Текст книги "Дальний умысел"

Глава 18

В Чаттануге сбывалась давняя мечта Бэби увидеть Чух Чух. Она лежала на медной кровати и глядела из окна Девятого Пульмана на разноцветный фонтан за рельсами. Ночное небо над станцией озаряли электронные слова «Хилтонский Чух Чух», а внизу, в бывшем зале ожидания, разносили кушанья. Возле ресторана был магазин сувениров; перед зданиями стояли громадные паровозы былых времен со свежевыкрашенными скотоотбрасывателями и начищенными трубами, сверкающими, словно в предвкушении дальнего путешествия На самом деле они никуда не ехали Их холодные тонки пустовали, поршни замерли навсегда Лишь воображение постояльцев изукрашенных и разделенных на спальни мотелей-пульманов могло стронуть их со станции и отправить в далекий путь на север или на запад.

Отчасти это был музей, отчасти фантасмагория все поставлено на коммерческую ногу. У входа в железнодорожный парк стояла сторожка, оттуда служители в униформах блюли безопасность гостей, глядя на телеэкраны, высвечивающие все платформы, все закоулки станции. А за ее угрюмой оградой раскинулась тусклая Чаттануга: забитые окна гостиниц и заброшенные дома, из которых жизнь переместилась в пригороды, поближе к магазинам.

Но Бэби не волновала ни Чаттануга, ни даже Чух Чух, очередные померкшие иллюзии ее запоздалой юности. Сказывался возраст: усталое уныние одолевало ее. Со всякой романтикой по милости Пи-пера было покончено. Денно и нощно общалась она с самозваным гением, все мысли которого вертелись вокруг литературного бессмертия, и внутренний мир его был явлен Бэби во всем своем диком однообразии. Рядом с ним махинатор Хатчмейер, одержимый погоней за деньгами и властью, положительно казался нормальным человеком. Пипера ничуть не интересовало, где они едут, какие города проезжают; ему было совершенно все равно, что они оказались на самом пороге дикого края, издавна дразнившего воображение Бэби. Он окинул беглым взглядом паровозы, собранные на станции и, видимо, несколько удивился, что они никуда не едут. Получив объяснение, он проследовал к себе в купе и засел за вторую версию «Девства».

– Великому романисту полагается что-то замечать вокруг себя, – сказала Бэби, когда они встретились в ресторане за обедом. – Ты бы хоть осмотрелся, подумал бы, зачем все это здесь собрано.

Пипер осмотрелся.

– Странное выбрали место для ресторана, – заметил он. – Впрочем, здесь уютно и даже прохладно.

– Кондиционеры работают, вот и прохладно, – раздраженно сказала Бэби.

– Ах, кондиционеры, – сказал Пипер. – Тогда все понятно.

– Ему все понятна А толпы людей, сорванных со своих жалких клочков земли, сидевших здесь и дожидавшихся поездов на север – в Нью-Йорк, Детройт, Чикаго, чтобы там попытать счастья? Они тебя совсем не занимают?

– Да как будто никого особенно и нет, – возразил Пипер, вяло поглядев на тучную женщину в клетчатых шортах, – и вообще ты, помнится, сказала, что поезда больше не ходят.

– О боже мой, – сказала Бэби. – Я иногда не понимаю, в каком веке ты живешь. И тебе вовсе нипочем, что здесь в Гражданскую войну разыгралась большая битва?

– Нет, – сказал Пипер. – Великая литература битв не касается.

– Не касается? А «Унесенные ветром», а «Война и мир» – это что тебе, не великая литература?

– Это не английская литература, – сказал Пипер. – Английская литература занимается исследованием человеческих взаимоотношений.

Бэби отрезала ломтик бифштекса.

– А в битвах люди не вступают во взаимоотношения? Нет?

Пипер покачал головой.

– Так что когда один человек убивает другого, это не взаимоотношения?

– Это взаимоотношения эфемерные, – сказал Пипер.

– А когда войска Шермана грабят, жгут, насилуют на всем пути от Атланты до моря, оставляя за собой бездомные семьи и горящие усадьбы, – взаимоотношения людей никак не меняются и писать об этом нечего?

– Лучшие романисты не пишут, – сказал Пипер. – Раз этого с ними самими не было, то нельзя.

– Чего нельзя?

– Писать об этом.

– То есть, по-твоему, писать можно только о том, что было с тобой самим? Верно я поняла? – спросила Бэби с опасным оттенком в голосе.

– Да, – сказал Пипер. – Видишь ли, иначе оказываешься за пределами собственного опыта и поэтому…

Он долго цитировал «Нравственный роман», а Бэби медленно пережевывала бифштекс и мрачно вдумывалась в его теорию.

– В таком случае тебе очень не хватает собственного опыта, вот и все.

– Погоди, погоди минутку, – навострил уши Пипер, – если ты собралась снова поджигать дома, взрывать катера и тому подобное и думаешь, что я в этом буду…

– Я не про такой опыт. Ведь горящие дома – это пустяки, верно? Важны взаимоотношения: тут-то тебе и нужен опыт.

Пипер обеспокоился. Разговор принимал неприятный оборот, и конец обеда прошел в молчании. Затем Пипер вернулся к себе в купе и написал еще пятьсот слов о своей истерзанной юности и о своих чувствах к Гвендолен, она же мисс Пирс. Наконец он погасил «керосиновую» электролампу над медной кроватью и разделся. По соседству Бэби готовилась преподать Пиперу первый урок взаимоотношений. Она выбрала рубашечку покороче, как следует надушилась и отворила дверь в купе Пипера.

– Ради бога, – пискнул Пипер, когда она забралась к нему в постель.

– Это азбука, беби, – сказала Бэби, – азбука взаимоотношений.

– Нет, не азбука, – сказал Пипер. – Это…

Ладонь Бэби легла на его губы, а голос зашептал в ухо:

– И не вздумай выскакивать из купе. На всех платформах телекамеры, и если ты будешь метаться перед ними нагишом, служителям станет интересно, что здесь происходит.

– Но я не нагишом, – сказал Пипер, когда Бэби убрала ладонь.

– Сейчас будешь нагишом, – шепнула Бэби, проворно стягивая с него пижаму.

– Пожалуйста, не надо, – взмолился Пипер.

– Надо, котик, надо, – отозвалась Бэби. Она задрала рубашечку и припечатала свой пышный бюст к груди Пипера. Два с лишним часа тряслась и скрипела медная кровать: Бэби Хатчмейер, урожденная Зугг, мисс Пенобскот 1935 года, делилась своим многолетним опытом. И вопреки самому себе, тщетно призывая на помощь «Нравственный роман», Пипер впервые в жизни оставил области литературы и проникся первозданным пылом. Он елозил внизу, наседал сверху, целовал силиконовые груди и скользил губами по швам на животе. Руки Бэби гладили, впивались, царапали и щипали: на спине Пипера не осталось живого места, ягодицы его были вспороты ногтями – и все это время Бэби безучастно глядела в тусклый сумрак, дивясь собственной скуке. «Молодой, не перебесился», – думала она, когда Пипер возобновлял бурные ласки. Ее молодость давно прошла, и буйство помимо чувства было не по ней. Есть же в жизни еще что-нибудь, многое, наверное, есть, и она с этим разберется.

* * *

В Оксфорде Френсик был уже на ногах и разбирался с этим, когда Бэби вернулась в свое купе, покинув изнеможенно уснувшего Пипера. Френсик встал рано, позавтракал в восемь, а к половине девятого отыскал Машинописное бюро Синтии Богден на Фенет-стрит. С любопытствующим видом американского туриста Френсик зашел в церковь напротив и уселся на скамью, поглядывая через плечо на подъезд бюро Богден.

По всем его расчетам миссис Богден, разведенная женщина средних лет, управляющая собственным делом, должна была явиться на службу первой и уйти последней. Эта надежда не покинула его и к четверти десятого: хотя женщины, одна за другой исчезавшие в конторе, были все не в его вкусе, первая показалась ему как-то презентабельнее других. Крупновата, правда; но Френсик успел уловить цепким взглядом неплохие ноги, и на свои сорок пять (если мистер Кэдволладайн не ошибся) она не выглядела. Френсик вышел из церкви и обдумал следующий шаг. Идти в контору и напрямик спрашивать миссис Богден, кто прислал ей «Девство», смысла не было. Судя по ее вчерашнему тону, требовалась тактика похитрее.

Измыслив нужный ход, Френсик зашел в цветочный магазин. Через двадцать минут в Машинописное бюро Богден были посланы две дюжины алых роз с открыткой, гласившей: «Мисс Богден от неизвестного поклонника». Френсик хотел было написать «от пламенного поклонника», но передумал. Две дюжины дорогих роз пламенели без лишних слов. Мисс Богден была, собственно, миссис Богден: эта нарочитая описка направит ее мысли куда следует и послужит прилагательным. Френсик прогулялся по Оксфорду, выпил кофе в «Кораблике» и закусил у себя в Рандолф-отеле. Затем, рассудив, что миссис Богден имела достаточно времени переварить букетный намек, он поднялся в номер профессора Фацита и позвонил в контору. Как и прежде, трубку сняла сама миссис Богден. Френсик набрал в легкие воздуху, сглотнул слюну и вскоре, мучимый неподдельной робостью, с запинкой осведомился, не окажут ли ему неслыханную и незаслуженную честь отобедать с ним у «Элизабет». Миссис Богден отозвалась после шипящей паузы.

– Мы с вами знакомы? – лукаво спросила она. Френсик поежился.

– Просто поклонник, – выдавил он.

– А-а-а, – сказала миссис Богден и сделала положенную приличиями задумчивую паузу.

– Розы, – приглушенно намекнул Френсик.

– А вам не кажется, что это несколько необычно?

Френсик молчал в знак согласия.

– Дело в том… – начал он и пошел напролом: – Я все не мог собраться с духом и… – Горло перехватило.

Однако миссис Богден уже дышала симпатией.

– Лучше поздно, чем никогда, – мягко сказала она.

– Вот и я так подумал, – поддакнул Френсик.

– Вы сказали – у «Элизабет»?

– Да, – подтвердил и Френсик, – скажем, в восемь у бара?

– Как мне вас узнать?

– Я вас узнаю, – сказал Френсик и невольно хихикнул. Миссис Богден приняла это за комплимент.

– Но вы не назвали мне своего имени.

Френсик поколебался. Назваться собою нельзя, а Фацит – персонаж «Девства». Кто же он такой?

– Коркадил, – разрешился он наконец. – Джефри Коркадил.

– ТОТ САМЫЙ Джефри Коркадил?

– Да, тот самый, – пролепетал Френсик, умоляя силы адовы не выдавать ей сексуальную репутацию Джефри. Силы не выдали.

– Что ж, в таком случае… – заворковала миссис Богден и многозначительно смолкла.

– До восьми, – сказал Френсик.

– До восьми, – ласковым эхом откликнулась миссис Богден. Френсик положил трубку и обессилено присел на постель.

Потом он лег и как следует вздремнул. Проснувшись к четырем, он спустился вниз: предстояло еще кое-что. Не узнать миссис Богден было бы рискованно. К семнадцати тридцати он сидел в церкви на Фенет-стрит и наблюдал, как из конторы одно за другим появляются устрашающие существа. Френсик вздохнул с облегчением: букета алых роз ни у кого из них не было. Последней вышла крупная женщина, заперла за собой дверь и поспешно удалилась, прижимая розы к полной груди. Френсик покинул церковь и поглядел ей вслед. Миссис Богден определенно хорошо сохранилась. Перманент, бирюзовый брючный костюм, розовые туфли – во всем этом была безвкусица почти вдохновенная. Френсик вернулся в гостиницу – пропустил две стопки чистого джина, принял ванну и мысленно опробовал разные способы выведать у миссис Богден имя автора «Девства».

* * *

В другом конце Оксфорда миссис Богден готовилась к вечеру столь же тщательно, как она делала все на свете. Со времени ее развода прошло уже несколько лет, и обед с издателем у «Элизабет» был добрым знамением, наряду с розами, аккуратно размещенными в вазе, и застенчивостью ее поклонника. В телефонном голосе не было никакого нахальства: голос культурного человека, и вообще Коркадилы – солиднейшая фирма. Кроме того, Синтии Богден требовались поклонники. Она выбрала самый облегающий костюм, опрыскалась различными аэрозолями, положила тон на лицо и поехала наедаться, напиваться и, мягко говоря, совокупляться. Она с легкой надменностью вошла в вестибюль «Элизабет» и была несколько изумлена, когда к ней бочком пробрался мятый человечек и взял ее под руку.

– Мисс Богден, – пробормотал он, – я ваш пламенный поклонник.

Миссис Богден смерила своего пламенного поклонника сомнительным взглядом. Через полчаса и через три выпитых розовых джина она все еще глядела сверху вниз, следуя за ним к абонированному столику в дальнем углу ресторана. Он усадил ее и, чувствуя, что недостаточно оправдывает ее ожидания, взялся за роль пламенного поклонника с таким отчаянным рвением и изобретательностью, что поразил не только ее, но и самого себя.

– Я впервые мельком увидел вас год назад, когда приезжал на конференцию, – поведал он, заказав официанту бутылку не самого сухого шампанского. – Я заметил вас на улице и сторонкой проводил до дверей конторы.

– Надо было представиться, – сказала миссис Богден.

– Я не осмелился, – проговорил Френсик, весьма натурально покраснев, – и, кроме того, я думал, что вы…

– Замужем? – помогла миссис Богден.

– Вот именно, – кивнул Френсик, – или, скажем так, не свободны. Такая… э-э… красивая… э-э… женщина…

Миссис Богден покраснела в свой черед. Френсик поднажал:

– Я был пленен. Ваше обаяние, ваше спокойное достоинство, ваше… как бы это выразить… – Но выражать не понадобилось. Пока Френсик возился с авокадо, Синтия Богден смаковала креветок. Человечек он, может, и невзрачный, но видно, что джентльмен и вращается в свете. Шампанское двенадцать фунтов бутылка свидетельствовало о чистоте его намерений. Когда Френсик заказал вторую, миссис Богден слабо воспротивилась.

– Особый случай, – сказал Френсик, подумав, не пережимает ли он, – и к тому же у нас есть за что выпить.

– Во-первых, за нашу встречу, – сказал Френсик, – а также за успех обоюдного предприятия.

– Обоюдного предприятия? – переспросила миссис Богден, круто свернув мыслью к алтарю.

– Да, мы тут оба приложили руку, – продолжал Френсик, – то есть обычно мы таких книг не издаем, но успех она имела, ничего не скажешь.

Мысли миссис Богден вернулись от алтаря. Френсик подлил себе шампанского.

– Мы очень держимся традиций, – сказал он, – однако нынче, что поделаешь, публика требует такого чтения, как «Девства ради помедлите о мужчины».

– Ужасный текст, правда? – сказала миссис Богден. – Представляете, я сама его печатала.

– Вот как? – сказал Френсик.

– Не отдавать же девочкам, да и автор такой капризный.

– Капризный?

– Я звонила с каждым пустяком, – сказала миссис Богден. – Впрочем, зачем вам это знать?

Френсик знал зачем, но миссис Богден взяла твердый курс.

– Не будем портить наш первый вечер деловыми разговорами, – сказала она, и ни шампанское, ни куантро, ни хитрые повороты разговора делу не помогли. Миссис Богден желала знать все про Коркадилов: она явно интересовалась фирмой.

– Может быть, заедем ко мне? – сказала она, выйдя после обеда к реке. – На последний стаканчик?

– Вы необычайно добры, – сказал Френсик, решивший не отступать до конца. – Но вы уверены, что я вас не стесню?

– А я не против, – сказала миссис Богден, хихикнув и прижав его руку, – чтоб вы меня стеснили.

Она повела его на стоянку, к светло-голубому «эм-джи». Френсик взглянул на спортивную машину. Она как-то не подходила сорокапятилетней заведующей машинописным бюро; вдобавок его смущали непривычные ковшовые сиденья. Он втиснулся и поневоле позволил миссис Богден закрепить пристяжной ремень. Затем они чересчур, на взгляд Френсика, быстро проехали по Банбери-роуд и помчались пригородами, мимо сдвоенных особняков. Миссис Богден жила в номере 33 по Вью-парк авеню, домике стиля тюдор, обложенном гравием. Она остановила машину у гаража. Френсик хотел было расстегнуть ремень, но Синтия Богден выжидательно склонилась к нему, протягивая губы. Смирившись с неизбежностью, он заключил ее в объятия. Поцелуй вышел долгий и страстный, тем более неприятный, что рукоятка скоростей упиралась Френсику в область правой почки. Когда, по завершении поцелуя, Френсик выбрался из автомобиля, он очень и очень подумал, стоило ли все это затевать. Но теперь уж колебаться не приходилось: ставки сделаны, Френсик последовал за хозяйкой в дом. Миссис Богден включила свет в прихожей.

– Выпьем по глоточку? – спросила она.

– Нет, – горячо отказался Френсик, убежденный, что она под несет ему какого-нибудь кулинарного хересу. Миссис Богден сочла его отказ за нетерпение, и они снова сплелись в объятии, на этот раз возле стойки вешалки. Потом она за руку повлекла его вверх по лестнице.

– Кое-куда – здесь, – предупредительно сказала она. Френсик шарахнулся в ванную и запер за собой дверь. Несколько минут он глядел на свое отражение, недоумевая, чем он так прельстителен для женщин самой хищной породы, зарекался иметь с ними дело и обещал себе никогда больше не корить Джефри Коркадила за его сексуальные предпочтения; наконец пришлось выйти и проследовать в спальню Синтии Богден, розовую-розовую. Шторы были розовые, палас розовый, мягкая стеганая обивка тахты – розовая. И рядом розовый торшер. На тахте розовый Френсик разбирался с розовым бельем Синтии Богден, нашептывая в ее розовое ухо приторно-розовые нежности.

Через час на розовых простынях лежал уже не розовый, а кирпичный Френсик, дрожащий с головы до ног. За его старания не осрамиться и угодить любыми средствами расплачивалась кровеносная система. А сексуальные кунштюки миссис Богден, опробованные в недаром расторгнутом браке и почерпнутые, вероятно, из какого-нибудь бредового пособия, как сделать секс волнующим, вынудили Френсика к таким позициям, какие не приснились бы самым его отъявленно эротическим авторам. Он пытался отдышаться, попеременно благодаря бога за то, что это кончилось, и опасаясь, что кончится все-таки инфарктом. Над ним возникла голова Синтии в нерушимой прическе.

– Не разочарован? – спросила она. Френсик поднял глаза и яростно замотал головой. Всякий другой ответ был бы равнозначен самоубийству. – А теперь мы еще капельку выпьем, – сказала она и, к изумлению Френсика, легко выпрыгнув из постели, вмиг принесла бутылку виски, присела на край тахты и плеснула понемногу обоим. – За нас, – сказала она. Френсик осушил стакан залпом и протянул его за новой порцией. Синтия улыбнулась и вручила ему бутылку.

В Нью-Йорке Хатчмейеру тоже нездоровилось – правда, по иной причине. Его чуть не хватил удар из-за трех с половиной миллионов долларов.

– Какие такие у них свои сомнения? – орал он на Макморди, сообщившего, что страховая компания задерживает выплату компенсации. – Обязаны заплатить! Зачем же я страхую недвижимость, если мне не платят за ее поджог?

– Не знаю, – ответил Макморди. – Я вам докладываю, что мне сказал мистер Синстром.

– Подать мне сюда Синстрома! – заорал Хатчмейер. Макморди подал Синстрома. Тот вошел в кабинет, уселся и учтиво посмотрел на крупнейшего издателя Америки сквозь очки в стальной оправе. – Так вот я не знаю, чего вы там копаетесь… – начал Хатчмейер.

– Докапываемся до истины, – сказал мистер Синстром. – И не более того.

– Это пожалуйста, – разрешил Хатчмейер. – Докапывайтесь и раскошеливайтесь.

– Дело в том, мистер Хатчмейер, что мы выяснили, как начался пожар.

– Как же?

– Некто поджег дом с помощью канистры бензина. Некто – миссис Хатчмейер.

– Откуда вы знаете?

– Мистер Хатчмейер, наши эксперты могут сообщить вам, какой лак был на ногтях вашей жены, когда она извлекла из сейфа четверть миллиона долларов, которые вы туда положили.

– Ну да? – сказал Хатчмейер, с подозреньем оглядев собеседника.

– Уверяю вас. Нам известно также, что она загрузила на катер пятьдесят галлонов бензина. При посредстве Пипера. Он таскал канистры: у нас имеются те и другие отпечатки.

– На черта ей это было надо?

– Уж это вам лучше знать, – заметил мистер Синстром.

– Мне? Я был на середине треклятого залива. Как я мог знать, что делается у меня в доме?

– В это мы не вникаем, мистер Хатчмейер. Странное, правда, совпадение, что вы поехали в шторм кататься с мисс Футл, а жена ваша тем временем подожгла дом и инсценировала свою гибель…

– Инсценировала гибель? – Хатчмейер побледнел. – Вы сказали…

– Между собой мы это называем синдромом Стонгауза, – кивнул мистер Синстром. – То и дело кому-то бывает надо, чтобы его считали погибшим: он исчезает, а дорогие близкие предъявляют страховку. Вы требуете выплаты трех с половиной миллионов долларов, а очень может статься, что ваша жена пребывает где-нибудь в добром здравии.

Хатчмейер втянул голову в плечи от кошмарной мысли, что Бэби, может статься, еще жива и таскает при себе документальные улики уклонения от налогов, подкупов и незаконных сделок, вполне достаточные, чтобы упечь его в тюрьму. По сравнению с этим невыплата трех с половиной миллионов долларов – сущая безделица.

– Просто не могу поверить, что она такое сделала, – сказал он наконец. – У нас же была счастливая семья. Никаких сложностей. Все ей пожалуйста…

– В том числе молодые люди? – спросил мистер Синстром.

– Нет, молодые люди не в том числе! – крикнул в ответ Хатчмейер и пощупал свой пульс.

– Между тем этот писатель Пипер был молодой человек, – сказал мистер Синстром, – а насколько я слышал, миссис Хатчмейер была неравнодушна…

– Вы что, обвиняете мою жену? Да я вас…

– Мы никого ни в чем не обвиняем, мистер Хатчмейер. Как я сказал: мы всего-навсего докапываемся до истины.

– Значит, вы говорите мне, что моя жена, моя дорогая малютка Бэби, нагрузила катер бензином и покушалась убить меня посреди…

– Именно это я вам и говорил. Впрочем, – добавил мистер Синстром, – взрыв перед столкновением мог быть и случайностью.

– Ну, оттуда, где я стоял, на случайность это было не похоже, можете мне поверить, – сказал Хатчмейер. – Вот вылетел бы прямо на вас катер из темноты – так небось не торопились бы с инсинуациями.

Мистер Синстром поднялся.

– Итак, вам желательно, чтобы мы продолжили наши розыски? – спросил он.

Хатчмейер заколебался. Если Бэби жива, то продолжать розыски – последнее дело.

– Ну, не верится, что моя Бэби могла на такое пойти, вот и все, – сказал он.

Мистер Синстром снова сел.

– Если она пошла на такое и мы это докажем, то боюсь, что миссис Хатчмейер подлежит суду. Поджог, покушение на убийство, обман страховой компании. Мистер Пипер тоже – как пособник. Я слышал, он популярный автор. Таким всегда найдется работа в тюремной библиотеке. И процесс сенсационный. Если, стало быть, вы всего этого хотите…

Хатчмейер ничего этого не хотел. Сенсационные процессы, на которых Бэби со скамьи подсудимых оправдывается тем, что… Ох, не надо. Совсем даже не надо. А «Девство» и так раскупают сотнями тысяч, общий тираж давно перевалил за миллион, а если будет кино, то компьютер предсказывает что-то сногсшибательное. Нет, обойдется без сенсационных процессов.

– А если не хочу? – спросил он. Мистер Синстром подался вперед.

– Можем прийти к соглашению, – сказал он.

– Мы-то можем, – подтвердил Хатчмейер, – а вот легавые…

– Сложили руки и ждут наших разъяснений, – качнул головой мистер Синстром. – Мне же это видится так…

Когда он закончил, Хатчмейеру это виделось так же. Страховая компания объявит, что полностью удовлетворила иск, а Хатчмейер напишет заверенный отказ от иска. Так он и сделал. Три с половиной миллиона долларов даже в пересчете на центы – это вздор, лишь бы не ожила Бэби.

– А что будет, если вы правы, и она возьмет да и объявится? – спросил он, когда мистер Синстром собрался уходить.

– Тогда я вам не завидую, – сказал мистер Синстром. – Это все, что я могу сказать.

Он удалился, а Хатчмейер сел за стол и обдумал, что чем грозит. Нашлось одно утешение: если Бэби жива, то ей тоже не позавидуешь. Попробуй-ка воскресни – как раз угодишь в тюрьму: нет, не такая она дура. Стало быть, Хатчмейер может, жить сам по себе и даже снова жениться. Мысли его обратились к Соне Футл. Вот кто настоящая женщина.