять, он предпочитал не любоваться пейзажами, а собирать ягоды.

В те годы Визенталь все еще рассматривал свои поиски нацистов как хобби, но при этом писал, что ни одно другое занятие ему не доставляет большего удовольствия. Фактически он не мог без этого жить. «Я, – пишет он, – занимался этим весь день до позднего вечера, а когда ложился в кровать и пытался уснуть, прочитанное и услышанное за день перемешивалось у меня в голове с воспоминаниями прошлого. Я часто просыпался от кошмаров, которые мне снились, и никак не мог понять, то ли это сон, то ли случилось наяву».

Продолжал он время от времени и находить преступников.

Однажды Визенталь ехал на поезде в Женеву и в вагоне-ресторане познакомился с офицером-датчанином, тоже сидевшим когда-то в концлагере Гросс-Розен. Они разговорились, и Визенталь упомянул нескольких нацистов, которые его тогда интересовали, в том числе Рихарда Рокиту, одного из высокопоставленных эсэсовцев из концлагеря Яновский. Датчанин сказал, что похожий на Рокиту человек живет в Гамбурге. В Яновском Рокита рассказывал, что был скрипачом, и полиция Гамбурга послала следователя в союз музыкантов, однако в списке членов союза тот не числился. Тем не менее в конце концов его нашли: оказалось, что он работал на каком-то заводе ночным сторожем. Рокита признался, что жил под чужим именем, и был арестован.

В 1958 году Визенталю удалось также выйти на след бывшего старшего инспектора львовских железнодорожных мастерских Петера Арнольдса – того самого, что выдал эсэсовцам мальчика, прятавшегося на конюшне. Визенталь случайно узнал, что Арнольдс работает в железнодорожном управлении западногерманского города Падерборн, заявил на него в полицию и был вызван на очную ставку. Однако Арнольдс все категорически отрицал. Визенталь попытался найти дополнительных свидетелей, но хотя все, кто работал вместе с ним в железнодорожных мастерских, про случай с мальчиком знали, тем не менее давать показания отказались и заявили, что ничего про это не слышали. Единственным, кто согласился, был проживавший в Штутгарте Ойген Йетер («Если бы, – писал ему Визенталь, – таких, как вы, было много, все могло бы кончиться иначе»), но, несмотря на показания Йетера, Арнольдсу удалось от наказания ускользнуть. Тем не менее позднее Визенталь разыскал застрелившего мальчика эсэсовца, и тот был арестован.

Пытался он найти также Оскара Вальдке, которого в одном из писем назвал «свиньей, пытавшей меня на следствии и подталкивавшей к самоубийству».

Правоохранительные органы часто обращались к нему за помощью. Кёльнский суд попросил помочь в расследовании дел нескольких сотрудников концлагеря Маутхаузен, а окружной суд Франкфурта запросил информацию о двух помощниках Эйхмана, Германе Круми и Отто Гюнше, которыми Визенталь тоже интересовался.

«Инстинкт охотника», заставлявший его искать Эйхмана, в нем так и не угас.